Текст книги "Бунин. Жизнеописание"
Автор книги: Александр Бабореко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
В Москве мы пробыли дня четыре… Ян успел повенчать Олю Шарвину-Муромцеву с Родионовым, они с Митюшкой (Дмитрием Пушешниковым. – А. Б.) были шаферами» [579]579
Музей Тургенева. № 3231.
[Закрыть] . Ольга Сергеевна Шарвина-Муромцева – двоюродная сестра Веры Николаевны. Николай Сергеевич Родионов – впоследствии известный исследователь творчества Толстого. О Родионове В. Н. Муромцева-Бунина писала 17 октября 1960 года, получив от меня известие о его смерти:
«До сих пор я не примирилась с уходом от нас Николая Сергеевича… Я очень ценила переписку с ним, всегда рада была получить от него весточку, – ведь с 11 года мы были в дружески родственных отношениях; и после такого срока разлуки оказались по-прежнему близки. Я особенно ценю это и до конца дней своих сохраню это в своем сердце».
В Клеевке Бунин работал над корректурой сборника «Суходол» для «Книгоиздательства писателей в Москве». Позднее, будучи в Москве, читала корректуру и Вера Николаевна. Бунин не сразу нашел название книги, спрашивал Нилуса: «Почти набран том моих новых рассказов. Как его озаглавить? В нем все только о Руси – о мужиках да „господах“. „Смерть“, „Крик“ оставил для другого тома, если Бог даст его. Как озаглавить? Придумай. „Русь“? „Наша душа“? Или просто – „Повести и рассказы“»? [580]580
Письмо 4 июля 1912 года // Русская литература. 1979. № 2. С. 149.
[Закрыть] 12 августа он сообщил Нилусу, что книгу назвал: «„Суходол“. Повести и рассказы 1911–1912 гг.». Она вышла в сентябре. За лето Бунин не написал ни одного рассказа, зато написал много стихотворений, почти все те, что вошли в книгу «Иоанн Рыдалец».
Клеевка очень понравилась Бунину – и ее типично белорусский пейзаж, и население. «Население, – писал А. С. Черемнов И. С. Шмелеву 1 июля 1914 года, – типично русское, и И. А. Бунин нашел в нем даже древнекиевские черты (веселие пити, умыкание девиц, порчу снох и житие звериным обычаем)» [581]581
РГБ, ф. 387.9.48.
[Закрыть] .
Сам Бунин писал Горькому, объясняя, почему он «засиделся» в Клеевке: «Тишина… здесь изумительная – жаль расставаться с ней. И деревни не те, что у нас, и лица лучше: недавно встретил мужика в лесу – настоящий Олег! А ведь по Питерам ходят» [582]582
Горьковские чтения. С. 66.
[Закрыть] .
«Жить здесь очень приятно, – писал Бунин Нилусу 13 июля 1912 года. – Край оригинальный – холмистый, лесистый, пустынный, редкие маленькие поселки среди лесов, хлебов мало» [583]583
Неман. Минск, 1980. № 6. С. 153.
[Закрыть] .
Для Бунина, большого мастера пейзажа, это было необыкновенно интересно, эти новые впечатления, – рос он в орловской деревне, по собственному признанию, «в чистом поле… Великий простор, без всяких преград и границ, окружал меня… Только поле да небо видел я» [584]584
Бунин. Т. 6. С. 40.
[Закрыть] .
И люди здесь оказались не такими, как те, среди которых он вырос и жил, каких он изобразил в «Деревне» и во многих своих рассказах. В здешних крестьянах, в их быту он не нашел той темноты и дикости, на которые с избытком нагляделся на Орловщине.
Крестьян, как говорил Бунин – «совершеннейших аристократов», умных, талантливых, он наблюдал и в его родных местах – в орловских деревнях. В Осиновых Дворах он однажды восхищался мужиком с ласково-лучистым взором, который напоминал своим видом профессора; «другой поразил, – писал он, – XVI век, Борис Годунов». На Прилепах один крестьянин казался ему «великим удельным князем» – умный, с «чудесной доброй улыбкой. Вот кем Русь-то строилась», – пишет Бунин в дневнике [585]585
Автограф хранится в РГБ, опубликовано: Неман. Минск, 1980. № 6. С. 153.
[Закрыть] .
Но все же в массе своей обитатели этих деревень производили на него впечатление менее выгодное, чем крестьяне Витебской губернии.
Бунин говорил корреспонденту «Московской газеты» (1912, № 217, 22 октября) о Витебской губернии:
«Огромный лесной край, чрезвычайно любопытный в бытовом отношении. Мне пришлось очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык. Причем я сделал ряд интересных наблюдений. У крестьян этой полосы, по моему мнению, в наиболее чистом виде сохранились неиспорченные черты славянской расы. В них видна порода. Да и живут они хорошо, далеко не в тех ужасных некультурных условиях, как наш мужик в средней России».
Жизнь крестьян здешнего края не была столь неподвижной, отъединенной от всего мира, как в степных деревнях Центральной России.
И в прошлом народу, обитавшему на западной окраине Руси, – где не было татаро-монгольского ига, – на путях, по которым не однажды передвигались иноземные завоеватели, приходилось переживать немало всякого рода исторических потрясений и перемен – бороться за независимость, изгонять со своей земли врага – полчища Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, под власть которых Себеж в разное время подпадал.
Бунин быстро схватывал и уяснял особенности края и народные черты, то, что он определял словами – «душа народа». Русских, украинцев, по селам которых он много путешествовал, наблюдал еще в юные годы. Стремился он постигнуть душу и белорусского народа. Бывал в домах крестьян Себежского уезда, ездил по примечательным местам, восхищался природой. 12 августа 1912 года он отметил в дневнике:
«Девятого ходили перед вечером, после дождя, в лес. Бор от дождя стал лохматый, мох на соснах разбух, местами висит, как волосы, местами бледно-зеленый, местами коралловый. К верхушкам сосны краснеют стволами, – точно озаренные предвечерним солнцем (которого на самом деле нет). Молодые сосенки прелестного болотно-зеленого цвета, а самые маленькие – точно паникадила в кисее с блестками (капли дождя). Бронзовые, спаленные солнцем веточки на земле. Калина. Фиолетовый вереск. Черная ольха. Туманно-синие ягоды на можжевельнике.
Десятого уехали в дождь Вера и Юлий; Вера в Москву, Юлий в Орел.
Нынче поездка к Чертову Мосту. В избе Захара. Угощение – вяленые рыбки, огурцы, масло, хлеб, чай. Дождь в дороге.
С необыкновенной легкостью пишу все последнее время стихи. Иногда по несколько стихотворений в один день, почти без помарок» [586]586
Подъем. Воронеж, 1979. № 1. С. 119.
[Закрыть] . Обдумывал поэму с героем поэтом.
Впоследствии Бунин писал, что ему хотелось повторить «чудесные впечатления от Клеевки, песков, бора, теплых ночей», увидеть, говорил он в письме Черемнову 3 июля 1914 года, «вашу милую страну» [587]587
ЛН. Кн. I. С. 652.
[Закрыть] , где так хорошо работалось. Собирался он в Клеевку не однажды, но год за годом поездку откладывал из-за войны и революционного брожения в стране, все усиливавшегося, когда дальние поездки стали затруднительны; в конце концов от этих планов пришлось отказаться.
В Клеевке Бунин написал в числе других стихотворений истинно народные стихи «Два голоса», по мотивам русской народной песни «Ночь темна да немесячна…», и «Белый олень» – на сюжет русской народной песни «Не разливайся, мой тихий Дунай…».
Особенное значение имело для Бунина написанное здесь стихотворение «Псковский бор» (23.VII.1912), самым очевидным образом связанное с природой Витебской губернии. В нем повторяются почти дословно некоторые выражения дневниковой записи с описанием бора, которая приведена выше. Дата стихотворения, предшествующая дневниковой записи, очевидно, неточная. Она проставлена Буниным по памяти спустя много лет. До этой датировки в полном собрании сочинений 1915 года (изд. А. Ф. Маркса) указано несколько неопределенно: «VII. 12». А опубликовано стихотворение в феврале 1914 года в журнале «Северные записки». Вернее было бы считать, что сперва писался дневник, а потом – стихотворение.
В стихотворении упоминаются отмеченные в дневнике «краснеющие стволами» сосны, и калина, и «туманно-синие ягоды на можжевельнике» – то, что увидел поэт, бродя по бору:
Вдали темно и чаши строги.
Под красной мачтой, под сосной
Стою и медлю – на пороге
В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам,
Где зернь краснеет на калине,
Где гниль покрыта ржавым мхом
И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.
Псковский бор – это леса Себежа, который в древности относился к псковской земле, входил в Псковскую феодальную республику, существовавшую со второй половины XIII до начала XVI века; с 1957 года, после различных перемен в районировании, эти места опять относятся к Псковской области. Вспоминая в 1926 году свое пребывание в Клеевке, Бунин сказал, что это было «лето в псковских лесах».
«…Вот лето в псковских лесах, и соприсутствие Пушкина не оставляет меня ни днем, ни ночью, и я Пишу стихи с утра до ночи, с таким чувством, точно все написанное я смиренно слагаю к его стопам, в страхе своей недостойности и перед ним, и перед всем, что породило нас»:
В первой публикации стихотворения о псковском боре были еще строки, позднее Буниным исключенные:
Кто будет в нем моей защитой?
Я вспоминаю, точно сон:
Клад, нашим пращуром зарытый,
По праву мой… Но древен он.
Клад пращура – это поэзия, достойная веков и тысячелетий.
Вера Николаевна уехала из Клеевки в Москву вместе с Юлием Алексеевичем, заезжавшим к Черемнову дней на пять после заграничного путешествия. 15 августа туда же отправились и Бунин с Пушешниковым. Через несколько дней он был уже в Крыму – в Суук-Су, под Гурзуфом, провел там около двух недель.
Тридцать первого августа сообщал Нилусу из. Гурзуфа: «Собираемся в Одессу» [589]589
Русская литература. 1979. № 2. С. 150.
[Закрыть] . 23 сентября 1912 года он писал из Одессы Белоусову: «Нынче еду в Москву» [590]590
РГАЛИ, ф. 66, on. 1, ед. хр. 534, л. 64.
[Закрыть] .
В Москве Бунин поселился в гостинице «Лоскутная».
Двадцать седьмого октября торжественно отмечалось двадцатипятилетие литературной деятельности Бунина.
Чествование сперва происходило в зале университета: на заседании «Общества любителей российской словесности» с приветственной речью выступил А. Е. Грузинский; Бунин прочел «один из небольших неизданных рассказов, вызвав восторг своим мастерским чтением» [591]591
День. 1912. № 27. 28 октября.
[Закрыть] ; Грузинский огласил постановление об избрании Бунина почетным членом «Общества». Он был и его «„временным“ председателем».
«Русское слово» писало 30 октября: «От старых членов кружка „Среды“ юбиляру был поднесен в роскошной папке альбом с портретами всех членов кружка. От друзей и почитателей – красивая серебряная парусная яхта с надписью „Вера“, от другого кружка почитателей – аккредитив на 20 000 франков. От Художественного театра юбиляру был передан брильянтовый жетон с изображением эмблемы театра – чайки. От А. А. Карзинкина юбиляру был передан художественно сделанный слон на цветочном плато с изображением экзотического уголка из пальм, мимоз и орхидей. От г-жи Карзинкиной было прислано очень ценное старинное итальянское издание „Божественной комедии“ Данте. От старой „Среды“ юбиляру был поднесен портрет Пушкина, от молодой „Среды“ – картина-акварель В. В. Переплетчикова».
В Литературно-художественном кружке на парадном банкете председательствовал А. И. Южин.
В дни юбилея Бунин получил много приветственных телеграмм и писем. Были получены телеграмма от больного в то время Мамина-Сибиряка и письмо от Горького с Капри.
«И проза ваша и стихи, – писал Горький, – с одинаковою красотой и силой раздвигали пред русским человеком границы однообразного бытия, щедро одаряя его сокровищами мировой литературы, прекрасными картинами иных стран, связывая воедино русскую литературу с общечеловеческим на земле» [592]592
Горьковские чтения. С. 69.
[Закрыть] .
Леонид Андреев писал Бунину: «Люблю и высоко ценю твой талант и с радостью присоединяюсь к приветствиям, в которых все русское общество и литература знаменует сегодняшний твой день. Работай на славу. Как твой земляк, орловец, радуюсь за нашу Орловскую губернию и от лица ее лесов и полей, тобою любимых, крепко целую тебя» [593]593
Русское слово. 1912. № 250. 30 октября.
[Закрыть] .
От Куприна была получена телеграмма из Гельсингфорса: «Обнимаю дорогого друга, кланяюсь чудесному художнику» [594]594
Музей Тургенева. № Б-968 оф.
[Закрыть] .
Пришли телеграммы и письма от Короленко и многих других писателей.
Дружески приветствовал Бунина Ф. И. Шаляпин: «Дорогой друг Иван Алексеевич, прими мое сердечное поздравление с торжественным праздником твоей славной деятельности, шлю тебе пожелания здоровья и счастья на многие годы и крепко тебя люблю».
Иван Михайлович Москвин, искусство которого высоко ценил Чехов, писал: «Того, кто правдив, глубок и прост, нельзя не любить, и я вас очень люблю, дорогой Иван Алексеевич» [595]595
Телеграммы Шаляпина и Москвина хранятся там же.
[Закрыть] .
Василий Иванович Качалов послал Бунину 28 октября 1912 года восторженное письмо, в котором он называет себя «давнишним и большим поклонником» его таланта – «такого ясного, несомненного, убедительного и привлекающего… Ваш талант, – писал он, – всегда и неизменно будит во мне одно очень важное и дорогое для меня чувство – любовь к жизни. Вы любите жизнь и умеете заразить вашей любовью меня… Какой бы грустью ни наполнились ваши глаза, они все так же пристально и любовно глядят на жизнь» [596]596
Театр. 1961. № 5. С. 134.
[Закрыть] .
Радовало Бунина приветствие его давнишнего друга С. В. Рахманинова: «Примите душевный привет от печального суходольного музыканта» [597]597
Курортная газета. Ялта, 1960. № 214. 29 октября.
[Закрыть] .
В письме (без даты) Бунин сообщал Нилусу, по-видимому, о своем юбилее:
«Об успехах моих ты немного знаешь уже из „Одесского листка“ (переходу куда твоему весьма радуюсь); но скажу больше: встречали меня в Москве всюду прямо как знаменитого – я даже весьма удивлен был. Много и пишут о моих последних вещах. Есть и злобные, и редко-глупые отзывы, но есть и такие, что ахнешь. Толстой да и только! Радуюсь – и боюсь… и сглазить и всего прочего» [598]598
Русская литература. 1979. № 2. С. 151.
[Закрыть] .
О юбилее критик П. С. Коган говорил корреспонденту газеты «Одесские новости», что «подобного по грандиозности чествования мог удостоиться разве Толстой… Чествование носило бессознательно-демонстративный характер… Академия, университет, ученые и литературные общества, масса учреждений и публики чествовали в лице Бунина носителя идей, противоположных идеям модернизма, писателя, верного классическим традициям нашего реализма, – об этом красноречиво свидетельствовало отсутствие на чествовании представителей недавно господствовавшего направления. Брюсов, открывший своими стихами российское декадентство, счел даже нужным на юбилейные дни уехать из Москвы, – дабы избежать неловкости, – и ограничился холодной и краткой телеграммой. Все эти факты дают основание думать, что мы возвращаемся к общественно-реалистическому направлению в литературе, что период отчаяния и растерянности ищущих забвения в опьянении фантазии и всякого рода иррационального состояния души приходит к концу» [599]599
Одесские новости. 1913. № 8919. 11 января. – О юбилее Бунина см. также: Исторический вестник. 1912. Декабрь.
[Закрыть] .
В эти дни в прессе появились высказывания Бунина о художественном творчестве, об искусстве, в частности, о его отношении к театру.
Отвечая на вопрос сотрудника одного из журналов, почему в его творчестве не отразился театр, Бунин сказал:
«Проще сказать, я отвык от театра. – И это правда, что в своем писательстве я прошел мимо него. Ведь я редко заезжаю в Москву, редко хожу в театр. Бывали, конечно, минуты больших сценических впечатлений. Многое волновало, многое оставляло известное впечатление. Но беда в том, что я, – как бы вам сказать? – беда в том, что я знаю „закулисы“ театра. Я вижу и замечаю всякую фальшь, всякую неестественность, всю эту театральную условность, которая часто коробит меня. Вот, как в опере: хорошо слушать большого артиста… с закрытыми глазами.
– Но отчего это предубеждение?.. Вы, как чеховский Треплев, против пьес, в которых говорится, как „люди носят свои пиджаки“?..
– Нет, не потому. Я думаю, что и с „пиджаками“ можно написать глубокую вещь, если, конечно, не останавливаться на мелочах и частностях, а брать лишь важное и основное в человеческой психике и жизни. И потом еще: я не люблю и не понимаю таких слов, как „новые формы“, „соборное действо“, „хоровод“ и прочее… И эта погоня за „стилизацией“ меня часто возмущает и не только в театре (я видел, например, стилизованный античный театр Рейнгардта, и это зрелище казалось мне грубым), но и вообще в искусстве. Стилизация в ее благородном смысле, конечно, законна, да и естественна во всяком подлинном произведении художества.
Не стилизована ли разве „Саламбо“ Флобера?.. А вся эта подделка под античность – она свидетельствует лишь о дряблости чувств моих современников; она говорит о том, что мы перестали чувствовать настоящую любовь и настоящую страсть; разучились ценить радость жизни, правда, короткой, но полной впечатлениями. Но, разумеется, для этого надо не сидеть на одном месте, а путешествовать, видеть новые страны, жить на море.
– А скажите, Иван Алексеевич, вы когда-нибудь думали о пьесе для театра?
– Да… Часто мне хотелось написать что-нибудь для сцены. Влекла меня и самая форма. Ведь в драме, в ее стремительном, сильном, сжатом диалоге – так многое можно сказать в немногих словах. Тут приходится как бы концентрировать мысль, сжимать ее в точные формы. А это ведь так увлекательно. Вот и сонет поэтому излюбленная моя форма. А как хорошо было бы написать трагедию…
– Вы любите этот род?
– Очень. Тут такой простор для широчайших обобщений, тут так много влекущего. Ведь тут можно дать картину мощных страстей; люди, история, философия, религия – все может быть взято в такой яркой форме… Сколько заманчивого, например, в мысли о трагедии из жизни Будды. Только вот одно останавливает: условности сцены, с которыми надо постоянно считаться…
Наша беседа о театре обрывается. Мы говорим о литературе, о писателях. С упоением цитирует Иван Алексеевич Толстого.
– Вы вспомните, как у него все просто, сильно и глубоко. А ведь он не боялся мелочей, которые могли бы показаться оскорбительными. Наташа вбегает в избу к раненому князю Андрею… Слышен чей-то храп… И вот чудится это гениальное „пити-пити“, и все разрастается в целую симфонию человеческой любви и страданья. А ведь этот „храп“ за стеной нисколько не помешал… Да, надо быть широким и смелым в творчестве.
– Вы долго еще пробудете в Москве?
– Нет. Я не могу сидеть на одном месте. Жаль, что здоровье не позволяет, а то было совсем налажено кругосветное путешествие. Придется только в Испанию и в Италию поехать… А жаль. Уж очень хороший пароход выходит в ноябре…
И в этих словах чувствуется такая глубокая, страстная любовь Бунина к путешествиям, к морю. И уже кажется понятным, почему этот человек, с восторгом говорящий о 50 днях, проведенных в открытом океане, – почему он холоден и равнодушен к нашей городской суете, нашим театрам» [600]600
Рампа и жизнь. 1912. № 44.
[Закрыть] .
Вскоре после юбилея Бунин с женой и племянником отправились через Варшаву и Вену на Капри. 11 ноября 1912 года он сообщал Нилусу: «Едем нынче за границу». 28 ноября (н. ст.) Иван Алексеевич писал брату: «Второй день в Венеции… Нынче вечером едем в Рим» [601]601
Музей Тургенева.
[Закрыть] .
На Капри прибыли 16/29 ноября 1912 года. Вера Николаевна писала Ю. А. Бунину 20 ноября (3 декабря) 1912 года: «Мы на Капри. И очень, очень рады. Ибо устроились более чем хорошо. Нами занято… четыре комнаты… У Горьких были, встретили нас, как всегда, радушно. Много хорошего он говорил об юбилее и, кажется, искренне всем доволен. – Устали мы за дорогу. Да как было и не устать, и Ян и Николай Алексеевич (Пушешников. – А. Б.) в Венеции чуть было не свалились, у обоих началось повышение температуры, были приняты экстренные меры: насадились коньяком и красным вином с горячим чаем, принимали соответствующие лекарства. Я очень переволновалась…
Из-за всего этого мы только осматривали дворец Дожей да темницы, а то почти все время просидели, вернее, пролежали в комнатах… Ян каждую минуту мерил температуру… На другой день мы решили ехать на Капри. „Домой, домой, в Вязьму, в Вязьму“. И приехав сюда, почувствовали великое успокоение, совсем как дома… Ян очень волнуется… (из-за болезни Пушешникова. – А. Б.) и тоже чувствует себя слабым, но это и понятно, – он ведь очень устал за последний месяц… Здесь много русских, начала кипеть жизнь, устраиваются рефераты о Дарвине и на литературные темы. Положено начало библиотеки, одним словом, и у нас есть Художественный кружок» [602]602
Там же. № 3238.
[Закрыть] .
На Капри первые дни, по нездоровью, Бунин и Вера Николаевна оставались дома, их навещали Горький и Е. П. Пешкова (М. Ф. Андреева уехала с Капри 29 октября/11 ноября). «Во время нашей болезни, – говорит В. Н. Муромцева-Бунина в письме к Ю. А. Бунину 29 ноября (12 декабря) 1912 года, – Горькие были очень внимательны, почти ежедневно бывали у нас, приносили цветов… Ян занимается пока все еще ответными письмами. Настроение, не сглазить, у него ровное… Вчера он купил мне Taine, „Voyage en Italie. Naples et Rome“. Я начала читать и восхитилась стилем. Вот простота! Я до сих пор никогда не читала этого автора» [603]603
Там же.
[Закрыть] . Этот отзыв о книге, видимо, является в какой-то мере выражением и мнения Бунина.
Николай Алексеевич Пушешников записал в дневнике об этих днях: как и в прошлый приезд сюда, «опять началась та же размеренная жизнь. Ежедневные свидания с Горьким, который на этот раз неизменно ласков и радушен» [604]604
В большой семье. С. 250.
[Закрыть] .
Горький занимал «два небольших одинаковых домика, на спуске к Пикколо-Марина, у подошвы горы Соляро, с замком пирата Барбароссы, выкрашенных в белую краску, с плоскими крышами. В одном из них весь верх занят его просторным кабинетом…
В другом домике – столовая и еще комнаты для жилья… В столовой посреди комнаты стоял большой овальный обеденный стол, в левом углу граммофон, а в правом пианино. Здесь по вечерам обыкновенно собирались гости, здесь же обедали и пили чай. На граммофоне часто ставились пластинки Шаляпина, Карузо, Титто Руффо и специально для Ивана Алексеевича – кантора Варшавской синагоги, знаменитого исполнителя древнееврейских религиозных напевов. На Бунина пение Сироты производило, как он сам говорил, „потрясающее“ впечатление… Слушая Сироту в концерте в Москве, Иван Алексеевич плакал» [605]605
Там же. С. 242.
[Закрыть] .
Бунин, как всегда на Капри, много писал, подчиняя работе весь распорядок жизни. По его образному выражению, «исписал ведро чернил» [606]606
РГАЛИ, ф. 126, on. 1, ед. хр. 126, л. 19.
[Закрыть] . В декабре он «написал две вещи: очерк, который появится в „Русском слове“ 25 декабря, и еще рассказ про ястребов, – писала Вера Николаевна 17/30 декабря 1912 года Ю. А. Бунину. – Теперь он стал еще над чем-то работать, да над чем, не говорит. Он чувствует себя сносно, сравнительно настроение ровное…» [607]607
Музей Тургенева. № 3238.
[Закрыть] .
Двадцать седьмого декабря Бунин закончил и послал в «Современник» рассказ «Преступление». В январе 1913 года им были посланы в «Вестник Европы» рассказы «Вера» (потом озаглавленный – «Последнее свидание») и «Князь во князьях». 30 января (12 февраля) 1913 года он послал в «Русское слово» рассказы «Будни» и «Личарда». 6/19 февраля – газете «Речь» рассказ «Последний день».
До марта были также отосланы: «Рана от копья» – в газету «Русская молва», «Иоанн Рыдалец» – в «Вестник Европы», «Илья Пророк» – в «Современный мир»; 1/14 марта отправил рассказ «Худая трава» в «Современник»; «Весна» была послана в «Речь».
В марте же Буниным был написан рассказ «При дороге».
Прочитав его немного позднее в сборнике «Слово», Шмелев писал Бунину 21 сентября 1913 года:
«…Прочел я рассказ ваш „При дороге“, не дотерпел. Чудесно, любовно, чисто, целомудренно»… Осквернили тело девушки, но она «чиста, как чист остается бегущий ключ, в который проходом сплюнул пьяный похабный солдат. И немая безвольность, и любовный восторг оскверняемой, не сознающей себя чистоты, небо, которое не заплюешь, и стихийное чувство сопротивления, и ужас полусознания… Чудесно. И мучительно, и славно. Радостно, что протест и протест бессознательный» [608]608
Там же. № 3204.
[Закрыть] .
В отзыве на рассказ «При дороге» В. Л. Львов-Рогачевский особо подчеркивал, что художник заставляет читателя любить жизнь, хотя повествуется в нем о событиях очень грустных, – «трепещущий поэзией очерк… – писал он, – написан со строгой сдержанностью, недосказанностью, его не читаешь, а жадно пьешь строка за строкой и, кончив, долго не можешь успокоиться, долго сидишь, как очарованный» [609]609
За семь дней. 1913. № 39.
[Закрыть] .
Вера Николаевна записала в дневнике: «Новый год у Горького. Ян читал».
16/29 января 1913 года приехал с вечерним пароходом Л. Н. Андреев из Неаполя «и прямо же с пристани проехал к Горькому» [610]610
В большой семье. С. 250. – См. здесь подробные сведения о их встрече.
[Закрыть] , – писал в дневнике Пушешников. Бунин виделся с ним в тот же вечер у Горького и на следующий день у себя дома. Впечатление осталось тягостное. «Был четыре дня Леонид, – писал Бунин брату, – два из них пил, вломился ко мне пьяный, целовал руки и, как последний хам, говорил мне дерзости. Злоба, зависть – выше меры. Я не провожал его» [611]611
Музей Тургенева.
[Закрыть] .
Отношение Бунина к Андрееву очень сложно и мало выяснено. Всем запомнились прежде всего резкие суждения Бунина о нем, но мало кто знает, что многое в Андрееве его влекло, восхищало даже, – его на редкость острый ум, его удивительный талант. Позднее —21 марта 1916 года – Бунин записал в дневнике: «Говорили об Андрееве. Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю. В жизни бывает порой очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полслова, ловит малейшую шутку – полная противоположность Горькому. Шарлатанит, ошарашивает публику, но талант… А пишет лучше всего тогда, когда пишет о своей молодости, о том, что было пережито» [612]612
Дневник. Т. 1. С. 149–150.
[Закрыть] . Бунин писал 22 сентября 1938 года: «Вчера начал перечитывать Андреева; прочел пока три четверти „Моих записок“ и вот: не знаю, что дальше будет, но сейчас думаю, что напрасно мы так уж его развенчали, редко талантливый человек…» [613]613
Альманах библиофила. Вып. 12. М., 1982. С. 83.
[Закрыть]
10/23 февраля 1913 года приехал на Капри Шаляпин, он пригласил Бунина к себе на обед. После обеда Шаляпин читал отрывки из пушкинского «Каменного гостя» и «Моцарта и Сальери». В свою очередь и Бунин устроил обед в честь Шаляпина. 17 февраля/2 марта он писал Нилусу: «Жил Шаляпин неделю. Я ему закатил обед – он пел после обеда часа два. Весь отель слушал, трепетал» [614]614
Фотокопия с автографа.
[Закрыть] . В 1938 году он вспоминал:
«После обеда Шаляпин вызвался петь. И опять вышел совершенно удивительный вечер. В столовой и во всех салонах гостиницы столпились все жившие в ней и множество каприйцев, слушали с горящими глазами, затаив дыхание» [615]615
Бунин. Т. 9. С. 392.
[Закрыть] .
Первого марта 1913 года Бунины переехали в новый отель, на Анакапри, который находится высоко над морем, на скале. «Быт отеля, – по словам Пушешникова, – отличается от быта в Капри. Когда спускаешься в городок Капри, то всегда испытываешь приятное ощущение – здесь веселее, жарче, легче, обратно подниматься уже не хочется.
Иван Алексеевич недоволен всем и раздражен. Читал своих два новых рассказа Горькому. Один ему, видимо, не понравился, но другой… довел его до слез. Во время чтения вставного четверостишия Горький заплакал, встал и стал ходить:
„Вот черт его дери! – и как бы стыдясь: – Вот и Тургенева не могу читать – реву“» [616]616
В большой семье. С. 251.
[Закрыть] .
Рассказ, восхитивший Горького, – «Лирник Родион», о народном певце, певшем «псальму про сироту». Рассказ был написан в марте. В автографе указана дата: «28 февраля (13 марта) 1913 г. Анакапри» [617]617
Музей Тургенева. № 7415.
[Закрыть] . 11/24 марта Бунин послал его редактору газеты «Русское слово» Благову, где он был опубликован. В марте Бунин писал также «Чашу жизни».
Вера Николаевна Муромцева-Бунина сообщала Юлию Алексеевичу 28 февраля (13 марта) 1913 года: «В Анакапри устроились прекрасно, у нас с Яном две хорошие комнаты с прекрасными видами. Из одних окон видна гора Монте-Соляро с замком Барбаросса, из другого – вид на залив, Везувий, гору Тиберия и т. д. Отель очень старинный, комфортабельный, хозяин его – сын адъютанта Гарибальди. Кухня лучше Quisisann’ ской. Комната Николая Алексеевича (Пушешникова. – А. Б.) этажом выше, тоже большая, смотрит на гору и замок… Ян еще рассказ посылает в „Современник“, по-моему, очень хороший, о больном мужике. Как он умирает. Описана там и Анюта-дурочка („Худая трава“. – А. Б.). Написал он рассказ про святого „Иоанна Рыдальца“, Горький с Золотаревым обалдели от этого рассказа» [618]618
Там же. № 3233.
[Закрыть] .
О Бунине Горький писал, по-видимому в 1913 году, неизвестному лицу: «Я решительно протестую против вашей оценки трудов и значения И. А. Бунина, – извините меня, но я должен сказать, что эта оценка унижает вас, а многоточие, поставленное вами перед словом „писатель“, оскорбительно для меня, ибо я считаю И. А. Бунина именно писателем не менее талантливым, чем А. П. Чехов, и более культурным, чем последний.
Можете быть уверены, что в близком будущем это мнение станет общим мнением всех, кто умеет любить и ценить русскую литературу» [619]619
Горький М. Материалы и исследования. Т. 1. Л.; 1934. С. 329.
[Закрыть] .
В письме с Анакапри Ю. А. Бунину 19 марта (1 апреля), исправленном и дописанном Иваном Алексеевичем, Вера Николаевна говорит о Горьком и Е. П. Пешковой:
«Отношения с ними нежные. Предлагали поселиться у них, – вообще дружба! Мне очень нравится Екатерина Павловна. Интересный и благородный человек!.. В Испанию не едем, капитала не хватает. Ограничимся Италией, и если весна будет ранняя, то Швейцарией и Германией. Яну очень хочется возвращаться морем – манит Одесса, Греция… „Шиповники“ говорят, чтобы я рукопись (перевод из Флобера, сделанный В. Н. Муромцевой-Буниной. – А. Б.) посылала им, а Ян только прочел 70 стр. из 520, а главное, я вижу, что он не может быть редактором, ему некогда и не любит он этого дела…» [620]620
Музей Тургенева. № 3227.
[Закрыть]
Бунины побывали в Солерно – в городе, который стоит на берегу залива того же названия. Из Солерно поехали на извозчике до Амальфи, где в капуцинском монастыре когда-то жил Лонгфелло. Во время прогулки к морю Бунин, сидя у самой воды, читал стихи Лонгфелло. Он говорил:
«Вот мы видим море, скалы, оливки, мирт и лавры. При чем тут фавны, сатиры, пан… наяды, сильваны, таящиеся якобы в горах, как это будто бы чувствуют все поэты и чувствует будто бы Лонгфелло. Все это ложь и вздор. Никто из поэтов этого никогда не чувствовал и не чувствует. Как всегда – я это твержу постоянно – в искусстве не лгал только один Толстой» [621]621
В большой семье. С. 252.
[Закрыть] .
В этот приезд Бунин прожил на Капри с ноября 1912-го по апрель 1913 года; 11/24 марта он писал Юлию Алексеевичу: «Отсюда, верно, уедем через неделю» [622]622
Там же.
[Закрыть] , а 4 апреля н. ст. (дата почтового штемпеля на письме) извещал А. Е. Грузинского: «Завтра покидаем Капри» [623]623
РГАЛИ, ф. 126, on. 1, ед. хр. 126, л. 19 об.
[Закрыть] . В письме 3/16 апреля он сообщал Юлию Алексеевичу, что «вчера приехали в Вену. Завтра, послезавтра думаем выехать отсюда – может быть, через Одессу. Хочется проехать по Дунаю – иду наводить справки» [624]624
В большой семье. С. 252.
[Закрыть] .
В начале апреля они возвратились в Россию.
Бунин поселился на весну и лето в Одессе, остановился в гостинице «Лондонская», жена отправилась в Москву к родителям. 14 апреля Вера Николаевна писала Бунину: «Вторая неделя пошла, что мы с тобой расстались» [625]625
Музей Тургенева. № 2959.
[Закрыть] . Для переговоров об издании своих сочинений Бунин отправился 29 апреля в Петербург, а оттуда – в Москву.
С 12 мая Бунин и Вера Николаевна жили под Одессой, на Большом Фонтане (дача Ковалевского); ждали сюда Юлия Алексеевича, который хотел провести с ними месяц-полтора. 14 мая 1913 года младший брат писал ему: «Мы третий день на даче – у нас поразительно хорошо. Наняли повара с женой – горничной. Приезжай поскорей» [626]626
Там же.
[Закрыть] .
