Текст книги "Бунин. Жизнеописание"
Автор книги: Александр Бабореко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Третьего декабря Бунин уехал в Стокгольм. Ближайшие друзья сперва собрались в отеле «Мажестик», оттуда вместе с ним поехали на Северный вокзал – М. А. Алданов, баронесса Л. Врангель, М. Вишняк, В. Ельяшевич, В. А. и Б. К. Зайцевы, Л. Зуров, Б. Лазаревский, Л. Львов, П. Нилус, В. Рудин, М. Федоров, М. С. и М. О. Цетлины и другие.
Шестого декабря в Стокгольме встречали – русская колония и другие. Остановились в семье Нобелей-Олейниковых. Олейников был женат на сестре Нобеля. Квартира великолепная, мебель из красного дерева, всюду цветы; отдельный апартамент Бунина – из трех комнат; служит русская горничная, выписанная из Финляндии. Иван Алексеевич «вел себя как enfant terrible [881]881
Капризный ребенок (фр.).
[Закрыть]все время, кроме часов на людях, на банкетах и в гостиных, где был очарователен и неотразим, по всеобщему мнению. Дома же болел, и мы все возились с ним» [882]882
Грасский дневник. С. 298.
[Закрыть] , – пишет Кузнецова.
По словам А. Седых, «успех Буниных в Стокгольме был настоящий… Десятки людей говорили мне в Стокгольме, что ни один нобелевский лауреат не пользовался таким личным и заслуженным успехом, как Бунин» [883]883
Седых А. Далекие, близкие. Нью-Йорк, 1962. С. 197.
[Закрыть] .
Программа чествования Бунина была обширная, особенно запомнился секретарю вечер святой Лючии. Бунин вошел в зал «под звуки туша, тысячи людей поднялись с мест и разразились бурей аплодисментов. Бунин двинулся вперед, по проходу, – овация ширилась, росла. Он остановился и начал кланяться ставшими знаменитыми в Стокгольме „бунинскими“ поклонами. Потом выпрямился, поднял руки, приветствуя гремевший, восторженный зал. А навстречу к нему уже шла святая Люция, разгоняющая мрак северной ночи, белокурая красавица с короной из зажженных семи свечей на голове. Дети в белых хитонах несли впереди трогательные бумажные звезды, и оркестр играл Санта Лючию… Но вот, как-то совсем незаметно, наступил и день торжества вручения нобелевской премии, происходящего каждый год десятого декабря, в годовщину смерти Альфреда Нобеля» [884]884
Там же. С. 197–198.
[Закрыть] .
Кузнецова пишет: «В момент выхода на эстраду Иван Алексеевич был страшно бледен, у него был какой-то трагически-торжественный вид, точно он шел на эшафот или к причастию. Его пепельно-бледное лицо наряду с тремя молодыми (им по тридцать – тридцать пять лет) прочих лауреатов обращало на себя внимание. Дойдя до кафедры, с которой члены Академии должны были читать свои доклады, он низко с подчеркнутым достоинством поклонился <…>
Первые, физики и химики, получили премию весело, просто. За третьего, отсутствующего, получил премию посол. Когда настала очередь Бунина, он встал и пошел со своего места медленно, торжественно, как на сцене» [885]885
Грасский дневник. С. 291–292.
[Закрыть] .
Эстрада была украшена только шведскими флагами – из-за Бунина.
Лауреатов отвезли в Гранд-отель, откуда они должны будут перейти на банкет, «даваемый Нобелевским комитетом, – пишет в дневнике Бунин, – на котором будет присутствовать кронпринц, многие принцы и принцессы, и перед которым нас и наших близких будут представлять королевской семье, и на котором каждый лауреат должен будет произнести речь.
Мой диплом отличался от других. Во-первых, тем, что папка была не синяя, а светло-коричневая, а во-вторых, что в ней в красках написаны в русском билибинском стиле две картины, – особое внимание со стороны Нобелевского комитета. Никогда, никому этого еще не делалось» [886]886
Дневник. Т. II. С. 298.
[Закрыть] .
В Гранд-отеле, на банкете, Бунину предстояло в «огромном чопорном зале, перед двором, говорить речь на чужом языке <…> Он говорил, – пишет Кузнецова, – отлично, твердо, с французскими ударениями, с большим сознанием собственного достоинства и временами с какой-то упорной горечью» [887]887
Грасский дневник. С. 292.
[Закрыть] .
Премию Бунин получил, как он сказал корреспонденту газеты «Матэн», «возможно, что за совокупность моих произведений… Я, однако, думаю, что Шведская академия хотела увенчать мой последний роман „Жизнь Арсеньева“» [888]888
Последние новости. Париж, 1933. № 4617. 12 ноября.
[Закрыть] .
Семнадцатого декабря Бунин уехал из Стокгольма.
Значительную сумму из полученной премии Бунин раздал нуждавшимся. Был создан комитет по распределению средств. Иван Алексеевич говорил корреспонденту газеты «Сегодня» П. Пильскому: «…Как только я получил премию, мне пришлось раздать около 120 тысяч франков. Да я вообще с деньгами не умею обращаться. Теперь это особенно трудно. Знаете ли вы, сколько писем я получил с просьбами о вспомоществовании? За самый короткий срок пришло до двух тысяч таких посланий» [889]889
Сегодня. Рига, 1938. 29 апреля. № 118.
[Закрыть] .
Куприн, получив дар от Бунина, писал в 1934 году:
«Милый Иван Алексеевич, Дорогой и старинный друг.
Не знаю, как и выразить мою признательность за твой истинно царский Дар. Обнимаю тебя крепко, целую сердечно. Благодарю тысячу раз. Ты представить себе не можешь, во дни какого свирепого, мрачного безденежья пришли эти чудесные пять тысяч, и как на редкость была кстати твоя братская помощь!
Христос с тобою, будь здоров, счастлив, спокоен духом.
Твой А. Куприн».
В замыслах Бунина было написать книгу воспоминаний. Он сообщал Г. П. Струве 4 июня 1934 года, что предложил фирме George Allen and Unwin в ответ на полученное письмо – вступить в соглашение с ним об издании «книги о себе (автобиографической, воспоминания литературные, политические и т. д.) <…> Если бы эта фирма, – говорит он, – заказаламне такую книгу за хорошиеденьги, я бы сел писать ее, а вы переводили бы» [890]890
«Annali», sezione slava, XI. Napoli, 1968. S. 27.
[Закрыть] .
Фирма ответила, что она «очень заинтересована… предложением написать автобиографию» [891]891
Там же.
[Закрыть] .
«Воспоминания» были изданы (по-русски) в 1950 году в Париже, в издательстве «Возрождение».
В 1934–1936 годах издательство «Петрополис» выпустило в Берлине собрание сочинений Бунина в одиннадцати томах. Для этого издания он основательно правил все ранее написанное, главным образом сокращал, как он это обычно делал, совершенствуя стиль прозы и стихов. Этим изданием подводился итог литературной работы Бунина почти за пятьдесят лет – с 1887 года, с первых рассказов и стихов, появившихся в печати.
В ноябре 1935 года Бунин приезжал в Бельгию. Он писал Н. Я. Рощину 19 ноября из Брюсселя:
«Меня очень чествуют. На вокзале – встреча: представители русской колонии, журналисты, фотографы (это 16 вечером). После сего (вечером же) – обед в Русском клубе.
Речи, приветствия. 17-го, в пять часов, было мое выступление, – народу пушкой не пробьешь. Читал не плохо! Овации. Нынче (19-го) вечером я у Пушкиных (Николай Александрович, родной внук Александра Сергеевича). Завтра – 20 ноября, (письмо продолжается вырезкой из газеты. – А. Б.)
„20 november, à 12 h. 30, le Cercle de Г Avenue et le Club des Ecrivsins beiges de langue française (Pen Club) reçoivent à déjeuner le Prix Nobel, Ivan Bounine qui à l'issue du repas célèbrera le 25-e anniversaire de la mort de Tolstoi“». [892]892
РГАЛИ, ф. 2204, on. 1, ед. хр. 148, л. II.
[Закрыть] («20 ноября в 12 часов 30 минут бельгийские писатели устраивают завтрак в честь нобелевского лауреата Ивана Бунина, который в конце приема отметит 25-ю годовщину со дня смерти Толстого»).
«Завтра же надеюсь быть часов в восемь вечера в Париже», – добавлял он в конце письма.
В 1936 году Бунин по издательским делам отправился сначала в Чехословакию, а потом в Германию. Там он впервые столкнулся с фашистскими порядками. Немцы его арестовали 27 октября в Линдау, куда он приехал по пути в Швейцарию, и очень грубо обошлись с ним: бесцеремонно обыскивали, привели в какую-то камеру и молча срывали с него пальто, пиджак, жилет, разули. «От чувства такого оскорбления, которого я не переживал еще никогда в жизни, от негодования и гнева я был близок не только к обмороку, но и к смерти, от разрыва сердца», – писал он в редакцию газеты «Последние новости» (1936, № 5700, 1 ноября). Было ощущение, по его словам, что находишься в сумасшедшем доме.
Потом вели под конвоем в проливной дождь через весь город; когда привели, вероятно, в арестантский дом, осматривали каждую его вещицу, – точно это был «пойманный убийца», – каждую бумажку, каждое письмо, каждую страницу рукописи и кричали:
– Кто это писал?! Большевик?! Большевик?!
При виде портретов Толстого в книгах плевали и топали ногами:
– А, Толстой, Толстой.
Газета «Последние новости» (1936, № 5702, 3 ноября) сообщала о протесте шведской печати по поводу издевательств над нобелевским лауреатом.
На арест Бунина откликнулся Л. В. Никулин заметкой в «Литературной газете» (1936, № 73, 31 декабря), в которой писал:
«…Свой не узнал своего на германской границе».
Будучи еще в Праге, Бунин извещал Татьяну Львовну Толстую письмом от 22 октября 1936 года, что «надеется дней через пять быть в Риме» [893]893
Автографы писем Бунина к Т. Л. Толстой хранятся в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве.
[Закрыть] и посетит ее. Теперь же Рим отодвигался на ноябрь. Восьмого ноября он писал Татьяне Львовне: «Выезжаю в Рим завтра (понедельник 9-го), должен быть в Риме послезавтра(вторник 10-го) вечером <…> Остановлюсь, вероятно, в Hôtel de Russie».
Он побывал у Татьяны Львовны, с которой с давних пор был знаком, вел с нею дружескую переписку, встретился с Вяч. Ивановым и уехал в Париж, по неизвестной причине, раньше, чем предполагал.
В октябре 1936 года приезжал в Париж из Брюсселя А. Н. Толстой. В Бельгии он участвовал в конгрессе защиты мира. В парижском кафе на Монпарнасе случайно (случайно ли?) встретился с Буниным; убеждал его возвратиться в Советский Союз; он сам живет в роскоши, а Бунина встретят с колоколами. Возвратившись в Москву, А. Н. Толстой напечатал статьи, в которых писал, что «Жизнь Арсеньева» и другие произведения последних лет ничего не стоят [894]894
См. статью Бунина «Третий Толстой» и наше предисловие к книге: Бунин И. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. М.: Советский писатель, 1990. С. 13.
[Закрыть].
В столетие со дня смерти Пушкина, в 1937 году, Бунин участвовал в вечерах и собраниях, посвященных памяти поэта. Он писал в юбилейные дни:
« Пушкинские торжества. Страшные дни, страшная годовщина – одно из самых скорбных событий во всей истории России, что дала Его… И сама она, – где она теперь, эта Россия?»
«Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия…»
– О, если б узы гробовые
Хоть на единый миг земной
Поэт и Царь расторгли ныне.
(Начало стихотворения Бунина «День памяти Петра»)
Эту запись Бунин сделал для С. М. Лифаря (который любезно сообщил ее нам), артиста балета и режиссера в театре Дягилева и Гранд-опера, организовавшего Пушкинскую выставку в Париже.
Лифарь не только знаменитый танцовщик, автор книг по театральному искусству, член-корреспондент Французской Академии изящных искусств, он также известен своим увлечением Пушкиным – собиранием его реликвий, автографов, работами о нем, – в частности, он автор книги «Моя зарубежная Пушкиниана» (Париж, 1966).
О Лифаре, участнике пушкинского юбилея, Бунин говорил с большим восхищением. Они были знакомы раньше, встречались не однажды.
«С Иваном Алексеевичем, – писал Сергей Михайлович Лифарь 6 февраля 1974 года, – я встречался в течение многих, многих лет, проведенных нами здесь, в зарубежье <…> Встречались мы у Мережковских, у Рахманинова, у Прегель (поэтессы. – А. Б.) и часто в парижских „Café“, на Монмартре („Ротонда“, „Флор“, „Два Маго“ etc.), где можно было встретить Бунина с Шаляпиным, Адамовичем, Сазоновой (Юлия Леонидовна Сазонова, литературовед. – А. Б.), Зайцевым. Величали Бунина на парижских „Литературных вечерах“, сегодня испарившихся, в „Русской Консерватории“ (им. Рахманинова). После второй мировой войны я встречался с Иваном Алексеевичем на юге Франции (Côte d’Azur) – Grasse, Antibes, Juan-les-Pin, Cannes <…>
Драгоценно было мое сближение с Иваном Алексеевичем, происшедшее в 1937-м, юбилейном году, когда весь мир праздновал столетнюю годовщину смерти Пушкина.
Благодарственную речь мне от имени Мирового Пушкинского Комитета составил и произнес Бунин (18 апреля 1937 года в Русском ресторане Корнилова. – А. Б.).
Тогда же он вручил мне золотую медаль с изображением Пушкина, присужденную мне за мной устроенную Пушкинскую выставку в Париже».
Сохранилась фотография: Бунин произносит обращенную к Лифарю речь – слово о великом артисте, участнике пушкинских торжеств.
В своей речи Бунин сказал:
«Пушкинский Комитет в лице вашем чествует одного из самых молодых членов, и мы горды сознанием, что именно один из младших участников нашего общего Пушкинского дела оказался достойным быть особо отмеченным в эти дни всемирного Пушкинского прославления. В русском зарубежном поминовении Пушкина вам досталась совсем особая роль, подлинно Пушкинская миссия. И с этой, возложенной на вас миссией вы справились прекрасно и вдохновенно.
Пушкинский Комитет уже имел случай не раз выражать вам свою признательность за ваше ревностное участие во многих его начинаниях. Ибо ни одно из больших парижских прославлений Пушкина в эти последние годы не прошло без того, чтобы ваше имя не украшало Пушкинские артистические программы. На праздниках Пушкинского искусства неизменно торжествует и ваше вдохновенное искусство, искусство замечательного артиста, творца танца и хореографии. Первый танцовщик и балетмейстер Парижской Оперы, всемирно прославленный и излюбленный всем Парижем, вы, Сергей Михайлович, не забыли своей кровной связи с Россией и с русским народом, и культу величайшего русского гения себя всецело посвятили. В этом Пушкинском служении здесь, вне Русской Земли, перед лицом иностранцев, вы сумели добиться прямо поразительных результатов, побудив многошумный, живущий иными помыслами Париж заинтересоваться великим творчеством Пушкина среди тревог и забот, обуревающих сейчас мир.
Но ваша заслуга, Сергей Михайлович, не только в этом. Пушкинский Комитет не может не отметить и другого вашего бесспорного достижения в области русского Пушкинизма. На вашу долю выпало счастье стать обладателем драгоценных Пушкинских реликвий – писем великого русского поэта, во французских подлинниках, остававшихся неизвестными до того, как они перешли к вам, а вы не оставили их под спудом. Приобретя их, и тем, может быть, спасши их от рассеянья и забвенья, или безвестности еще на долгий срок, вы сделали их общим достоянием. Вы воспроизвели их в фототипическом обличии подлинников в издании „Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой“ подобно тому, как еще до этого ранее общим достоянием стало и Пушкинское предисловие к „Путешествию в Арзрум“, найденное вами в Париже. Этим бережением и умелым воспроизведением Пушкинских страниц вы оказали большую, бесспорную услугу Пушкинизму, русской науке, русской культуре. Ваше юбилейное издание „Евгения Онегина“ явилось новым подарком русской эмиграции.
И, наконец, ваша Пушкинская выставка. Несомненно, что выставка „Пушкин и его эпоха“ явилась совершенно исключительным и блестящим завершением всемирного прославления Пушкинского гения. Только на нашей родине было бы возможно создание того, что возникло здесь в Париже в эти дни по вашей прекрасной инициативе и с вашей жертвенной готовностью служить культу Пушкина. Вы отважились и сумели преодолеть бесчисленные, не только материального свойства, но и, возникавшие все время, всякого рода препятствия, и без какой-либо поддержки со стороны официальных инстанций открыли свою Пушкинскую выставку. Своим вдохновенным примером вы сумели заразить и зажечь сердца и некоторых наших замечательных коллекционеров, хранителей русских художественных сокровищ за границей и просто русских культурных людей, являющихся обладателями той или другой Пушкинской книги или Пушкинской реликвии. В своем стремлении сделать Пушкинскую выставку достойной Пушкинского гения, вы сумели объединить около себя опытных и преданных Пушкинскому делу сотрудников. Так утвердили вы на некоторое время в самом сердце Парижа настоящий Пушкинский Дом, наш русский Пушкинский музей и смогли тем самым открыть и иностранному миру блистательные страницы русского творчества, русского искусства, русской культуры, осененные гением великого русского поэта.
За это Пушкинский Комитет приветствует вас сегодня, дорогой Сергей Михайлович, и приносит вам благодарность с выражением любви и восхищения вами, одним из творчески вдохновенных своих сочленов. Пушкинский Комитет счастлив, что может сказать все это вам. Он верит и знает, что он не одинок в этом признании ваших заслуг и что эти приветственные слова, обращенные сейчас к вам, вместе с ним повторит и вся русская колония в Париже, все наше культурное русское зарубежье» [895]895
Лифарь С. Моя зарубежная Пушкиниана. Париж, 1966.
[Закрыть] .
О своем согласии быть членом Пушкинского юбилейного мирового комитета Бунин сообщал в письме к Лифарю еще 4 февраля 1935 года: «Нынче ваше письмо, дорогой друг, насчет Пушкинского Комитета. Благодарю за внимание, согласен» [896]896
Текст письма любезно сообщил С. М. Лифарь; подлинник – в архиве Лифаря.
[Закрыть] .
Восьмого февраля 1937 года в Париже вышла однодневная газета «Пушкин», Бунин поместил в ней главу из «Жизни Арсеньева», посвященную Пушкину.
Тридцать первого января Иван Алексеевич выступил на пушкинском вечере, «читал очень хорошо», – пишет Вера Николаевна.
В газете «Последние новости» (1937, № 5798, 7 февраля) сообщалось, что 11 февраля в зале Иена на торжественном собрании в 100-летнюю годовщину смерти Пушкина выступит с речью Бунин. Он должен был также читать произведения Пушкина на литературно-музыкальном вечере, посвященном памяти поэта, 6 марта 1937 года «в частном доме» [897]897
Последние новости. Париж, 1937. № 5823. 4 марта.
[Закрыть] .
В конце апреля Бунин выступил на вечере памяти Евгения Замятина, скончавшегося в Париже 10 марта 1937 года, и прочитал, «со свойственным ему искусством» [898]898
Там же. № 5879. 29 апреля.
[Закрыть] , «Дракона» Е. И. Замятина.
Бунин писал драму, постановка которой ожидалась в театре к открытию сезона 1937/38 года. Газета «Последние новости» (1937, № 5899, 20 мая) писала: «Можно считать почти решенным делом, что будущий сезон в Русском драматическом театре в Париже откроется пьесой И. А. Бунина. Это будет первое драматическое произведение знаменитого писателя».
Пьеса Бунина на сцене не появилась. Из всех попыток написать драму – в молодые еще годы и позднее – так ничего и не вышло. Когда его просили писать для театра, он напоминал о саркастическом изображении в «Жизни Арсеньева» (кн. V, гл. 8) знаменитых драматургических персонажей и говорил:
«Сцена всегда манила и пугала меня, но я не хочу на старости лет обжигаться огнями рампы <…> Друг мой, – обращался он к своему собеседнику, сотруднику газеты „Сегодня“ (Рига) А. К. Перову, – я думаю, что те, кто просит меня о пьесах, совсем не знают меня как писателя! Ну, какой я драматург, это не моя сфера, мне ближе всего созерцание, а не действие. Начать писать пьесы – это полностью настроить свою лиру на другой лад, полностью переключиться на другие законы жанра, а я этого не хочу, и это не для меня!» [899]899
Цитирую по вырезке из газеты, любезно присланной из Канн княгиней М. И. Воронцовой-Дашковой. Дата беседы Бунина с А. К. Перовым – 1938 год.
[Закрыть]
В 1937 году в Париже вышла книга Бунина «Освобождение Толстого».
К Толстому он обращался часто, жил в постоянном восхищении им, нередко писал о нем и спорил страстно с теми, кто, не понимая его глубины и величия, не находил у него мудрости философа и творца, противопоставлял Достоевскому и «декаденствующим», отдавая им предпочтение перед Толстым.
Он говорил, возражая Ф. А. Степуну, что «образное мышление Толстого – это высшая мудрость <…> что философия начинается с удивления и что у Толстого это удивление изумительно передано. Приводил, – пишет Кузнецова, – то место, где Оленин (в „Казаках“. – А. Б.) в лесу чувствует себя слившимся со всем миром, говорил о том, какие бездны тут заложены» [900]900
Грасский дневник. С. 268.
[Закрыть] .
Как писал Г. В. Адамович, Бунин «не допускает никаких бесконтрольных метафизических взлетов, не верит в них, он ценит только то, что как бы проверено землей и земными стихиями <…> Толстой для него максимально духовен <…> Оттого-то он недоумевал и хмурился, читая Достоевского: его герои, самые его темы и положения казались ему слишком беспрепятственно духовны. Им „все позволено“, не в смердяковском смысле, а в ином: любой взлет, любое падение, вне контроля земли и плоти. У Достоевского – сплошной непрерывный полет, и потому – для художника бунинского склада – в замыслах его слабая убедительность. Если порвалась связь, мало ли что можно сочинить, что вообразить, о чем спросить? Если человек слушает только самого себя, мало ли что может ему послышаться? Это как бы вечный упрек Толстого Достоевскому, и в распре этой Бунин полностью на стороне Толстого. Ему кажется прекрасным и глубоко основательным то, что связь никогда не рвется, что человек остается человеком, не мечтая стать ангелом или демоном, ему уныло и страшно в тех вольных, для него безумных, блужданиях по небесному эфиру, которые соблазнили стольких его современников.
Вражда Бунина ко всем без исключения „декадентам“ именно этим, конечно, и была внушена. Нелегко решить, был ли он в этой вражде вполне прав. Исторически – сомнений быть не может: да, он справедливо негодовал на декадентские крайности, на кривляние и ломание наших доморощенных „жрецов красоты“, на претенциозный вздор, украшавший мнимо-передовые журналы. Время оказалось на его стороне» [901]901
Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк, 1955. С. 96–97. Также см. издание: СПб., 1993. С. 54–55.
[Закрыть] .
Бунин в своей книге захватывающе нарисовал живой облик Толстого, в котором сочетались многие противоположные черты.
О том, что Бунин дает новое ощущение Толстого, писал В. Ф. Ходасевич:
«Книга Бунина есть попытка вновь Толстого увидеть, почувствовать. С этой стороны он удался автору как нельзя более. Из огромной литературы о Толстом Буниным извлечены и необыкновенно убедительно сопоставлены черты наиболее резкие и выразительные. Превосходно сделаны записи интереснейших рассказов о Толстом покойной Е. М. Лопатиной. Но всего лучше, конечно, собственные воспоминания Бунина о его немногих и мимолетных, но со всех точек зрения замечательных встречах с Толстым. По мощной простоте языка, по необыкновенной зоркости, наконец – по внутренней теплой строгости эти страницы, прямо скажу, были бы достойны подписи самого Толстого. Во всей мемуарной литературе о Толстом, конечно, они не имеют себе равных.
„Освобождение Толстого“ есть книга о живом Толстом и книга, пронизанная живым ощущением Толстого. Ради того, чтобы передать это ощущение, она и написана» [902]902
Возрождение. Париж. 1937. 1 октября.
[Закрыть] .
Секретарь Толстого Н. Н. Гусев писал: «Книга Бунина представляет совершенно исключительное явление во всей колоссальной литературе о Толстом. Ее основная идея – глубоко справедлива, и Бунину делает честь, что он первый так глубоко осветил самую сокровенную внутреннюю жизнь Льва Толстого» [903]903
Цитирую по рукописи, один из экземпляров которой находится у автора этой работы.
[Закрыть] .
П. М. Бицилли отмечал, что Бунин писал не на узко бытовые темы – даже в ранних рассказах, – но проникал в сложные проблемы человеческого бытия, и в этом, между прочим, его сходство с Толстым. «Все его вещи, – говорит Бицилли, – и те, что казались когда-то „бытовыми очерками“, и нынешние, подлинные поэмы в прозе – в сущности, вариации на одну, толстовскую, сказал бы я, тему – жизни и смерти <…> Лишнее доказательство духовного сродства Толстого и Бунина: одинаковая зоркость, непогрешимое чутье всякой фальши, условности, внешней красивости и одинаковая сила ненависти ко всему этому. У обоих это связано с главной темой их раздумий, тем таинственным, невыразимым, что составляет настоящую, неподвластную Смерти, основу жизни, ее суть и ее правду. Толстого эти раздумья привели к руссоистскому культу „простоты“ <…> Бунин в этом требовательнее и, следовательно, метафизически правдивее Толстого» [904]904
Вырезка из журнала «Современные записки». Париж. РГАЛИ, ф. 44, оп. 2, ед. хр. 143.
[Закрыть] .
О влиянии Толстого на Бунина Адамович пишет:
«Бунин сказал:
– Толстой, у которого за всю жизнь, во всех его книгах не было ни одного фальшивого слова!..
В этом смысле он считал себя учеником Толстого <…> О Толстом он неизменно говорил с какой-то дрожью в голосе, совсем особым тоном. Да и писал он о нем иначе, нежели о каком-либо другом человеке <…> В толстовском творчестве Бунину представлялась чертой самой важной, основной, прекрасной и существенной неизменная основательность замысла» [905]905
Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк, 1955. С. 94–95.
[Закрыть] .
Г. Н. Кузнецова сравнивает «Детство» и «Отрочество» с «Жизнью Арсеньева» и говорит, что у Бунина «„все картинней“, „безумней“, как выразился о себе он сам» [906]906
Грасский дневник. С. 58.
[Закрыть] .
В 1937 году Бунин посетил Югославию. Двенадцатого августа 1937 года П. Б. Струве сообщал Бунину, что бывший русский посланник в этой стране В. Н. Штрандман, с которым Петр Бернгардович был в хороших отношениях, обещал выхлопотать Ивану Алексеевичу визу по телеграфу. П. Б. прибавлял: «Страшно рад, что вы, наконец, собрались в Югославию». Через неделю, пишет Г. П. Струве, П. Б. давал Ивану Алексеевичу справки насчет разных мест на Адриатическом побережье Югославии, где Бунин хотел побывать перед Белградом:
«Спешу ответить на ваши вопросы и запросы.
Пляжи на итальянском берегу (Венеция, Римини) гораздо лучше, чем на югославском. Лицо, очень хорошо знающее югославское побережье, рекомендует вам остановиться близ Дубровника в местности, именуемой Лапад (Lapad). Там есть русскийпансион Лавцевич (Lavcevich); есть там и более „шикарный“ отель „Загреб“. Дубровник – место достопримечательное во всех отношениях и там стоит пожить. Макарскапопроще и там тоже много русских.
Сейчас, я думаю, достать даровой железнодорожный билет по Югославии невозможно. Но я постараюсь действовать и в этом направлении и уведомлю вас о результатах в Дубровнике, где, я полагаю, вы устроитесь недели на три. На основании моего осведомления настойчиво рекомендую вам Лапад».
Но уже через пять дней после этого Бунин был в Белграде, и П. Б. писал ему 24 августа:
«Согласно нашему условию к вам по моей просьбе в семь с половиною часов придет мой приятель Н. 3. Рыбинский (сотрудник „Сегодня“ и „Иллюстрированной России“) и повезет вас к нашему общему приятелю Ф. С. Пельтцеру, старому москвичу, где мы в самом тесном кругу приятно проведем вечер и обсудим, что мы, обыватели Белграда, можем сделать для того, чтобы вы как можно лучше использовали свой заезд в Югославию».
В постскриптуме П. Б. писал:
«Все это твердо решено, и Ф. С. Пельтцер, как хозяин, ждетнас к себе сегодня вечером» [907]907
Записки русской академической группы США. Т. II. Нью-Йорк, 1968. С. 97–98.
[Закрыть] .
В Югославию Бунин прибыл из Италии. 19 августа 1937 года он отметил в дневнике: «Венеция. Вчера приехал сюда в пять часов вечера с Rome Express. Еду в Югославию» [908]908
Письма Буниных. С. 20.
[Закрыть] .
Известный публицист Божидар Борко встретился с Буниным в Любляне перед его отъездом из Югославии и опубликовал 31 августа в газете «lutro» («Утро») свою беседу с ним, рассказал о впечатлении, которое Бунин произвел на него.
«У Ивана Бунина, – пишет он, – тонко отточенные черты лица <…> Живые глаза отражают прекрасную душу. Физиономия поэта и пророка. Бунин и как человек не разочаровывает своего читателя. Кажется, что автор „Жизни Арсеньева“ даже на облике своем несет печать умеренности и дворянской традиции».
В беседе, на которой присутствовал также профессор университета доктор Спекторский, Бунин сказал:
«Этим летом меня соблазнила ваша Адриатика, я приехал в Дубровник, откуда меня прогнала, кроме переполненных отелей, плохая погода. По дороге я осмотрел Далмацию, которая впервые раскрыла передо мной свое своеобразие: она красива и оригинальна, хотя совсем не похожа на французскую или итальянскую ривьеру; благодаря своей особенной ноте у нее есть будущее. Интересовали меня такие места на востоке и юге вашей страны, где встречаются Восток и Запад. Здесь мне вспомнился Константинополь, где я был тринадцать раз <…> На славонской равнине я не мог не вспомнить России, вернее Малороссии. Здесь, в Любляне, снова другое: город оставляет приятное впечатление, горы, леса, вся эта альпийская поэзия захватывает чужестранца и рождает в нем какое-то особенное ощущение природы и жизни <…>
После этого русский маэстро растроганно рассказывал, как хорошо приняли его в Белграде и с какой благодарностью он покидает нашу страну <…> Тепло говорил также о Опленаце, о церкви, которая вобрала в себя часть нашей истории и нашей судьбы.
Потом он вспоминал встречи с белградскими писателями на ужине в Пен-Клубе, изумительный суп и белое шумадийское вино, в котором весь гений этой зеленой страны».
Несколько позднее Бунин говорил Петру Пильскому: «Не так давно был в Югославии, Дубровнике (какая красота!), катался по Адриатическому морю, прекрасно чувствовал себя в этой стране» [909]909
Сегодня. Рига, 1938. № 118. 29 апреля.
[Закрыть] .
Он писал Т. Д. Логиновой-Муравьевой 1 сентября 1937 года: «…Я был в Югославии и в Италии, теперь держу путь домой. Вероятно уеду завтра…» [910]910
Дневник. Т. III. С. 24.
[Закрыть]
В 1938 году Бунин намерен был написать, совместно с М. А. Алдановым и при соучастии Татьяны Львовны Толстой, сценарий для фильма о Л. Н. Толстом. Об этом сообщали французские и немецкие газеты в марте 1938 года. «…Это были планы и толки, которые ни к чему не привели (то же самое было с намерением И. А. писать жизнь Лермонтова)» [911]911
См. также нашу заметку «Иван Бунин о кино» и письмо Бунина журналисту А. Г. Блоку// Подъем. Воронеж, 1977. № 1. С. 133–134.
[Закрыть] , – сообщала Г. Н. Кузнецова 30 марта 1967 года.
В 1938 году Бунин путешествовал по Прибалтике.
В Литву он приехал 21 апреля. Газета «Сегодня» (Рига, 1938, № 111, 22 апреля) в сообщении от 21 апреля писала: «Сегодня вечером в Каунас из Парижа прибыл <…> И. А. Бунин. Для встречи Бунина на литовско-германскую границу в Вирбалис выехали представители каунасской и заграничной печати. Со стороны литовских властей И. А. Бунину было оказано большое внимание, как на границе, так и в Каунасе <…>
В Каунасе И. А. Бунин был на вокзале встречен большим количеством публики, среди которой были представители союза литовских писателей, русских общественных организаций и русской учащейся молодежи. И. А. Бунина приветствовали представитель союза литовских писателей Грушас…» и другие. Поселился он в гостинице «Метрополь».
Академик К. П. Корсакас вспоминает:
«С 21 по 27 апреля 1938 года в Каунасе гостил известный русский писатель Иван Алексеевич Бунин… Он провел у нас два литературных вечера, на которых читал воспоминания о Ф. Шаляпине, Л. Толстом… и кое-что из своей художественной прозы». Одно выступление состоялось в городском театре 24 апреля.
На Корсакаса произвела большое впечатление личность писателя. «Меня больше всего удивила, – пишет он, – та откровенная враждебность, с которой Бунин говорил о фашистских режимах в тогдашней Европе. Вспомнив о своем недавнем посещении Италии, он с раздражением рассказал о том, как его всюду сопровождали фашистские охранники, которые в конце концов так надоели ему, что он телеграммой пожаловался самому Муссолини…» [912]912
Советская Литва. Вильнюс, 1963. Кн. 9. С. 63, 71.
[Закрыть]
В газете «Сегодня» (1938, № 113, 24 апреля) помещена фотография с подписью: «И. А. Бунин среди литовских писателей».
П. М. Пильский после встречи с Буниным писал: «Хорошие дни Бунин провел в Каунасе, – доволен, как его принимали в Литве, рад новым знакомствам, приобретенным там, с удовольствием рассказывает о живописных окрестностях городах…» [913]913
Пильский П. В вагоне с Буниным // Сегодня. Рига, 1938. № 118. 29 апреля.
[Закрыть]
Двадцать восьмого апреля Бунин приехал в Ригу. О приезде Бунина в Латвию газета «Сегодня» сообщала 29 апреля:
«Вчера в Ригу приехал нобелевский лауреат академик И. А. Бунин. Встречать его на литовскую границу выехали представители редакции „Сегодня“, которые провели с И. А. Буниным два часа в пути до Риги в сердечной беседе.
На Рижском вокзале берлинский поезд, с которым прибыл И. А. Бунин, был встречен представителями русской общественности, руководящими деятелями, членами труппы Русского театра и русского студенчества <…>
