Текст книги "Бунин. Жизнеописание"
Автор книги: Александр Бабореко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)
В тот же день он писал Горькому:
«В Москве огорчен был футуристами. Не страшно все это, но, Боже, до чего плоско, вульгарно – какой гнусный показатель нравов, пошлости и пустоты новой „литературной армии“! На „Среде“ я два раза сделал скандал – изругал последними словами Серафимовича, начавшего писать а la Ценский, что ли (слияние с космосом), какой-то мещанин, „торгующий козлятиной“… (часть природы) и несущий чепуху, и горы Кавказа, „стоящие непреложно“, изругал поэтессу Столицу, упражняющуюся в том же роде, что и Клюев… Чествования Бальмонта, слава Богу, не видал. Устроено это чествование было исключительно психопатками и пшютами-эстетами из Литературно-Художественного кружка, а он-то заливался»:
Бунин записал в дневнике:
«26 июля 1913 г., дача Ковалевского (под Одессой).
Нынче уезжает Юлий… Страшно жалко его.
Каждое лето – жестокая измена. Сколько надежд, планов! И не успел оглянуться – уже прошло! И сколько их мне осталось, этих лет? Содрогаешься, как мало. Как недавно было, например, то, что было семь лет тому назад! А там еще семь, ну, 14 – и конец! Но человек не может этому верить.
Кончил „Былое и думы“. Изумительно по уму, силе языка, простоте, изобразительности. И в языке – родной мне язык – язык нашего отца и вообще всего нашего, теперь почти уже исчезнувшего племени».
В этот период Бунин, по-видимому, продолжал работать над рассказом «Чаша жизни». 26 мая 1913 года в газете «Русское слово» был напечатан отрывок из этого рассказа, озаглавленный «Отец Кир». Завершил рассказ 2 сентября этого года.
О работе над «Чашей жизни» он рассказывал много лет спустя Г. Н. Кузнецовой.
«– Ведь из чего иногда создается то блестящее, что так восхищает? – говорил он. – Из какого жалкого, пустяшного оно большей частью выходит!
– А из чего создалась у вас „Чаша жизни“? – спрашиваю я, вспоминая только что прочитанные вслед за „Студентом“ отрывки из нее.
– То, что у каждой девушки бывает счастливое лето – это, между прочим, вспомнилась сестра Машенька. Перед замужеством она все выходила в сад, повязывала ленточку, напевала лезгинку. А после замужества, когда на год оставила мужа, помощника машиниста, то тоже как-то повеселела, часто ездила на заводы в соседнее именье Колонтаевку, там была сосновая аллея, как-то особенно пахло жасмином в то лето… Эту аллею я взял потом в „Митину любовь“, и так все это было жалко и горестно! А мордовские костюмы носили барышни Туббе, и там же был аристон, и опять эта лезгинка… Отец Кир? Отец Кир… это от Леонида Андреева. Ведь он мог быть таким, синеволосый, темнозубый… А кое-что в Селихове – от брата Евгения. И он тоже купил себе граммофон, и в гостиной у него стояла какая-то пальма. А главное, отчего написалось все это, было впечатление от улицы в Ефремове. Представь песчаную широкую улицу на полугоре, мещанские дома, жара, томление и безнадежность. От одного этого ощущения, мне кажется, и вышла „Чаша жизни“. А юродивого я взял от Ивана Яковлевича Корейши.
– Кто это?
– Его вся Россия знала. Был такой в Москве. Лежал в больнице и дробил кирпичом стекло. И день и ночь, так что сторожа с ума сходили. И когда он спал, неизвестно! И вот валил туда валом народ, поклонницы заваливали его апельсинами, а он жевал их, выплевывал – и прямо в поклонницу, – в какую попадет, та считает себя особенно отмеченной и счастливой. Когда он умер, везли его через весь город, он долго стоял в кладбищенской церкви. Я себе очень хорошо представляю это: осень, листья в лужах, ледяная кладбищенская церковь, и он все стоит, и его не могут похоронить, потому что церковь осаждают пришедшие поклониться… Да, да, и было это всего семьдесят лет назад. Да вообще у нас в России такие вещи бывали… И дурак я, что не написал жития этого „святого“. У меня и матерьялы все были.
– Да напишите, как рассказываете!
– Нет, это не то. Там стихи его были. Да и надоело мне это. Я в этом роде уже писал.
– А как разно сложилась жизнь ваша и Машина, – сказала я. – Вы объездили полмира, видели Египет, Италию, Палестину, Индию, стали знаменитым писателем, а она никогда никуда не выезжала из России, не была ни в одном большом городе, вышла замуж за помощника машиниста…
– Ужасно! Ужасно! И вот есть какое-то чувство виноватости перед ней. Жизнь страшна, непонятна. Вот я сажусь в кавказский экспресс, идущий на Баку, а он такой, каких, наверное, и у английского короля нет: стекла саженные, весь какой-то литой, блиндированный, в первом классе желтые кожаные сиденья… и вот станция Грязи. Я схожу, встречает меня муж сестры Маши, рвет из рук чемодан и, почтительно и родственно вместе с тем, улыбается, целуется… И вот идем мы через буфетный чертог, и все поглядывают… Все знают, что этот господин – шурин здешнему помощнику машиниста. И так идем через местечко, и все тоже смотрят, все знают… И так приходим в домик… А там Маша, нервная, худая, часто курящая, и двое детей, жалких, большеухих, как котята какие-то. И мамочка живет с ними… Ах, страшна жизнь!
А ночью чуть горит прикрученная лампочка, и из комнаты, где я сплю, слышно, как вдруг, сев со сна на постель, громко расплачется, зальется ребенок: „Бабушка!..“ – и сейчас же сонное шлепанье ее ног и шепот… А потом она закуривает над лампой, и фитиль вспыхивает, вскинется наверх…
– Ах, знаю, знаю эту жизнь! Видела в Смеле, в Здолбуново!
– Здолбуново, Смела – все это юг, там тополя, белые дома, а тут грязное пыльное уныние… Но не надо, однако, представлять себе эту жизнь чрезмерно ужасной. Днем Машенька, бывало, весела, напевает, а вечером я накуплю всякой всячины, вина, сыров, сардин великолепных, она выпьет, да возьмет гитару, да сядет в каком-нибудь мягком платке на плечах, да начнет что-нибудь по-отцовски… Она умница, талантливая… и вполне сумасшедшая, конечно. А то, бывало, пойду на вокзал, спрошу себе бутылку красного, сяду, лакей подает – и косится… Все знают, что этот отлично одетый господин приехал к помощнику машиниста. А иногда и Машенька придет со мной в бархатной шубке такого какого-то рытого бархата… Ах, как все это страшно и жалко…
Говорил он все это изумительно, медленно, как будто видя перед собой, и так, что у меня сердце сжималось от жалости…
– Все это непременно надо написать, – сказала я.
– Как это написать? Страшна, сложна моя жизнь. Ее не расскажешь, – грустно твердил он…» [628]628
Грасский дневник. С. 229–231.
[Закрыть]
Прототипом Горизонтова отчасти послужил, по устному свидетельству писателя С. И. Малашкина, преподаватель духовного училища в городе Ефремове. Подобно герою рассказа, он обычно ходил с парусиновым зонтом и в калошах, купался летом и зимой в Красивой Мече и продал свой скелет для анатомических целей.
В одном из автографов, датированном «31 августа 1913» [629]629
РГАЛИ, ф. 44, оп. 2, ед. хр. 36.
[Закрыть] , имя этого персонажа не Горизонтов, а Высоцкий. Заглавие рассказа Бунин нашел не сразу. В этом автографе он озаглавлен «Дом», чем подчеркивалось значение эпизода, в котором раскрывается черствость души состарившегося Селихова, долго колебавшегося, перевести ли на Александру Васильевну дом, чтобы в случае своей смерти обеспечить спокойное существование жены. В позднейшей рукописи, датированной «2 сентября 1913» [630]630
Там же, ед. хр. 37.
[Закрыть] , Бунин назвал рассказ «В Стрелецке», но и это заглавие зачеркнул и написал «Чаша жизни».
Заглавие, давшее также название сборнику рассказов и стихов, Бунин взял у Лермонтова из стихотворения «Чаша жизни»:
1
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;
2
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
3
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был – мечта,
И что она – не наша!
У каждого из персонажей бунинского рассказа поначалу было что-то живое, восхитительное – была молодость, веселость, любовь, – и с годами все это гибло в эгоистических стремлениях. «Зачем живешь ты на свете?..» – это вопрос к ним ко всем четверым. Чаша жизни не стала для них чашей бытия, которое вознесло бы их над узкожитейскими стремлениями, она оказалась пуста.
В мае 1913 года Бунин заключил договор с «Нивой» на издание его Полного собрания сочинений в качестве приложения к журналу. Для этого издания он в Одессе просматривал и правил все им написанное. По договору он получил значительную сумму – 25 тысяч рублей.
Двадцать пятого мая приехал к И. А. Бунину в Одессу Юлий Алексеевич, 28 мая он писал Елизавете Евграфовне: решили на днях «поплавать по Черному морю или по Дунаю с заходом в разные места. Продолжится это недолго – всего недели две. Затем вернемся сюда и будем понемногу заниматься» [631]631
Музей Тургенева. № 3383.
[Закрыть] . Братья побывали в Батуме, Трапезонде, Керасунде, Инеболи, Самсуне, Константинополе, Констанце, Бухаресте, Яссах и Кишиневе. Об этом плавании Бунин упоминал в заметках «Происхождение моих рассказов» [632]632
РГАЛИ, ф. 44, оп. 3, ед. хр. 14, л. 12. – Опубликованы в кн.: Бунин. Т. 9 – с большими искажениями текста.
[Закрыть] .
Из знакомства с Бессарабией – в разное время – Бунин вынес впечатления, определившие содержание рассказа «Песнь о гоце», начатого в 1911 году, «в Индийском океане по пути на Цейлон» [633]633
Эти слова Бунина записала Вера Николаевна в дневнике 4 июля 1953 года.
[Закрыть] , и законченного в 1916-м. Он, видимо, слушал молдавских народных сказителей и, несомненно, изучал труд И. А. Яцимирского «Разбойники Бессарабии в рассказах о них» (журн. «Этнографическое обозрение», 1895, № 3). В рассказе дано правильное описание крестьянской одежды молдаван. Бунин видел и описал в «Песне о гоце» пещеру возле города Сороки [634]634
См.: Богач Г. Источник «Песни о годе» И. А. Бунина // Кодры. Кишинев, 1960. № 4.
[Закрыть] .
По возвращении Бунин очень много работал, 29 июля 1913 года он писал из Одессы Белоусову:
«…Я работаю последние годы вдесятеро больше прежнего и – в отчаяние прихожу, как коротки дни и годы!.. Строчу и читаю я, – больше, конечно, чем строчу, и все далеко не пустяковое, не просто для времяпрепровождения, – буквально с утра до вечера, а отдыхаю и гуляю с обалделой головой» [635]635
РГАЛИ, ф. 66, on. 1, ед. хр. 534, л. 72–73.
[Закрыть] .
Летом 1913 года Бунин намерен был приняться за статью о Лермонтове, для Полного собрания сочинений в шести томах, издаваемого к столетию поэта. Об этом просил Бунина письмом от 18 июня 1913 года редактор сочинений Лермонтова В. В. Каллаш. О статье Бунина сообщалось в печати [636]636
Максимов А. Г. Юбилейная лермонтовская литература 1914 года. Пг. 1915. С. 6.
[Закрыть] . Однако она не появилась.
Позднее, в эмиграции, он хотел написать книгу о Лермонтове, но не осуществил и этого намерения. Л. Ф. Зуров писал мне 29 июля 1965 года:
«…Иван Алексеевич мечтал написать о Лермонтове, но это, к величайшему сожалению, так и осталось мечтою. Он читал собрание сочинений Лермонтова (берлинское издание) и два томика Вересаева (описка: не Вересаева, а П. Е. Щеголева „Книга о Лермонтове“. – А. Б.). Вера Николаевна начала делать (по указанию Ивана Алексеевича) из этих книг выписки, но из-за дурного состояния здоровья Ивана Алексеевича работа остановилась. В архиве находится небольшая тетрадка с сделанными Верой Николаевной выписками» [637]637
В письме от 22 октября 1966 года Л. Ф. Зуров сообщает: «Нашел в архиве материалы о М. Ю. Лермонтове, которые Вера Николаевна подготовляла для Ивана Алексеевича.
1) Конспект. Автограф Веры Николаевны. Одна большая страница. („Рождение, родители, бабушка. Дед. Переезд из Москвы в Тарханы…“)
2) Сшитая тетрадь. 23 страницы печатного текста. (Печатала Вера Николаевна.)
„Михаил Юрьевич Лермонтов Детство
В ночь с 2 на 3 октября 1814 года в одной из квартир дома Толя…“ (Заканчивается тетрадь 1829 годом. Этими материалами Иван Алексеевич, к сожалению, не воспользовался, так как к работе он охладел)».
Книга Щеголева с пометками Бунина хранится, по свидетельству А. В. Бахраха, у частного лица, проживающего в Австралии.
[Закрыть] .
Марк Александрович Алданов вспоминает о своей беседе с Буниным за три дня до кончины Ивана Алексеевича:
«Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин, – сказал Бунин, – нет, это Лермонтов! Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб двадцати семи лет». Иван Алексеевич вспоминал лермонтовские стихи, сопровождая их своей оценкой: «Как необыкновенно! Ни на Пушкина и ни на кого не похоже! Изумительно, другого слова нет» [638]638
Новый журнал. Нью-Йорк, 1953. Кн. 35. С. 133.
[Закрыть] .
В сентябре Бунин написал рассказ «Я все молчу». Об этом В. Н. Муромцева-Бунина сообщала Е. А. Телешовой 19 сентября 1913 года: «Ян работает, написал два мрачных рассказа, один прочтете в „Русском слове“ на днях, а другой, вероятно, услышите в его исполнении, ибо печататься он будет в ноябре в „Вестнике Европы“» [639]639
ИМЛИ, ф. 3, оп. 3, № 65.
[Закрыть] . Рассказ был опубликован в этом журнале в декабре.
Бунин прожил под Одессой почти весь сентябрь. В последних числах сентября он был с женой в Москве, они остановились в гостинице «Лоскутная». М. Ф. Андреева писала Горькому 29 сентября из Москвы: «Видела вчера В. Н. Бунину… Иван Алексеевич звонил мне по телефону…» [640]640
Андреева М. Ф. Переписка, воспоминания, статьи. М., 1961. С. 218–219.
[Закрыть]
Шестого октября 1913 года отмечался юбилей газеты «Русские ведомости».
Выступавшие на юбилее в «Литературно-художественном кружке» ораторы говорили об усилении реакции и о «последних судорогах умирающего строя». Со страстной речью выступил Бунин [641]641
См.: Полн. собр. соч. И. А. Бунина. Т. 6. Пг., 1915. С. 314–319. В кн.: Бунин. Т. 9, ошибочно напечатан газетный отчет об этом выступлении Бунина вместо авторского текста речи.
[Закрыть] . Представитель полиции закрыл собрание и предложил разойтись с банкета. В общей толпе, окружившей пристава (Строева), у Бунина произошел с ним следующий диалог:
«– Позвольте мне допить бутылку вина.
– С кем имею честь говорить? – спрашивает пристав.
Бунин вынимает визитную карточку:
– Почетный академик императорской Академии наук Иван Алексеевич Бунин.
Представителю полиции в это время показалось, что Бунин дернул его за рукав, хотя при такой давке, которая была около Строева, трудно было не задеть его.
– Не угодно ли вам следовать за мной? – предложил Строев.
– Нет, вы следуйте за мной, – ответил Бунин.
Строев идет докладывать об инциденте по телефону градоначальнику и возвращается с двумя помощниками пристава и околоточным надзирателем.
Бунину предлагается отправиться в отдельный кабинет для составления протокола…» [642]642
Русское слово. 1913. № 231. 8 октября.
[Закрыть] Свидетель – академик Овсянико-Куликовский.
Бунин отказался подписать протокол, дело затянулось, и только в пятом часу утра он уехал домой. Протокол по «делу И. А. Бунина» был направлен в суд, который, однако, не состоялся. В Государственной думе был сделан запрос о нарушении закона закрытием собрания на юбилее «Русских ведомостей».
В своей речи на юбилее Бунин говорил об упадке литературы и понижении литературных вкусов со времени расцвета в ней декадентских течений. «Исчезли, – сказал он, – драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьезность, простота, непосредственность, благородство, прямота – и морем разлилась вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, фатовство, дурной тон, напыщенный и неизменно фальшивый. Испорчен русский язык…» «За последние годы, продолжает он, публика и писатели были свидетелями „невероятного количества школ, направлений, настроений, призывов, буйных слав и падений“, – пережили и декаданс, и символизм, и неонатурализм, и порнографию – называвшуюся разрешением „проблемы пола“, и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и „пролеты в вечность“, и садизм, и снобизм, и „приятие мира“, и неприятие мира, и лубочные подделки под русский стиль, и адамизм, и акмеизм… Это ли не Вальпургиева ночь!».
В «Одесском листке» отмечалось, что Бунин намекал на Л. Андреева, Мережковского, Гиппиус, «получил свой удар и Арцыбашев наравне с Вербицкой» [643]643
Одесский листок. 1913. № 238. 10 октября.
[Закрыть] .
Аудитория, как определил Бунин – «цвет русской интеллигенции, съехавшейся со всех концов России», прерывала его выступление бурными аплодисментами.
Речь вызвала многие полемические враждебные отклики в печати. С. А. Ауслендер назвал выступление Бунина «огульной хулой литературной современности» [644]644
Музей Тургенева. – Цитирую по газетной вырезке.
[Закрыть] и защищал писателей-модернистов. Обрушились на Бунина Бальмонт, Арцыбашев, Балтрушайтис. В ответ на их выступления Бунин в интервью корреспонденту газеты «Голос Москвы» опроверг и остроумно высмеял их доводы в защиту декадентства и их нападки на него [645]645
Голос Москвы. 1913. № 236. 13/26 октября.
[Закрыть] .
Современники отмечали, что целым событием явилась речь Бунина, «с его страстным отрицанием дутого модернизма и саморекламирующейся бездарности. Слово, сказанное Буниным, надо было сказать давно. Но что именно теперь и так оно было сказано, – тоже чрезвычайно хорошо… В речи Бунина мы наконец встретились с накопившимся чувством…» [646]646
Там же. № 237. 15/28 октября.
[Закрыть] . Эта «реабилитация здравого смысла от наскоков преходящей моды была как нельзя более у места» [647]647
Музей Тургенева. – Газетная вырезка, помеченная Буниным 1913 годом.
[Закрыть] .
О тех временах И. Соколов-Микитов пишет в своих воспоминаниях:
«Запоем читали Леонида Андреева, писавшего „страшные“ рассказы и пьесы. В ходу был арцыбашевский „Санин“, зачитывались писателями модными, нарасхват шли романы Вербицкой, Нагродской. Читали Ницше, других модных философов.
Времена были нездоровые, нередко стрелялась молодежь. Шумели декаденты и символисты. Литературный Петербург соперничал с Москвою. Студенты и курсистки сходили с ума, слушая Бальмонта, Белого, Брюсова. Уже появлялись одетые в желтые кофты футуристы и даже „ничевоки“. При переполненных залах пел свои стихи Игорь Северянин, нарядно одетый ломавшийся человек. Некоторые писатели открыто проповедовали содомский грех, бесцеремонно величали себя гениями, умело, впрочем, устраивая свои житейские дела и делишки. На художественных вернисажах выставлялись картины „кубистов“ и прочих „истов“, мало чем отличавшиеся от произведений современных „абстракционистов“».
В это печальное и больное время духовного распада, предшествовавшего трагедии Первой мировой войны, лишь отдельные писатели продолжали идти прямым пушкинским путем. Одним из этих писателей был Бунин.
В речи на юбилее газеты «Русские ведомости» он говорил о падении художественных вкусов, о торжествующей пошлости. «Все можно опошлить, даже само солнце!» – так сказал с горечью Бунин [648]648
Звезда. 1964. № И. С. 175–176.
[Закрыть] .
Для «новых поэтов», – как Бунин называл символистов, декадентов, акмеистов, футуристов и т. д., – он был чужим, как бы принадлежащим к отжившему времени, с его будто бы устарелыми традициями, – писателем, обращенным в прошлое.
Так оценивал книги его стихов вождь символистов Брюсов. В этом кругу поэтов, входивших в моду, считалось, что реализм предшествующей эпохи, к которой они относили Бунина, изжил себя и сводится к «протокольному описанию» [649]649
Бунин. Т. 9. С. 239.
[Закрыть] действительности.
«Бесцеремонно величал себя гением» Северянин, называл себя «новым Пушкиным и сверх-Пушкиным» [650]650
См.: Телешов Н. Д. Записки писателя. М., 1953. С. 32.
[Закрыть] :
Я – гений, Игорь Северянин,
Своей победой упоен.
В тоне самоупоения и самовозвеличения писали Ф. К. Сологуб – автор стихов «Литургия Мне» и К. Д. Бальмонт, именовавший себя «сыном солнца», «чародеем стиха», а Пушкина и всех прежних поэтов – своими «предтечами» [651]651
ЛН. Кн. 1. С. 346.
[Закрыть] .
Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
В кружках, где, как писал А. Белый, «едко издевались» [652]652
Белый А. Начало века. М.; Л., 1933. С. 387.
[Закрыть] над Буниным, декларировалась приверженность той «литературной революции» (слова Бунина), которая началась в 1890-е годы с появлением символистов и декадентов, когда Брюсов – задолго еще до футуристов – провозгласил на своих журфиксах: «Долой все старое!»
Подобных же лозунгов придерживались и «Аргонавты» – поэты-символисты, уже самым наименованием своего кружка как бы указывавшие на то, что они – открыватели чего-то нового в литературе, необыкновенного, подобно героям древнегреческого мифа, отважно плававшим на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном, охранявшимся драконом.
А. Белый, главная – и единственно крупная – фигура среди «Аргонавтов», написавший стихи «Золотое руно», говорит, что это были «полуистерзанные бытом юноши, процарапывающиеся сквозь тяжелые арбатские камни и устраивающие мировые культурные революции с надеждой перестроить в три года Москву; а за ней – всю вселенную» [653]653
Там же. С. 108.
[Закрыть] .
В Петербурге прибежищем модернизма были «Бродячая собака» и «Привал комедиантов» – куда иногда заглядывал и Бунин, – но не для чтения стихов и не для споров, – его можно было видеть там держащимся отчужденно, демонстративно молчавшим.
Здесь он мог слышать «очень популярные» в петербургских кружках песенки поэта-символиста (а позднее – и акмеиста) М. А. Кузмина, которые, как пишет в своих воспоминаниях художник М. В. Добужинский, «с большим тогда, казалось, шармом исполняла в „Бродячей собаке“ маленькая Каза Роза. Самым любимым было „Дитя, не гонися весною за розой“. Поэзия Кузмина отвечала многим уклонам тогдашних настроений и была поэтому необыкновенно современной. Дразнил и тайный и явный ее эротизм. В этом был ее успех, впрочем довольно дешевый» [654]654
Цитирую по тексту, любезно присланному художницей А. Н. Прегель.
[Закрыть] .
Бунина возмущали писатели, которые не чужды были богеме – как он говорил, «не вылезали из „Медведей“ и „Бродячих собак“» или, по его выражению, из «гнуснейшего кабака» – «Музыкальной табакерки».
Двадцать седьмого октября 1913 года Бунин участвовал в чествовании И. Е. Репина, по случаю реставрации его знаменитой картины «Иван Грозный», которая была испорчена душевнобольным посетителем Третьяковской галереи. На собрании художников и литераторов в гостинице «Княжий двор» выступил Бунин [655]655
Рампа и жизнь. 1913. № 44. 3 ноября.
[Закрыть] . Вечером следующего дня он присутствовал на банкете в «Праге», которым закончилось чествование Репина [656]656
См. фотографию в журн. «Искры» (1913. № 43. 3 ноября).
[Закрыть] .
В первых числах ноября, чувствуя себя крайне усталым, Бунин отправился на юг, в Кисловодск, месяца на полтора. Но в Кисловодске он простудился и 15 ноября возвратился в Москву. В «Кружке» читал «Чашу жизни».
В начале декабря он побывал в Петербурге, 6-го приехал в Москву.
Двенадцатого декабря Бунин выступил с речью на вечере, посвященном сорокалетию литературной деятельности крестьянина-поэта С. Д. Дрожжина. Выступали также И. С. Шмелев, Вас. И. Немирович-Данченко, П. Н. Сакулин, А. Е. Грузинский, Н. Д. Телешов и другие.
В конце 1913 года вышел сборник, объединявший рассказы и стихи Бунина 1912–1913 годов, «Иоанн Рыдалец», который вызвал восторженные отзывы критики [657]657
А. А. Измайлов писал о рассказе «Иоанн Рыдалец», что здесь не вымысел, «это – жизнь, это правда. Так не сочинить» (Биржевые ведомости. 1913. № 13 582. 6 июня). На вырезке из газеты к этим словам Бунин написал: «А именно весь „Иоанн“ сочинен мною от слова до слова» (Музей Тургенева). В письме (4 октября, без указания года) к Измайлову Бунин говорит: «„Иоанн“ весь выдуман. А вы целый фельетон построили на контрасте выдумки и были» (ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, № 47).
[Закрыть] .
По словам критика В. П. Кранихфельда, книга «Иоанн Рыдалец» «так богата содержанием, так полна интереса, что просто теряешься, как и подойти к ней». Удивителен «мощный язык Бунина, достигший в последних его произведениях неподражаемой красоты и четкости… его чудодейственная способность поднимать в мир поэзии самые, так сказать, будничные явления жизни… Среди наших современных художников, оторвавшихся от жизни и населивших мир своей фантазии какими-то отвлеченными категориями и бесплотными призраками, Бунин представляет одно из редких и счастливейших исключений. Он цепко держится за корни жизни и, питаясь их целебными соками, продолжает неизменно расти в своем здоровом творчестве, сближающем его чеканные произведения с лучшим наследием наших классиков» [658]658
Современный мир. 1913. № 11. С. 278.
[Закрыть] .
Эта заметка тронула Бунина «дружелюбным и внимательным отношением к автору, которое чувствуется в ней и которое так редко теперь» [659]659
ИРЛИ, ф. 528, on. 1, № 153.
[Закрыть] , – писал он Кранихфельду 9 декабря 1913 года.
В письме к Бунину 5 июля 1913 года И. С. Шмелев говорит: «Пишу вам. Захотелось сказать, что тоскую по работам вашим. Нового хочется, еще и еще хочется. Читаешь – и черт возьми, – и навоз пьешь с наслаждением, да, да! Тоскуешь – болеешь, а пьешь иногда с жутким и горьким наслаждением. Дай же вам Бог – есть он есть, ибо вы его носите, – так же крепко, и нежно, и больно творить! Знаете, иной раз заглянешь в нутрь глубокую, слеза набежит, и редко, редко что есть еще ценнейшее в жизни – наше искусство и наше родное крепкое, нежное и всеобъемлющее слово. И рад, что ему служите вы и что вы – есть» [660]660
Музей Тургенева. № 3204.
[Закрыть] .
Горький писал Д. Н. Семеновскому о сборнике «Иоанн Рыдалец»: «Посмотрите, какая строгость, серьезность, какая экономия слова и любовь к нему» [661]661
Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 29. М., 1955. С. 315.
[Закрыть] .
Горький, как сообщает А. А. Золотарев, говорил Бунину:
«„Иоанн Рыдалец“, как это просто, прекрасно, правдиво рассказано вами. Это вы, это я, это все мы, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих Иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце. Какой счастливец стал бы я» [662]662
Наш современник. 1965. № 7. С. 103.
[Закрыть] .
Двадцатого декабря 1913 года Бунин с женой и Н. А. Пушешниковым отправились за границу. 30 декабря прибыли на Капри. Иван Алексеевич писал Нилусу 1/14 января: «Были <в> Берлине, Мюнхене, Меране и Вероне. Сейчас опять на Капри – приехали позавчера» [663]663
Фотокопия с автографа.
[Закрыть] .
И эту зиму прожили они в гостинице «Квисисана». Здесь уже были Черемновы и встретили своих друзей весьма радушно. Горький уехал 27 декабря в Россию.
Из литераторов, после отъезда Горького, в его доме остались жить И. Е. Вольнов и И. П. Ладыжников.
Зима 1913/14 года, проведенная в Италии, была для Бунина весьма плодотворной. В январе он написал рассказы «Святые» и «Весенний вечер» [664]664
См. статью: Бабореко А. Неизвестные рукописи И. А. Бунина // Орловская правда. 1961. 1 июля.
[Закрыть] , в феврале закончил «Братья». 9 февраля начал рассказ «Пост» (черновой автограф, хранящийся в Музее Тургенева и озаглавленный «Великий пост», датирован: «Капри, 9.II. 1914. Глотово. 27.XII. 1915»), Пять стихотворений, написанных в разное время («Причастница», «При свече», «Купальщица», «Норд-ост» и «Отчаяние»), были напечатаны, вместе с упоминавшимся выше стихотворением «Псковский бор», в феврале в журнале «Современные записки».
Рассказ «Клаша» и стихи «Тора», «Новый завет», «Магомет и Сафия» помечены: «Рим. 24 марта, 1914». К марту относятся также стихи «Господь скорбящий», «Плач ночью» и «Иаков», опубликованные тогда же в газете «Русское слово».
Бунин записал в дневнике: «из наиболее „любимого, ценного“ для него – „Святые“ больше всего». Этот рассказ – во хвалу жизни и любви. Блудница Елена, претерпев жестокие гонения за свою любовь, которую в конце концов дано было ей познать, стала святой. «…Великое, несметное множество грехов прикрывает любовь!»
Подобно Елене – повествуется в рассказе – Аглаида предавалась страстям, но слезами и суровой жизнью преобразилась; а ее стольник Вонифатий, пленивший ее и пленившийся ею, – этот «беззаветный ботикур», стал великомучеником, оказавшись, по велению своей госпожи, среди святых страстотерпцев: при виде публичной казни христиан в городе Тарсе «возвеселился духом за имя Господне», кинулся в народ и подхватил слова старца, возгласившего перед казнью: «Да святится имя Господне, Христово, Пречистое!» – И он «принял мечное сечение» от язычников. Этот сюжет Бунин заимствовал из жития святых. Память блаженной Аглаиды отмечается церковью православных христиан 19 декабря ст. ст. (1 января н. ст.). Почитается церковью и имя Вонифатия, причтенного к лику святых.
Последние годы явились для Бунина как бы оправданием справедливости слов, выписанных им из Бодлера: «Чем больше работаешь, тем лучше работаешь и тем сильнее хочется работать. Чем больше творишь, тем становишься производительнее» [665]665
Орловская правда. 1957. № 5. 8 января.
[Закрыть] .
Рассказ «Братья» написан на основе наблюдений, которые дала Бунину поездка на Цейлон. В раннем варианте рассказа «Третий класс», называвшемся «Записные книжки», он отметил высокомерно-презрительное отношение англичан к жителям колонии. В частности, он писал: «В Коломбо я глазам своим не верил, видя, как опасливо, все время начеку проходят англичане по улицам, – как они боятся осквернить себя нечаянным прикосновениемк томилу, к сингалезу и вообще ко всякому „цветному“ человеку, ко всякому „презренному“ (по их любимому выражению) дикарю.
А какими скандалами сопровождались на Цейлоне все мои попытки проехать по железной дороге в третьем классе!» [666]666
Бунин. Т. 5. С. 482.
[Закрыть]
Бунин вспоминал также: «Когда я был в Коломбо, меня равно поразили свет солнца, совершенно непередаваемый и слепящий, и учение Будды, в котором много от этого слепящего очи и душу солнца… После, в Одессе, я вышел на берег как пьяный. Я жмурился, я не мог глядеть на землю, освещенную солнцем: мне все чудился огненный свет Коломбо. Я хотел передать этот свет в „Братьях“» [667]667
Время. Берлин, 1921. 22 августа. – Отметим некоторые отзывы русской критики на рассказ «Братья»: журн. «Живое слово» (1914. № 17. С. 270–271); газеты «Россия» (1914. № 2592. 29 апреля); «Речь» (1914. № 107. 21 апреля); «Голос Москвы» (1915. № 1. 1 января); «Сибирь» (Иркутск. 1914. № 114. 23 мая); «Волжское слово» (Самара, 1914. № 1990. 31 мая).
[Закрыть] .
Ромен Роллан писал Бунину 10 июня 1922 года: «Я вижу… вдохновенную красоту некоторых рассказов, обновление вашими усилиями того русского искусства, которое и так уже столь богато и которое вы сумели еще более обогатить и по форме, и по содержанию, ничто не захватило меня так сильно в вашей книге, как эти два рассказа „Братья“ и „Соотечественник“» [668]668
В русском переводе опубликовано: Новости литературы. Берлин, 1922. 1 августа. С. 48. – Рассказ «Соотечественник» Бунин написал, по его признанию, «вспоминая Цейлон и некоторые черты тамошнего русского консула» (ЦГАЛИ, ф. 44, оп. 3, ед. хр. 14).
[Закрыть] .
Одиннадцатого января 1914 года Бунин отметил в дневнике: «Начал „Человека“ (Цейлонский рассказ)». Эта запись не может относиться к «Братьям»: в декабре предыдущего года была уже напечатана одна из глав этого рассказа.
Двадцать третьего он отправился вместе с Н. А. Пушешниковым в Неаполь. Он пишет на следующий день:
«Вчера из Неаполя ездили в Салерно. Удивительный собор. Пегий – белый и черно-сизый мрамор – совсем Дамаск. Потом Амальфи.
Ночевали в древнем монастырском здании – там теперь гостиница. Чудесная лунная ночь…
25.1.14. Выехали из Амальфи на лошадях… Дивный день».
Бунин, Вера Николаевна и Н. А. Пушешников в последнюю неделю марта 1914 года уехали с Капри. 9/22 марта Бунин писал В. С. Миролюбову еще с Капри, а письмо Ф. И. Благову от 25 марта/7 апреля отправлено уже из Рима, куда Бунины прибыли по пути в Россию. В Риме побывали в храме Петра. 30 марта ст. ст. уехали в Загреб, Будапешт, потом – «вниз по Дунаю к Черному морю, – пишет Вера Николаевна в дневнике… – Астма (у Пушешникова. – А. Б.) заставляет нас пересесть в поезд… Бухарест. Провинция румынская». Возможно, что в эту поездку они побывали в Зальцбурге. Пушешников записал в дневнике 3 апреля:
«Наутро вышли на балкон и смотрели сверху на город. В горах еще белеет снег. Прямые белые улицы. Деревья чуть зазеленели. Воздух звонок и прозрачен. После утреннего завтрака осматривали город. Поднимались на фуникулере в замок XIV века Гогензальцбург. Залы. Двор. Орган, устроенный отцом Моцарта. Всюду в магазинах и на коробках портрет Моцарта. На кирке игра курантов. Звуки колоколов. Краски: нежно-сиреневая и белая, холодная. Пахнет от садов и дорог горным снегом. Скаты гор: виден каждый камень, каждая трещина, каждый куст. Тиролки в ярких платьях и в шляпах… Домик Моцарта. Нашли его не сразу. Домик маленький, серо-желтого цвета, убогий. Поднялись по лестнице, вошли: три маленьких комнатки. Маленький клавесин. Портреты и т. д. На этом клавесине написан Реквием» [669]669
Музей Тургенева.
[Закрыть] .
Пятого апреля приехали в Одессу, потом – Москва; Бунин читал на «Среде» «Братьев».
С мая он поселился под Одессой, на Большом Фонтане (даче Ковалевского).
Он много работал над подготовкой своих произведений для Полного собрания сочинений, которое по настоянию издательского товарищества А. Ф. Маркса отодвигалось с 1914-го на следующий год.
Редакция журнала «Нива», приложением к которому это издание выходило, требовала включить в него все, написанное Буниным. Бунин, однако, на это не соглашался. Он писал сотруднику «Нивы» А. Е. Розинеру 15 мая 1914 года:
«Я несколько раз перечитал то небольшое количество прозы, которое или совсем еще ни разу не входило в отдельные издания моих сочинений, или входило в книжечки, издававшиеся для детей, для подростков, и которые я хотел было включить в ваше издание, – и пришел к заключению, что делать этого совсем не следует, эти рассказики, эти юношеские наброски необыкновенно слабы, мне весьма стыдно, что я когда-то тискал их. Мало и стихов хочу добавить я: какой смысл напоминать публике, что когда-то я очень плохо писал стихи!» [670]670
РГБ, ф. 360.1.16.
[Закрыть]
Трудился он и над составлением сборников «Слово» в качестве редактора «Книгоиздательства писателей в Москве», по этому поводу обращался к писателям с просьбой присылать материалы. Однако из-за трений в редакции он в конце ноября 1914 года отказался от обязанностей редактора этого издательства и члена наблюдательного комитета.
