Текст книги "Капитан Арена"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Было без четверти четыре, что давало мне возможность пойти поблагодарить святых отцов и расплатиться с ними; я оставил Жадена с губернатором и отправился в монастырь.

Там я нашел настоятеля, мягко упрекнувшего меня в том, что, видимо, монастырская еда нам не понравилась, раз мы согласились отобедать не у него. Я ответил, что даже не будь она такой превосходной, какой оказалась в действительности, мы не заметили бы этого мелкого недочета, принимая во внимание ту доброту, с какой она была нам предложена; но совсем напротив, мы и столом остались довольны, и за прием признательны, однако не могли отказаться от обеда у губернатора. Настоятель, похоже, прислушался к моим доводам, и я спросил, сколько мы ему должны.

Тут спор возобновился; настоятель не хотел брать платы за оказанное нам гостеприимство. Я боялся обидеть его, продолжая настаивать, и потому выразил благодарность от себя и от Жадена, но, проходя мимо монастырской кружки для пожертвований, опустил туда два пиастра.

Я всегда буду вспоминать этот маленький монастырь с его восточным обликом и с его прекрасной пальмой, придававшими ему вид скорее мечети, чем церкви. Жадена монастырь поразил настолько, что в пять часов утра, когда я еще спал, он поднялся и сделал его зарисовку.

Когда я прибыл к нашему славному губернатору, обед был уже сервирован и все собирались сесть за стол. Чтобы принять нас, милейший человек воспользовался дарами земли и моря. Мы побранили его за подобные безумства, на которые он пошел ради незнакомых людей. Но он ответил, что, благодаря приятным часам, подаренным ему нами, мы для него уже не чужие, а совсем напротив – друзья, о которых в своем изгнании он будет хранить воспоминание всю жизнь. Мы ответили комплиментом на комплимент.

Нам хотелось, если это возможно, войти _wb порт Стромболи к вечеру следующего дня, до закрытия полицейской службы. Поэтому свой отъезд мы назначили на половину шестого. Однако наш хозяин так горячо и так настойчиво просил побыть у него еще, что у нас не хватило мужества покинуть его раньше шести часов.

Перед тем как проститься, он заставил нас пообещать, что в течение вечера мы время от времени будем поглядывать в сторону его террасы, так как он приберег для нас последний сюрприз. Мы обязались это делать.

Все семейство вышло проводить нас до самого берега моря. У начальника полиции было большое желание досадить нам, ввиду позднего часа нашего отъезда, но одно слово губернатора, заявившего, что это он нас задержал, устранило все препятствия.

Мы уже были на сперонаре и собирались поднять якорь, как вдруг увидели францисканского монаха, на бегу подававшего нам знаки. Пришлось отправить на берег лодку с Пьетро, чтобы узнать, чего хочет от нас добрый монах. Оказалось, что один из братьев-францискан-цев видел, как я положил в кружку наше пожертвование, и открыл ее; и вот теперь настоятель, посчитав, что мы чересчур щедро оплатили свой приют, посылал нам маленький бочонок той самой мальвазии, которую мы так расхваливали накануне.

Тем временем экипаж поднял якорь. Мы еще раз помахали рукой губернатору, наши матросы энергично налегли на весла, и в одно мгновение сперонара оказалась за пределами порта.

Через десять минут мы вновь увидели губернатора, стоящего на террасе и изо всех сил размахивающего платком. Мы ответили ему тем же, предполагая, однако, что это еще не тот сюрприз, который он нам обещал.

На короткое время нас отвлекла от внимания к нашему гостеприимному хозяину «Аве Мария». У нас у самих вошла в привычку эта молитва, и, даже вернувшись на землю и расставшись с нашими матросами, я долгое время не пропускал этого часа, думая о той торжественности, которую он напоминал мне.

По окончании молитвы мы снова повернулись в сторону Липари. Солнце садилось за Кампо Бьянко, окружая своими лучами весь остров, четко выделявшийся на золотом фоне. Впрочем, ветер дул встречный и мы шли на веслах, так что берег отступал от нас медленно, и потому мы лишь постепенно теряли из вида подробности расстилавшегося перед нами великолепного горизонта, центром которого был Липари.

До тех пор, пока его дома оставались в пределах видимости, мы различали губернатора, стоявшего на террасе; затем, когда сумерки сгустились настолько, что очертания предметов стали стираться, зажегся, словно маяк, какой-то свет, позволивший нам не терять из виду направление, в котором находился замок. И наконец, примерно через час после наступления тьмы мы увидели, как от земли оторвалась ракета и устремилась вверх, погаснув в небе.

Это был сигнал фейерверка, который губернатор устраивал в нашу честь.

Когда померк последний солнечный луч, когда погасла последняя римская свеча, я взял свой карабин и в ответ на последнюю любезность губернатора выстрелил в воздух.

Мы задавались вопросом, видно ли и слышно ли было нас с земли, как вдруг, в свою очередь, увидели прорезавшую ночь вспышку и услыхали замиравший на волнах отзвук выстрела.

Затем все погрузилось в молчание и тьму.

Так как день выдался трудный, мы тотчас пошли в свою каюту и почти сразу уснули.

ЭКСКУРСИЯ НА ЭОЛИЙСКИЕ ОСТРОВА Стромболи

Проснувшись, мы увидели, что напротив нас лежит остров Панареа. Всю ночь дул встречный ветер, и наши матросы сменяли друг друга, чтобы идти на веслах, однако путь мы проделали небольшой и находились не дальше, чем в десяти льё от Липари. Поскольку море было совершенно спокойным, я попросил капитана бросить якорь и запастись на день провизией, а главное, не забыть про омаров. Затем мы спустились в шлюпку, взяв с собой гребцами Пьетро и Филиппо, и велели им отвезти нас на один из двадцати или тридцати островков, разбросанных между Панареа и Стромболи. Через четверть часа плавания мы причалили к Лиска Бьянке.

Раскрыв зонт от солнца и закрепив свою камеру-лю-циду, Жаден сел и стал рисовать общий вид островов. Что же касается меня, то я взял ружье и в сопровождении Пьетро отправился на поиски приключений; приключения, впрочем, ограничились тем, что мы наткнулись на двух морских птиц, похожих на бекасов, и я убил обеих. На большее, правда, я и не рассчитывал: островок был совершенно необитаем и на нем не нашлось даже пучка травы.

Пьетро, очень хорошо знавший все эти утесы, как маленькие, так и большие, повел меня затем к единственной достопримечательности, имеющейся на острове, – источнику сероводородного газа, который выделяется из моря многочисленными пузырьками: собрав какое-то их количество в бутылку, которой он с этой целью запасся, Пьетро плотно закрыл ее, пообещав мне по возвращении на сперонару показать una curiosita^[11].

Примерно через час стоянки у Лиска Бьянки мы увидели, что сперонара приходит в движение и приближается к нам. Она подошла к нашему острову как раз в тот момент, когда Жаден заканчивал свои наброски, так что нам оставалось лишь сесть в лодку и грести в течение нескольких минут, чтобы снова оказаться на борту.

Капитан в точности выполнил мой наказ: он привез такое количество омаров и лангустов, что некуда было ступить, настолько палуба была завалена ими; я велел собрать их и пересчитать: всего оказалось ровно сорок.

Тут я упрекнул капитана, сказав, что он разоряет нас, но в ответ услышал, что он возьмет себе тех, какие мне не понравятся, однако дешевле найти было невозможно; в самом деле, после отчета капитана выяснилось, что всего их тут было на сумму в двенадцать франков: он купил целиком весь улов одной лодки, по два су за фунт.

Экскурсия на остров Лиска Бьянка вызвала у нас зверский аппетит, и потому мы дали Джованни приказ положить в кастрюлю шесть самых крупных экземпляров из этой компании, пустив их на завтрак нам и всему экипажу, а затем велели поднять шесть бутылок вина из наших запасов, чтобы за столом всего было вдоволь.

А на десерт Пьетро преподнес нам тарантеллу.

Увидев двух подстреленных мною бекасов, капитан стал описывать мне остров Базилуццо как место, кишащее зайцами, а так как нам давно не доводилось охотиться по всем правилам и ничто нас не подгоняло, решено было, что судно бросит якорь возле острова и мы высадимся на сушу на пару часов.

Прибыв туда около трех часов, мы вошли в маленькую и довольно удобную бухту; восемь или десять домов венчают плоскогорье острова, окружность которого составляет не более трех четвертей льё. Поскольку у меня не было желания покушаться на развлечения здешних землевладельцев, я послал Пьетро спросить их, не соблаговолят ли они дать мне разрешение убить несколько здешних зайцев; в ответ они просили передать мне, что нисколько не возражают против столь похвального намерения и что я доставлю им тем большее удовольствие, чем больше убью зайцев, так как, осмелев от своей безнаказанности, эти наглые грабители расхищают те крохи овощей, какие здесь выращивают, а защититься от них, не имея ружей, нет никакой возможности.

Мы тотчас же занялись охотой и, едва сделав двадцать шагов, поняли, что капитан сказал нам правду: зайцы выскакивали у нас из-под ног, и, убегая, каждый заяц вспугивал двух-трех других. Меньше чем за полчаса мы убили их целую дюжину. К несчастью, земля была усеяна норками, и при каждом выстреле пять-шесть зверьков прятались в них; тем не менее после двух часов охоты мы насчитали восемнадцать убитых зайцев.

Двенадцать из них мы отдали жителям острова, а шесть других унесли на судно.

Шагая по острову из конца в конец, мы заметили какие-то древние развалины; я подошел поближе, но с первого взгляда понял, что они не представляют особого интереса.

Мы потеряли (хотя, может быть, и выиграли, это уж как посмотреть) два часа, а потому, хотя некоторое время назад и поднялся свежий ветерок со стороны Сицилии, было вполне вероятно, что нам не добраться до порта Стромболи в срок, чтобы успеть сойти на берег; тем не менее мы распустили все паруса, чтобы не в чем было себя упрекнуть, и за два часа проделали около шести льё; но неожиданно южный ветер стих, уступив место северо-восточному, и с этой минуты паруса стали приносить нам скорее вред, чем пользу, так что мы снова пошли на веслах.

По мере нашего приближения к Стромболи мы все отчетливее видели его, различая в прозрачном вечернем воздухе каждую деталь острова; это гора, которая формой в точности напоминает стог сена и вершина которой увенчана острым гребнем: вот из этой вершины и вырывается дым, а каждые четверть часа – пламя; днем этого пламени словно не существует, оно растворяется в солнечном свете, но, когда наступает вечер, когда восток начинает темнеть, пламя становится зримым и видно, как оно вздымается посреди окрашенного им дыма, а потом низвергается брызгами лавы.

Около семи часов вечера мы добрались до Стромболи, но, к несчастью, порт расположен на его восточной стороне, а мы плыли с запада, поэтому нам пришлось идти вдоль всего острова, по крутому склону которого лава спускается в море. На участке шириной в двадцать шагов на вершине и в сто пятьдесят у основания гора в этом месте покрыта пеплом, и вся растительность на ней сожжена.

Капитан предсказал точно: мы прибыли через полчаса после закрытия порта; все, что мы могли сказать для того, чтобы нам его открыли, оказалось тщетно.

Между тем все население Стромболи сбежалось на бе-per. Сперонара была частым гостем здешнего порта, и наших матросов хорошо знали на острове: каждую осень они совершают четыре или пять плаваний сюда, чтобы взять груз пассолини; добавьте к этому всего лишь два или три других плавания в течение года, и это окажется больше чем нужно для того, чтобы установить отношения какого угодно рода.

С той минуты, как мы очутились в пределах слышимости, между нашими матросами и жителями Стромболи установилось множество частных диалогов, насыщенных вопросами и ответами, которые из-за наречия, на каком они велись, нам было невозможно понять; одно было ясно: разговор шел весьма дружественный. Похоже даже, что у Пьетро был интерес выяснить отношения особо нежного свойства с девушкой, которая, как нам показалось, никоим образом не старалась скрыть свою благосклонность по отношению к нему. В конце концов разговор оживился до такой степени, что Пьетро начал раскачиваться на одной ноге, потом на другой, сделал два-три подготовительных коротких прыжка и под припев Антонио начал танцевать тарантеллу. Юная уроженка Стромболи не пожелала остаться в долгу и тоже принялась отплясывать, и этот неистовый танец на расстоянии продолжался до тех пор, пока оба танцора не рухнули от усталости – один на палубе, другая на берегу.

Я ждал этой минуты, чтобы спросить у капитана, где по его планам мы проведем ночь; капитан ответил, что он полностью находиться в нашем распоряжении и нам нужно лишь дать ему приказ. Тогда я попросил его бросить якорь напротив вулкана, с тем чтобы мы ничего не пропустили из зрелища его ночных извержений. Капитану стоило сказать лишь слово, как все матросы, прервав беседу, бросились к веслам. Десять минут спустя мы стали на якорь в шестидесяти шагах от северного склона горы.

Это на Стромболи царь Эол держал закованных в цепи luctantes ventos tempestatesque sonoras^[12]. Безусловно, во времена Вергилия, когда Стромболи назывался Стронгилой, остров не был еще известен таким, каким стал теперь, он лишь готовил в своих недрах те взрывчатые периодические извержения, какие сделали его самым вежливым вулканом на земле. В самом деле, когда имеешь дело со Стромболи, всегда известно, чего от него ожидать, это не то, что Везувий или Этна, которые заставляют путешественника ждать какого-нибудь жалкого изверженьица иногда три года, а иногда пять или десять лет. Мне скажут, что это, несомненно, связано с положением, какое они занимают в иерархии огнедышащих гор, положением, которое позволяет им проявлять аристократизм в свое удовольствие: все верно; однако следует проявлять признательность по отношению к Стромболи за то, что он никогда не обманывался насчет своего положения в обществе и понял, что он всего лишь миниатюрный вулкан, на который даже не обратят внимания, если ему вздумается загордиться, тем самым выставив себя в смешном свете. За отсутствием качества Стромболи берет количеством.

И он не заставил нас ждать. Едва мы провели несколько минут в выжидательной позиции, как послышался глухой гул, за ним последовал сильный грохот, словно двадцать артиллерийских орудий прогремели одновременно, и длинный сноп пламени устремился в воздушные просторы, а потом пролился дождем из лавы; часть этого дождя упала назад, в кратер самого вулкана, в то время как другая часть, будто огненный ручей, побежала по склону и с клокотаньем погасла в море. Через десять минут то же явление повторилось, и так каждые десять минут всю ночь.

Признаться, это была одна из самых любопытных ночей за всю мою жизнь; ни Жаден, ни я не могли оторваться от этого страшного и великолепного зрелища. Случались такие взрывы, что весь воздух, казалось, приходил в движение, и чудилось, будто видишь, как остров дрожит, словно испуганный ребенок. Однако лишь Милорда этот фейерверк приводил в состояние неописуемого возбуждения; он то и дело собирался прыгнуть в воду, чтобы проглотить пылающую лаву, которая падала иногда в десяти шагах от нас, напоминая метеор, низвергнувшийся в море.

Что же касается членов экипажа, для которых этот спектакль был привычным, то они спросили нас, не надо ли нам чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, удалились в твиндек, и ни вспышки, озарявшие небо, ни взрывы, сотрясавшие воздух, не повлияли на их сон.

Ну а мы бодрствовали до двух часов ночи и, наконец, сломленные усталостью и сном, решили уйти в свою каюту. Милорда же ничто не могло заставить последовать нашему примеру, и он всю ночь, не переставая, рычал и лаял на вулкан.

На следующий день мы проснулись, как только спе-ронара пришла в движение. С возвращением света гора утратила все свое волшебство.

По-прежнему слышались взрывы, но пламя перестало быть видимым, и лава, этот пылающий в ночи ручей, днем не отличалась по цвету от красноватого пепла, по которому она текла.

Через десять минут мы снова оказались напротив порта. На этот раз нам не чинили никаких препятствий при входе. Пьетро и Джованни спустились на берег вместе с нами: они хотели сопровождать нас в нашем восхождении на вулкан.

Мы вошли – не в гостиницу (на Стромболи их нет), а в дом, хозяева которого приходились какими-то родственниками нашему капитану. Поскольку пускаться в путь на голодный желудок было бы неосмотрительно, Джованни спросил у хозяев, не будет ли нам разрешено позавтракать у них, в то время как Пьетро пойдет искать проводников; такое разрешение было дано с величайшей любезностью – мало того, хозяин тотчас вышел и вернулся вскоре с самым превосходным виноградом и самыми превосходными индейскими смоквами, какие только можно было найти.

Мы заканчивали завтракать, когда прибыл Пьетро с двумя жителями Стромболи, которые согласились за вознаграждение в полпиастра каждому служить нам проводниками. Было уже около восьми часов утра: чтобы уберечь себя от чересчур сильной жары хотя бы при восхождении, мы сразу двинулись в путь.

Вершина Стромболи находится на высоте всего лишь тысячи двухсот – тысячи пятисот футов над уровнем моря; однако ее склон настолько крут, что подняться на нее прямым путем нет никакой возможности, а надо без конца петлять. Сначала, при выходе из деревни, дорога была достаточно легкой; она шла вверх среди виноградников, увешанных гроздьями винограда, который составляет всю торговлю острова и кисти которого висят здесь в таком количестве, что каждый брал его сколько душе угодно, даже не спрашивая разрешения у владельца; однако, выйдя за пределы района виноградников, мы уже не нашли дороги, и нам пришлось шагать наугад, отыскивая грунт получше и склоны наименее крутые. Несмотря на все эти предосторожности, наступил момент, когда мы вынуждены были подниматься на четвереньках, хотя это было еще не самым страшным: преодолев это место, я обернулся и, увидев почти отвесный склон, ведущий к морю, признаться, с ужасом стал спрашивать, как мы будем спускаться вниз; наши проводники ответили, что спустимся мы по другой дороге, и это меня немного успокоило. Те несчастные, кто испытывает, подобно мне, головокружение, видя пустоту под ногами, поймут мой вопрос, а главное, значение, какое я ему придавал.

После этого опасного участка подъем примерно с четверть часа был более легким, но вскоре мы добрались до места, на первый взгляд показавшегося мне непреодолимым: это был чрезвычайно острый гребень, который образовывал жерло первого вулкана и с одной стороны отвесно вырисовывался над кратером, а с другой спускался к морю весьма крутым скатом, и мне подумалось, что если с одного его бока мне предстоит упасть по вертикали, то с другого я непременно скачусь до самого низа. Даже Жаден, который обычно карабкался по горам, словно серна, никогда не задумываясь о препятствиях на пути, резко остановился, подойдя к этому месту, и спросил, нет ли способа избежать его. Само собой разумеется, это было невозможно.

Пришлось смириться. К счастью, склон, о котором я говорил, состоял из пепла, куда проваливаешься до колен, и самой своей рыхлостью представлял своего рода опору. Так что мы отважились ступить на этот путь, где любой канатоходец потребовал бы шест для балансировки, и с помощью наших матросов и проводников преодолели его без происшествий. Обернувшись, мы увидели Милорда, оставшегося на другой стороне, но не потому, что он испугался головокружения, и не потому, что опасался скатиться в вулкан или в море: ступив лапой в пепел, он счел его температуру достаточно высокой и требующей повышенной осмотрительности; наконец, увидев, что мы продолжаем идти вперед, он решился и, единым духом преодолев опасное место, присоединился к нам, явно обеспокоенный тем, что произойдет дальше после такого начала.

Однако, по крайней мере на тот момент, все прошло лучше, чем мы ожидали: нам оставалось лишь спуститься по довольно пологому склону, и примерно через десять минут ходьбы мы достигли площадки, возвышающейся над нынешним вулканом. Добравшись до этой точки, мы стали свидетелями всего, что с ним происходило, и у него, как бы ему этого ни хотелось, не осталось больше возможности скрывать от нас свои секреты.

Кратер Стромболи имеет форму огромной воронки; посреди нее, в глубине, есть отверстие, через которое мог бы проникнуть человек и которое сообщается с раскаленными недрами горы; именно это отверстие, похожее на жерло пушки, выбрасывает множество вулканических бомб; падая обратно в кратер, они увлекают за собой по наклонному спуску камни, пепел и лаву, которые, скатываясь в глубину, закупоривают эту воронку. И тогда вулкан, закрытый этим клапаном, в течение нескольких минут как бы собирается с силами, но через мгновение его дым начинает дрожать, словно ему не хватает воздуха; слышно, как в полом чреве горы проносится глухой рев, и, наконец, вновь начинается пальба, выбрасывающая на двести футов над самой высокой вершиной новую лаву и новые камни, которые, падая обратно и забивая входное отверстие, готовят тем самым новое извержение.

Увиденный оттуда, где мы находились, то есть сверху, спектакль этот кажется великолепным и устрашающим; при каждом внутреннем сотрясении, какое испытывает гора, чувствуется, как она дрожит под ногами, и кажется, что она вот-вот разверзнется; затем происходит взрыв, похожий на гигантское дерево огня и дыма, стряхивающее с себя листья лавы.

Пока мы наблюдали эту картину, ветер внезапно переменился: мы заметили это по дыму из кратера, который, вместо того чтобы удаляться от нас, как было раньше, накренился, подобно рушащейся колонне, и, направившись в нашу сторону, окутал нас своими вихрями, прежде чем мы успели уклониться от них; вместе с тем дождь из лавы и камней, уступая тому же натиску, стал падать вокруг нас: возник риск одновременно задохнуться от дыма и быть убитыми или сожженными выбросами. Поэтому все мы поспешно ретировались на другую площадку, расположенную пониже на сотню футов и ближе к вулкану; исключение составил лишь Пьетро, который задержался на минуту, чтобы прикурить трубку от куска лавы, и, проявив таким образом чисто французское бахвальство, после этого спокойно присоединился к нам.

Что касается Милорда, то его пришлось держать за загривок, поскольку он хотел броситься на эту пылающую лаву, как привык поступать в отношении ракет, петард и прочих снарядов для фейерверка.

Совершив отступление, на этой второй позиции мы оказались в еще более выгодном положении, чем на первой: мы приблизились к жерлу кратера, отстоявшего от нас всего на двадцать шагов, и возвышались над ним не больше чем на пятьдесят футов. С того места, куда мы забрались, еще легче было наблюдать за непрерывной работой этой гигантской машины и видеть, как почти непрестанно оттуда вырывается пламя. Ночью, должно быть, это зрелище выглядит великолепно.

Было больше двух часов пополудни, когда мы собрались возвращаться. Правда, наши матросы сказали, что нам потребуется три четверти часа, не больше, чтобы добраться до деревни. Признаться, я не без тревоги думал о том, каким образом осуществится столь быстрый спуск; я знаю, что спускаются с горы почти всегда быстрее, чем поднимаются на нее, как знаю и то, причем по опыту, что почти всегда спуск бывает опаснее подъема. А ведь по правде сказать, если только на пути вниз нас не ждали участки совсем непроходимые, я не мог припомнить ничего хуже того, что мы видели, поднимаясь сюда.

Однако вскоре мы вышли из замешательства. После четверти часа ходьбы под палящим солнцем нам удалось добраться до того большого скопления пепла, которое мы уже пересекали у вершины вулкана и которое с таким крутым наклоном спускалось до самого моря, что только рыхлость самой почвы могла нас удержать. Отступать было некуда, надо было идти либо здесь, либо по той дороге, по которой мы пришли сюда. Мы отважились ступить в это море пепла. Пепел располагался чуть ли не вертикально, что поразило меня прежде всего, но кроме того, ежедневно, с девяти часов утра до трех часов пополудни открытый лучам солнца, он был еще и обжигающе горячим.

Мы устремились туда бегом; опередивший нас Милорд двигался прыжками и бросками, что придавало его ходу видимость веселья, на которое приятно было смотреть. Я даже сказал Жадену, что из всех нас Милорд выглядит самым довольным, как вдруг нам стала понятна истинная причина этой мнимой веселости: погруженное по самую шею в горячий пепел, несчастное животное жарилось, подобно каштану. В ответ на наш оклик Милорд остановился, подпрыгивая на месте; мы сразу подбежали к нему, и Жаден взял его на руки.

Несчастный пес находился в плачевном состоянии: глаза у него налились кровью, пасть открылась, язык висел; все его обожженное тело стало нежно-розовым; он так прерывисто дышал, что казалось, будто у него вот-вот начнется бешенство.

Да и сами мы изнемогали от жары и усталости, как вдруг заметили высокий утес, отбрасывающий немного тени на этот ковер раскаленного пепла. Мы добрались до укрытия, и один из наших проводников направился к источнику, находившемуся, по его словам, неподалеку, набрать для нас немного воды в кожаную чашку.

Через четверть часа мы увидели, что он возвращается; как оказалось, источник почти иссяк, но все же проводник наполнил чашку водой пополам с песком. Пока он шел, песок осел, так что жидкость была пригодна для питья. Мы с Жаденом выпили воду, а Милорд проглотил осевшую муть.

После получасовой передышки мы снова пустились в путь, причем опять бегом, ибо проводникам, как и нам, не терпелось поскорее оказаться на другом конце этой пустыни пепла. Не говоря уж о наших матросах, шагавших босиком: кожа на ногах у них была содрана до колен.

Наконец, мы добрались до края этого новоявленного Содомского озера и оказались в оазисе виноградников, гранатовых и оливковых деревьев. Идти дальше у нас не хватило духа. Мы легли на траву, а проводники принесли нам целую охапку винограда и полную шляпу индейских смокв.

Для нас это было чудесно, но бедному Милорду не нашлось при этом ни капли воды, и тут мы увидели, что он пожирает кожуру смокв и остатки виноградных гроздьев. Тогда мы выделили ему часть нашей трапезы и, вероятно, в первый и последний раз в своей жизни он отведал столь странную для него пищу.

Мне часто хотелось поставить себя на место Милорда и написать его воспоминания, подобно тому, как Гофман написал воспоминания Кота Мурра; я убежден, что туда вошли бы представленные с собачьей точки зрения (прошу прощения у Академии за это выражение) небывало новые суждения о народах, которые он посетил, и странах, в которых он побывал.

Через четверть часа после этой остановки мы уже были в деревне, занося на наши скрижали весьма здравое суждение о том, что, когда имеешь дело с вулканами, раз на раз не приходится: мы чуть не замерзли, поднимаясь на Этну, и думали, что изжаримся, спускаясь со Стром-боли.

Поэтому Жаден и я протянули руки к горе и поклялись, что, оставляя в стороне Везувий, Стромболи был последним вулканом, с которым мы свели знакомство.

Помимо того, что местные жители занимаются виноградарством и торговлей изюмом, и это два основных промысла на острове, они еще отличные моряки. Несомненно благодаря этому достоинству островитян, из их острова сделали филиал Липари и кладовую, где царь Эол запирал свои ветры и бури. Впрочем, такое предрасположение к мореходству не ускользнуло от внимания англичан, которые в то время, когда они оккупировали Сицилию, каждый год набирали на Липарийском архипелаге триста – четыреста матросов.

КОЛДУНЬЯ ИЗ ПАЛЬМИ

В тот же день в четыре часа пополудни мы покинули порт. Погода стояла отличная, воздух был прозрачный, море едва рябило. Мы оказались примерно в тех же самых водах, откуда полтора месяца назад увидели берега Сицилии на пути сюда, с той лишь разницей, что Стром-боли находился тогда не слева от нас, а оставался позади. И снова на том же расстоянии, но под другим углом зрения мы видели голубые горы Калабрии и причудливо изрезанные берега Сицилии, над которыми высился конус Этны, со времени нашего восхождения накинувший на себя широкий покров снега. Только что, добавлю, мы посетили весь этот сказочный архипелаг, который, словно маяком, освещается Стромболи. Между тем, уже привыкнув к таким великолепным горизонтам, мы едва бросали теперь на них рассеянный взгляд. Что же касается наших матросов, то Сицилия, как известно, была их родной землей, и они равнодушно и безучастно проплывали мимо самых великолепных видов этих морских пространств, которые с юности им довелось избороздить вдоль и поперек. Сидя рядом с кормчим, Жаден зарисовывал Стромболино, обломок, отколовшийся от Стромболи вследствие того же катаклизма, который отделил Сицилию от Италии, и окончательно угасавший в море, а я тем временем, опершись о крышу каюты, изучал географическую карту, решая, какой выбрать путь, чтобы через горы перебраться из Реджо в Козенцу. В разгар этого изучения я поднял голову и увидел, что мы находимся вблизи мыса Бьянко; затем, переведя взгляд с берега на карту, я отметил, что всего на расстоянии двух льё от этого мыса находится небольшое селение Баузо. Это название тотчас пробудило в моем сознании смутное воспоминание. Я припомнил, что как-то раз, во время одной из тех непринужденных бесед, какие мы вели прекрасными звездными ночами, лежа на палубе и порой не покидая ее до самого рассвета, рассказывалась какая-то история, связанная с названием этого места. Не желая упускать возможность пополнить мое собрание преданий, я позвал капитана. Капитан тотчас подал знак умолкнуть экипажу, который, как обычно, пел хором; он подошел ко мне, сняв свой фригийский колпак и храня на лице выражение доброжелательности, которое было присуще ему всегда.

– Вы звали меня, ваше превосходительство? – спросил он.

– Да, капитан.

– Я к вашим услугам.

– Капитан, а не вы рассказывали мне как-то днем или ночью, уже не помню когда, нечто вроде истории, где речь шла о деревне Баузо?

– Разбойничьей истории?

– Думаю, да.

– Это не я рассказывал, ваше превосходительство, а Пьетро.

И повернувшись, он позвал Пьетро. Пьетро прибежал, изобразил антраша, несмотря на плачевное состояние, в какое пепел Стромболи привел его ноги, и неподвижно застыл перед нами, с комической серьезностью поднеся руку ко лбу, словно солдат, отдающий честь.

– Ваше превосходительство звали меня? – спросил он.

И в ту же минуту весь экипаж, полагая, что речь идет о хореографическом представлении, подступил к нам, и я оказался в центре полукруга, занимавшего всю ширину сперонары. Что касается Жадена, закончившего рисунок, то он засунул альбом в один из одиннадцати карманов своей панбархатной куртки, высек огонь, зажег трубку, поднялся на бортовое ограждение, держась обеими руками за снасти, чтобы, насколько возможно, быть уверенным, что ему не грозит упасть в море, и стал следить глазами за каждым клубом табачного дыма, который он выпускал, с сосредоточенным вниманием человека, желающего получить точное представление о направлении ветра. В ту же минуту Филиппо, местный музыкант, который в данный момент чистил в твиндеке картофель, высунул голову из люка и, на мгновение прервав свои кулинарные работы, стал насвистывать мелодию тарантеллы.