Текст книги "Капитан Арена"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

С помощью камеры-люциды я сделал очень точную зарисовку двора. Трудно представить себе что-либо более тоскливое на вид, чем эти белые стены, четким контуром выделяющиеся на ярко-синем небе.

Из крепости мы направились в церковь. Каменную плиту, накрывшую труп Мюрата, никто никогда не поднимал. Под сводом, как победный трофей, висит знамя, которое он привез с собой и которое у него отобрали.

Когда я вернулся во Флоренцию где-то в декабре того же года, г-жа Мюрат, жившая под именем графини ди Липона в этом городе, узнала, что я побывал в Пиццо, и передала мне свою просьбу зайти к ней; она никогда не знала точных подробностей смерти мужа и попросила меня ничего от нее не скрывать. Я рассказал ей все, что узнал в Пиццо.

Вот тогда-то она и показала мне часы, которые были выкуплены ею и которые, падая, Мюрат держал в руке… Что касается письма, которое он написал ей за несколько минут до своей смерти, то она его так и не получила, и я первый вручил ей его копию.

Я чуть было не забыл сказать, что в память и в награду за услугу, оказанную неаполитанскому правительству, город Пиццо навсегда освобожден от пошлин и налогов.

МАЙ ДА

Как я уже говорил, наша сперонара не появилась, и это внушало тем большую тревогу, что погода предвещала бурю. В самом деле, ночь выдалась ужасная. Соблазненные внешним видом маленькой гостиницы, находившейся прямо на берегу, где высадился король, и в сотне шагов от малого форта, где был погребен Кампана, мы поселились в ней; но, едва расположившись, мы заметили, что там отсутствует все, даже кровати. К несчастью, было слишком поздно для того, чтобы снова подниматься в город; вода лилась потоками, и раскаты грома следовали один за другим с такой быстротой, что слышен был один нескончаемый грохот, перекрывавший, настолько он был неистовым, шум волн, заливавших весь берег и замиравших в десяти шагах от нашей гостиницы.

Нам поставили брезентовые раскладные кровати, но, обыскав весь дом, так и не смогли найти для нас чистых простыней. В итоге я был вынужден, как и накануне, броситься на кровать не раздеваясь, однако вскоре оказался мишенью для караванов клопов, столь многочисленных, что мне пришлось уступить им место и попытаться заснуть, лежа на двух стульях. Возможно, мне и удалось бы это, если бы в комнате были ставни, но там не было ничего, кроме окон, а молнии сверкали непрерывно, так что казалось, будто стоит ясный день. Еще утром я во весь голос взывал к нашим матросам, но в этот час молил Бога, чтобы они не покидали порт.

Наконец наступил рассвет, а я так и не сомкнул глаз; это была моя третья ночь без сна, и я изнемогал от усталости. Подобно Мюрату, я отдал бы пятьдесят дукатов за ванну, но ее нельзя было найти во всем Пиццо: лишь кавалер Алькала имел одну – вероятно, как раз ту, что послужила пленнику. Однако, при всем своем желании действовать по-королевски, я не осмелился дойти в своем неприличии до того, чтобы притязать на нее.

С рассветом буря утихла, но сильно похолодало, а погода стала пасмурной и облачной. В любое другое время я растянулся бы на морском песке и наконец поспал бы, но песок был мокрый и превратился в долину грязи, напоминавшую вулканы Макалуби. Тем не менее мы выбрались из нашей трущобы, чтобы поискать себе пропитание, и, в конце концов, нашли его в маленьком трактире, расположенном на площади. Во время завтрака мы спросили, не могут ли нам предоставить тут ночлег на следующую ночь; как всегда, нам ответили утвердительно, показав комнату, где, судя по ее виду, водились всего лишь блохи. Мы послали погонщика мулов оплатить наш счет в гостинице на берегу и велели доставить наши вещи в новое жилище.

Жаден, которому предыдущей ночью удалось немного поспать, отправился делать общую зарисовку Пиццо; я же тем временем попросил приготовить для меня постель, намереваясь если не поспать, то хотя бы отдохнуть.

Но тут возобновилась история с простынями: с ними всегда большие проблемы во всех итальянских гостиницах, а в сицилийских и калабрийских особенно. Редко случается, чтобы вам с первого раза дали пару чистых простыней; почти всегда там пытаются обмануть вас с помощью какой-нибудь уловки, подсунув вам две простыни сомнительной чистоты, либо одну чистую простыню, а другую – грязную; каждый вечер эта борьба возобновляется все с теми же хитростями и с тем же упорством со стороны содержателей гостиниц, которым, на мой взгляд, лучше было бы постирать их. Однако, несомненно вследствие какого-то предрассудка, препятствующего этому, или какого-то суеверия, накладывающего на это запрет, чистые простыни – это гага avis^[22] Ювенала, это феникс принцессы Вавилонской.

Я произвел осмотр всей бельевой в гостинице, но так ничего и не добился. На этот раз я не выдержал; забыв о нескромности, я написал господину кавалеру Алькала и попросил его одолжить нам две пары простыней. Он примчался сам, чтобы предложить нам переночевать у него; но так как мы рассчитывали отправиться в путь на следующий день рано утром, мне не хотелось причинять ему неудобства. Он настаивал, однако я проявил твердость, и отправленный к нему гостиничный лакей вернулся с благословенными простынями, которых мы так домогались.

Я воспользовался визитом кавалера Алькала, чтобы уладить с его помощью наши дела, касающиеся сперона-ры. Было ясно, что после ночной бури наши матросы в течение дня не появятся; следовательно, нам предстояло продолжить путь по суше. Я оставил для капитана три письма: одно в гостинице на площади, другое в гостинице на берегу и третье у господина кавалера Алькала. Во всех трех экипажу сообщалось, что мы отправляемся в Козенцу, и назначалась встреча с ним в Сан Лучидо.

Из внутренних районов Калабрии стали поступать известия о землетрясении: говорили, что сильно пострадали Козенца и ее окрестности; от нескольких городов, как уверяли, остались лишь одни развалины; дома исчезли, поглощенные целиком вместе со своими обитателями. Впрочем, толчки продолжались каждый день, или вернее, каждую ночь, поэтому никто не знал, когда прекратится бедствие. Я спросил у кавалера Алькала, не связана ли каким-то образом ночная буря с землетрясением, но он с улыбкой ответил мне, то ли веря, то ли нет, что ночная буря повторяется ежегодно. Я попросил его объяснить эту своего рода атмосферную загадку.

– Спросите, – сказал он, – у любого здешнего крестьянина, и он совершенно убежденно ответит вам, что это дух Мюрата наведывается в Пиццо.

– Ну а вы, что вы мне ответите? – с улыбкой спросил я его.

– Что касается меня, то я отвечу вам, что вот уже двадцать лет эта буря ни единого раза не преминула посетить нас в определенный день и час, а уж из этого утверждения вы как француз и как философ сами сделаете вывод, какой вам будет угоден.

С этими словами кавалер Алькала удалился, несомненно опасаясь новых настойчивых расспросов с моей стороны.

Прошел весь день, а сперонара так и не появилась; испытывая легкое беспокойство, мы, не спуская глаз с Тропеа, оставались на террасе крепости, пока не угас последний луч света. Рассчитывая на то, что ветер переменится к лучшему, мы, как было сказано, отправились в путь лишь с несколькими луидорами, и, если неблагоприятная погода продлилась бы, наша казна должна была вскоре истощиться. В довершение несчастья, когда мы вернулись в гостиницу, погонщик мулов заявил, что на следующий день нам не следует на него рассчитывать, так как на его взгляд мы чересчур отважны и это чудо, что нас до сих пор не убили и его вместе с нами, если учесть к тому же, что мы зовемся французами, а французы оставили в Калабрии не слишком добрую о себе память. Мы попытались убедить его дойти с нами до Ко-зенцы, но все наши просьбы оказались напрасны; и тогда, расплатившись с ним, мы кинулись на поиски другого погонщика мулов.

Дело, как выяснилось, было нелегким, и не потому что такие люди отсутствовали, просто в Пиццо животное сменило название. Повсюду в Италии я слышал, как мулов называют muli, и продолжал именовать это животное так же; но никто меня не понимал. Тогда я попросил Жадена взять карандаш и нарисовать покрытого попоной мула. Наш хозяин, к которому мы обратились, с большим интересом следил за тем, как этот рисунок создавался, а когда он был готов, воскликнул:

– A-а! Una vettura.

В Пиццо мула называют vettura (это мое предупреждение филологам, а главное – путешественникам).

На следующий день, в шесть часов, наши два vettura были готовы. Опасаясь со стороны нового проводника той же нерешительности, какую нам довелось испытать со стороны того, кто нас покинул, мы завели предварительный разговор на эту тему; но проводник в ответ удовольствовался тем, что показал нам свое ружье, которое он носил через плечо, и сказал:

– Куда пожелаете, как пожелаете, и в тот час, когда пожелаете.

Оценив этот поистине спартанский лаконизм, мы в последний раз посетили террасу, дабы удостовериться, что сперонары не видно; затем, разочарованные и на этот раз тоже, вернулись в гостиницу, сели верхом на мулов и двинулись в путь.

Наш проводник вскоре сам объяснил нам, откуда у него такая лихость в характере: он был настоящим пиц-циотом. (Прощу прощения у Академии, если я даю жителям города имя, которое, по всей вероятности, не существует.) Дело в том, что позиция, занятая Пиццо в отношении Мюрата, остальной частью населения Калабрии оценивалась, надо сказать, весьма неодинаково. К этому изначальному разногласию, порожденному политическими настроениями, добавились милости, которыми был осыпан город и которые вызвали чувство зависти; так что жители Пиццо (я не решаюсь повторить использованное выше слово), едва выйдя за пределы своей территории, сталкиваются с враждебностью соседствующего населения. По этой причине они с раннего детства выходят из дома вооруженными, с молодых лет привыкают к опасности, а привыкнув к ней, вообще перестают испытывать страх. В этом отношении, то есть в отношении отваги, другие калабрийцы, почти всегда именуя их traditori^[23], целиком воздают им должное.

Так, следуя по дороге и беседуя с нашим проводником, мы узнали от него о деревне под названием Вена, сохранившей чужестранный костюм и язык, которого никто в Калабрии не понимает. Эти два обстоятельства вызвали у нас желание увидеть Вену; однако проводник предупредил нас, что постоялого двора мы в этой деревне не найдем, а потому нечего и думать о том, чтобы там остановиться: придется просто заглянуть в нее. Тогда мы поинтересовались, где можно сделать остановку на ночь, и наш пицциот указал нам селение Майда, самое близкое к Вене, в котором в крайнем случае синьоры смогут переночевать; поэтому мы попросили его свернуть с большой дороги и отвести нас в Майду. Поскольку наш проводник был самым покладистым парнем на свете, никаких затруднений с таким изменением маршрута не возникло: просто мы на один день позднее должны были прийти в Козенцу, вот и все.

В полдень мы остановились в деревушке, называвшейся Фондако дель Фико, чтобы дать передохнуть верховым животным и попытаться пообедать; затем, после часовой остановки, мы снова отправились в путь, оставив большую дорогу слева и углубившись в горы.

Вот уже три или четыре дня, как страх умереть от голода на постоялых дворах почти отступил; мы оказались в горном районе, где растут каштаны, и, так как наступала пора сбора урожая с этих деревьев, мы, опережая ее на несколько дней, набивали карманы каштанами; прибыв на постоялый двор, я отдавал жарить каштаны в золе и потом ел их, предпочитая жареные каштаны макаронам, к которым мне так и не удалось привыкнуть и которые часто являются единственным блюдом, доступным хозяину: ничего другого при всем своем желании он предложить не может. И на сей раз, как всегда, я поостерегся нарушить эту привычку, ибо заранее составил довольно посредственное мнение об ожидавшем нас пристанище.

После трехчасового пути в горах мы увидели Майду.

Это было скопление домов, которые располагались на вершине горы и, как все калабрийские жилища, первоначально были покрыты слоем штукатурки или извести, но после неоднократно сотрясавших их подземных толчков потеряли часть этого наружного украшения и почти все были покрыты широкими серыми пятнами, отчего казалось, будто их поразила какая-то кожная болезнь. Мы с Жаденом переглянулись, покачав головой и мысленно прикинув бессчетное число всякого рода живности, которая, помимо жителей Майды, должна была обитать в подобных домах. Подумать об этом было страшно, но мы зашли уже слишком далеко, чтобы отступать, и потому продолжили свой путь, даже не сказав проводнику о своих страхах, которых он все равно не понял бы.

Добравшись до подножия горы и увидев крутой, обрывистый склон, мы предпочли спешиться и гнать мулов перед собой. Едва мы успели сделать сотню шагов по этой дороге, как заметили на вершине утеса всклокоченную женщину в лохмотьях. Поскольку, если верить нашим сицилийцам, мы находились в краю колдуний, я спросил у проводника, к какому роду ведьм относится калабрийская чертиха, представшая нашему взору; проводник ответил, что это не колдунья, а несчастная безумица, и добавил, что если мы пожелаем подать ей милостыню в несколько грано, то в глазах Господа это наверняка будет благое дело. При том, что нас самих начала одолевать бедность, мы не пожелали упустить случай приумножить количество своих заслуг, и я послал ей с проводником два карлино: такая сумма несомненно показалась женщине настоящим богатством, ибо она тут же покинула свой утес и последовала за нами, размахиванием рук выражая свою признательность и испуская крики радости; и сколько мы ни просили сказать ей, что она с нами в расчете, она слышать ничего не желала и продолжала идти за нами, собирая вокруг себя всех, кого мы встречали на своем пути и кто, живя в отдалении от всех дорог, казалось, был так же удивлен при виде чужестранцев, как это могло бы быть с островитянами с Сандвичевых островов или с туземцами с Новой Земли. В итоге, когда мы добрались до первой улицы, за нами, наперебой горланя и жестикулируя, следовали человек тридцать, и посреди этих тридцати шла несчастная безумица, рассказывавшая, как мы дали ей два карлино, и это было бесспорным доказательством того, что мы переодетые принцы.

Впрочем, когда мы вошли в селение, стало еще хуже: каждый дом, будто гробницы в день Страшного суда, мгновенно изверг наружу своих обитателей, и через минуту речь шла уже не просто о том, что за нами кто-то следовал: мы оказались в таком плотном окружении, что уже не имели возможности продвигаться вперед. Тогда, насколько это было в наших силах, мы попытались узнать, где находится постоялый двор; но, похоже, наше произношение было совершенно особым либо мы требовали чего-то совсем неведомого, ибо при каждом вопросе подобного рода толпа разражалась таким веселым и заразительным смехом, что нам, в конце концов, ничего не оставалось, как разделить всеобщее веселье. К тому же высочайшей степени любопытство у мужчин Майды вызывало наше оружие, которое своим богатством контрастировало, надо сказать, с нашей более чем простой одеждой; словно большим детям, мы не могли помешать им касаться двойных дамасских стволов, ставших предметом восторженного восхищения, проявление которого, впрочем, я предпочитал наблюдать скорее посреди деревни, чем на большой дороге. Под конец мы с беспокойством начали переглядываться, как вдруг какой-то мужчина, раздвинув толпу, взял меня за руку и заявил, что мы принадлежим ему и что он отведет нас в дом, где мы будем чувствовать себя, словно ангелы на небе. Понятное дело, такое обещание нас прельстило. В ответ мы заявили славному человеку, что если он выполнит хотя бы половину обещанного, то ему не придется на нас жаловаться. Он поклялся всеми богами, что и принцы не потребовали бы ничего лучше того, что он собирается нам показать. Затем, освободив проход в толпе, становившейся все более плотной, он зашагал впереди, ни на минуту не теряя нас из вида, неустанно разговаривая, непрерывно жестикулируя и не переставая повторять, что небеса благоволят нам, если мы попали к нему в руки.

Весь этот шум и все эти обещания кончились тем, что нас привели к дому немного получше, надо признать, на вид, чем все окружающие его дома, однако то, что мы увидели внутри него, предвещало грозившие нам беды. Это было что-то вроде кабачка, устроенного из большой комнаты: ее разделял надвое свисавший с балок рваный стенной ковер, дававший возможность проникать из ее передней части в заднюю через дыру в форме двери. Справа от передней части, предназначенной для посетителей, находилась стойка с несколькими бутылками вина и водки и несколькими стаканами разного размера. За стойкой находилась хозяйка заведения, женщина лет тридцати-тридцати пяти, которая, быть может, вовсе не показалась бы такой уж безобразной, если бы не ее отталкивающая неопрятность, заставлявшая отводить от нее взгляд. Слева, в углублении, только что опоросившаяся свинья кормила с дюжину поросят, своим хрюканьем предупреждая посетителей, что им не следует слишком посягать на ее владения. Задняя часть комнаты, освещенная окном, которое выходило в сад и было почти полностью загорожено вьющимися растениями, являлось жилищем самой хозяйки. Справа стояла кровать, скрытая за старыми зелеными занавесками, слева – огромный камин, где копошилось в золе какое-то существо, которое в темноте напоминало собаку и в котором какое-то время спустя мы признали одного из тех уродливых кретинов с толстой шеей и вздутым животом, каких на каждом шагу встречаешь в Вале. На подоконнике располагались в ряд семь или восемь ламп с тремя рожками, а у подоконника стоял стол, накрытый уродливыми рваными тряпками, какие во Франции выбросили бы за дверь бумажной фабрики. Что касается потолка, то он был неплотный и выходил на чердак, набитый соломой и сеном.

Таков был рай, где нам надлежало чувствовать себя ангелами.

Наш провожатый вошел первым и обменялся вполголоса несколькими словами с нашей будущей хозяйкой, а затем с сияющим лицом вернулся сообщить нам, что, хотя синьора Бертасси и не имеет привычки принимать путешественников, она из милости к нашим превосходительствам соглашается поступиться своими привычками и предоставить нам еду и ночлег. Впрочем, если послушать нашего провожатого, то нам была оказана такая великая честь, что было бы верхом невежливости отказаться от нее. Вопрос, покажемся мы синьоре Бертасси вежливыми или невежливыми, был, как можно догадаться, второстепенным для нас; однако, справившись у нашего пицциота, мы поняли, что, в самом деле, во всей Майде нельзя найти ни одного постоялого двора и, вполне возможно, ни одного столь же удобного дома, как тот, что нам предлагался. Вот тогда-то мы и решились войти и оглядели обстановку внутри него, от которой, понятное дело, волосы вставали дыбом.

Впрочем, хозяйка, несомненно благодаря откровениям нашего чичероне, была очаровательна в своей учтивости. Она бросилась в заднюю часть комнаты, служившую одновременно столовой, гостиной и спальней, и кинула в камин охапку хвороста; и тут при свете пламени, заставившего ее отступить, мы обнаружили, что существо, принятое нами за овчарку, оказалось парнем лет восемнадцати-двадцати. В ответ на такое вторжение в привычный ему уклад жизни он ограничился жалобными стонами и удалился на скамеечку у самого дальнего угла камина, причем все это сопровождалось затрудненными и замедленными движениями впавшей в спячку рептилии. Тогда я спросил у синьоры Бертасси, где находится предназначенная нам комната; она ответила, что это как раз и есть та самая комната и что я с Жаденом лягу на хозяйскую кровать, а она и брат (кретин был ее братом) будут спать у огня. Возразить женщине, приносившей нам такие жертвы, было нечего.

Я взял себе за правило принимать любые жизненные ситуации, не противясь неизбежному, а наоборот, пытаясь тотчас извлечь из обстоятельств по возможности наилучший результат; так вот, мне представилось ясным как день, что из-за крыс на чердаке, свиньи в лавке и множества другой живности, которая, должно быть, населяла спальню, нам не удастся заснуть ни на минуту: на этом надо было поставить крест; я так и сделал и перевел разговор на ужин.

В доме имелись макароны, которых я не ем; была возможность, поискав хорошенько и пожертвовав деньгами, получить курицу или индюшонка; наконец, сад, расположенный за домом, таил в себе несколько видов салата. Со всем этим и вдобавок с каштанами, которыми были набиты наши карманы, на королевский ужин рассчитывать не приходилось, но и нельзя было умереть с голода.

Да простятся мне все эти подробности: я привожу их ради несчастных путешественников, которые могут оказаться в ситуации, подобной нашей, и, наученные нашим примером, сумеют, быть может, выпутаться из нее лучше, чем это сделали мы.

Я резонно полагал, что уйдет некоторое время на то, чтобы воссоединить различные составные части нашего ужина, и потому решил никого не оставлять без дела. Хозяйке я поручил приготовить макароны, чичероне – найти курицу, кретину – достать небольшой кусок бечевки, Жадену – колоть каштаны, а сам отправился собирать салат. В итоге через десять минут каждый выполнил свое задание, за исключением Жадена, которому пришлось устанавливать мир между свиньей и Милордом; но пока шли другие приготовления, время, потерянное по этой части, было наверстано.

Макароны стояли на огоне; птица, преданная смерти, несмотря на ее возражения по поводу того, что она курица, а не цыпленок, была подвешена на бечевке за обе лапы и начала вращаться; ну и, наконец, салат, должным образом вымытый и очищенный, дожидался, пока его заправят в салатнице, отмытой в трех водах. Позже станет понятно, как, несмотря на все эти предосторожности, я остался голодным и почему Жадену удалось поесть только макароны.

Тем временем стемнело, и зажгли две лампы: одну, чтобы освещать стол, другую, чтобы освещать подачу блюд; как видите, наша хозяйка все делала с размахом.

Подали макароны: к счастью для Жадена, это было первое блюдо; он съел их и нашел замечательными; что касается меня, то я уже говорил о своей неприязни к такого рода еде и потому остался лишь наблюдателем.

Настал черед цыпленка: поворачиваясь как волчок, он подрумянился в самый раз и выглядел как нельзя более аппетитно; подойдя к очагу, чтобы обрезать бечевку, я увидел брата хозяйки, который, по-прежнему лежа в пепле, перемешивал над огнем что-то непонятное в маленькой глиняной миске. Я имел несчастье бросить любопытствующий взгляд на его своеобразную кухню и понял, что он с большим тщанием собрал внутренности нашей птицы и жарил их. Безусловно, это было страшно смешно, но при виде такого зрелища я уронил цыпленка в поддон под вертелом, чувствуя, что после увиденного не смогу есть никакого мяса. Жаден, ничего не замечая, справился о причине моей задержки с жарким. А я, на беду, зажав платком рот, отвернулся в сторону ковровой перегородки, не в силах в ту минуту ответить ни единого слова на вопросы Жадена; тогда, поднявшись, он сам пошел посмотреть, в чем дело, и увидел злосчастного кретина, с жадностью пожирающего свое ужасное фрикасе. Это погубило Жадена: он отвернулся в другую сторону, бранясь на чем свет стоит, пуская в ход все ругательства, какие мог предоставить ему прекрасный и богатый французский язык. Что же касается кретина, который даже не подозревал, что стал причиной этих двух вспышек, то он не терял время и, когда мы обернулись, уже покончил со своей трапезой.

Опечаленные, мы молча вернулись к столу. Одно лишь слово «цыпленок», произнеси его один из нас, привело бы к самым досадным последствиям; хозяйка хотела было с блюдом в руках подойти к камину, но я крикнул ей, что мы удовольствуемся салатом.

Минуту спустя я услыхал стук ложки и вилки о салатницу и с живостью обернулся, заподозрив, что затевается нечто новое против нашего ужина, и, несмотря на все свое природное терпение, вскрикнул от ярости. Хозяйка, желая избавить нас от ожидания салата, ставшего основным блюдом ужина, поторопилась самолично заправить его и, начав с уксуса, что, как известно, в кулинарии является святотатством, наливала теперь в салатницу масло из одного из трех рожков лампы.

При виде этой картины я встал и вышел из дома.

Через минуту появился Жаден с сигарой во рту; то было для него великим утешением в частых злоключениях, выпадавших на нашу долю, утешением, которого я, к несчастью, был лишен, так как никогда не курил ничего другого, кроме определенного сорта русского табака, очень мягкого и почти без запаха. Мы глядели друг на друга, скрестив руки и покачивая головой; нам случалось видеть немало ужасного, но никогда, однако, не наблюдали мы столь жуткого зрелища. Утешением нам служило лишь наше привычное пропитание, то есть каштаны, жарившиеся в золе.

Вернувшись в дом, мы увидели, что каштаны очищены и поданы к столу: в знак примирения гнусный кретин пожелал оказать нам эту услугу в наше отсутствие.

Тут мы расхохотались; наши несчастья усугубились настолько, что обернулись комедией. Отправив каштаны составить компанию цыпленку и салату, мы отрезали каждый по куску хлеба и, опасаясь, как бы еще что-нибудь не отвратило нас даже от хлеба, ушли есть его на улицы Майды.

Через полчаса мы снова прошли мимо дома и увидели в окне хозяйку, ее брата-кретина и какого-то незнакомого нам военного, которые, сидя за нашим столом, поедали наш ужин.

Мы не захотели нарушать это маленькое пиршество и, прежде чем вернуться, дождались, пока оно закончится.

Нам показалось, что военный, а это был карабинер, пользовался в доме почти неограниченным влиянием, между тем мы сразу заметили, что он разделяет благорасположение к нам хозяйки; мало того, узнав, что мы французы и прибыли из Пиццо, он с воодушевлением стал расхваливать нам Июльскую революцию и сожалеть об убийстве Мюрата. Обе эти вспышки политических пристрастий показались нам необычайно подозрительными для верного солдата его величества короля Фердинанда, до тех пор не проявлявшего ни глубокой симпатии к первому событию, ни особой печали о втором. Было очевидно, что наш карабинер, не имея возможности догадаться, с какой целью мы ездим по стране, не прочь был бы препроводить нас в Неаполь от бригады к бригаде как карбонариев и приписать себе наш арест. К несчастью для верного солдата его величества Фердинанда, западня была чересчур грубой, чтобы мы в нее угодили: Жаден поручил мне от его имени сказать карабинеру по-итальянски, что он доносчик; я сказал это и от его имени, и от своего собственного, что заставило кара&инера громко рассмеяться, но не вынудило его удалиться, как мы надеялись: вместо этого он тщательным образом принялся разглядывать наше оружие, а затем, покончив с этим обследованием, предложил нам разыграть с ним в карты бутылку вина. Предложение становилось слишком уж бесцеремонным, и мы позвали хозяйку, чтобы она оказала нам любезность и выставила верного солдата его величества Фердинанда за дверь. Этот призыв с нашей стороны заставил ее вступить в долгие переговоры, под конец которых карабинер ушел, сообщив, что почтет за честь выпить с нами по стаканчику завтра утром перед нашим отъездом.

Мы уже подумали было, что избавились от посетителей, как вдруг вслед за карабинером появилась приятельница хозяйки, и они устроились вместе у камина. Поскольку это все же была женщина, в течение часа мы проявляли терпение. Однако по прошествии часа мы спросили у синьоры Бертасси, не позволит ли нам ее подруга расположиться на ночь; но синьора Бертасси ответила, что ее подруга пришла провести ночь у нее и что нам нет нужды стесняться в ее присутствии. Тогда мы поняли, что появление вновь прибывшей было выражением деликатного внимания со стороны нашего чичероне, который пообещал, что там, куда он нас приведет, мы будем чувствовать себя, словно ангелы на небе, и хотел, насколько это было в его силах, сдержать свое обещание. А потому мы смирились с нашей участью, решив вести себя так, будто были совершенно одни.

Впрочем, расположиться на ночь для нас было весьма просто. Так как наша хозяйка, дабы, безусловно, оказать гостям величайшую честь, не только уступила нам свою кровать, но еще и свои простыни, вопрос о том, чтобы раздеться, не вставал. Спальное место я уступил Жадену, рухнувшему на него одетым и взявшему на руки Милорда, чтобы разделить с ним атаки, целью которых он незамедлительно должен был стать, а сам, закутавшись в плащ, пристроился на двух стульях. Что же касается женщин, то они, как могли, прислонились к камину, а кретин дополнил картину, устроив себе, по своему обыкновению, гнездо в золе.

Невозможно описать ночь, которую мы провели. Самый крепкий организм не выдержал бы трех подобных ночей. Рассвет застал нас продрогшими и совершенно разбитыми; но так как нам казалось, что лучшее средство от нашего недомогания – это воздух и солнце, то мы не заставили ждать нашего проводника, который ровно в шесть часов утра стоял у двери с двумя мулами. Мы расплатились с хозяйкой, внесшей в счет все, что нам было подано, как нами съеденное, и потребовавшей четыре пиастра, которые мы уплатили без малейшего сопротивления, так нам не терпелось покинуть это жуткое место. Что же касается нашего чичероне, то, не увидев его, мы предположили, что причитавшееся ему вознаграждение было включено в счет.

Итак, мы направились к Вене, которая находится на пять миль глубже в горах, чем Майда. Но через двадцать минут пути мы услыхали позади громкие призывные крики и, обернувшись, увидели нашего карабинера при полном вооружении, во весь опор скакавшего вслед за нами на лошади. Вначале мы решили, что, не слишком обрадованный вчерашним приемом, он направил судье некий лживый рапорт и получил разрешение арестовать нас; однако мы были приятно удивлены, увидев, как из седельной кобуры он достает бутылку водки, а из кармана – два небольших стакана. Будучи верным данному слову выпить с нами на дорогу, но прибыв слишком поздно, чтобы доставить себе это удовольствие, он оседлал лошадь и пустился вдогонку за нами. Так как намерение явно было добрым, хотя образ действия несколько необычным, мы не могли не ответить на его любезность. Каждый из нас взял по стаканчику, он – бутылку, и мы выпили тост за здоровье короля Фердинанда, после чего, по-прежнему храня верность продемонстрированным им революционным принципам, карабинер пожелал непременно провозгласить еще и тост за здоровье короля Луи Филиппа. Затем, после нашего отказа выпить еще по стаканчику, он снова подал нам руку и умчался тем же галопом.