Текст книги "Капитан Арена"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Такому приему было далеко до гостеприимства царя Эола.

Напомним, что Липари – это древняя Эолия, куда пристает Одиссей, ускользнув от Полифема. Вот что говорит об этом Гомер:

Скоро на остров Эолию прибыли мы; обитает

Гиппотов сын там, Эол благородный, богами любимый.

Остров плавучий его неприступною медной стеною

Весь обнесен; берега ж подымаются гладким утесом.

Там от супруги двенадцать детей родилося Эолу,

Шесть дочерей светлоликих и шесть сыновей многосильных.

Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал.

Днем с брагородным отцом и заботливой матерью вместе

Все за трепезой, уставленной яствами, сладко пируют…^[9]

Для Эола мало было радушно принять Одиссея и достойно угощать его все то время, какое он со своими товарищами провел на Липари; перед отплытием Эол подарил ему еще четыре мешка, где были заперты главные ветры: Эвр, Австр и Аквилон. Один Зефир остался на свободе и получил от своего повелителя наказ своим дыханьем продвигать царя-беглеца к Итаке. К несчастью, экипаж судна, на который поднялся Одиссей, проявил любопытство, решив посмотреть, что находится в этих раздутых мешках, и в один прекрасный день открыл их. Три ветра, несказанно обрадовавшись своей свободе, тем более что они уже довольно длительное время были заперты, одним взмахом крыла взмыли в небеса, где ради потехи устроили такую бурю, что все суда Одиссея были разбиты и лишь ему одному удалось спастись, ухватившись за доску.

Аристотель тоже говорит о Лцпари:

« Рассказывают, что на одном из семи островов Эолии есть гробница, о которой сообщают нечто удивительное: уверяют, будто слышно, как из этой гробницы доносятся звуки барабанов и кимвалов, сопровождаемые громкими криками».

Каждая ее сторона смотрит на маленькую долину, и на каждой на равных расстояниях пробиты отверстия, снабженные трубочками из обоженной глины, которые расположены таким образом, что ветер, врываясь в пустоты, производит вибрацию, похожую на звучание эоловых арф. Это сооружение, наполовину засыпанное, до сих пор находится на том месте, где его обнаружили.

Едва ступив в порт Липари, мы сразу же отправились на поиски постоялого двора; к несчастью, такое понятие было неведомо в столице Эола. Мы обошли весь город из конца в конец: ни единой захудалой вывески, ни единого кабачка.

Так что Милорд сидел, поджав хвост, а мы с Жаденом, пребывая в большом затруднении, глядели друг на друга, как вдруг в глаза нам бросилось довольно значительное скопление людей перед какой-то дверью; раздвинув толпу, мы подошли поближе и увидели мертвого ребенка лет шести – восьми на некоем подобии убогого ложа. Между тем его семья не выглядела очень уж опечаленной; бабушка хлопотала по хозяйству, другой ребенок лет пяти-шести играл, катаясь по полу с двумя или тремя молочными поросятами. Одна лишь мать сидела у изножья кровати, но не плакала, а говорила о чем-то, обращаясь к трупу, причем так быстро, что я не понимал ни слова. Я спросил стоявшего рядом со мной человека, о чем она ведет речь, и он ответил, что мать дает поручения ребенку к отцу и деду, которые умерли: один – год назад, другой – три года назад; поручения были довольно своеобразные; ребенку надлежало передать родителю, что мать вот-вот снова выйдет замуж и что свинья принесла шесть кабанчиков, красивых, как ангелочки.

В эту минуту вошли два монаха-францисканца, собираясь забрать труп. Ребенка положили на открытые носилки; мать с бабушкой в последний раз поцеловали его; младшего брата оторвали от его занятия, чтобы он последовал их примеру, что он и сделал, хныча из-за того, что ему помешали играть, а вовсе не потому, что умер старший брат. Тело ребенка положили на носилки, набросив на него лишь рваную простыню, и унесли.

Едва труп оказался за порогом, как мать с бабушкой принялись убирать кровать, стирая последние следы того, что произошло.

Что же касается нас, то, желая увидеть погребальную церемонию полностью, мы последовали за усопшим.

Тело доставили в церковь францисканцев, прилегающую к обители святых отцов, причем никто из родных его не сопровождал. После короткой мессы подняли плиту и бросили тело в общую могилу, куда каждый месяц на слой трупов кидают слой извести.

Когда церемония похорон закончилась, мы занялись осмотром маленькой церкви, как вдруг к нам подошел один монах и, заговорив с нами, спросил, кто мы: французы, англичане или итальянцы; ответив, что мы французы, и завязав вокруг этого разговор, мы не замедлили обрисовать монаху, в какое затруднительное положение нас поставило отсутствие гостиницы. Он тотчас предложил нам воспользоваться гостеприимством его монастыря. Нетрудно догадаться, что мы с признательностью согласились, тем более что монах имел полное право сделать нам это предложение, поскольку он был настоятелем монастыря.

Наш провожатый провел нас через небольшой клуатр, и мы оказались в обители; оттуда он проводил нас в наши покои: это были две маленькие кельи, такие же, как у монахов, если не считать того, что здесь на кроватях простыни были полотняные, тогда как монахи спят на шерстяных. Из окон этих двух келий, выходивших на восток, открывался восхитительный вид на горы Калабрии и на берега Сицилии: благодаря вытянутости мыса Пелоро казалось, что те и другие смыкаются под прямым углом ниже Сциллы. Слева от нас, примерно в двадцати пяти милях, за Панареа и Формикали, которые можно было разглядеть во всех подробностях, возвышалась дымящаяся вершина Стромболи. У наших ног простирался город с плоскими крышами, беленными известью, что придавало ему совершенно восточный вид.

Через четверть часа после того, как мы вошли в нашу комнату, явился послушник и спросил нас, будем ли мы ужинать со святыми отцами или желаем, чтобы нам подали сюда; мы ответили, что если святые отцы соблаговолят удостоить нас чести, позволив присоединиться к ним, то у нас будет возможность поблагодарить их за гостеприимство. Ужинали они в семь часов вечера, а было всего четыре, так что мы вполне располагали временем для прогулки по городу.

Остров Липари, который дает название всему архипелагу, имеет шесть льё в окружности; на нем проживает восемнадцать тысяч человек; здесь находится центр епископства и расположена резиденция губернатора.

Понятно, что события в столице Эолийских островов случаются редко, и потому о неожиданном нападении на нее знаменитого пирата Хайр ад-Дина Барбароссы рассказывают как об истории, произошедшей вчера; за один набег и одним разом он захватил все население – мужчин, женщин, детей – и всех увел в рабство. Желая вновь заселить город, Карл V, в ту пору король Сицилии, отправил туда колонию испанцев, присоединив к этой колонии инженеров, чтобы построить там крепость, и гарнизон, чтобы защищать ее. И стало быть, нынешние липа-риоты – потомки тогдашних испанцев, ибо, как нетрудно понять, никого из тех, кого похитил Барбаросса, никто больше никогда не видел.

Наше появление стало событием: кроме английских и французских матросов, которые приезжают туда грузить пемзу, иностранец очень редко сходит на берег Липари. Поэтому мы вызвали всеобщее любопытство; мужчины, женщины и дети выходили из дверей, чтобы посмотреть на нас, и возвращались к себе, лишь когда мы были уже далеко. Так мы пересекли весь город.

В конце главной улицы, у подножия горы Кампо Бьянко, есть небольшой холм, на который мы взобрались, чтобы насладиться панорамой всего города целиком. Мы уже стояли там какое-то время, когда к нам подошел мужчина лет тридцати пяти – сорока, который вот уже несколько минут следовал за нами с явным намерением вызвать нас на разговор; это был губернатор города и архипелага. Столь торжественный титул вначале испугал меня; я путешествовал не под своим именем и проник в Неаполитанское королевство контрабандой. Но вскоре меня успокоили изысканнейшие манеры нашего собеседника; он пришел узнать у нас новости об остальном мире, с которым ему чрезвычайно редко доводится вступать в сношения, и пригласить нас на завтрашний обед; мы рассказали ему все, что знали нового о Сицилии, о Неаполе и о Франции, и приняли его приглашение.

Со своей стороны, мы спросили его о липарийских новостях. Самыми последними известными здесь новостями были эолов орган, о котором сообщает Аристотель, и парильни, о которых говорит Диодор Сицилийский; что касается путешественников, посетивших остров до нас, то последними были Спалланцани и Доломьё. Славный человек, в противоположность царю Эолу, чьим преемником он был, смертельно скучал; жизнь он проводил на террасе своего дома, держа в руках маленькую подзорную трубу; он видел, как мы прибыли, и не пропустил ни одной подробности нашей высадки, а затем тотчас отправился по нашим следам. На какое-то время он нас потерял из-за нашего посещения дома с покойным ребенком и остановки в монастыре францисканцев, но вот теперь догнал и заявил, что впредь уже не отпустит. Удача выпала равно и ему и нам, так что мы отдали себя в его распоряжение до пяти часов следующего дня, за исключением перерыва на ужин в монастыре, при условии, однако, что он немедля поднимется вместе с нами на Кампо Бьянко, даст нам час на ужин с францисканцами и примет участие на следующий день в нашей экскурсии на Вулкано. Эти три пункта, составившие основу нашего соглашения, были тут же приняты.

Гора находилась у нас за спиной, поэтому нам оставалось лишь повернуться и приступить к подъему; она сплошь была усеяна огромными белесыми глыбами, за что и получила свое название – Кампо Бьянко. Не будучи предупрежден и приняв эти глыбы всерьез, я решил опереться на одну из них, чтобы помочь себе при подъеме; каково же было мое удивление, когда под моим напором глыба, не выдержав, закачалась у самого основания и через минуту покатилась вниз по горе прямо на Жадена, оставшегося позади меня. Бежать было некуда; Жаден успел подумать, что глыба сейчас его раздавит, и машинальным движением вытянул руку вперед: на мгновение я содрогнулся от ужаса, как вдруг, к величайшему своему удивлению, увидел, что эта огромная масса остановилась перед возникшим на ее пути препятствием. И тогда Жаден взял глыбу в руку, поднял ее на уровень глаз и, внимательно изучив, швырнул через плечо.

Глыба оказалась куском пемзы, весившим не более двадцати фунтов; все остальные окружавшие нас глыбы были из того же материала, да и сама гора, по которой мы шли, при всей своей кажущейся прочности была не более плотной: губернатор заверил нас, что, оторвав ее от основания, мы втроем смогли бы перенести ее с одного конца острова на другой.

От такого объяснения у меня немного поубавилось почтения к титанам, и мое изначальное уважение к ним не восстановится до тех пор, пока я не смогу самолично удостовериться, что горы Осса и Пелион состоят вовсе не из пемзы.

Добравшись до вершины Кампо Бьянко, мы увидели у своих ног весь архипелаг. Но насколько вид вокруг нас был великолепен, настолько тот, что открывался внизу, под нами, был мрачным и унылым: Липари – это всего лишь нагромождение утесов и вулканических шлаков; даже дома, из-за дальности расстояния, с которого мы смотрели на них, казались скоплением плохо уложенных камней, и на всей поверхности острова можно было различить не более двух-трех клочков зелени, которые, если воспользоваться выражением Саннадзаро, казались осколками неба, упавшими на землю. Тут я понял печаль и скуку нашего несчастного губернатора, который, родившись в Неаполе, то есть в самом прекрасном городе на свете, вынужден был за полторы тысячи франков в год жить в этом отвратительном месте.

Мы позволили себе задержаться, обозревая окружавшую нас великолепную панораму вдали и мрачную картину внизу, у наших ног; пробило половину седьмого: у нас оставалось всего полчаса; чтобы не заставить любезных хозяев ждать нас, мы бегом спустились с горы и, пообещав губернатору прийти к нему выпить кофе, направились к монастырю. Мы пришли туда, когда зазвонил колокол.

Из опасения каких-либо осложнений с липариотами, мы предусмотрительно взяли Милорда на поводок и хорошо сделали, ибо, войдя в трапезную, обнаружили там пятнадцать или двадцать кошек. Предоставляю читателю судить о размерах истребления кошачьего племени, будь Милорд на свободе.

Вся община состояла из дюжины монахов; они сидели за тремя составленными вместе столами, два из которых стояли поперек, подобно крыльям какого-нибудь замка; настоятель, по виду ничем не отличавшийся от других монахов, сидел в центре стола, лицом к двери; наши два прибора были поставлены напротив него.

Хотя дело было во вторник, община ела только постное – овощи и рыбу; нам подали отдельно кусок вареного мяса и что-то вроде жареных горлиц, которые мне попадались на острове.

Когда монахи после благодарственной молитвы уже вставали, собираясь удалиться, настоятель знаком призвал их снова сесть, и на десерт принесли бутылку липа-рийской мальвазии; это действительно было самое восхитительное вино, какое я когда-либо пил в своей жизни; его изготавливали целиком и полностью в самом монастыре, начиная со сбора винограда.

После ужина мы попрощались с настоятелем, спросив его, до которого часа нам следует вернуться; он ответил, что монастырь обычно закрывается в девять часов, но для нас будет открыт всю ночь.

Мы отправились к губернатору, проживавшему в доме, который гордо именовался замком и по сравнению со всеми прочими домами, бесспорно, заслуживал такого титула. Губернатор с нетерпением ожидал нас и представил своей жене; все его потомство состояло из мальчугана лет пяти-шести.

Едва мы уселись на очаровательной террасе, сплошь украшенной цветами и возвышавшейся над морем, как нам принесли кофе и сигары; кофе был приготовлен на восточный манер, то есть измельчен, но не обжарен, и не просто доведен до кипения, а сварен; да и чашки были крохотные, похожие на турецкие, поэтому их полагалось опустошать раз пять-шесть, причем без каких-либо неприятных последствий ввиду легкости напитка. Мне очень нравился такой способ приготовления кофе, и я отдал должное тому, что был подан у нашего хозяина. Совсем иное дело сигары: по внешнему виду и цвету я заподозрил их местное происхождение; Жаден, не столь привередливый, как я, курил за нас двоих.

Зато какое восхитительное зрелище – это широкое, спокойное море, сплошь усеянное островами и ограниченное туманным горизонтом, который создавали берега Сицилии и горы Калабрии. Солнце клонилось к закату, опускаясь за Кампо Бьянко, и земля, благодаря исполненной тепла и гармонии игре света раз пять или шесть менявшая оттенки, в конце концов растаяла в тумане; и тогда тот самый восхитительный ветерок из Греции, который каждый вечер набегает с приходом сумерек, начал ласкать нам лицо, после чего губернатор стал казаться мне не таким уж несчастным. Поэтому я попробовал утешить его, перечислив одну за другой все прелести его резиденции. Но он со вздохом ответил, что наслаждается ими пятнадцать лет. В течение пятнадцати лет по вечерам, точно таким же, как этот, в один и тот же час перед ним открывается все та же картина, и все тот же ветер освежает ему лицо; со временем это становится несколько однообразным, каким бы любителем красот природы вы ни были. Я не мог не признать, что, по сути, в его рассуждении была доля истины.

Мы просидели на террасе до десяти часов вечера. Вернувшись в дом, мы увидели бильярдный зал освещенным, и нам пришлось сыграть партию. Затем хозяйка дома предложила нам пройти в столовую, где нас ожидало угощение, состоявшее из пирожных и фруктов. Все это было представлено с таким безупречным изяществом, что мы решили ничему не противиться до самого конца.

В полночь, однако,'губернатор, полагая, что мы нуждаемся в отдыхе, отпустил нас. Вот уже десять лет, как ему не доводилось ложиться в столь поздний час, и никогда еще, заверил он нас, у него не было такого приятного вечера.

Я предоставил Жадену честь поблагодарить хозяев, отдав должное их радушию, и он, обрадованный возможностью говорить по-французски, блистал остроумием.

На следующий день в шесть часов утра губернатор открыл дверь моей комнаты; он был в отчаянии: неожиданное дело безжалостно удерживало его на губернаторском посту, лишив возможности сопровождать нас на Вулкано. Взамен он предоставлял в наше распоряжение свою лодку и четырех гребцов. Кроме того, он принес нам письмо к сыновьям генерала Нунцианте, которые занимаются на Вулкано разработкой серных копей. Остров целиком отдан на откуп их отцу.

Мы согласились взять и лодку, и письмо, обязавшись вернуться к четырем часам, и, съев легкий завтрак, который позаботился приготовить для нас монастырский повар, в сопровождении губернатора спустились в порт, окруженные, само собой разумеется, уважением и почитанием всех липариотов.

ЭКСКУРСИЯ НА ЭОЛИЙСКИЕ ОСТРОВА Вулкано

Липари отделяет от Вулкано пролив шириной самое большее в три мили. Благодаря сноровке наших гребцов, этот путь мы проделали менее чем за сорок минут.

Вулкано, в древности Вулкания, – это остров, который Вергилий считает отделением Этны и мастерской Вулкана^[10]. Впрочем, Вулкано вполне достоин такой чести, ибо, хотя и явно порастеряв за прошедшие девятнадцать веков свой жар, он все-таки унаследовал великолепный дым от огня, который, несомненно, вырывался из него в ту пору. Подобно последнему обломку какого-то уничтоженного огнем материка, он угас мало-помалу посреди моря, которое шипит, закипает и клокочет вокруг него. Невозможно даже красками живописца дать представление об этой корчащейся, раскаленной и почти расплавленной земле. При виде столь странной картины

Insula Sicanium juxta latus Aioliamque Erigitur Liparen, fumantibus ardua saxis;

Quam subter specus et Cyclopum exesa caminis Antra /£tnaea tonant, validique incudibus ictus Auditi referunt gemitum, striduntque cavernis Stricturae Chalybum, et fornacibus ignis anhelat:

Vulcani domus, et Vulcania nomine tellus.*

мы подумали, а не было ли наше путешествие сном и не исчезнет ли перед нами эта фантастическая земля в ту минуту, когда нам покажется, что мы ступаем на нее.

К счастью, мы вовсе не грезили и, наконец, причалили к этой земле, какой бы странной она ни была.

Как только мы спрыгнули на берег, первой нашей заботой было справиться у двух или трех мужчин, бросившихся нам навстречу, где можно найти сыновей генерала Нунцианте. Нам сразу же показали дом, в котором они жили и который, впрочем, оказался единственным на острове, но мало того, один из тех, к кому мы обратились, побежал вперед, чтобы предупредить обоих братьев о нашем прибытии.

В тот момент там находился лишь один из них – старший. Мы увидели идущего к нам красивого молодого человека лет двадцати двух – двадцати четырех, который еще прежде, чем я назвал ему свое настоящее имя, начал с того, что принял нас с очаровательной любезностью. Он заканчивал завтракать и пригласил нас к себе за стол. Но мы, к сожалению, час назад проявив предусмотрительность, уже позавтракали. Я говорю «к сожалению», так как на столе красовался великолепный лангуст, способный вызвать зависть, в особенности у людей, не лакомившихся им с тех пор, как они покинули Париж. Поэтому я не мог удержаться и не спросить у молодого человека, в какой части архипелага ловят столь достойных ракообразных. Он ответил, что лангусты водятся в окрестностях Панареа и что если у нас есть желание отведать их, то нам всего лишь следует предупредить нашего капитана, чтобы, проплывая мимо этого острова, он сделал соответствующие запасы.

Я записал это важное сведение в свой путевой дневник.

Когда наш хозяин поднимался из-за стола, появился и младший брат: это был молодой человек лет семнадцати-восемнадцати. Старший тотчас представил нам его, и юноша приветствовал нас столь же радушно. Они жили вдвоем, одни, обособленно от всех, посреди страшного здешнего населения – лишь тут мы узнали то, что не было известно нам прежде: за исключением двух братьев, остров был населен только каторжниками.

Хозяева пожелали лично показать нам свои владения и потому вновь прибывший, спеша присоединиться к нам, съел два сырых яйца и остатки лангуста. После чего молодые люди сообщили нам, что они в полном нашем распоряжении.

Первой достопримечательностью, какую они предложили нам посетить, был маленький подводный вулкан, в радиусе от пятидесяти до шестидесяти футов разогревавший воду до восьмидесяти – восьмидесяти пяти градусов: именно там они и варили яйца. Увидев, как при упоминании этой кулинарной уловки по нашим губам пробежала недоверчивая улыбка, они подали знак одному из каторжников, тот побежал в дом и тотчас принес маленькую корзинку и два яйца, чтобы немедленно провести для нас этот опыт.

Корзинка заменяла половник или кастрюльку; ее опустили на воду, и под весом своего содержимого она погрузилась до середины своей высоты; не выпуская из рук часы, ее оставили на три минуты в море, и яйца оказались сваренными всмятку.

Так что, к нашему величайшему смущению, опыт удался. Одно из яиц, очищенное с положенной осторожностью, выглядело весьма аппетитно. Его отдали одному из сопровождавших нас каторжников: тот в один прием проглотил его под носом у Милорда, который ко всему этому спору проявлял интерес лишь постольку, поскольку надеялся, что ему предложат результаты опыта.

Я испытывал огромную слабость к Милорду и потому собирался вознаградить его за испытанное разочарование, отдав ему второе яйцо, но тут Жаден заметил, что оно треснуло во время варки и внутрь него просочилась морская вода; это обстоятельство следовало принять во внимание: смесь морской воды, серы и яичного желтка могла представлять опасность; и как ни жаль мне было лишать Милорда того, что он считал своим по праву, я выбросил яйцо в море.

Милорд следил за обсуждением с таким умным видом, который ясно показывал, что, не вполне понимая наш диалог, он, тем не менее, сознавал, что разговор идет о нем; едва увидев, как я бросаю яйцо в море, он одним прыжком преодолел половину расстояния, на какое я закинул яйцо, и рухнул в кипящую воду.

Понятно удивление бедного пса: будучи весьма далек от науки, изучающей вулканы, он считал, что прыгает в холодную воду, а очутился в жидкости, нагретой до восьмидесяти пяти градусов; поэтому, пронзительно взвизгнув и не обращая больше внимания на яйцо, он поплыл к берегу, глядя на нас расширившимися пылающими глазами, выражение которых как нельзя более ясно свидетельствовало о глубоком изумлении, охватившем его.

Жаден ждал Милорда на берегу; едва тот ступил на землю, он тотчас схватил его на руки и со всех ног бросился бежать на пятьдесят шагов подальше от того места, чтобы окунуть пса в холодную воду; однако Милорд, как и положено ошпаренному псу, менее всего был расположен проводить новый опыт: между ним и Жаденом завязалась ожесточенная борьба, и впервые в жизни он позволил себе впиться клыками в руку своего августейшего хозяина; правда, попав в холодную воду, Милорд осознал размеры своей вины и, то ли испытывая великое облегчение от смены температуры, то ли опасаясь, что, если он выберется на землю, его будет ждать заслуженное наказание, упрямо отказывался выйти из моря.

Поскольку не существовало никакой опасности, что Милорд потеряется, ибо он не был настолько глуп, чтобы пытаться вплавь добраться до Липари, Сциллы или Мессины, мы оставили его барахтаться в воде и, покинув побережье, углубились во внутреннюю часть острова; и тогда все произошло так, как мы и предполагали. Увидев, что мы отошли от него на сто шагов, Милорд сразу же выбрался на берег и стал следовать за нами на почтительном расстоянии, останавливаясь и садясь, как только мы с Жаденом оборачивались, чтобы посмотреть на него; для тех, кто знал его характер, такое поведение свидетельствовало о проявляемом им крайнем недоверии, а так как недоверие – это основа безопасности, то вскоре мы и вовсе перестали проявлять беспокойство о нем и продолжали двигаться вперед.

Мы начали подниматься к кратеру первого вулкана и при каждом шаге слышали, как земля гудит у нас под ногами, словно мы шагали по катакомбам: трудно даже представить, насколько тяжело такое восхождение в одиннадцать часов утра, по раскаленной земле и под пылающим солнцем. Подъем длился примерно три четверти часа, после чего мы оказались на краю кратера.

Этот кратер был уже выработан и не представлял особого интереса, поэтому мы сразу же направились ко второму, который был расположен в тысяче футов над первым и в котором полным ходом велась добыча руд.

По пути мы проследовали вдоль горы, испещренной множеством отверстий; некоторые из этих отверстий были закрыты дверью или даже окном, другие напоминали просто-напросто логово диких зверей. То была деревня каторжников; около четырехсот человек обитало в этой горе, и в зависимости от того, насколько эти люди были изобретательны или склонны доставлять себе удовольствие, они оставляли свое жилище в его первозданном виде или же пытались сделать его более комфортабельным.

Завершив второе восхождение, длившееся около часа, мы очутились на краю второго вулкана, в глубине которого, среди дыма, вырывавшегося из его центра, увидели так называемую фабрику; вокруг нас суетилась целая толпа людей. Форма этой огромной выработки была овальной, и ее больший диаметр вполне мог иметь в длину тысячу шагов. Сходили туда вниз по пологому спуску кольцевой формы, образовавшемуся в результате осыпания части шлака и позволявшему перемещаться по нему с носилками и тачками.

У нас ушло минут двадцать, чтобы достичь дна этого громадного котла; по мере того как мы спускались, жар солнца в сочетании с жаром земли все усиливался. Дойдя до конца спуска, мы вынуждены были остановиться на мгновение: там едва можно было дышать.

Мы оглянулись назад, чтобы посмотреть, что стало с Милордом: он преспокойно сидел на краю кратера и, по-видимому опасаясь какой-нибудь новой неприятной неожиданности в духе той, которую ему только что довелось испытать, не отваживался идти дальше.

Через несколько минут мы начали осваиваться с серными испарениями, выделявшимися из множества маленьких трещин, в глубине которых порой виднелось пламя; время от времени, однако, мы вынуждены были взбираться на какую-нибудь глыбу лавы, чтобы футах в пятнадцати над землей глотнуть чуть более чистого воздуха. Что же касается людей, которые двигались вокруг нас, то им удалось привыкнуть к этой атмосфере и, похоже, они не страдали. Да и сами господа Нунцианте сумели кое-как к ней притерпеться, и иногда они целыми часами оставались в глубине кратера, не ощущая недомогания из-за этих газов, которые вначале показались нам почти невыносимыми.

Трудно себе представить что-либо более странное, чем внешность несчастных каторжников; в соответствии с тем, с какой из разных рудных жил им приходилось работать, они в конце концов приобрели оттенок той или иной породы: одни стали желтыми, как канарейки, другие – красными, как гуроны; эти – обсыпаны пудрой, словно паяцы, те – темнолицые, словно мулаты. Глядя на весь этот причудливый маскарад, трудно было поверить, что каждый из его участников находится здесь за воровство или убийство. Особенно привлек наше внимание один человечек лет пятнадцати, с нежным, будто у девушки, лицом. Мы поинтересовались, что он сделал; оказалось, что в возрасте двенадцати лет ударом ножа он убил слугу княгини делла Каттолика.

Рассмотрев людей, прежде всего приковавших наше внимание, мы стали разглядывать почву; по мере приближения к центру кратера она теряла свою твердость, становилась зыбкой, словно торфяное болото, а затем и вовсе угрожала уйти из-под ног. Какой-нибудь тяжелый камень, брошенный в середину этой трясины, уходил вглубь и исчезал, будто в грязи.

После часового обследования мы поднялись на верх кратера – опять-таки в сопровождении двух молодых и любезных гидов, не желавших ни на минуту оставить нас; лишь там они разделились: один покинул нас, собираясь написать несколько рекомендательных писем, которыми мы могли бы воспользоваться в Калабрии, другой остался с нами, чтобы проводить в пещеру, которую посоветовал нам посетить наш сосед-губернатор.

Пещера эта, и в самом деле весьма любопытная, расположена в той части острова, которая обращена в сторону Калабрии. Вначале это узкая щель, которая шагов через пятнадцать расширяется; проникнуть туда можно, лишь двигаясь на четвереньках в несложных местах и ползком в местах трудных; мало того, вскоре вам приходится вернуться к наружному отверстию, чтобы возобновить запас годного для дыхания воздуха. Несмотря на наши новые настояния, Милорд упрямо отказывался следовать за нами, и, признаюсь, я понял ero^vynopcTBo: как и он, я начинал опасаться неприятных сюрпризов.

После неоднократных попыток нам удалось, наконец, проникнуть в глубь пещеры, высотой в десять футов и шириной около пятнадцати шагов; там мы зажгли факелы, которыми запаслись, и, несмотря на заполнявший ее пар, пещера осветилась. Стены были покрыты нашатырем и хлористым натрием, а в глубине бурлило маленькое озерцо горячей воды; опущенный туда г-ном Нунци-анте термометр, который он снял со стены, поднялся до семидесяти пяти градусов.

Мне не терпелось выбраться из этого подобия печи, где дышалось с трудом, и я подал пример отступления. Признаюсь, я не без удовольствия вновь увидел солнце; в пещере я провел всего десять минут, а промок до костей.

Мы добрались до места нашей высадки, следуя по берегу моря, к которому Милорд ни разу не подошел ближе чем на двадцать пять шагов. Придя в дом, мы обнаружили, что г-н Нунцианте заканчивает уже второе письмо; первое предназначалось господину кавалеру Алькала, в Пиццо; второе – барону Молло из Козенцы. Позже будет видно, какую пользу принесли нам эти два письма в свое время и в надлежащем месте.

Мы простились с хозяевами, испытывая к ним неподдельную признательность. Они отнеслись к нам с безупречной предупредительностью, и если, что маловероятно, эти строки когда-нибудь попадут на глаза господам Нунцианте, я прошу их принять выражение нашей искренней благодарности; высказанная таким образом, хотя и по прошествии семи лет, она докажет им, по крайней мере, что у нас есть память сердца.

Мы вернулись на берег, сопровождаемые ими, и обменялись последним рукопожатием: они – стоя на земле, а мы – уже находясь в своей лодке; удар весла разлучил нас с ними.

На обратном пути дул попутный ветер, поэтому, благодаря поднятому нами маленькому парусу, на возвращение мы потратили не больше получаса.

Подойдя к Липари настолько близко, что на нем уже можно было различать предметы и людей, мы заметили губернатора, который с высоты своей террасы следил за нами при помощи небольшой подзорной трубы. Увидев, что мы приближаемся к порту, он ударом ладони вдвинул один в другой тубусы своего инструмента и исчез. Мы предположили, что он отправился нам навстречу, и нисколько не ошиблись: мы встретили его, высаживаясь на берег. Стоит ли говорить, что на этот раз, благодаря тому, что и лодка, и гребцы были предоставлены губернатором, решетку нам открыли настежь.