Текст книги "Капитан Арена"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Мюрат полагал себя спасенным, ибо он рассчитывал найти шлюпку у берега и флотилию на том месте, где она осталась, но, обратив взгляд на море, увидел, что флотилия, бросив его, уходит в открытое море вместе со шлюпкой, пришвартованной к носу флагманского судна, которым командовал Барбара. Этот мерзавец предал своего господина, чтобы завладеть тремя миллионами, находившимися, как ему было известно, в каюте короля.

Мюрат не мог поверить в такую измену; он прикрепил свое знамя к концу шпаги и стал подавать сигналы, но эти сигналы оставались без ответа. Тем временем пули тех, кто стоял на мосту, градом сыпались вокруг него, и уже было видно, как на площади появилась голова колонны, пустившейся вдогонку за беглецами. Нельзя было терять время: оставался лишь один шанс на спасение – столкнуть на воду лодку, находившуюся в двадцати шагах, и грести изо всех сил к флотилии, которая, безусловно, вернется тогда на помощь королю. Мюрат и его спутники с отчаянной энергией принялись толкать лодку. Скользнув по песку, лодка сошла на воду: в этот миг раздался выстрел, и Кампана упал замертво. Трента Ка-пелли, Пеллегрино и все следовавшие за ними были уже всего в пятидесяти шагах от лодки. Франческетти прыгнул в лодку, и от толчка она оказалась в двух-трех шагах от берега. Мюрат хотел прыгнуть в свою очередь, но по одной из тех роковых мелких случайностей, какие рушат высокие судьбы, шпоры его сапог с ботфортами зацепились за сеть, раскинутую на берегу. Остановленный в своем порыве, Мюрат не смог попасть в лодку и упал лицом в воду. В ту же минуту, еще до того, как он успел подняться, вся толпа набросилась на него: в одно мгновение его эполеты были сорваны, мундир разорван в клочья и лицо залито кровью. Королю тут же пришел бы конец, и каждый с восторгом унес бы кусок своей добычи, если бы Трента Капелли и Джорджо Пеллегрино не сумели закрыть его своими телами. В шумной давке все поднялись по лестнице, ведущей в город. Когда толпа подошла к подножию статуи Фердинанда, вопли усилились. Трента Капелли и Пеллегрино поняли, что Мюрата растерзают, если они не поспешат вырвать его из рук черни, и потащили его к крепости; войдя туда вместе с ним, они велели открыть двери первой попавшейся тюремной камеры, втолкнули его внутрь и заперли за ним дверь. Оглушенный Мюрат упал на пол, а затем, поднявшись, огляделся по сторонам: его окружали человек двадцать задержанных, как и он, но только они были задержаны за кражи и убийства. Бывший великий герцог Бергский, бывший король Неаполитанский, зять Наполеона оказался в камере осужденных уголовников.

Через минуту появился комендант крепости; его звали Маттеи, а так как на нем был мундир, то Мюрат понял, кто перед ним стоит.

– Комендант! – воскликнул Мюрат, поднявшись со скамьи, на которой он сидел, и шагнув навстречу коменданту. – Скажите-ка, разве это подобающая для короля тюрьма?

При этих словах комендант пробормотал какие-то извинения, а осужденные, встав, в свою очередь, не могли прийти в себя от удивления. Они приняли Мюрата за товарища по воровству и разбою, а теперь узнали в нем своего бывшего короля.

– Государь, – произнес Маттеи, от смущения обращаясь к Мюрату так, как его запрещено было титуловать, – государь, соблаговолите следовать за мной, я препровожу вас в отдельную комнату.

– II re Joachimo! II re Joachimo!^[21] – зашептали осужденные.

– Да, – отозвался Мюрат, распрямляясь во весь свой высокий рост, – да, король Иоахим, ставший узником и утративший корону, но он не выйдет отсюда, не оставив своим товарищам по неволе, кем бы они ни были, память о своем пребывании здесь.

С этими словами он опустил руку в жилетный карман и, вытащив оттуда горсть золотых монет, бросил их на пол; затем, не дожидаясь благодарности несчастных, товарищем которых он ненадолго стал, Мюрат подал коменданту Маттеи знак, что готов следовать за ним.

Комендант пошел впереди, пересек вместе с ним небольшой двор и привел его в комнату, из двух окон которой одно выходило на открытое море, другое – на берег, где был арестован Мюрат. Придя туда, комендант спросил бывшего короля, не желает ли он чего-нибудь.

– Мне нужны ванна с благовониями, а также портные, чтобы они сшили мне новую одежду.

– И то и другое будет довольно трудно найти для вас, генерал, – ответил Маттеи, возвращая на этот раз Мюра-ту официальное звание, с каким теперь надлежало обращаться к нему.

– Вот как! Это почему же? – спросил Мюрат.

– Потому что я не знаю, где можно раздобыть здесь благовонные масла, и потому что среди портных Пиццо не отыщется ни одного, кто был бы способен сшить вашему превосходительству что-то иное, кроме местного платья.

– Купите весь одеколон, какой найдется, и привезите портных из Монтелеоне: мне нужна благовонная ванна, и я заплачу за нее пятьдесят дукатов; пусть найдут способ сделать это для меня, вот и все. А что касается одежды, приведите портных, и я объясню им, что мне нужно.

Комендант ушел, сообщив, что попробует выполнить полученные указания.

Минуту спустя пришли слуги в ливреях: они принесли шторы из дамаста, чтобы занавесить окна, стулья и кресла, обитые такой же тканью, и, наконец, матрасы, простыни и одеяла на кровать. Комната, в которой оказался Мюрат, была привратницкой, так что подобных предметов там не было вовсе или они находились в таком скверном состоянии, что пользоваться ими могли лишь люди самого низкого сословия. Мюрат спросил, с чьей стороны проявлено к нему такое внимание, и ему ответили, что эту заботу проявил кавалер Алькала.

Вскоре Мюрату принесли ванну, которую он просил. Он все еще находился в ней, когда ему сообщили о приходе генерала Нунцианте: это был старый знакомый пленника, встретившего его как друга; однако Мюрат сразу заметил замешательство генерала, находившегося в сложном положении. Генерал, которого в Тропеа предупредили о том, что произошло в Пиццо, приехал, чтобы выполнить свой долг и допросить пленника; а потому, хотя и испросив у бывшего короля прощения за строгости, которые надлежало проявить в таких обстоятельствах, он начал допрос. Мюрат довольствовался таким ответом:

– Вы хотите знать, откуда и куда я направляюсь, не так ли, генерал? Так вот! С Корсики я направлялся в Триест, буря толкнула меня к берегам Калабрии, недостаток съестных припасов вынудил меня сделать остановку в Пиццо; вот и все. А теперь не могли бы вы оказать мне услугу? Пришлите мне одежду, чтобы я мог выйти из ванны.

Генерал понял, что он не может оставаться долее, не поступившись окончательно приличиями во имя слишком, быть может, сурового долга, и удалился, чтобы дождаться указаний из Неаполя и послать Мюрату то, что он просил.

То была полная форма неаполитанского офицера. Мюрат надел ее и невольно улыбнулся, видя, что он одет в цвета короля Фердинанда; затем он попросил перо, чернила и бумагу и написал письма послу Англии, командующему австрийскими войсками и королеве, своей жене. Когда он заканчивал эти послания, явились двое портных, которых вызвали из Монтелеоне.

И тотчас же Мюрат со свойственной ему легкостью ума перешел от только что обсуждавшихся им вопросов жизни и смерти к заказу, причем даже не двух мундиров, а двух полных костюмов: в малейших подробностях он объяснил, какого покроя ему нужен сюртук, какого цвета требуются панталоны и какая должна быть вышивка для всего костюма; затем, убедившись, что его указания полностью поняты, он дал портным несколько луидоров задатка и отпустил их, взяв с них обещание, что его одежда будет готова к следующему воскресенью.

После ухода портных Мюрат подошел к одному из окон: это было как раз то, что выходило на берег, где его арестовали. Огромная толпа людей собралась у малого форта, стены которого и поныне еще можно видеть на уровне земли. Мюрат безуспешно пытался угадать, что делает там это сборище любопытных. В эту минуту вошел привратник, чтобы узнать у пленника, не желает ли он поужинать. Мюрат спросил его о причине этого скопления народа.

– О! Пустяки, – ответил привратник.

– Однако что все-таки делают там все эти люди? – настаивал Мюрат.

– Да просто смотрят, как копают могилу, – ответил привратник.

Мюрат вспомнил, что в разгар сумятицы, закончившейся его пленением, он, в самом деле, видел, как один из его спутников упал рядом с ним, и что этим упавшим был Кампана; между тем все произошло так быстро и так неожиданно, что у него не было времени заметить самые важные обстоятельства, которые непосредственно предшествовали его аресту и последовали сразу после него. Поэтому он все еще надеялся, что ошибся, как вдруг увидел, что двое мужчин, пройдя сквозь толпу, вошли в малый форт и через несколько минут вышли оттуда, неся полностью раздетый окровавленный труп молодого человека: то был труп Кампаны.

Мюрат тяжело опустился на стул и уронил голову на ладони: этот твердокаменный человек, который столько раз гарцевал по полям сражений, не получив ни единого ранения, хотя он всегда был под огнем, и ни на мгновение не дрогнув, почувствовал себя сломленным, неожиданно увидев этого доверенного ему семьей красивого молодого человека, который пал за него в бесславной стычке и которого равнодушные люди хоронили как собаку, не поинтересовавшись даже его именем.

Через четверть часа Мюрат встал и снова подошел к окну. На этот раз на берегу, не считая нескольких запоздалых зевак, было почти пусто; лишь на том месте, где десять минут назад толпился народ, привлекший внимание пленника, небольшой холмик, заметный по отличавшейся цветом свежевскопанной земле, указывал место погребения Кампаны.

Две крупные слезы беззвучно скатились из глаз Мюра-та; он был так глубоко погружен в свои мысли, что не заметил привратника, который, войдя уже несколько минут назад, не решался обратиться к нему. Наконец, уловив движение, которое тот сделал, чтобы привлечь его внимание, Мюрат обернулся.

– Ваше превосходительство, – сказал привратник, – ужин готов.

– Хорошо, – ответил Мюрат, тряхнув головой, словно роняя последнюю слезу, дрожавшую на его ресницах. – Хорошо, я иду.

– Его превосходительство генерал Нунцианте спрашивает, позволено ли ему будет отужинать с вашим превосходительством.

– Разумеется, – сказал Мюрат. – Предупреди его и через пять минут возвращайся.

Эти пять минут Мюрат употребил на то, чтобы стереть с лица все следы волнения, так что когда вместо привратника вошел генерал Нунцианте, пленник встретил его с таким ясным лицом, что можно было подумать, будто не произошло ничего особенного.

Ужин сервировали в соседней комнате. Однако спокойствие Мюрата было чисто внешним; сердце его было разбито, и он безуспешно пытался что-то съесть. Генералу Нунцианте пришлось ужинать одному; затем, предположив, что ночью пленнику может понадобиться какая-нибудь еда, он велел принести в его комнату холодную курицу, хлеба и вина. Проведя за столом с четверть часа, Мюрат, не в силах более выносить стеснение, какое он испытывал, выразил желание удалиться к себе в комнату и спокойно оставаться там в одиночестве до утра. Генерал Нунцианте поклонился в знак согласия и проводил пленника в его комнату. На пороге Мюрат обернулся и протянул ему руку; затем он вошел, и дверь за ним закрылась.

На следующий день, в девять часов утра, по телеграфу пришла депеша в ответ на ту, в которой сообщалось о попытке высадки Мюрата и его аресте. Эта депеша предписывала немедленный созыв военного трибунала. Мюрата должны были судить решительно, по всей строгости закона, изданного им самим в 1810 году и направленного против любого бандита, который будет с оружием в руках захвачен в его владениях.

Между тем такая мера показалась генералу Нунцианте слишком суровой, и он заявил, что дождется письменной депеши, так как в толковании телеграфных знаков могла быть допущена ошибка. Таким образом, пленник получил трехдневную отсрочку, что внушило ему новую надежду на благополучный исход его дела. И наконец утром 12-го пришла письменная депеша. Она была короткой, предельно ясной и не давала возможности уклониться от исполнения содержащегося в ней приказа. Вот она:

«Неапольу 9 октября 1815 года.

Фердинанду милостью Божьей и т. д._у изволили повелеть нижеследующее.

Cm. 1. Генерал Мюрат должен быть предан суду чрезвычайного военного трибунала, членов которого назначит наш военный министр.

Cm.2. Осужденному будет предоставлено не более получаса для получения последнего причастия».

Как видно, в осуждении Мюрата так мало сомневались, что уже определили время, которое должно было пройти между приговором и смертью.

К этому приказу прилагался еще один. Этот второй приказ, проистекавший из первого, содержал имена тех, кого выбрали в состав чрезвычайного военного трибунала.

Миновал целый день, а у генерала Нунцианте так и не достало духа сообщить Мюрату о полученных им известиях. В ночь с 12-го на 13-е собрался трибунал; наконец, ввиду того, что 13-го утром Мюрату надлежало предстать перед судьями, не оставалось возможности скрывать от него долее то положение, в каком он находился, и 13-го, в шесть часов утра, ему объявили о том, что он привлечен к суду, и ознакомили его со списком судей.

Два эти сообщения, сделанные капитаном Стратти, хотя и стали для Мюрата неожиданными, были восприняты им, тем не менее, с презрительной улыбкой на губах, словно он был готов к ним; однако, когда этот список был зачитан, Мюрат заявил, что он не признает суда, состоящего из рядовых офицеров, ведь если к нему относятся как к королю, то, чтобы судить его, необходим суд королей; если к нему относятся как к маршалу Франции, приговор ему может быть вынесен лишь трибуналом маршалов; и наконец, если к нему относятся как к генералу, а это самое меньшее, на что он может рассчитывать, то для ведения судебного разбирательства следует собрать коллегию генералов.

Капитан Стратти не располагал полномочиями отвечать на требования пленника, поэтому в ответных словах он ограничился заявлением, что его долг заключается в выполнении того, что он сделал, и, так как пленнику лучше, чем кому-либо другому, известны строгие предписания дисциплины, он просит извинить его.

– Хорошо, – отвечал Мюрат. – Впрочем, постыдность этого деяния падет не на других, а на Фердинанда, который собирается обойтись с одним из своих собратьев по королевской власти, как обошелся бы с разбойником. Ступайте и скажите трибуналу, что он может заседать без меня. Я не приду, а если меня доставят туда силой, то никакая человеческая сила не сумеет заставить меня нарушить молчание.

Стратти поклонился и вышел. Мюрат, еще лежавший в постели, встал и поспешно оделся: он не обманывался относительно своего положения, он знал, что осужден заранее, и понимал, что между осуждением и казнью ему отпущено лишь полчаса времени. Он расхаживал по комнате, когда к нему явился лейтенант Франческо Фройо, докладчик трибунала; от имени своих коллег он пришел просить Мюрата предстать перед трибуналом хотя бы на одну минуту. Однако Мюрат повторил свой отказ. Тогда Франческо Фройо попросил его назвать свое имя, возраст и место рождения.

В ответ на эти слова Мюрат обернулся и с неописуемым достоинством и величием произнес:

– Я Иоахим Наполеон, король Обеих Сицилий, родившийся в Ла-Бастид-Фортиньере и, как добавит история, убитый в Пиццо. А теперь, когда вы узнали то, что желали знать, приказываю вам уйти.

Докладчик повиновался.

Несколько минут спустя вошел генерал Нунцианте; он, в свою очередь, пришел умолять Мюрата появиться перед трибуналом, но Мюрат был непреклонен.

Прошло пять часов, и все это время Мюрат оставался один, никто к нему не приходил; затем дверь отворилась, и в комнату вошел королевский прокурор Ла Камера, держа в одной руке приговор трибунала, в другой – закон, который был издан самим Мюратом против бандитов и на основании которого его судили. Мюрат сидел; догадавшись, что ему принесли приговор, он встал и твердым голосом обратился к королевскому прокурору.

– Читайте, сударь, – сказал он ему, – я вас слушаю.

Тогда королевский прокурор зачитал приговор: Мюрат был осужден единодушно за вычетом одного голоса.

– Генерал, – сказал королевский прокурор, закончив чтение, – надеюсь, что вы умрете без чувства ненависти к нам и не станете винить никого, кроме себя, за тот закон, который сами издали.

– Сударь, – возразил Мюрат, – я издал этот закон против разбойников, а не против коронованных особ.

– Закон один для всех, сударь, – сказал королевский прокурор.

– Такое возможно, – отвечал Мюрат, – если приносит выгоду некоторым людям; но всякий, кто был королем, несет на себе отпечаток сакральности, и следует хорошо подумать, прежде чем обращаться с ним, как с простым смертным. Я оказывал честь королю Фердинанду, веря, что он не станет меня расстреливать как преступника; я ошибался: тем хуже для него, и не будем больше говорить об этом. Я участвовал в тридцати сражениях, я сто раз смотрел смерти в лицо. И стало быть, мы с ней слишком давние знакомые, чтобы не свыкнуться друг с другом. А это значит, господа, что, когда вы будете готовы, я тоже буду готов и не заставлю вас ждать. Что же касается того, чтобы сердиться на вас, то я сержусь на вас ничуть не больше, чем на солдата, который, получив во время схватки приказ от своего командира стрелять в меня, всадил бы мне пулю в грудь. Довольно, господа, вы понимаете, что приказ короля дает мне всего полчаса, и я не могу терять время, мне надо проститься с женой и детьми. Ступайте, господа. – И он добавил с улыбкой, как во времена, когда был королем: – Да хранит вас Господь в своей святости.

Оставшись один, Мюрат сел у окна, выходившего на море, и написал жене следующее письмо, за подлинность которого мы можем поручиться, ибо он было переписано нами с копии оригинала, хранящегося у кавалера Алькала.

«Дорогая Каролина, сердце мое!

Роковой нас настал, меня ждет смертная казнь: через час у тебя не будет больше супруга, а у наших детей – отца; не забывайте меня и навсегда сохраните память обо мне.

Я умираю безвинно, и жизнь у меня отнимают по неправедному суду.

Прощай, мой Лшиль, прощай, моя Летиция, прощай, мой Люсьен, прощай, моя Луиза.

Будьте достойны меня; я оставляю вас на земле и в королевстве, где полно моих врагов; будьте выше превратностей судьбы и постарайтесь не считать себя выше, чем вы есть, вспоминая о том, кем вы были.

Прощайте, я благословляю вас; никогда не проклинайте память обо мне; помните, что самая большая боль, какую я испытываю, это боль умереть вдали от моих детей, вдали от моей жены и не иметь рядом друга, который закрыл бы мне глаза.

Прощай, моя Каролина, прощайте, дети мои; примите мое отцовское благословение, мои нежные слезы и последние мои поцелуи.

Прощайте, прощайте и не забывайте вашего несчастного отца!

Пиццо, 13 октября 1815 года.

Иоахим Мюрат».

Когда он заканчивал это письмо, отворилась дверь: обернувшись, Мюрат увидел генерала Нунцианте.

– Генерал, – обратился к нему Мюрат, – не будете ли вы так добры достать мне ножницы? Если я попрошу сам, мне, возможно, откажут в этом.

Генерал вышел и через несколько секунд вернулся с требуемым инструментом. Поблагодарив генерала кивком, Мюрат взял у него из рук ножницы, отрезал прядь своих волос, а затем, вложив ее в письмо и протянув это письмо генералу, сказал:

– Генерал, вы дадите мне слово, что это письмо будет вручено моей Каролине?

– Клянусь вам своими эполетами! – ответил генерал.

И он отвернулся, чтобы скрыть волнение.

– Полно! Полно, генерал! – произнес Мюрат, хлопая его по плечу. – В чем дело? Какого черта! Мы оба с вами солдаты, мы видели смерть в лицо. Ну что ж! Я снова ее увижу, вот и все, и на этот раз она придет по моей команде, что не всегда с ней бывает; я ведь надеюсь, что мне позволено будет подать команду «Огонь!», не так ли?

Генерал кивнул в знак согласия.

– А теперь, генерал, – продолжал Мюрат, – на который час назначена моя казнь?

– Назовите его сами, – ответил генерал.

– Значит, вы хотите, чтобы я не заставлял вас ждать.

– Надеюсь, вы не думаете, что причина в этом.

– Ладно, генерал, я шучу, только и всего.

Мюрат вынул из кармана часы: это были украшенные бриллиантами часы с портретом королевы; случилось так, что они оказались повернуты к нему эмалевой стороной.

Мюрат с минуту смотрел с выражением неописуемой печали на портрет, а потом со вздохом сказал:

– Взгляните, генерал, как похожа здесь на себя королева. – Затем он собрался положить часы обратно в карман, но, вспомнив вдруг, для какой надобности достал их, добавил: – О! Прошу прощения, генерал, я забыл главное. Итак, сейчас начало четвертого; если позволите, назначим это на четыре часа. Пятьдесят пять минут не слишком много!

– Хорошо, генерал, – сказал Нунцианте и, чувствуя, что задыхается, сделал движение к выходу.

– Я вас больше не увижу? – спросил Мюрат, остановив его.

– Инструкции предписывают мне присутствовать при вашей казни, но вы избавите меня от этого, генерал? У меня недостанет сил…

– Хорошо! Хорошо! Вы сущий ребенок, – сказал Мюрат. – Вы дадите мне руку по пути, и все.

Генерал Нунцианте бросился к двери; он почувствовал, что у него вот-вот вырвутся рыдания. По другую сторону порога стояли два священника.

– Чего хотят эти люди? – спросил Мюрат. – Уж не думают ли они, что я нуждаюсь в их проповедях и не сумею умереть?

– Они просят разрешения войти, ваше величество, – сказал генерал, в своем волнении впервые награждая пленника титулом, предназначенным лишь для носителей королевской власти.

– Пусть войдут, пусть войдут, – произнес Мюрат.

Вошли оба священника: одного из них звали Франческо Пеллегрино, он приходился дядей тому самому Джорджо Пеллегрино, который поспособствовал смерти Мюрата; другой звался дон Антонио Масдеа.

– Итак, господа, – сказал Мюрат, делая шаг им навстречу, – чего вы хотите? Говорите скорее, через три четверти часа меня расстреляют, и я не могу терять время.

– Генерал, – промолвил Пеллегрино, – мы пришли спросить вас, хотите ли вы умереть как христианин?

– Я умру как солдат, – ответил Мюрат. – Ступайте!

После такого резкого отпора Пеллегрино сразу удалился, но Антонио Масдеа остался. Это был красивый старик с внушительным лицом, степенной походкой, естественными манерами. Мюрат вначале выразил нетерпение, увидев, что этот священник не последовал за своим спутником, но, заметив глубокую скорбь, отражавшуюся в его чертах, сдержался.

– В чем дело, отец мой, – обратился он к нему, – разве вы меня не слышали?

– Вы не так принимали меня в первый раз, когда я вас увидел, ваше величество; правда, в ту пору вы были королем, и я приходил просить вас о милости.

– В самом деле, – сказал Мюрат, – ваше лицо мне как будто знакомо: где же я вас видел? Помогите мне вспомнить.

– Здесь, ваше величество. Когда вы приезжали в Пиццо в тысяча восемьсот десятом году, я приходил просить вас о помощи, чтобы закончить строительство нашей церкви: я ходатайствовал о двадцати пяти тысячах франков, а вы прислали мне сорок тысяч.

– Стало быть, я предвидел, что буду похоронен здесь, – с улыбкой ответил Мюрат.

– Так вот, ваше величество! Неужели вы откажете старику в последней милости, о которой он вас просит?

– И какой же?

– Умереть как христианин.

– Вы хотите, чтобы я исповедался? Ну что ж! Внимайте: ребенком я ослушался своих родителей, которые не хотели, чтобы я становился солдатом. Это все, в чем мне следует покаяться.

– Но, ваше величество, не соблаговолите ли вы дать мне письменное свидетельство, что умираете в католической вере?

– О! С этим нет вопросов, – сказал Мюрат и, присев к столу, за которым он уже писал, набросал следующие строки:

«Я, Иоахим Мюрат, умираю как христианин, веруя в святую католическую церковь, апостольскую и римскую.

Иоахим Мюрат».

И он вручил записку священнику.

Священник направился к двери.

– Отец мой, – произнес Мюрат, – благословите меня.

– Я не осмеливался благословить вас вслух, но благословлял сердцем, – ответил священник.

И он положил обе руки на эту венценосную голову.

Мюрат склонился и тихо произнес несколько слов, похожих на молитву; затем он подал дону Масдеа знак оставить его одного. На этот раз священник повиновался.

Время между уходом священника и установленным часом казни истекло, и никто не мог сказать, чем занимался Мюрат в течение этого получаса. Несомненно, он вспоминал всю свою жизнь, которая началась в безвестной деревне и, метеором сверкнув в блеске королевского величия, вернулась, чтобы угаснуть, в другую никому неведомую деревню. Можно утверждать лишь, что часть этого времени он употребил на свой туалет, ибо, когда генерал Нунцианте вернулся, он нашел Мюрата готовым, будто к параду; его черные волосы были аккуратно расчесаны на лбу, обрамляя спокойное мужественное лицо; опираясь на спинку стула, он стоял в позе ожидания.

– Вы опоздали на пять минут, – сказал Мюрат. – Все ли готово?

Генерал Нунцианте не смог ему ответить, настолько он был взволнован, однако Мюрат прекрасно понял, что его ждут во дворе; к тому же в эту минуту послышался стук нескольких ружейных прикладов о плиты.

– Прощайте, генерал, прощайте, – сказал Мюрат. – Я поручаю вам свое письмо к моей дорогой Каролине.

Затем, увидев, что генерал прячет лицо в ладонях, он вышел из комнаты и шагнул во двор.

– Друзья мои, – сказал он ожидавшим его солдатам, – вам известно, что я сам подам команду «Огонь!». Двор не слишком широк, так что вы сможете выстрелить точно: цельтесь в грудь, поберегите лицо.

И он занял место в шести шагах от солдат, поднявшись на одну ступеньку и почти прислонившись к стене.

В тот момент, когда он собирался скомандовать «Огонь!», началась какая-то суматоха: уголовники, которые располагали лишь одним зарешеченным окном, выходившим во двор, оспаривали друг у друга место около него.

Офицер, возглавлявший взвод, приказал им умолкнуть, и они стихли.

И тогда Мюрат скомандовал «Заряжай!», скомандовал холодно, спокойно, без задержки и спешки, как сделал бы это на простом учении. При слове «Огонь!» прозвучали только три выстрела, и Мюрат остался на ногах. Среди оробевших солдат шестеро не стреляли, а трое выстрелили выше его головы.

Вот когда это львиное сердце, превращавшее Мюрата во время битвы в полубога, проявило себя во всей своей страшной силе. Ни один мускул не дрогнул на лице бывшего короля. Ни единое движение не выдало его страха. У любого человека может достать смелости умереть один раз, а у Мюрата ее хватило, чтобы умереть дважды!

– Спасибо, друзья, – произнес он, обращаясь к солдатам, – спасибо за чувство, которое вы проявили, пощадив меня. Но все равно ведь придется кончить тем, с чего вы должны были бы начать, так что начнем сначала, и на этот раз никакой пощады, прошу вас.

И он заново стал отдавать команду «Заряжай!» все тем же спокойным и звучным голосом, глядя между каждой командой на портрет королевы; наконец, прозвучало слово «Огонь!», за ним последовал залп, и Мюрат упал, пронзенный тремя пулями.

Он был убит наповал: одна из пуль попала в сердце.

Мюрата подняли и, поднимая, увидели в его руке часы, которые он продолжал сжимать и на которых был портрет королевы. Я видел эти часы во Флоренции, в руках г-жи Мюрат, выкупившей их за 2 400 франков.

Тело Мюрата отнесли на кровать и, составив протокол казни, заперли* дверь комнаты.

Ночью четверо солдат перенесли труп в церковь. Его бросили в общую могилу, закидав сверху мешками с известью; потом могилу зарыли и замуровали каменной плитой, которую с тех пор не поднимали.

Однако пошел странный слух. Уверяли, будто солдаты отнесли в церковь обезглавленный труп; если верить некоторым устным преданиям, то голова была доставлена в Неаполь и вручена Фердинанду, а затем помещена для сохранности в сосуд, наполненный винным спиртом, с той целью, что, если какому-либо авантюристу вздумается когда-нибудь воспользоваться неясными обстоятельствами этой одинокой кончины, чтобы попытаться присвоить себе имя Иоахима, в ответ можно было бы показать ему голову Мюрата.

Голова эта якобы хранилась в шкафу, который стоял в изголовье кровати Фердинанда и ключ от которого имелся только у него, так что лишь после смерти старого короля его сын Франческо, движимый любопытством, открыл этот шкаф и обнаружил отцовский секрет.

Так в возрасте сорока семи лет умер Мюрат: его погубил пример, который подал ему полуголом раньше Наполеон, вернувшийся с острова Эльба.

Что касается Барбара, который предал своего короля и поплатился за свое предательство тем, что три миллиона, хранившиеся на его корабле, были похищены, то теперь он просит милостыню в мальтийских кафе.

Получив из уст самих очевидцев все сведения, касающиеся этой печальной темы, мы начали осматривать упомянутые места. И первый наш визит был на побережье, где состоялась высадка Мюрата. На берегу моря нам показали хранимую как достопримечательность старую лодку, которую Мюрат толкал в море, когда его схватили: на ее каркасе так и остались пробоины от двух пуль.

Перед малым фортом мы попросили показать нам место, где был похоронен Кампана; ничто не привлекает там внимание путешественников: это место, как и остальной берег, покрыто песком.

С могилы Кампаны мы отправились к утесу, с вершины которого прыгнули король и два его спутника и оценить высоту которого нам хотелось. Она оказалась чуть больше тридцати пяти футов.

Оттуда мы снова увидели крепость; это маленькое сооружение, не имеющее большого военного значения, куда поднимаются по зажатой между двух стен лестнице; подъем этот перекрывают две двери. Добравшись до последней ступеньки, справа видишь тюремную камеру уголовников, слева – вход в комнату, которую занимал Мюрат, а позади, на уступе лестницы, – место, где он был расстрелян. Стена за ступенькой, на которую поднялся Мюрат, все еще хранит след от шести пуль. Три из этих шести пуль пронзили тело осужденного.

Мы вошли в комнату. Как все комнаты бедняков в Италии, она состоит из четырех голых стен, побеленных известью и покрытых множеством образов мадонн и святых; напротив двери стояла кровать, где бывший король томился предсмертными муками солдата. Мы увидели двух или трех ребятишек, валявшихся как попало на этой кровати. Какая-то старуха, одолеваемая страхом холеры, скрючившись в углу, читала молитву; в соседней комнате, где тогда заседал военный трибунал, солдаты во все горло распевали песни.

Мужчина лет тридцати пяти-тридцати шести, показывавший нам это печальное жилище, был сын прежнего привратника. Он видел Мюрата во время его пятидневного заточения и прекрасно помнил его, так как в ту пору ему самому было лет пятнадцать-шестнадцать.

Впрочем, никаких осязаемых свидетельств этой великой беды, за исключением следов пуль на стене, не осталось.