Текст книги "Капитан Арена"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Все дома, расположенные по краю уступа горы, все те, что образовывали улицы, ведущие к воротам под названием Порта дель Венто и Порта ди Сан Себастьяно, все эти здания, повторяю, одни, уже наполовину разрушенные, другие – без каких-либо заметных повреждений, были вырваны со своих исконных мест и сброшены либо на склон горы, либо на берега Соли и Марро, либо, наконец, за эту первую реку. Такое неслыханное событие дало повод для весьма странной тяжбы, по которой суд должен был вынести решение.

После столь необычных сдвигов местности владелец земельного участка, засаженного оливами и еще недавно располагавшегося под уступом горы, о котором шла речь, увидел, что его участок вместе с деревьями перенесен за Соли, на землю, прежде засаженную тутовыми деревьями и принадлежавшую до этого другому жителю Терра Новы, а теперь исчезнувшую. Первый заявил о своих правах на эту собственность, второй подкрепил отказ вернуть ее тем, что указанный участок занял место его собственной земли, вследствие чего он ее лишился. Этот спорный вопрос оказался столь же нов, сколь и труден для разрешения: в самом деле, никак нельзя было доказать, что исчезновение нижнего слоя почвы не стало непосредственным результатом падения и закрепления там верхнего слоя, так что вопрос этот, как нетрудно понять, мог быть решен лишь по взаимному соглашению. Были назначены третейские судьи, и владельца участка-захватчика обязали разделить оливы с хозяином захваченной земли.

На улице, о которой говорилось ранее, находилась гостиница, расположенная примерно в трехстах шагах от реки Соли; за минуту до чудовищного толчка хозяин гостиницы, по имени Джованни Аквилино, его жена, одна из их племянниц и четверо путешественников собрались в нижней зале этого заведения. В глубине этой залы стояла кровать, а у подножия кровати – жаровня, что-то вроде большой чаши с горящими углями – единственный вид камина во всей Южной Италии; наконец, там стояли стол, стулья и еще кое-какие предметы мебели для нужд семейства. Хозяин лежал на кровати и был погружен в глубокий сон; его жена сидела перед жаровней, прислонив ноги к ее основанию, и держала на руках маленькую племянницу, игравшую с ней. Что касается путешественников, расположившихся вокруг стола, слева от входной двери, то они играли в карты.

Таковы были положения различных персонажей этой сцены и сама ее картина, как вдруг быстрее, чем можно рассказать об этом, театр и актеры изменили местоположение. Сильный толчок оторвал дом от земли, служившей ему основанием, и дом вместе с хозяином, хозяйкой, племянницей и путешественниками внезапно был отброшен за реку, а на его месте появилась пропасть.

Едва эта огромная масса земли, камней, строительного материала и людей упала по другую сторону реки, как там сам собой образовался новый фундамент, а само здание превратилось в хаотичное нагромождение руин. Разрушение главной залы было отмечено поразительными особенностями: стена, у которой стояла кровать, рухнула на наружную сторону; та, что примыкала к двери, расположенной напротив все той же кровати, сначала осела и нагнулась внутрь залы, а затем упала наружу, как другая. То же самое произошло со стенами у того угла, где сидели четверо игроков, которые, однако, .уже «г играли. Крыша была сорвана, как по волшебству, и отброшена еще дальше, сам дом.

Заняв новое положение и полностью очистившись от всех обломков, которые скрывали итоговую картину, эта способная двигаться громада явила сцену любопытную и одновременно ужасающую. Кровать оказалась на том же месте, но рухнула; проснувшись, хозяин решил, он все еще спит. В это время его жена, даже «г подозревая о том, что происходит такое странное перемещение в пространстве, и подумав, что это всего лишь жаровня выскользнула у нее из-под ног, нагнулась, чтобы удержать ее, и это движение, по-видимому, было единственной причиной того, что она упала на пол; но, поднявшись и увидев в проеме двери новый ландшафт и новые предметы, она подумала, будто ей все это грезится, и чуть было не сошла сума. Что же касается племянницы, которую тетка, наклонившись, выпустила на минуту из рук, то она, растерявшись, бросилась к двери, и как раз в тот момент, когда она оказалась на пороге, дверь упала и раздавила ее. То же самое случилось с четырьмя путешественниками: они погибли, не успев даже подняться со своих мест.

Сто очевидцев этого неслыханного бедствия все еще существуют на свете на тот момент, когда я это пишу; протокол, откуда взят этот рассказ, через какое-то время был составлен на месте и подтвержден заявлениями хозяина и его жены, которые, несомненно, до сих пор живы.

Невероятные последствия такого рода землетрясения отразились не только на зданиях; воздействие, оказанное им на людей, нисколько не слабее и не менее удивительно; и самое странное то, что подобные взбросы, которые при любых других обстоятельствах являются непосредственной причиной гибели жилищ и людей, становятся порой источником спасения и для тех, и для других.

Один врач из этого города, господин аббат Тарверна, проживал в трехэтажном доме, расположенном на главной улице, возле монастыря святой Екатерины. Дом этот сначала дрогнул, потом закачался, затем стены, крыша, пол поднялись, опустились и, в конце концов, были отброшены в сторону от своих исконных мест. Не в силах больше удерживаться на ногах, врач хочет бежать, но почти в бессознательном состоянии падает на пол. Среди всеобщего разрушения он тщетно пытается найти в себе силы наблюдать за происходящим вокруг него: единственное, что ему удалось вспомнить впоследствии, так это то, что он упал головой вперед в открывшуюся под ним пропасть и остался в подвешенном положении, так как его ноги застряли между двумя балками. И вот в ту минуту, когда он, заваленный обломками своего рухнувшего дома, почти уже задохнулся от падавшей на него со всех сторон пыли, толчок, противоположный тому, жертвой которого он стал, раздвигает стиснувшие его две балки, поднимает их на огромную высоту и бросает вместе с ним в широкий провал, образованный скопившимися перед домом обломками. Несчастный врач отделался сильными ушибами и вполне понятным страхом.

Другой дом в том же городе был местом более трогательной и вместе с тем более трагичной сцены, которая, благодаря тому же обстоятельству, не имела пагубных последствий.

Дон Франческо Заппья и все его семейство оказались как бы в заточении в углу одной из комнат дома, после того как там внезапно обрушились потолки и балки; узкое пространство, сохранявшее пока им жизнь, было стиснуто со всех сторон так, что стало одинаково невозможным как вдыхать необходимый для жизни воздух, так и сломать возникшие волей случая стены, и потому смерть, причем медленная и ужасная, была в течение какого-то времени единственной надеждой этого семейства. И каждый уже ожидал ее с нетерпением, видя в ней единственное спасение от своих бед, как вдруг самое отрадное и самое неожиданное событие положило конец этому тягостному положению: сильный толчок разрушает стены их тюрьмы и, приподняв их вместе с ней, выбрасывает наружу; все члены семейства остались живы.

Это странное перемещение не пощадило и самые крепкие деревья, и следующий пример тому подтверждение. Житель селения Молокьелло по имени Антонио Авати, застигнутый землетрясением в окрестностях этого самого селения, укрылся на каштановом дереве необычайной толщины и высоты. Едва он успел устроиться на нем, как дерево сильно задрожало. И вдруг, вырванное из земли, покрывающей его огромные корни, дерево оказывается отброшено на расстояние двух или трех сотен шагов и утверждается на новом месте, в то время как крепко уцепившийся за его ветви бедный крестьянин путешествует вместе с ним по воздуху и вместе с ним завершает, наконец, свое путешествие.

Известен и другой весьма похожий случай, и, хотя он относится к другой эпохе, его, однако, следует заслуженно причислить к приведенным выше примерам последствий такого рода землетрясения. Случай этот изложен в одной старинной реляции, датируемой 1659 годом. Преподобный Томмазо да Россано из ордена доминиканцев преспокойно почивал в монастыре Сорьяно. Внезапно кровать вместе с монахом оказалась выброшенной через окно на середину реки Веско. По счастью, пол последовал тем же путем, что и кровать со спящим, и стал плотом, который спас ему жизнь. Летописец не сообщает, проснулся ли в пути монах.

Город Казальнуово был пощажен не более, яел/ 7ё/?/?я Нова: церкви, общественные здания, частные дома – все было уничтожено. Среди множества жертв можно назвать княгиню ди Джераче, чей труп со следами двух глубоких ран был извлечен из-под развалин.

Город Оппидо, который, если верить географу Клуверию, стоит на месте древнего Мамертия, так вот, город этот, повторяю, постигла участь всех красивых женщин: предмет зависти в молодые годы, он вызывал отвращение в дряхлом возрасте и ужас после смерти.

Я не берусь описывать здесь руины и разного рода потери, театром которых стало это печальное место, и 0 г/?я-ничусь лишь замечанием, я/яо состояние хаоса, в какое повергло здания и людей это страшное бедствие, было таково, что картина разрушений и горестей, постигших город, сама по себе способна была принести страшную горесть; и наконец, плачевное состояние этого несчастного города было таково, что среди весьма малого числа потерпевших, избежавших общей смерти, //г нашлось ни одного, кто сумел бы впоследствии отличить развалины собственного жилища от развалин чужого дома. Приведу наугад один пример.

Два брата, дон Марчелло и дон Доменико Грилло, богатые жители этого города, владели прекрасным имением, расположенным в конце улицы Канна Мария, /яо ес/яь зя пределами города. Это имение включало несколько строений, и в числе прочих – дом из семи комнат, с домовой часовней и кухней, все во втором этаже. Первый этаж занимали три больших погреба; под ними располагался просторный склад с находившимися там в то время восьмьюдесятью бочками оливкового масла; к этому дому примыкали еще четыре сельских домика, которые принадлежали другим жителям; чуть дальше – что-то вроде павильона, призванного служить во время землетрясений убежищем для хозяев и слуг; павильон этот состоял из шести изящно меблированных комнат. И наконец, еще дальше находился другой домик с одной-единственной спальней и гостиной огромной длины и соответствующей ширины.

Таково было состояние имения, о котором идет речь, до 5 февраля. В момент подземного толчка всякие следы всех этих домов, строительных материалов, полезной, роскошной и изящной мебели исчезли; все, вплоть до самой почвы, настолько изменило свой вид и местоположение, настолько стерлось и в ландшафте, и в памяти людей, что никто из бывших владельцев не смог узнать после катастрофы ни развалин своего дома, ни места, где он стоял.

История бедствий Ситицано и Кузолето предлагает следующие два факта.

Один путешественник был настигнут землетрясением, которое, изменив расположение утесов, гор, ложбин и равнин, неизбежно стерло всякий след дороги. Известно было, что утром пятого числа он выехал на лошади из Кузолето в Ситицано. Это все, что о нем смогли узнать: ни человека, ни лошади больше не видели.

Одна молодая крестьянка по имени Катерина Полистена вышла из Кузолето, направляясь к отцу, работавшему в поле. Застигнутая этим великим природным катаклизмом, девушка ищет убежища на склоне холма, который только что на ее глазах появился из недр содрогающейся земли и один из всех окружающих ее предметов не меняется и не подпрыгивает у нее на виду. Внезапно посреди гробовой тишины, которая время от времени следует за неясным гулом метущихся стихий, до нее доносится голос живого существа. Это жалобный голос заблудившейся, растерянной козы; он пробуждает душевные силы девушки: бедное животное само искало спасения от смерти среди вздыбленной земли, расколотых скал и истерзанных деревьев. Едва заметив Катерину, коза с блеянием бросается к ней; беда соединяет живые существа, стирает все видимые отличия биологических видов и, сближая между собой человека и животное, вооружает их против нее единением разума и инстинкта. Коза, став менее боязливой при виде юной поселянки, подходит к ней, а та, со своей стороны, при виде ее немного воспряла духом; животное с радостью принимает ласки, затем с блеянием нюхает флягу, которую девушка держит в руке: этот язык выразителен, и девушка понимает его. Она наливает в ладонь воды и дает ее козе, чтобы та утолила жажду, а затем делит с ней пополам свой пеклеванный хлеб; покончив с едой и набравшись сил, обе с куда большей уверенно-стъю пускаются в путь, причем коза идет впереди, словно надежный проводник; не имея определенной цели, обе долго блуждают среди разоренной природы, взбираясь на самые крутые утесы, прокладывая себе дорогу по самым труднопроходимым местам, и коза останавливается всякий раз, когда усталость вынуждает девушку отставать: тем самым она позволяет девушке догнать ее или направляет отставшую своим блеянием. Наконец, после нескольких часов ходьбы, обе они оказываются посреди руин, или, вернее, на развороченной голой земле переставшего существовать города.

Городок Шидо также был уничтожен и тоже стал театром ужасающих событий.

Под угрозой падения их покачнувшегося дома дон Антонио Руффо и его жена забывают о себе, думая лишь о своем ребенке, маленькой девочке. Они бросаются к колыбели девочки и, прижав ее к груди, пытаются бежать из дома, вот-вот готового обрушиться на них. Посреди множества обломков они добираются до двери, но, в ту минуту, когда они ступают на порог, дом падает и придавливает их. Несколько дней спустя, разгребая завалы и вытаскивая трупы, люди понимают, что ребенок еще жив. Им с трудом удается вырвать девочку из рук отца и матери, которые сплотились, чтобы защитить ее и, действительно, приняв удар на себя, спасли ей жизнь. Эта девушка жива, теперь она уже замужем и у нее есть дети.

В центре маленького кантона, носящего название Ла Контурелла, неподалеку от деревни Сан Прокопьо, стояла старая башня, обнесенная деревянной решеткой; все верхняя часть башни отвесно рухнула на землю. А вот что касается основания, то оно, сначала приподнятое, а затем опрокинутое, было отброшено более чем на шестьдесят шагов. Дверь отлетела на большое расстояние, но самое примечательное состояло в том, что петельные крюки, на которых она поворачивалась, и гвозди, скреплявшие ее перекладины и доски, были разбросаны повсюду вокруг, словно их вырвали мощными клещами. Пускай ученые объяснят, если могут, это явление.

Другой город, Семинара, стал еще более поразительным примером тщетности всех мер предосторожности человека против сил природы, которые, как ему кажется, он подчиняет, хотя на самом деле это они подчиняют его. Все дома этого города, одного из самых богатых в обеих Калабриях, были построены из дерева, а их внутренние стены сделаны из крепко связанного тростника и покрыты слоем мастики или штукатурки, что, никак не нанося вреда изяществу, обеспечивало как раз ту прочность, какой было достаточно для безопасности жителей. Такой вид сооружений, казалось бы, должен был более всего подходить для того, чтобы уберечь людей от опасностей землетрясения, поскольку, уступая колебаниям грунта, он противопоставлял им лишь строго необходимую силу сопротивления. Но то был напрасный расчет человека против неисчислимого могущества природы! Земля всколыхнулась, и Семинары не стало. Пожалуй, можно даже сказать, что природе понравилось вносить здесь разнообразие в свои страшные игры: гористая часть города превратилась в глубокую лощину, а самый низкий его квартал образовал высокую гору посреди городских стен.

У дверей одного из домов этого города лежал мельничный жернов; в центре жернова случаю было угодно дать вырасти огромному апельсиновому дереву. Хозяева дома имели обыкновение садиться здесь летом, и упомянутый жернов, поддерживаемый крепкой каменной опорой, был окружен подобной же скамьей. 5 февраля, в момент подземного толчка, ветви апельсинового дерева стали убежищем для одного человека, который в страхе спрятался там; так вот: опора, жернов, скамья и человек были приподняты и все вместе отнесены на треть льё от этого места.

Разрушение Банъяры представляет для философа и естествоиспытателя факты, быть может, менее удивительные, но отнюдь не менее интересные: во время сотрясений земли все источники и все родники города внезапно высохли, а дикие звери были охвачены таким ужасом, что один кабан, выскочив из леса, расположенного над городом, без всякого принуждения бросился с вершины крутого утеса прямо на середину улицы. И, наконец, было отмечено, что по необъяснимой, безусловно, причине природа находила особое удовольствие в том, чтобы поражать женщин, а среди женщин, в первую очередь, молодых; спаслись, пережив это бедствие, только старухи.

Таковы основные черты этого события, таково было положение жертв, таково гибельное разрушение, постигшее Калабрию; таково, наконец, по истечении тридцати пяти лет спокойствия состояние, в котором край пребывает еще и поныне ».^[28]

Хотя город Кастильоне и не был местом столь же необычайных событий, как те, о каких мы только что рассказали, однако и здесь происходили довольно плачевные и достаточно разнообразные случаи, так что в окружении этого несчастного населения день наш прошел весьма быстро. Насмотревшись, как вытаскивали из-под завалов два или три человеческих трупа и около дюжины убитых или раненых быков и лошадей, и лично приняв участие в раскопках, чтобы сменить уставших людей, мы около пяти часов покинули селение Кастильоне, где, как и в Козенце, был создан свой барачный городок; бараки богатых жителей столицы казались дворцами по сравнению с лачугами несчастных крестьян, многие из которых были полностью разорены.

Весь день лил дождь, но мы не обращали на него никакого внимания, настолько всецело поглощало нас зрелище, которое было у нас перед глазами; тем не менее, когда мы отправились в обратный путь, от моральных впечатлений нам пришлось перейти к физическим ощущениям: мельчайшие ручейки превратились в бурные потоки, а бурные потоки преобразились в реки. При первом же препятствии такого рода, вставшем у нас на пути, мы разыграли из себя сибаритов и приняли сделанное нам проводником предложение перенести нас на плечах с одного берега на другой, разумеется, за вознаграждение; в итоге я пересек реку первым и без происшествий добрался до берега. Я был занят изучением пейзажа, пытаясь понять, много ли подобных переходов нам предстоит еще одолеть, как вдруг услыхал крик и увидел Жа-дена, который, вместо того чтобы восседать, как это только что делал я, на плечах проводника, с большим трудом старался вытащить того из воды: возвращаясь к Жадену, бедняга оступился, а течение оказалось таким сильным, что его понесло Бог знает куда, но тут Жаден по пояс вошел в воду и остановил его. Я подбежал, чтобы помочь, и вдвоем нам удалось доставить проводника, находившегося почти в бессознательном состоянии, на другой берег.

С этой минуты речи о столь порочном способе передвижения, разумеется, уже не шло. Впрочем, в потоке воды мы промокли до пояса, а вода, весь день падавшая с неба нам на спину, промочила нас от пояса до кончиков волос, так что предпринимавшиеся нами меры предосторожности были направлены лишь на то, чтобы предотвратить несчастный случай наподобие того, что произошел с нашим проводником. Поэтому, встречая на своем пути новые реки, мы довольствовались тем, что пересекали их по-братски: каждый оказывал и получал поддержку с помощью привязанных к запястью носовых платков, соединивших нас в цепочку. Благодаря этому замечательному изобретению, до нашего экипажа мы добрались без серьезных происшествий, но промокли как собаки.

Понятно, что, прибыв в гостиницу, мы больше, чем когда-либо, ощутили потребность в своих постелях и потому отказались от повторного предложения хозяина отправиться спать в бараки, снова бросив вызов грядущему землетрясению, грозившему нам от полуночи до часа ночи.

Наше мужество было вознаграждено: мы не почувствовали никакого толчка и даже не услышали криков «Terremoto!». Проснулись же мы только на следующее утро, пробужденные звоном колоколов.

Кровати наши, совершив свое обычное перемещение, оказались посреди комнаты.

Как я уже говорил, ранее было объявлено, что если через два дня после того, как капуцин произнес свою яркую и пламенную речь, землетрясения не прекратятся, то в Козенце должно будет состояться покаянное шествие. Землетрясения, правда, шли на убыль, но все же они еще не прекращались; и капуцины, вызвавшиеся стать козлами отпущения для грешного города, готовились сдержать слово.

Поэтому с семи часов утра в Козенце трезвонили колокола и улицы города заполняли не только его жители, но и несчастные крестьяне соседних провинций, пострадавших еще больше, чем столица; каждый спешил принять участие в этом своего рода торжестве и из всех деревень, куда успело долететь обещание, данное капуцинами, оно привлекало верующих.

Поскольку гостиничный лакей, занятый этими важными приготовлениями, не приходил за нашими распоряжениями, мы позвонили, а когда он поднялся, спросили у него, не забыл ли он, что у нас вошло в неизменную привычку завтракать ровно в девять часов. Он ответил нам, что в столице Калабрии объявлен всеобщий пост и потому ему показалось, будто распоряжения, данные на все прочие дни, не подходят для этого дня. Довод показался нам не слишком логичным, и лакей был уведомлен, что, не относясь к здешнему приходу и к тому же имея немало собственных грехов, мы никоим образом не намерены брать на себя часть грехов жителей Козенцы и, следовательно, предлагаем ему не делать никакой разницы между этим днем и всеми прочими днями и подать нам завтрак, не слишком обильный, но вполне достойный.

Нешуточное было дело – добиться этого завтрака: повар отправился молиться, и пришлось ждать, когда он вернется; по возвращении же он заявил, что после временного отрешения от земных забот из-за глубокого раскаяния, которое он только что пережил, ему крайне трудно будет опуститься до своей плиты. Несколько кар-лино успокоили его совесть, и в десять часов вместо девяти стол, наконец, был накрыт.

Мы стали наспех есть, ибо не хотели ничего упускать из любопытного и весьма характерного действа, которое нас ожидало. Усиление колокольного звона возвестило, что оно вот-вот начнется. Быстро проглотив по паре кусков и захватив с собой еще по одному в руке, мы устремились к церкви капуцинов.

Все улицы были заполнены мужчинами и женщинами в праздничных одеждах, оставившими, однако, проход для шествия монахов; не желая оставаться в последнем ряду, мы поднялись на каменную тумбу и стали ждать.

В одиннадцать часов церковь открылась: она была освещена так, как это бывает в дни великих торжеств. Первым появился настоятель монастыря: он был обнажен до пояса, как и все братья; они шли один за другим, и каждый держал в правой руке веревку с узлами; все пели «Miserere»^[29].

При виде их толпа зашумела: слышались горестные восклицания, возгласы покаяния, негромкие слова признательности; кроме того, присутствовавшие там отцы, матери, братья и сестры этих тридцати или сорока монахов узнавали среди них своих родственников и приветствовали их, если можно так выразиться, семейными зовами.

Но все стало куда тягостнее, когда, едва спустившись с церковной паперти, каждый монах поднял на глазах присутствующих веревку с узлами, которую он держал в правой руке, и, не прерывая песнопений, начал бить по плечам того, кто шел впереди него, причем отнюдь не изображая бичевание, а наотмашь, насколько хватало сил. Тотчас же крики, вопли и стенания усилились; присутствующие пали на колени и принялись ударять лбом о землю и бить себя кулаком в грудь; мужчины выли, женщины рыдали и, не довольствуясь наказанием самих себя, изо всех сил стегали несчастных детей, сбежавшихся на праздник и вносивших таким образом свою лепту в раскаяние за грехи, которые совершили их родители. То было всеобщее бичевание, распространявшееся постепенно, передаваясь подобно электрическому разряду, и нам стоило огромного труда помешать соседям заставить нас играть в этом действии одновременно пассивную и активную роль. Процессия прошла перед нами; шагая в ногу, ее участники по-прежнему распевали и непрерывно стегали друг друга; среди них мы узнали проповедника, которого видели в минувшее воскресенье: устремив глаза к небу, он исполнял свою службу, нанося и получая удары, однако, наверное по его указанию, тот, кто следовал за ним и потому стегал его, снабдил свою веревку, помимо общепринятых узлов, огромными гвоздями, которые при каждом ударе, полученном несчастным монахом, оставляли на его плечах кровавый след; но все это, похоже, ничуть не удручало его, а лишь погружало в более глубокий восторг: несмотря на боль, которую он, должно быть, ощущал, ни один мускул на его лице не дрогнул, а голос его перекрывал все другие голоса.

Трижды, сворачивая после прохода шествия в прилегающие улицы, мы снова оказывались на его пути и, следовательно, трижды присутствовали на этом спектакле; и с каждым разом вера и рвение самобичующихся, казалось, возрастали; у большинства из них спина и плечи находились в плачевном состоянии. Что же касается проповедника, то вся верхняя часть его туловища представляла собой сплошную рану. И потому все кричали, что это святой человек и что нет на свете справедливости, если его сразу не канонизируют.

Шествие или, вернее, мученичество этих несчастных людей продолжалось три часа. Выйдя из церкви в одиннадцать часов, они вернулись туда ровно в два часа. Что же касается нас, то мы были просто поражены, став свидетелями столь пылкой веры в такую эпоху, как наша. Правда, все это происходило в столице Калабрии; однако Калабрия восемь лет находилась под властью Франции, и я полагал, что восьми лет нашего господства, особенно с 1807 по 1815 годы, было более чем достаточно, чтобы истребить верование вплоть до самых глубоких его корней.

Церковь оставалась открытой, каждый мог там молиться весь день, и за весь день она не опустела. Признаюсь, что мне, со своей стороны, хотелось бы поближе взглянуть на этого монаха, задать ему вопросы о его прошлой жизни и разведать о его надеждах на будущее. Я спросил у монастырского привратника, возможно ли поговорить с тем монахом, но мне ответили, что, вернувшись, он почувствовал недомогание, а придя в себя, заперся в своей келье и предупредил, что не спустится в трапезную, ибо желает провести остаток дня в молитвах.

Возвратившись около четырех часов в гостиницу, мы нашли там капитана и спросили его, принимал ли он участие в общих молебнах; но капитан был чересчур горячим патриотом Сицилии, чтобы молиться за жителей Калабрии. К тому же, по его уверениям, количество грехов, совершавшихся от Пестума до Реджо, было так велико, что если бы все религиозные общины на свете бичевали себя в течение целого года, то и тогда им не удалось бы избавить всех континентальных подданных его величества короля Неаполитанского даже от сотой доли времени, которое тем суждено будет оставаться в чистилище.

Поскольку, оставаясь долее среди подобных грешников, мы, в конечном счете, неизбежно могли бы погубить и себя, то наш отъезд решено было назначить на следующее утро; поэтому капитан отбыл сразу же, чтобы ко времени нашего прибытия в Сан Лучидо карантинный патент был готов и ничто не задерживало бы нашего отплытия.

Вечер мы употребили на визит к барону Молло и прогулку к баракам. Такова, впрочем, в Италии сила закона, именуемого гостеприимством, что, несмотря на беды города, в котором барон Молло жил, беды, значительная часть которых выпала и на его долю, он не забывал о нас ни на мгновение и вел себя по отношению к нам точно так же, как если бы все происходило в спокойные и счастливые времена.

Я хотел лично удостовериться в том воздействии, какое должно было оказать на грядущее ночное землетрясение дневное покаянное шествие. Жаден тоже горел желанием проделать такой опыт. Мне надо было привести в порядок свои записи, а ему – закончить рисунки, ибо в течение двух последних недель нам так не везло во время наших привалов, что ни у него, ни у меня не хватало духа работать. В полночь мы простились с бароном Молло, вернулись в гостиницу и, чтобы привести в исполнение свои намерения, сели напротив друг друга за стол, где обычно ужинали – я со своим дневником, он со своими эскизами, – и положили между собой часы, чтобы толчок не застал нас врасплох.

Однако эта предосторожность была напрасной: пробило полночь, час, два часа, а мы так и не почувствовали ни малейших толчков и не услыхали никаких криков. Так как два часа ночи были крайним сроком, мы предположили, что прождем напрасно и что ночью ничего не произойдет, а потому легли и вскоре преспокойно заснули.

На следующий день мы проснулись на том же месте, где легли спать, чего с нами еще не случалось. Через минуту наш хозяин, которого мы просили прийти в восемь часов, чтобы расплатиться с ним, вошел с торжествующим видом и заявил, что, благодаря вчерашним бичеваниям и молитвам, землетрясения окончательно прекратились.

Это достоверный факт, и пусть тот, кто может, объяснит его.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В девять часов мы с глубокой признательностью простились с гостиницей «Отдохновение Алариха»; не знаю, может, сравнивая эту гостиницу с другими, мы стали страстными ее поклонниками, но только, похоже, несмотря на землетрясения, в которых, впрочем, как можно видеть, нам лично не случилось принимать никакого участия, именно в этом месте мы обрели полнейшее отдохновение. Возможно также, что, покидая Калабрию, мы, вопреки всему, что претерпели там, привязались и к этим людям, которых так интересно изучать в их грубоватой простоте, и к этой земле, такой живописной, несмотря на вечно происходящие там катаклизмы. Как бы там ни было, мы с явным сожалением отбывали из этого славного города, столь гостеприимного при всех своих несчастьях, и дважды, уже потеряв его из вида, возвращались, чтобы сказать ему последние слова прощания.

Примерно в одном льё от Козенцы мы свернули с большой дороги, чтобы ступить на тропинку, пересекавшую гору. Пейзаж отличался ужасающей суровостью, но в то же время был отмечен величием и выразительностью. Красноватый оттенок утесов, их заостренная форма, придававшая им вид гранитных колоколен, прелестные каштановые рощи, время от времени попадавшиеся на нашем пути, ясное, смеющееся солнце, пришедшее на смену бурям и наводнениям предыдущих дней, – все способствовало тому, чтобы дорога, при всех ее трудностях, показалась нам едва ли не самой легкой из тех, какие нам встречались.