Текст книги "Красный сфинкс"

Автор книги: Александр Дюма

Часть четвертая

I. ЛАВИНА

В то самое время как совет, на сей раз созванный Ришелье, собрался в Лувре, то есть около одиннадцати часов утра, на окраине небольшого селения Экзиль, расположенного на границе Франции (его отделяет от владений герцога Пьемонтского лишь Шомон, последний населенный пункт на французской территории), показался небольшой караван, покинувший Ульс на рассвете.

Этот караван состоял из четырех человек, сидевших на мулах, – двух молодых мужчин и двух женщин.

Мужчины были одеты в костюмы басков; их лица были открыты, и нетрудно было заметить, что старшему из них было года двадцать три, а младшему едва исполнилось восемнадцать.

Определить возраст женщин было сложнее, ибо на них были накидки с широкими капюшонами, полностью скрывавшими их лица: данную меру предосторожности можно было объяснить как стремлением защититься от холода, так и желанием остаться неузнанными.

В ту пору Альпы еще не пересекали великолепные дороги, пролегающие через Симплон, Мон-Сени и Сен-Готард, как в наши дни, и в Италию вели узкие тропы – по такой тропе двое путников редко могли шагать бок о бок, а мулы бежали по ней рысью, отдавая предпочтение этому привычному для них аллюру.

Вскоре старший из всадников спешился и пошел, держа в поводу мула, на котором сидела более юная из двух спутниц; видя, что на дороге никого нет, кроме какого-то странствующего торговца, шагавшего впереди примерно в пятистах шагах от них вслед за навьюченным тюками мулом (мужчина то и дело подгонял его кнутом), всадница откинула свой капюшон, открыв удивительно свежее лицо, обрамленное мягкими белокурыми волосами, – девушке можно было дать не больше семнадцати-восемнадцати лет.

Другая женщина по-прежнему прятала лицо под капюшоном. Склонив голову то ли под бременем тягостных мыслей, то ли от усталости, она, казалось, не обращала никакого внимания на дорогу, по которой она ехала или, точнее, по которой ее вез мул. Дорога вилась по самому краю скалы; по одну ее сторону зияла пропасть, а с другой стороны над ней нависала гора, покрытая снегом. В отличие от всадницы, мул проявлял к дороге больше внимания: время от времени он опускал голову, чуя близкую пустоту и, казалось, понимал, какую опасность несет один неверный шаг, поэтому он двигался осторожно и делал шаг вперед, лишь когда чувствовал под копытами твердую опору.

Опасность была настолько реальной, что четвертый всадник, молодой светловолосый человек со стройным станом и глазами, полными жизни и юношеского задора, сидел на муле боком, подобно женщине, спиной к пропасти, чтобы не видеть опасности, а возможно, и не поддаться искушению бездной, которое именуют головокружением и которому так трудно противостоять; он пел, аккомпанируя себе на мандолине, висевшей у него на шее на небесно-голубой ленте (между тем четвертый мул, покинутый своим хозяином, следовал за мулом певца). Вот что он пел:

 
Влюбленных злополучный род
Венеру бедную клянет.
В отчаянии и там и тут
Сто тысяч прозвищ ей дают.
Один бедой ее зовет,
Другой – печалью и тоской,
То бешеной она слывет,
То злой бесчувственной каргой.
Мне ж на богиню грех роптать,
Она нежна ко мне, как мать,
И потому, презрев молву,
Венеру сладкой я зову.
 

Что касается старшего из двух спутников, он не играл на виоле и не пел, ибо был слишком поглощен иным занятием.

Все его внимание было сосредоточено на девушке, чьим проводником он стал по собственной воле, чтобы оградить всадницу и ее мула от опасностей, подстерегавших их на этой узкой и трудной дороге. Она же обратила на своего спутника тот нежный и милый взор, каким женщина смотрит на любимого мужчину, который не только разделяет ее чувства, но и готов пожертвовать жизнью ради ее безопасности или какой-нибудь прихоти, причем второе изъявление преданности женщины подчас ценят больше, чем первое.

Через некоторое время маленький караван остановился на одном из поворотов дороги.

Это было вызвано тем, что предстояло обсудить один серьезный вопрос.

Как уже было сказано, всадники приближались к Шомону, последнему французскому селению, миновав Экзиль с его крепостью двумя часами раньше; таким образом, они находились не далее чем в полульё от пограничного столба, разделяющего дофине и Пьемонт.

За этим столбом путешественники должны были оказаться на вражеской территории, ибо Карл Эммануил не только знал о военных приготовлениях кардинала, но и получил официальное предупреждение французского правительства, уведомлявшее, что в случае если он не пропустит войска, которым предстояло снять осаду Казаля, и не присоединится к ним, ему объявят войну.

Вот почему всех четырех всадников волновало, удастся ли им открыто миновать так называемый Сузский проход, не рискуя привлечь к себе внимание Карла Эммануила и подвергнуться аресту, или же следует найти проводника и отправиться с ним каким-нибудь окольным путем прямо в Ломбардию, оставив Сузу и даже Турин в стороне.

Девушка полностью полагалась на осмотрительность и смелость своего спутника с трогательным доверием, присущим всякой влюбленной женщине по отношению к любимому мужчине; она лишь смотрела на него своими прекрасными карими глазами и говорила с кроткой улыбкой:

– Вы лучше меня знаете, что надо делать; поступайте, как вам будет угодно.

Молодой человек, обеспокоенный такой ответственностью, повернулся к женщине, чье лицо было скрыто под капюшоном, и спросил:

– Сударыня, а каково ваше мнение?

Та, к которой были обращены эти слова, сняла капюшон, являя взору лицо женщины лет сорока пяти – пятидесяти; это худое, поблекшее лицо носило на себе печать долгих страданий и напоминало застывшую маску покойника; лишь в глазах, казавшихся неестественно большими из-за того, что они словно пытались разглядеть нечто во мраке неведомого, еще теплилась жизнь.

– Что вы спросили? – сказала женщина.

Она ничего не слышала и едва ли заметила, что ее спутники сделали остановку.

Молодой человек повысил голос, ибо шум, доносившийся из пропасти, заглушал слова, произнесенные не только тихо, но и обычным тоном. Он повторил свой вопрос.

– По моему мнению, если уж вам так хочется его знать, – сказала женщина, – следует остановиться в ближайшем пограничном городе и навести необходимые справки. Если нам потребуется проводник, мы его там найдем. Несколько лишних часов ничего не решат, но важно, чтобы нас не узнали.

– Дорогая графиня, – произнес молодой человек, – вашими устами говорит сама мудрость, и мы последуем этому совету.

– Итак? – осведомилась девушка.

– Итак, все решено; но куда вы смотрите?

– Поглядите на это плато! Какое чудесное зрелище, не правда ли?

Глаза юноши обратились в указанную сторону.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Цветы в эту пору!

В самом деле, на плоскогорье, прямо под линией, где кончался снег, пламенели ярко-красные цветы.

– Дорогая Изабелла, – произнес молодой человек, – здесь нет времен года, и почти всегда царит зима. Однако порой, чтобы порадовать наш глаз и чтобы мы говорили о том, что природа, с ее неистощимым изобилием, остается вечно молодой, некая прекрасная фея роняет мимоходом семена этого цветка, который растет даже среди снегов, потому его и именуют альпийской розой.

– О! Какой прелестный цветок! – воскликнула Изабелла.

– Вы хотите его? – спросил молодой человек.

Прежде чем девушка успела ответить, он устремился вперед и принялся карабкаться на скалу, отделявшую его от плоскогорья, где росли цветы.

– Граф, граф, – закричала ему вслед девушка, – ради Бога, не делайте глупостей, иначе я не отважусь больше смотреть по сторонам или, по крайней мере, не посмею задержать на чем-нибудь свой взгляд!

Но тот, кого она называла графом – в этом человеке нельзя не узнать графа де Море, – уже добрался до плоскогорья, сорвал цветок и, как истинный горец, стал ловко скользить вниз, не прибегал к помощи веревки, которой, будучи предусмотрительным, как и его спутник, на всякий случай, в ожидании трудных подъемов и спусков, он обмотал себя как поясом.

Он преподнес девушке альпийскую розу, и она, зардевшись от удовольствия, поднесла цветок к своим губам, а затем расстегнула платье и спрятала его на груди.

В тот же миг с вершины горы послышался шум, напоминавший грохот грома. Снежное облако заволокло небо, и все увидели, как сверху, по крутому склону, с быстротой молнии к ним движется белая масса, наращивавшая скорость и силу по мере своего приближения.

– Берегись лавины! – вскричал младший из всадников и соскочил с мула, в то время как его спутник схватил Изабеллу на руки и бросился вместе с ней к скале, надеясь найти там укрытие.

Старшая из путешественниц отбросила капюшон и спокойно смотрела на происходящее. Однако внезапно она испустила крик.

Лавина не была сплошной – она охватывала пространство шагов примерно в пятьсот и обрушилась вниз в двухстах шагах впереди маленького отряда; всадники почувствовали, как задрожала земля под ее тяжестью, и на них повеяло всесильным дыханием смерти.

Крик бледной женщины был вызван не страхом за собственную жизнь: она одна увидела то, чего не заметили ни младший из всадников, а именно паж Галюар, поглощенный своими мыслями, ни граф де Море, поглощенный заботой об охране Изабеллы, – она увидела, как грозный смерч окутал мужчину и мула, находившихся в трехстах шагах от каравана, и увлек их в бездну.

Услышав этот крик, граф де Море и Галюар обернулись с тревогой: инстинктивно почувствовав себя в безопасности, они, как водится, запоздало вспомнили о своей спутнице, которая, возможно, оказалась под угрозой. Но мужчины не увидели никого, кроме бледной женщины, которая стояла с вытянутой рукой и кричала, указывая на что-то пальцем:

– Там! Там! Там!

Тогда они обратили взоры на дорогу – столь узкую, что это само по себе оберегало ее от завала.

Ярмарочный торговец с мулом, двигавшиеся впереди, исчезли, и на дороге больше никого не было.

Граф де Море понял, что произошло.

– Ступайте осторожно и прижимайтесь к скале, – сказал он Изабелле, – а вы, любезная госпожа де Коэтмаи, следуйте за Изабеллой. Давайте поспешим, Галюар, может быть, нам удастся спасти этого беднягу.

Граф де Море в сопровождении Галюара с ловкостью истинного горца устремился туда, куда указывал палец бледной женщины (как мы уже говорили, это была г-жа де Коэтман, которую кардинал де Ришелье, сколь бы он ни был уверен в благородстве графа де Море и целомудрии Изабеллы, счел уместным дать молодым людям в спутницы ради соблюдения светских приличий).

II. ГИЙОМ КУТЕ

Молодые люди добрались до указанного им места и, опираясь друг на друга, со страхом склонились над бездной.

Сначала они ничего не увидели, так как их взгляды устремились слишком далеко; но тут они услышали прямо под собой мольбу, слова которой прозвучали отчетливо, хотя произносивший их человек был в крайнем ужасе:

– Если вы христиане, то спасите меня, ради Бога!

Молодые люди посмотрели туда, откуда доносился голос, и заметили внизу, в десяти футах от себя человека, висевшего над пропастью глубиной в тысячу-тысячу двести футов; он цеплялся за небольшую ель, которая сгибалась под его тяжестью и корни которой были наполовину вырваны из земли.

Ноги торговца опирались на выступ скалы, который помогал ему сохранять равновесие, но несомненно стал бы бесполезным, если бы дерево сломалось, – а этот миг неотвратимо приближался, и было ясно, что несчастному суждено низвергнуться в пропасть вместе с елью.

Граф де Море тут же оценил опасность.

– Срежь палку дюймов в восемнадцать, – крикнул он Галюару, – да покрепче, чтобы она выдержала вес человека.

Тот, чувствовавший себя таким же истинным горцем, как и его спутник, сразу же понял замысел графа.

Он достал из ножен кинжал с широким острым лезвием, бросился к сломанному терпентинному дереву и быстро исполнил просьбу графа: срезал палку наподобие перекладины лестницы.

Между тем граф размотал веревку, обвязанную вокруг его пояса; ее длина вдвое превосходила расстояние до того, кого они собирались спасти.

В мгновение ока молодые люди тщательно прикрепили палку к концу веревки, обратились к человеку, находившемуся между жизнью и смертью, с ободряющими словами и опустили ему веревку с перекладиной.

Несчастный крепко ухватился за палку; в тот же миг вырванная с корнем ель полетела в пропасть.

Однако у спасателей оставалась еще одна тревога: поверхность скалы, с которой соприкасалась веревка, была слишком острой и могла перерезать ее во время подъема.

К счастью, женщины вместе с мулами присоединились к своим спутникам. Одного из животных подвели к краю пропасти, пропустив веревку поверх его седла, и поставили на некотором расстоянии от обрыва, чтобы у спасенного оставалась возможность стать на землю.

В то время как Изабелла молилась, обратив взгляд на скалу, а г-жа де Коэтман удерживала мула с силой, почти не уступавшей мужской, граф де Море и Галюар ухватились за веревку и принялись дружно тянуть ее к себе.

Веревка скользила, как на шкиве, и через несколько мгновений над краем пропасти показалось бледное лицо несчастного, которому удалось столь чудесным образом избежать гибели.

Его появление было встречено радостными возгласами; лишь тогда Изабелла обернулась и, присоединившись к своим спутникам, тоже прокричала:

– Мужайтесь! Мужайтесь! Вы спасены.

В самом деле, мужчина уже поставил ногу на скалу и, выпустив веревку из рук, ухватился было за седло мула.

Однако животное заставили сделать шаг назад, и тут несчастный, чьи силы были на исходе, потерял свою новую опору, замахал руками, что-то невнятно закричал и, лишившись чувств, упал в объятия графа де Море.

Молодой человек поднес к его губам флягу, полную одним из тех живительных напитков, что лет на сто старше водки и что издавна производят в Альпах, и влил несколько капель в рот пострадавшего.

Очевидно, силы, не покидавшие его, пока он был в опасности, иссякли в тот миг, когда он понял, что спасен.

Граф де Море усадил незнакомца, прислонив его спиной к скале; пока Изабелла подносила торговцу флакон с нюхательной солью, он отвязал палку и отшвырнул ее с пренебрежением, которое человек испытывает ко всякому орудию, сослужившему ему положенную службу; затем он снова обмотал веревку вокруг своего пояса.

Между тем Галюар с беспечностью, свойственной людям его возраста, вложил охотничий нож в чехол.

Вскоре несчастный сделал несколько судорожных движений и открыл глаза.

Судя по выражению его лица, вначале он не помнил о том, что произошло, но мало-помалу память стала к нему возвращаться; осознав, чем он обязан окружавшим его людям, спасенный заговорил, и его первые слова были исполнены благодарности.

Затем граф де Море (торговец принял его за простого горца) рассказал ему о том, что произошло.

– Мое имя Гийом Куте, – произнес незнакомец в ответ. – Моя жена перед вами в долгу за то, что не стала вдовой, и трое моих детей обязаны вам тем, что не остались сиротами. Если вам потребуется моя жизнь, в любом случае располагайте мной.

Опираясь на графа, Гийом Куте подошел к краю пропасти и, охваченный ужасом от случившегося – более сильным, чем страх, предшествующий несчастному случаю или сопровождающий его, с содроганием посмотрел на сломанную ель. Потом он окинул взглядом беспорядочное нагромождение снега, ледяных глыб, деревьев, вырванных с корнем, и камней, валявшихся на дне лощины. Этот хаос, став неожиданной преградой для течения Доры, заставлял пениться ее воды.

Торговец тяжело вздохнул, сожалея о муле и поклаже – очевидно, это было все, чем он владел и чего безвозвратно лишился.

Но тут же он вспомнил о том, что уцелел сам, и пробормотал:

– О Боже, жизнь, исходящая от тебя – это величайший дар, и раз уж ты спас меня, я благодарю тебя, о Боже, а также тех, кто сохранил мне жизнь.

Гийом Куте собрался было продолжить свой путь, но почувствовал, что не в силах двинуться с места то ли по причине душевной слабости, то ли от потрясения, вызванного падением.

– Вы уже и так слишком много для меня сделали, – обратился он к графу де Море и Изабелле, – и, поскольку мне нечем отплатить вам за то, что вы спасли мою жизнь, я хотя бы не буду вас больше задерживать. Но окажите любезность, сообщите хозяину гостиницы «Золотой можжевельник», что с его родственником Гийомом Куте приключилась беда, и он лежит на дороге и просит оказать ему помощь.

Граф де Море что-то тихо сказал Изабелле, и она кивнула в знак согласия.

Затем он произнес, обращаясь к пострадавшему:

– Любезный друг, мы не покинем вас, раз уж Богу было угодно, чтобы нам посчастливилось спасти вам жизнь. Мы находимся не далее чем в получасе езды от города. Вы сядете на моего мула, а я поведу мула госпожи за узду как и раньше, до того как произошло несчастье.

Гийом Куте хотел что-то возразить, но граф де Море не дал ему раскрыть рот и промолвил:

– Вы нужны мне, сударь, и, возможно, вам удастся в течение суток расплатиться со мной за оказанную услугу с помощью более значительной услуги.

– Это правда? – спросил Гийом Куте.

– Слово дворянина! – воскликнул граф де Море, не подумав, что выдал себя этими словами.

– Простите, ответил ярмарочный торговец с поклоном, – я вижу, что обязан повиноваться вам по двум причинам: во-первых, потому что вы спасли мне жизнь, и, во-вторых, потому что в силу своего положения вы вправе отдавать приказы бедному крестьянину, такому как я.

После этого Гийом Куте забрался на мула графа с помощью Галюара и де Море, занявшего прежнее место впереди мула Изабеллы; девушка была рада, что человек, которого она любила, не упустил случая проявить свою ловкость, храбрость и доброту.

Четверть часа спустя маленький караван добрался до селения Шомон и остановился у ворот «Золотого можжевельника».

Как только Гийом Куте сообщил хозяину о помощи, оказанной ему графом де Море, умолчав о дворянском достоинстве своего спасителя, метр Жермен тотчас же предоставил тому свою гостиницу в полное его распоряжение.

Графу де Море не нужна была вся гостиница; ему требовались лишь большая комната с двумя кроватями для Изабеллы и г-жи де Коэтман и еще одна комната для него самого и Галюара.

Просьба гостя была исполнена, и он с удовольствием убедился, что никому не причиняет беспокойства. Гийом Куте был уложен на кровать в комнате своего кузена. Затем послали за врачом; он обследовал спасенного с ног до головы и заявил, что ни одна из двухсот восьмидесяти двух костей, которыми природа сочла необходимым снабдить человека, не пострадала; пациенту надлежало лишь принять ванну из душистых трав с несколькими пригоршнями соли, а затем следовало растереть его камфарным маслом.

Лекарь надеялся, что благодаря этому средству и нескольким стаканам горячего вина, щедро сдобренного пряностями, несчастный восстановит силы на следующий день или, самое позднее, через день и будет в состоянии продолжать свой путь.

Устроив своих спутниц как можно удобнее, граф де Море решил лично проследить за тем, чтобы предписания врача были точно исполнены; после растираний, когда пострадавший заявил, что чувствует себя лучше, молодой человек сел у изголовья его кровати.

Гийом Куте вновь принялся заверять своего спасителя в преданности.

Граф де Море выслушал его, а затем произнес:

– Дружище, вы уверяете, что меня послал вам Бог; допустим, что вы правы! Однако, возможно, Бог преследовал при этом две цели: он спас вас с моей помощью, чтобы вы в свою очередь оказали мне услугу.

– Будь это так, – сказал больной, – я считал бы себя самым счастливым человеком на свете.

– Его высокопреосвященство кардинал де Ришелье поручил мне – вы видите, что у меня нет от вас секретов, и я всецело полагаюсь на вашу признательность, – итак, кардинал де Ришелье поручил мне сопровождать юную даму, которую вы видели и к которой он относится с живейшим участием, в Мантую, к ее отцу.

– Пусть Бог пребудет с вами и да хранит он вас на этом пути!

– Да, но в Экзиле мы узнали, что Сузский проход перекрыт заграждениями и оборонительными сооружениями, которые тщательно охраняются. Если нас узнают, то непременно арестуют, ибо герцог Савойский захочет взять нас в заложники.

– Вам следует обойти Сузу стороной.

– Разве это возможно?

– Да, если вы мне доверитесь.

– Вы из здешних краев?

– Я из Гравьера.

– Хорошо ли вы знаете дороги?

– Я привык ходить горными тропами, чтобы не платить пошлин.

– Вы готовы быть нашим проводником?

– Это трудная дорога.

– Мы не боимся ни опасностей, ни усталости.

– Хорошо, я отвечаю за все.

Граф де Море кивнул в знак того, что ему достаточно этого обещания.

– Однако это не все.

– Что вам угодно еще? – спросил Гийом Куте.

– Мне нужны сведения о работах, которые ведутся на подступах к Сузскому проходу.

– Нет ничего проще – мой брат служит там землекопом.

– А где живет ваш брат?

– В Гравьере, как и я.

– Могу ли я съездить к вашему брату с запиской от вас?

– Почему бы ему не встретиться с вами здесь?

– Это возможно?

– Нет ничего проще: до Гравьера отсюда от силы полтора часа езды; мой кузен может отправиться туда верхом и привезти брата на той же лошади.

– Сколько лет вашему брату?

– Он на два-три года старше вашей светлости.

– Какого он роста?

– Такого же, как ваша светлость.

– Много ли жителей Гравьера заняты там на работах?

– Только мой брат.

– Вы полагаете, что он согласится оказать мне услугу?

– Когда брат узнает, что вы для меня сделали, он бросится ради вас в огонь.

– Хорошо, пошлите за ним; незачем говорить, что его ждет хорошее вознаграждение.

– Не стоит делать этого, ваша светлость: мой брат уже и так получил подарок.

– В таком случае, пусть наш хозяин привезет его. Будьте любезны, позовите его и оставьте нас наедине, чтобы он не сомневался, что это я просил его прийти.

– Я его пришлю.

Граф де Море вышел, и четверть часа спустя метр Жермен сел на лошадь и пустился в путь по дороге, ведущей в Гравьер.

Часом позже он вернулся в гостиницу «Золотой можжевельник» и привез с собой Мари Куте, брата Гийома Куте.