Текст книги "Красный сфинкс"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

II. ПОКА КОРОЛЬ ШПИГУЕТ

Вот такие реплики – надо сказать, что его окружение на них не скупилось, – вызывали у короля неистовую злобу против своего министра и заставляли принимать внезапные решения, беспрестанно державшие кардинала в двух шагах от гибели.

Если враги его высокопреосвященства заставали Людовика XIII в одну из таких минут, он принимал вместе с ними самые отчаянные решения без уверенности, что он им последует, и давал самые прекрасные обещания без уверенности, что он их выполнит.

Чувствуя, что желчь, вызванная словами герцога Ангулемского, подступает ему к горлу король, продолжая протыкать кусок телятины, огляделся, решая, на кого бы под благовидным предлогом излить свой гнев. Он увидел двух музыкантов, сидевших на возвышении вроде эстрады один царапал лютню, другой пиликал на виоле с тем же ожесточением, с каким король прокалывал свою телятину. Он заметил одну странность, на которую вначале не обратил внимания: каждый из них был одет лишь наполовину.

У Молинье был камзол, но не было ни штанов, ни чулок.

У Жюстена были штаны и чулки, но не было камзола.

– Ба! – воскликнул Людовик XIII. – Что означает этот маскарад?

– Минутку, – сказал л’Анжели, – ответить должен я.

– Дурак! – крикнул король. – Берегись, не доводи меня до крайности!

Л’Анжели взял у Жоржа шпиговальную иглу и стал в позицию ан-гард, точно в руке у него была шпага.

– При всем при том я тебя боюсь, – сказал он. – Приблизься, если осмелишься.

Л’Анжели имел у Людовика XIII привилегии, каких не было ни у кого. В противоположность другим королям, Людовик XIII не хотел, чтобы его веселили, и его разговоры с л’Анжели, когда они были одни, чаще всего вращались вокруг смерти. Людовик XIII очень любил строить самые фантастические и приводящие в отчаяние предположения по поводу потустороннего «может быть». Л’Анжели сопровождал, а часто и вел его в этом загробном паломничестве. Он был Горацио этого второго принца датского, вероятно, – кто знает? – ищущего, как и первый, убийц своего отца; и разговор Гамлета с могильщиками выглядел игривым по сравнению с диалогами Людовика и л’Анжели.

А в спорах с л’Анжели король обычно в конце концов уступал и сводил все к шутке.

Так было и на этот раз.

– Ну, – сказал Людовик XIII, – изволь объясниться, шут.

– Людовик, раз уж тебя назвали Людовиком С п р а в е д л и в ы м, ибо ты родился под знаком Весов, будь хоть раз достоин своего имени, чтобы мой собрат Ножан не оскорблял тебя, как он только что сделал. Вчера, не знаю уж из-за какого пустяка, ты, король Франции и Наварры, возымел жалкую мысль урезать у этих несчастных половину их жалованья. Но, государь, тот, кто получает половину жалованья, и одеваться может лишь наполовину. А теперь, если ты хочешь свалить на кого-нибудь вину за небрежность в их туалете, затей ссору со мной, ибо это я посоветовал им явиться в таком виде.

– Совет дурака! – сказал король.

– А только такие советы и бывают удачны, – ответил л’Анжели.

– Хорошо, – уступил король, – я их прощаю.

– Благодарите его всемилостивое величество Людовика Справедливого, – сказал л’Анжели.

Оба музыканта поднялись и склонились в почтительном поклоне.

– Хорошо, хорошо! – сказал король. – Достаточно!

Он огляделся, проверял, чем заняты соучастники его забавы.

Денуайе шпиговал зайца, Ла Вьёвиль – фазана, Ножан – филейную часть говядины; Сен-Симон не шпиговал, но держал тарелку с салом; Бассомпьер разговаривал с герцогом де Гизом; Барада играл в бильбоке; герцог Ангулемский, устроившись в кресле, спал или притворялся спящим.

– Что вы там говорите герцогу де Гизу, маршал? Это должно быть интересно, – спросил король.

– Интересно для нас, государь, – отвечал Бассомпьер. – Господин герцог де Гиз ищет со мной ссоры.

– По какому поводу?

– Кажется, господин де Вандом скучает в тюрьме.

– Вот так так! – сказал л’Анжели. – А я думал, что скучают только в Лувре!

– И он мне написал, – продолжал Бассомпьер.

– Вам?

– Вероятно, он думает, что я в фаворе.

– И чего же он хочет, мой брат де Вацдом?

– Чтобы ты прислал ему одного из твоих пажей, – сказал л’Анжели.

– Замолчи, дурак! – прикрикнул король.

– Он хочет выйти из Венсена и отправиться воевать в Италию.

– Ну, горе пьемонтцам, – заметил л’Анжели, – если они покажут ему спину.

– И он вам написал?

– Да, прибавив, что считает эту попытку бесполезной, поскольку я, видимо, принадлежу к клике господина де Гиза.

– Почему он так думает?

– Я же любовник сестры герцога, госпожи де Конти.

– И что же вы ответили?

– Я ответил, что это ничего не значит: я был любовником всех теток герцога и не стал от этого относиться к нему лучше.

– А чем заняты вы, мой кузен д’Ангулем? – спрос король.

– Я вижу сон, государь.

– О чем же?

– О войне в Пьемонте.

– И что же вы видите во сне?

– Я вижу, государь, что ваше величество во главе своих армий лично отправляется в Италию, и что на одной из высочайших вершин Альп его имя вписано между именами Ганнибала и Карла Великого. Что вы скажете о моем сне, государь?

– Что лучше видеть такие сны, нежели бодрствовать подобно другим, – вставил л’Анжели.

– А кто будет следующим за мной в командовании? Мой брат или кардинал? – спросил король.

– Условимся об одном, – сказал л’Анжели, – если это будет твой брат, он станет п о д ч и н я т ь с я тебе, но, если это будет кардинал, он станет к о м а н д о в а т ь тобой.

– Там, где король, – сказал герцог де Гиз, – никто не командует.

– Ну да! – возразил л’Анжели. – Как будто ваш батюшка Меченый не командовал в Париже во времена короля Генриха Третьего!

– Но это для него плохо кончилось, – сказал Бассомпьер.

– Господа, – сказал король, – война в Пьемонте – дело серьезное, и мы с матушкой решили, что оно будет обсуждено в Совете. Вас, маршал, должны были известить о необходимости присутствовать на нем. Кузен д’Ангулем и господин де Гиз, я вас извещаю. Не скрою, что в Совете у королевы многие настроены в пользу Месье.

– Государь, – сказал герцог Ангулемский, – говорю заранее и во всеуслышание, что мой голос будет за господина кардинала: после осады Ла-Рошели было бы великой несправедливостью отнять у него командование ради кого угодно, кроме короля.

– Это ваше мнение? – спросил король.

– Да, государь.

– А вы знаете, что два года назад кардинал хотел посадить вас в Венсен и только я этому помешал?

– Ваше величество были не правы.

– Как это не прав?

– Да, если его высокопреосвященство хотел посадить меня в Венсен, значит, я того заслуживал.

– Бери пример с твоего кузена д’Ангулема, – сказал л’Анжели, – он человек опытный.

– Полагаю, кузен, что, если бы вам предложили командовать армией, вы были бы иного мнения?

– Если бы мой король, кого я чту и кому обязан повиноваться, п р и к а з а л мне командовать армией, я принял бы это назначение. Но если бы он только п р е д л о ж и л мне командование, я уступил бы эту честь его высокопреосвященству со словами: «дайте мне пост такой же, как у господ де Бассомпьера, де Бельгарда, де Гиза, де Креки, и я буду вполне счастлив».

– Черт возьми, господин д’Ангулем, – сказал Бассомпьер, – я не думал, что вы столь скромны.

– Я скромен, когда сужу себя, маршал, и горд, когда сравниваю себя с другими.

– А ты, Людовик, слушай, ты за кого? За кардинала, за Месье или за самого себя? Что до меня, то заявляю: на твоем месте я был бы за Месье.

– Почему, дурак?

– Потому что, проболев все время осады Ла-Рошели, он наверняка захочет взять реванш в Италии. Может быть, теплые страны больше подходят твоему брату, чем холодные.

– Лишь бы там не было слишком жарко, – произнес Барада.

– А, и ты решился заговорить! – сказал король.

– Да, – ответил Барада, – когда у меня есть что сказать, иначе я молчу.

– А почему ты не шпигуешь?

– Да потому, что у меня чистые руки и я не хочу их пачкать; потому, что от меня пахнет хорошо и я не хочу пахнуть плохо.

– Держи, – сказал Людовик XIII, вынимая из кармана флакон, – можешь надушиться этим.

– Что это?

– Померанцевая вода.

– Вы знаете, что я ее ненавижу, вашу померанцевую воду!

Король подошел к Барада и брызнул ему в лицо несколько капель жидкости из флакона.

Но, прежде чем они успели коснуться лица молодого человека, он бросился к королю, вырвал флакон у него из рук и разбил об пол.

– Господа, – спросил король, побледнев, – как бы вы поступили, если бы какой-нибудь паж нанес вам оскорбление, подобное тому, что допустил в отношении меня этот бездельник?

Все промолчали.

Один Бассомпьер, не в силах сдержать свой язык, выпалил:

– Государь, я велел бы его выпороть!

– Ах, вы бы велели меня выпороть, господин маршал! – крикнул Барада вне себя и, несмотря на присутствие короля, обнажил шпагу и кинулся на маршала. Герцог де Гиз и герцог Ангулемский его удержали.

– Господин Барада, – сказал Бассомпьер, – поскольку обнажать шпагу в присутствии короля запрещено под угрозой отсечения кисти руки, вы позволите мне отнестись к этому запрету с должным уважением; но, поскольку вы заслуживаете урока, я вам его дам. Жорж, шпиговальную иглу!

И, взяв иглу из рук конюшего, Бассомпьер произнес:

– Отпустите господина Барада.

Барада отпустили, и он, несмотря на окрики короля, яростно бросился на маршала. Но тот был старым фехтовальщиком, если он не часто обнажал шпагу против врагов, то не раз делал это против друзей, и теперь с отменной ловкостью, не вставал с кресла, парировал удары фаворита, а затем, воспользовавшись первым же случаем, вонзил ему шпиговальную иглу в плечо и оставил там.

– Ну вот, почтеннейший молодой человек, – сказал он, – это будет получше кнута и запомнится дольше.

Увидев кровь, выступившую на рукаве Барада, король вскрикнул.

– Господин де Бассомпьер, – сказал он, – не смейте больше являться мне на глаза.

Маршал взялся за шляпу.

– Государь, – сказал он, – с позволения вашего величества я обжалую этот приговор.

– Где? – спросил король.

– Обращусь к Филиппу Бодрому.

И пока король кричал: «Бувара! Пошлите за Буваром!», Бассомпьер, жестом простившись с герцогом Ангулемским и герцогом де Гизом, пожал плечами и вышел, пробормотав:

– И это сын Генриха Четвертого! Не может быть!..

III. МАГАЗИН ИЛЬДЕФОНСО ЛОПЕСА

Как, вероятно, помнят наши читатели, в отчете Сукарьера кардиналу значилось, что г-жа де Фаржи и испанский посол г-н де Мирабель обменялись записками у ювелира Лопеса.

Но Сукарьер понятия не имел, что ювелир Лопес был душой и телом предан кардиналу, в чем он был весьма заинтересован, ибо в своем двойном качестве магометанина и еврея (одни считали его евреем, другие магометанином) ему с трудом удавалось избегать оскорблений, несмотря на то что он старательно и открыто ежедневно ел свинину, стремясь доказать, что не принадлежит ни к последователям Моисея, ни к последователям Магомета, запрещающим своим приверженцам свиное мясо.

И все-таки однажды ему чуть не пришлось дорого заплатить за глупость некоего докладчика Королевского совета. Лопес был обвинен в том, что во Франции выплачивает пенсии от имени Испании; к нему явился докладчик Королевского совета, проверил его книги и нашел в них запись, по его мнению самую компрометирующую:

«Guadameciles por El Senor de Bassompierrepierre».

Лопес, предупрежденный, что будет обвинен в государственной измене наравне с маршалом, бросился к г-же де Рамбуйе (она вместе с красавицей Жоли была в числе лучших его клиенток) и попросил ее защиты, объясняя, что все его преступление – запись в книге заказов:

«Guadameciles por El Senor de Bassompierrepierre».

Госпожа де Рамбуйе попросила своего супруга спуститься; узнав, в чем дело, он тут же отправился к докладчику, с которым был дружен, и заверил его в невиновности Лопеса.

– И все же, мой дорогой маркиз, дело ясное, – сказал ему докладчик: guadameciles!

Маркиз перебил его.

– Вы говорите по-испански? – спросил он чиновника.

– Нет.

– Вы знаете, что такое guadameciles?

– Нет, но по одному виду слова я догадываюсь, что это нечто ужасное.

– Так вот, дорогой мой, это означает: «Кожа с золотым тиснением для обивки стен – господину де Бассомпьеру».

Докладчик никак не хотел в это поверить. Пришлось послать за испанским словарем, где сам докладчик отыскал перевод столь занимавшего его слова.

В действительности Лопес был мавританского происхождения; когда мавры в 1610 году были изгнаны из Испании, Лопеса послали во Францию, чтобы он защищал интересы беженцев; он обратился к г-ну маркизу де Рамбуйе, говорившему по-испански. Лопес был умный человек. Он посоветовал торговцам сукном одну срочную сделку; она оказалась удачной, и торговцы выделили ему из своей прибыли долю, на которую он не рассчитывал. На эти деньги он купил необработанный алмаз, огранил его и нажился на этом; вскоре к нему стали отовсюду присылать необработанные алмазы как к самому лучшему гранильщику. В результате все лучшие драгоценные украшения того времени проходили через его руки, тем более что ему посчастливилось найти помощника, еще более умелого, чем он сам. Этот человек, согласившийся работать с ним, был настолько ловок, что одним ударом молотка раскалывал алмаз надвое.

Когда встал вопрос об осаде Ла-Рошели, кардинал послал Лопеса в Голландию разместить заказы на постройку кораблей или даже купить готовые. В Амстердаме и Роттердаме он скупил множество всяких вещей, прибывших из Ирака и Китая, и таким образом не просто ввел, но и изобрел торговлю редкостными вещами во Франции.

Поездка в Голландию помогла ему округлить состояние, и, поскольку истинная причина этого путешествия оставалась для всех неизвестной, он смог стать сторонником господина кардинала так, что ни один человек об этом не догадался.

Он тоже заметил совпадение визитов испанского посла и г-жи де Фаржи, а его гранильщик видел переданную записку; таким образом, кардинал получил извещение с двух сторон и, поскольку сведения Лопеса полностью подтверждали то, о чем сообщал Сукарьер, высоко оценил сообразительность последнего.

Кардинал знал также, что королева утром 14-го послала за портшезами для всей своей свиты, словно речь шла не только о визите женщины, собравшейся купить драгоценности, но и о визите королевы, собирающейся продать свое королевство.

Однако 14 декабря около одиннадцати часов утра, почти в тот самый миг, когда г-н де Бассомпьер всадил шпиговальную иглу в дельтовидную мышцу Барада, королева в сопровождении г-жи де Фаржи, Изабеллы де Лотрек, г-жи де Шеврез и своего первого конюшего Патрокла собиралась сойти вниз, как вдруг вошла ее первая горничная г-жа Белье, держа в одной руке клетку с попугаем, накрытую испанской накидкой, а в другой письмо.

– Боже мой, Белье, что вы мне несете? – спросила королева.

– Подарок вашему величеству от ее высочества инфанты Клары Эухении.

– Так это прислано из Брюсселя? – заинтересовалась королева.

– Да, ваше величество, и вот письмо принцессы, сопровождающее подарок.

– Посмотрим сначала это, – сказала с чисто женским любопытством королева, протягивая руку к накидке.

– Нет, нет, – возразила г-жа Белье, пряча клетку за спину, – ваше величество должны сначала прочесть письмо.

– А кто доставил письмо и клетку?

– Мишель Доз, аптекарь вашего величества. Вашему величеству известно, что он наш корреспондент в Бельгии. Вот письмо ее высочества.

Королева взяла письмо, распечатала и прочла:

«Дорогая племянница, посылаю Вам чудесного попугая; если Вы не испугаете его, сняв накидку, он скажет Вам комплименты на пяти различных языках. Это милое маленькое создание очень ласковое и очень верное. У Вас не будет причин на него жаловаться.

Преданная Вам тетка

Клара Эухения.»

– Ах, пусть он говорит, пусть он говорит! – воскликнула королева.

И тут же из-под накидки послышался голосок, произнесший по-французски:

– Королева Анна Австрийская красивее всех государынь на свете.

– Ах, как чудесно! – воскликнула королева. – А теперь, милая птичка, я хотела бы услышать, как вы говорите по-испански.

Не успела королева выразить это пожелание, как попугай сказал:

– Yo quiero, dona Ana, haser por Usted todo para que sus deseos lleguen (я готов сделать все, донья Анна, чтобы сбылись ваши желания).

– Теперь по-итальянски, – сказала королева. Вы мне скажете что-нибудь по-итальянски?

Птица не заставила себя ждать; тот же голос, но уже по-итальянски, произнес:

– Darei la mia vita per la carissima pardona mia (я отдам жизнь за мою возлюбленную госпожу).

Королева радостно захлопала в ладоши.

– А на каких еще языках говорит мой попугай? – спросила она.

– По-английски и по-голландски, ваше величество, – отвечала г-жа Белье.

– По-английски, по-английски! – сказала Анна Австрийская.

И попугай туг же, не дожидаясь новых просьб, выговорил:

– Give me your hand and I shall give you my heart.

– Ах, я не очень хорошо поняла, – огорчилась королева. – Вы знаете английский, милая Изабелла?

– Да, мадам.

– Вы поняли?

– Попугай сказал: «дайте мне вашу руку, и я отдам вам мое сердце».

– О, браво! – воскликнула королева. – И на каком языке, сказали вы, он умеет еще говорить, Белье?

– На голландском, мадам.

– О, как жаль! – сказала королева. – Никто здесь не знает голландского.

– Как, ваше величество? – откликнулась г-жа де Фаржи. – Беренген из Фрисландии, он знает голландский.

– Позовите Беренгена, – распорядилась королева. – Он должен быть в прихожей короля.

Госпожа де Фаржи поспешила привести Беренгена.

Это был высокий и красивый малый, рыжебородый блондин, полуголландец, полунемец, однако воспитывавшийся во Франции и очень любимый королем, которому он был чрезвычайно предан.

Госпожа де Фаржи тащила его за рукав: он не знал, чего от него хотят, и, верный приказу, лишь по специальному распоряжению королевы покинул свой пост в передней.

Но попугай был очень умен; увидев входившего Беренгена, он понял, что можно говорить по-голландски, и, не дожидаясь, чтобы у него попросили пятый комплимент, произнес:

– Och mijne welbeminde Konigin, ik bemin u, maar ik bemin u meer in hollands, och mijne liefste geboortetaal.

– Ого! – воскликнул в изумлении Беренген. – Этот попугай говорит по-голландски, словно он из Амстердама.

– А что он мне сказал? Будьте любезны перевести, господин Беренген, – спросила королева.

– Он сказал вашему величеству: «О, моя возлюбленная королева, я люблю вас, но еще больше я люблю вас на голландском, моем милом родном языке».

– Отлично! – произнесла королева. – Теперь можно на него посмотреть, я не сомневаюсь, что он столь же красив, сколь и образован.

С этими словами она сняла накидку и (о чем начала уже догадываться) обнаружила в клетке вместо попугая хорошенькую крохотную карлицу, не более двух футов роста, во фризском костюме, сделавшую ее величеству изящный реверанс.

Затем она вышла из клетки через дверцу, достаточно высокую, чтобы ей не надо было нагибаться, и сделала второй реверанс, еще более грациозный, чем первый.

Королева взяла ее на руки и расцеловала как ребенка – и в самом деле, хотя карлице исполнилось уже пятнадцать лет, она была не больше двухлетней девочки.

В это мгновение в коридорах послышались крики:

– Господин Первый! Господин Первый!

Мы помним, что, согласно придворному этикету, так называли первого камердинера короля.

Беренгену нечего больше было делать у королевы, и он поспешно вышел и наткнулся в дверях на искавшего его второго камердинера.

Пока дверь была открыта, королева услышала торопливые фразы:

– Что случилось?

– Король зовет господина Бувара.

– Боже мой! – воскликнула королева. – Не случилось ли какого-то несчастья с его величеством?

И она вышла, чтобы справиться, но увидела лишь спины двух камердинеров, убегавших в противоположных направлениях.

Пришли доложить королеве, что портшезы готовы.

– О, я же не могу покинуть дворец, – сказала она, – не узнав, что случилось у короля.

– А почему бы вашему величеству не пойти туда? – спросила мадемуазель де Лотрек.

– Я не смею, – сказала королева, – король не звал меня.

– Непонятная страна, – прошептала Изабелла, – где жена, беспокоясь, не смеет справиться о муже.

– Хотите, я схожу узнаю? – предложила г-жа де Фаржи.

– А если король рассердится?

– Полно, не съест же он меня, ваш король Людовик Тринадцатый.

И, подойдя к королеве, г-жа де Фаржи шепнула:

– Лишь бы мне на миг его увидеть – и вы будете знать, что с ним.

И в три прыжка она выбежала из комнаты.

Через пять минут она вернулась, хохоча во все горло.

Королева перевела дух.

– Кажется, ничего серьезного, – сказала она.

– Напротив, все очень серьезно: была дуэль.

– Дуэль? – переспросила королева.

– Да, притом в присутствии короля.

– И кто же на это осмелился?

– Господин де Бассомпьер и господин Барада. Господин Барада ранен.

– Ударом шпаги?

– Нет, ударом шпиговальной иглы.

И г-жа де Фаржи, ставшая было серьезной, вновь разразилась присущим ее веселой натуре громким смехом, звуки которого падали подобно жемчужным четкам.

– Теперь, когда мы обо всем извещены, сударыни, – сказала королева, – не думаю, чтобы это происшествие помешало нашему визиту к сеньору Лопесу.

И поскольку Барада при всей своей красоте не вызывал большой симпатии ни у Анны Австрийской, ни у дам ее свиты, никому не пришло в голову что-либо возразить на предложение королевы.

Карлицу она отдала с рук на руки г-же Белье. У малютки спросили ее имя; оказалось, что ее зовут Гретхен, – это означало одновременно «Маргарита» и «жемчуг».

У подножия большой лестницы Лувра стояли портшезы. Один из них был двухместным. Королева села в него с г-жой де Фаржи и маленькой Гретхен.

Через десять минут они оказались у дома Лопеса, обитавшего на углу улицы Мутон и Гревской площади.

В ту минуту, когда носильщики поставили портшез королевы перед дверью Лопеса, с колпаком в руке стоявшего на пороге, какой-то молодой человек поспешил отворить дверцу и предложить руку ее величеству.

Этот молодой человек был граф де Море.

Кузина Марина записочкой предупредила кузена Жакелино, что королева между одиннадцатью часами и полуднем будет у Лопеса, и граф не преминул туда явиться.

Что было его целью? Приветствовать королеву, пожать руку г-же де Фаржи или обменяться взглядом с Изабеллой? Не беремся ответить; мы можем лишь утверждать, что, поклонившись королеве, проводив ее в магазин и пожав руку г-же де Фаржи, он подбежал ко второму портшезу и предложил руку мадемуазель де Лотрек не менее церемонно, чем королеве.

– Простите меня, мадемуазель, – сказал он Изабелле, – что я не подошел сначала к вам, как того непременно хотело мое сердце; но там, где находится королева, почтению принадлежит первое место даже по сравнению с любовью.

И, подведя девушку к группе, образовавшейся вокруг королевы, он поклонился и сделал шаг назад, не давал Изабелле времени ответить ничем, кроме румянца на лице.

Поведение графа де Море разительно отличалось от поведения других дворян; все три раза, что он оказывался лицом к лицу с Изабеллой, он выказывал ей такое уважение и такую любовь, что каждая из этих встреч не могла не оставить следа в сердце девушки; неподвижная и задумчивая, она стояла в уголке магазина Лопеса, меньше всего на свете думал о разложенных перед ней богатствах.

Войдя, королева осмотрелась, отыскивая взглядом испанского посла, и увидела, что он разговаривает с гранильщиком, у которого, похоже, хочет узнать цену нескольких украшений.

Она же привезла Лопесу великолепную нитку жемчуга, где некоторые жемчужины умерли и нуждались в замене.

Но цена восьми – десяти недостающих жемчужин была столь высока, что королева не знала, соглашаться ли; тут к ней подошла г-жа де Фаржи: разговаривал с графом де Море, она одним ухом слушала Антуана де Бурбона, а другим королеву.

– У вашего величества какое-то затруднение? – спросила она.

– Вот видите, дорогая, – сказала королева, – сначала я хотела купить это прекрасное распятие, но этот еврей Лопес не отдает его меньше чем за тысячу пистолей.

– Ах, Лопес, – сказала г-жа де Фаржи, – это неразумно: продавать копию за тысячу пистолей, когда вы продали оригинал за тридцать сребренников.

– Прежде всего, – возразил Лопес, – я не еврей, а мусульманин.

– Еврей или мусульманин, – сказала г-жа де Фаржи, – все едино.

– А потом, – продолжала королева, – мне понадобилась дюжина жемчужин, чтобы обновить мое колье, а он хочет мне их продать по пятьдесят пистолей за штуку.

– И это единственно, что вас затрудняет? – спросила г-жа де Фаржи. – Я знаю, где взять эти семьсот пистолей.

– Где же, милая? – спросила королева.

– Да в карманах этого толстого черного человека, что стоит вон там у всех этих индийских тканей и торгуется.

– Но это же Партичелли!

– Нет, не будем смешивать: это господин д’Эмери.

– Но разве Партичелли и д’Эмери не одно и то же?

– Для всех, мадам, только не для короля.

– Не понимаю.

– Как! Вы не знаете, что, когда кардинал назначил его под именем господина д’Эмери хранителем королевского серебра, король сказал: «Хорошо, я согласен! И, господин кардинал, назначьте этого д’Эмери как можно скорее». – «Почему?» – спросил удивленный кардинал. «Потому что мне сказали, что на это место претендовал мошенник Партичелли». – «Партичелли повешен», – ответил кардинал. – «Ах, я очень рад, – сказал король, – это был отъявленный вор».

– И что из этого следует? – спросила королева, ничего не понимая.

– Из этого следует, – сказал г-жа де Фаржи, – что мне достаточно сказать слово на ушко господину д’Эмери, и господин д’Эмери тут же даст вам семьсот пистолей.

– А как я с ним рассчитаюсь?

– Очень просто: вы не скажете королю, что д’Эмери и Партичелли – одно лицо.

И она поспешила к д’Эмери; тот не видел королевы, будучи поглощен своими тканями, к тому же у него вообще было плохое зрение, но как только он узнал, что она здесь, и в особенности после того как г-жа де Фаржи шепнула ему слово на ушко, прибежал со всей скоростью, какую позволяли ему короткие ножки и толстый живот.

– Ах, мадам, – сказала г-жа де Фаржи, – благодарите господина Партичелли!

– Д’Эмери, – поправил приверженец королевы.

– За что, Боже мой? – спросила королева.

– Едва узнав о вашем затруднении, господин Партичелли…

– Д’Эмери, д’Эмери, – повторял хранитель королевского серебра.

– … предложил открыть вашему величеству кредит у Лопеса на двадцать тысяч ливров.

– Двадцать тысяч ливров! воскликнул толстяк. – Дьявол!

– Вы хотите назвать большую сумму, полагая, что этого окажется недостаточно для великой королевы, господин Партичелли?

– Д’Эмери, д’Эмери, д’Эмери! – повторял тот в отчаянии. – Я чрезвычайно счастлив быть полезным ее величеству, но, во имя неба, зовите меня д’Эмери.

– Да, правда, – сказала г-жа де Фаржи, – Партичелли – это имя повешенного.

– Благодарю, господин д’Эмери, – сказала королева, – вы действительно оказали мне большую услугу.

– Это я обязан вашему величеству; однако я буду вам весьма признателен, если вы попросите госпожу де Фаржи, которая все время ошибается, не называть меня больше Партичелли.

– Договорились, господин д’Эмери, договорились; однако скажите господину Лопесу, что королева может взять у него драгоценностей на двадцать тысяч ливров, и что он будет иметь дело только с вами.

– Сию минуту; но мы условились, не правда ли: больше не будет никаких Партичелли?

– Не будет, господин д’Эмери! Не будет, господин д’Эмери! Не будет, господин д’Эмери! – отвечала г-жа де Фаржи, сопровождая этого «повешенного» к Лопесу.

Тем временем королева и испанский посол обменялись быстрыми взглядами и незаметно подошли ближе друг к другу Граф де Море, опершись о колонну, смотрел на Изабеллу де Лотрек; та делала вид, будто играет с карлицей и разговаривает с г-жой Белье, но следует сказать, что, чувствуя на себе огненный взгляд Антуана де Бурбона, она была далека и от игры и от разговора. Госпожа де Фаржи следила за тем, чтобы королеве был открыт кредит именно на двадцать тысяч ливров; д’Эмери и Лопес обсуждали условия этого кредита – в общем, каждый был занят своими делами и никто не думал о делах посла и королевы, а те, постепенно подходя друг к другу все ближе, в конце концов оказались рядом.

После краткого обмена вежливыми фразами разговор сразу перешел к интересным темам.

– Ваше величество получили письмо от дона Гонсалеса?

– Да, через графа де Море.

– Вы прочли не только строки видимые, написанные губернатором Милана…

– … но и строки невидимые, написанные моим братом.

– И ваше величество обдумали данный вам совет?

Королева, покраснев, опустила глаза.

– Мадам, – сказал посол, – существует государственная необходимость – перед ней склоняются самые высокие головы и смиряются самые суровые добродетели. Если король умрет…

– Избави нас Боже от такого несчастья, сударь!

– И все-таки, если король умрет, что будет с Вами?

– Это решит Господь.

– Не надо все оставлять на Господнее решение, мадам. Вы сколько-нибудь верите слову Месье?

– Ничуть: это негодяй!

– Вас отошлют обратно в Испанию или заточат в какой-нибудь французский монастырь.

– Я не скрываю от себя, что меня может ждать такая участь.

– Рассчитываете ли вы на какую-либо поддержку свекрови?

– Ни в малейшей степени: она делает вид, что любит меня, а в глубине души ненавидит.

– Вот видите; тогда как если ваше величество будет беременной к моменту смерти короля, все склонятся к ногам регентши.

– Я это знаю, сударь.

– И что же?

Королева вздохнула.

– Я никого не люблю, – прошептала она.

– Вы хотите сказать, что все еще любите кого-то, кого, к сожалению, любить бесполезно.

Анна Австрийская отерла слезу.

– Лопес смотрит на нас, мадам, – сказал посол. – Я не так доверяю этому Лопесу, как вы. Расстанемся, но прежде дайте мне одно обещание.

– Какое, сударь?

– Я прошу об этом от имени вашего августейшего брата, во имя покоя Франции и Испании.

– Что я должна пообещать вам, сударь?

– Что в серьезных обстоятельствах, предвидимых нами, вы закроете глаза и будете слушаться госпожу де Фаржи.

– Королева обещает вам это, сударь, – сказала г-жа де Фаржи, вставая между королевой и послом, – а я беру на себя обязательство от имени ее величества.

Затем она тихонько добавила:

– Лопес на вас смотрит, а гранильщик вас слушает.

– Сударыня, – громко сказала королева, – скоро два часа пополудни, надо возвращаться в Лувр: пора обедать и, главное, надо узнать о самочувствии бедного господина Барада!