Текст книги "Красный сфинкс"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

XIII. ПОСЛЫ

На следующий день ровно в десять часов король, как он и говорил, был в кабинете кардинала.

То, что ему предстояло узнать, при всей своей унизительности, чрезвычайно интересовало его.

Вернувшись накануне в Лувр, он ни с кем не виделся, заперся со своим пажом Барада и, чтобы вознаградить его за оказанную услугу – избавление от кардинала, – дал ему ордер на три тысячи пистолей для получения у Шарпантье.

Было вполне справедливо, что, сделав больше, чем другие, Барада был вознагражден первым. Однако, прежде чем дать Месье сто пятьдесят тысяч ливров, королеве – тридцать тысяч и королеве-матери – шестьдесят тысяч, он не прочь был увидеть ответ Месье герцогу Лотарингскому – ответ, обещанный Россиньолем к десяти часам утра.

И вот, как мы сказали, ровно в десять часов король вошел в кабинет кардинала и, до того как он бросил плащ на кресло и положил шляпу на стол, позвонил три раза.

Россиньоль появился с обычной для него пунктуальностью.

– Ну что? – нетерпеливо спросил его король.

– Что ж, государь, – ответил Россиньоль, подмигивая сквозь очки, – он в наших руках, этот пресловутый шифр.

– Посмотрим скорее! – сказал король. – Сначала ключ.

– Вот он, государь.

И вместе с переводом он протянул ключ, положив его сверху.

Король прочел:

Se король

Astre se королева

Be королева-мать

L’amb Месье

L M кардинал

+ мертв

Pif-paf война

Zane герцог Лотарингский

Gor г-жа де Шеврез

Gel г-жа де Фаржи

C беременна

– Что дальше? – спросил король.

– Замените шифрованные слова, государь.

– Нет, – сказал король, – вы к этому привычнее: у меня голова лопнет от такой работы.

Россиньоль взял бумагу и прочел:

«Королева, королева – мать и герцог Орлеанский рады. Кардинал мертв. Король хочет быть королем. Война против короля Сурков решена, но герцог Орлеанский возглавит войска. Герцог Орлеанский, влюбленный в дочь герцога Лотарингского, не хочет ни в коем случае жениться на королеве, она старше его на семь лет; он опасается одного – как бы, последовав добрым советам г-жи де Фаржи и г-жи де Шеврез, она не оказалась беременной к моменту смерти короля.»

Король выслушал чтение не прерывая; однако он несколько раз отирал лоб, чертя по паркету колесиком шпоры.

– Беременной, прошептал он, беременной. Во всяком случае, если она забеременеет, то не от меня.

Затем он обернулся к Россиньолю:

– Это первые письма такого рода, расшифрованные вами, сударь?

– О нет, государь. Я расшифровал уже десять или двенадцать подобных им.

– Почему же господин кардинал мне их не показывал?

– Зачем было волновать ваше величество, если он следил, чтобы с вами не случилось беды?

– Но, обвиняемый, преследуемый всеми этими людьми, почему он не воспользовался этим оружием против них?

– Он боялся, что оно причинит больше зла королю, чем его врагам.

Король несколько раз прошелся взад и вперед по кабинету, опустив голову и надвинув шляпу на глаза.

Затем, вернувшись к Россиньолю, он сказал:

– Сделайте мне копию каждого из этих писем в зашифрованном виде, но с ключом сверху.

– Хорошо, государь.

– Вы думаете, что еще будут такие письма?

– Конечно, государь.

– Кого должен я принять сегодня?

– Это не касается меня, государь. Я занимаюсь только своими шифрами. Это дело господина Шарпантье.

И не успел еще Россиньоль выйти, как король лихорадочным движением дважды ударил по звонку.

Эти отрывистые и сильные удары говорили о душевном состоянии Людовика XIII.

Шарпантье поспешно вошел, но остановился на пороге.

Король стоял, задумавшись, глядя в пол и опираясь рукой о бюро кардинала.

– Беременна, – шептал он, – королева беременна; иностранец на французском троне, может быть англичанин!

И добавил вполголоса, словно боясь услышать собственные слова:

– В этом нет ничего невозможного. Как уверяют, пример в нашей семье уже был.

Поглощенный своими мыслями, король не заметил Шарпантье. Думая, что секретарь не откликнулся на зов, король нетерпеливо поднял голову и собирался уже снова позвонить; но тот, угадав по жесту его намерение, торопливо прошел вперед со словами:

– Я здесь, государь.

– Хорошо, – сказал король, глядя на него и пытаясь овладеть собой. – Какие дела у нас сегодня?

– Государь, граф де Ботрю прибыл из Испании и граф де Ла Салюди из Венеции.

– Что они должны были там делать?

– Мне это неизвестно, государь. Вчера я имел честь сказать вам, что посылал их господин кардинал, и добавил, что господин де Шарнасе должен также прибыть из Швеции сегодня вечером или самое позднее завтра.

– Вы сказали им, что кардинал больше не министр и что вместо него приму их я?

– Я передал им приказание его высокопреосвященства дать вашему величеству отчет в своей миссии, как они дали бы ему самому.

– Кто прибыл первым?

– Господин де Ботрю.

– Как только он будет здесь, пригласите его.

– Он уже здесь, государь.

– Тогда пусть войдет.

Шарпантье подошел к двери, что-то сказал вполголоса и посторонился, пропуская Ботрю.

Посол был в дорожном костюме; он извинился, что предстает в таком виде перед королем; но он полагал, что будет иметь дело с кардиналом де Ришелье, а, оказавшись в передней, не захотел заставлять ждать его величество.

– Господин де Ботрю, – сказал ему король, – я знаю, что господин кардинал очень вас ценит и считает искренним человеком; по его собственным словам, он предпочитает совесть одного Ботрю совести двух кардиналов де Берюлей.

– Надеюсь, государь, что я достоин доверия, которым меня почтил господин кардинал.

– И вы покажете себя достойным моего доверия, не правда ли, сударь, рассказав мне все, что рассказали бы ему.

– Все, государь? – спросил Ботрю, пристально глядя на короля.

– Все. Я добиваюсь правды и хочу знать ее всю.

– Так вот, государь, прежде всего, смените вашего посла де Фаржи: он, вместо того чтобы следовать инструкциям кардинала, направленным к славе и возвышению вашего величества, выполняет инструкции королевы-матери, имеющие целью унижение Франции.

– Мне уже говорили об этом. Хорошо, я подумаю. Видели вы графа-герцога Оливареса?

– Да, государь.

– Какое поручение у вас к нему было?

– Если возможно, закончить миром дело с Мантуей.

– И что же?

– Едва я заговорил с ним о делах, он в ответ повел меня в птичник его величества короля Филиппа Четвертого, где собраны любопытнейшие породы со всего света, и предложил послать несколько образчиков вашему величеству.

– По-моему, он насмехался над вами?

– И прежде всего, государь, над тем, кого я представлял.

– Сударь!

– Вы требовали от меня правды, государь. Я вам ее говорю. Угодно вам, чтобы я лгал? Я достаточно умен, чтобы сочинить приятную ложь взамен горькой правды.

– Нет, говорите правду, какой бы она ни была. Что думают о нашем походе в Италию?

– Над ним смеются, государь.

– Смеются? Разве не известно, что я его возглавлю?

– Известно, государь; но говорят, что королевы заставят вас изменить решение или что Месье будет командовать под вашим началом, а поскольку подчиняться будут только королевам и Месье, то с этим походом произойдет то же, что с экспедицией герцога Неверского.

– Ах, значит вот как думают в Мадриде?

– Да, государь, и настолько в этом уверены, что пишут дону Гонсалесу Кордовскому – я узнал это, подкупив одного из секретарей графа-герцога:

«Если войсками будут командовать король и Месье, не беспокойтесь ни о чем. Армия не преодолеет Сузского прохода. Но, если, напротив, руководить военными действиями будет кардинал под началом короля или без него, не пренебрегайте ничем и отправьте столько войск, сколько сможете, чтобы поддержать герцога Савойского».

– Вы уверены в том, что мне говорите?

– Совершенно уверен, государь.

Король снова принялся ходить по кабинету, опустив голову и, как всегда, когда он бывал чем-то сильно озабочен, надвинув шляпу на глаза; потом внезапно остановился и, пристально глядя на Ботрю, спросил:

– А слышали вы какие-нибудь разговоры о королеве?

– Только придворные пересуды.

– И что же было в этих придворных пересудах?

– Ничего, о чем можно было бы доложить вашему величеству.

– Все равно, я хочу знать.

– Клеветнические выдумки, государь. Не пачкайте ваш ум всей этой грязью.

– Говорю вам, сударь, – нетерпеливо сказал Людовик XIII и топнул ногой, – клевета это или правда, я хочу знать, что говорят о королеве?

Ботрю поклонился.

– Каждый верноподданный должен повиноваться приказу вашего величества.

– Ну, так повинуйтесь.

– Говорили, что, поскольку здоровье вашего величества ненадежно…

– Ненадежно… мое здоровье ненадежно! Они все на это надеются. Моя смерть для них якорь спасения. Продолжайте.

– Говорили, что, поскольку здоровье вашего величества ненадежно, королева примет меры, чтобы обеспечить себе…

Ботрю запнулся.

– Обеспечить себе что? – спросил король. – Говорите! Да говорите же!

– Чтобы обеспечить себе регентство.

– Но регентство может быть лишь в том случае, если есть наследник короны!

– Чтобы обеспечить себе регентство, – повторил Ботрю.

Король топнул ногой.

– Итак, там – как здесь, в Испании – как в Лотарингии; в Лотарингии – страх, в Испании – надежда; и в самом деле, королева-регентша – это Испания в Париже. Значит, Ботрю, вот что там говорят?

– Вы приказали мне говорить, государь. Я повиновался.

И Ботрю склонился перед королем.

– Вы хорошо сделали. Я сказал вам, что добиваюсь правды; я напал на ее след, и, будучи, слава Богу достаточно хорошим охотником, я пройду по нему до конца.

– Что будет угодно приказать вашему величеству?

– Отдыхайте, сударь, вы, должно быть, устали.

– Ваше величество не сказали, имел я счастье угодить королю или несчастье прогневить его.

Не скажу, что вы доставили мне удовольствие, господин Ботрю, но вы оказали мне услугу, а это стоит большего. Есть вакантное место государственного советника; позвольте считать, что у меня есть кого им наградить.

И Людовик XIII, сняв перчатку протянул руку для поцелуя чрезвычайному послу при Филиппе IV.

Ботрю, согласно этикет вышел пятясь, чтобы не поворачиваться спиной к королю.

– Итак, – прошептал король, оставшись один, – моя смерть стала надеждой, моя честь – игрушкой, наследование моей короны – лотереей. Мой брат вступит на престол лишь для того, чтобы продать и предать Францию; и моя мать – вдова Генриха Четвертого, вдова этого великого короля, которого убили, потому что он становился все более великим и его тень покрывала другие королевства, – моя мать ему в этом поможет. К счастью, – у короля вырвался резкий нервный смех, – к счастью, в момент моей смерти королева будет беременна, и таким образом все будет спасено. Как удачно, что я женат!

Взгляд его помрачнел.

– Теперь меня не удивляет, – сказал он изменившимся голосом, – что они так злятся на кардинала!

Ему послышался легкий шум со стороны двери. Он обернулся: дверь действительно приотворилась.

– Угодно вашему величеству принять господина де Ла Салюди? – спросил Шарпантье.

– Еще бы! – сказал король. – Все, что я узнаю, полно для меня интереса.

И с тем же почти конвульсивным смехом он добавил:

– А еще говорят, будто короли не знают, что у них делается! Правда, они узнают об этом последними, но в конце концов узнают, если хотят.

Затем, поскольку г-н де Ла Салюди остановился в дверях, король сказал:

– Проходите, проходите, Я жду вас, господин де Ла Салюди. Вам сказали, не правда ли, что я временно замещаю господина кардинала? Так что говорите со мной без всяких секретов, как говорили бы с ним.

– Но, государь, – отвечал де Ла Салюди, – при нынешнем положении дел я не знаю, следует ли мне повторять вам…

– Повторять мне что?

– Хвалу, возносимую в Италии человеку кем кажется, вы недовольны.

– Ах, кардинала восхваляют в Италии? И что же говорят о нем по ту сторону гор?

– Государь, они еще не знают, что господин кардинал больше не министр, и поздравляют ваше величество с тем, что у вас на службе крупнейший политический и военный гений нашего века. Взятие Ла-Рошели, о чем господин кардинал поручил мне сообщить герцогу Мантуанскому, венецианской Синьории и его святейшеству Урбану Восьмому было встречено с радостью в Мантуе, с воодушевлением в Венеции и с признательностью в Риме; точно так же задуманный вами поход в Италию, весьма напугав Карла Эммануила, ободрил всех других государей. Вот письма герцога Мантуанского, венецианского сената и его святейшества, выражающие большое доверие к гению кардинала; каждая из трех держав, заинтересованных в успехе вашего итальянского похода, государь, чтобы посильно содействовать ему, вручила мне векселя для своих банкиров на общую сумму полтора миллиона.

– И на чье имя выданы эти векселя?

– На имя господина кардинала, государь. Остается лишь индоссировать их и получить деньги: эти векселя оплачиваются по предъявлении.

Король взял векселя и внимательно рассмотрел их.

– Полтора миллиона, – сказал он, – и шесть миллионов, занятые им, – вот с чем мы начинаем войну. Все деньги исходят от этого человека, как от него исходит величие и слава Франции.

Тут у Людовика XIII мелькнула внезапная мысль. Он подошел к звонку и вызвал Шарпантье, позвонив два раза.

Шарпантье появился.

– Вы знаете, – спросил король, у кого господин кардинал занял шесть миллионов, чтобы покрыть первые военные расходы?

– Да, государь, у господина де Бюльона.

– И долго тот заставил себя упрашивать, прежде чем согласился?

– Наоборот, государь, он сам их предложил.

– Как это?

– Господин кардинал пожаловался, что армия маркиза дЮкзеля рассеялась из-за нехватки денег, присвоенных королевой-матерью, и съестных припасов, не поставленных маршалом де Креки. «Эта армия потеряна», – сказал его высокопреосвященство.

«Что ж, – отозвался господин де Бюльон, – надо набрать другую, только и всего».

«Но с чем?»

«Я дам вам денег на вербовку пятидесяти тысяч человек, да еще миллион золотом в придачу».

«Мне нужен не миллион, мне нужны шесть миллионов».

«Когда?»

«Как можно скорее».

«Сегодня вечером будет не поздно?»

Кардинал рассмеялся.

«Они что, у вас в кармане?» – спросил он.

«Нет, я держу их у Фьёбе, казначея королевской казны; я дам вам ордер к нему, и вы пошлете за ними».

«И каких гарантий вы потребуете, господин де Бюльон?» Господин де Бюльон встал и поклонился его высокопреосвященству.

«Вашего слова, монсеньер», – сказал он.

Кардинал расцеловал его. Господин де Бюльон написал несколько строк на листочке бумаги. Кардинал выразил ему свою признательность. Вот и все.

– Хорошо! Вы знаете, где находится господин де Бюльон?

Полагаю, в казначействе. Подождите.

Сен за бюро кардинала, король написал:

«Господин де Бюльон, мне для моих личных нужд необходима сумма в пятьдесят тысяч франков, которую я не хочу брать из денег, любезно одолженных Вами господину кардиналу. Соблаговолите выдать мне ее, если это возможно. Обязуюсь моим словом вернуть долг в течение месяца.

Благосклонный к Вам, Людовик».

Затем, обернувшись к Шарпантье, спросил:

– Беренген здесь?

– Да, государь.

– Передайте ему эту бумагу, пусть возьмет портшез, отправится к господину де Бюльону и дождется ответа.

Шарпантье взял бумагу и вышел, но почти тотчас же вернулся.

– В чем дело? – спросил король.

– Господин де Беренген отправился; но я хотел сказать вашему величеству, что здесь находится господин де Шарнасе, он прибыл из Западной Пруссии и привез господину кардиналу письмо от короля Густава Адольфа.

Людовик кивнул.

– Господин де Ла Салюди, – сказал он, – полагаю, больше нам нечего сказать друг другу.

– Конечно, государь; мне остается заверить вас в своем почтении и попросить позволения присовокупить к нему сожаления по поводу отставки господина де Ришелье: его ждали в Италии, на него рассчитывали, и долг верноподданного заставляет меня сказать вашему величеству, что я был бы счастливейшим из смертных, если бы вы мне позволили поклониться господину кардиналу, несмотря на его опалу.

– Я сделаю нечто лучшее, господин де Ла Салюди, – ответил король, – я сам предоставлю вам возможность с ним увидеться.

Де Ла Салюди поклонился.

– Вот векселя из Мантуи, Венеции и Рима; поезжайте в Шайо, засвидетельствуйте свое почтение господину кардиналу, передайте адресованные ему письма и попросите его индоссировать векселя; затем отправляйтесь от имени его высокопреосвященства к господину де Бюльону, чтобы он выдал вам деньги. Чтобы все это было быстрее, я разрешаю вам воспользоваться моей каретой, стоящей у дверей: чем скорее вы вернетесь, тем признательнее я вам буду за ваше рвение.

Де Ла Салюди поклонился и, не тратя ни секунды на вежливые формулы, направился исполнять приказания короля.

Шарпантье остался у двери.

– Я жду господина де Шарнасе, – сказал король.

Никогда ему не служили так быстро в Лувре, как это было у кардинала: едва изъявил он желание видеть г-на де Шарнасе, как г-н де Шарнасе стоял перед ним.

– Ну что же, барон, – сказал ему король, – похоже, вы совершили неплохое путешествие.

– Да, государь.

– Соблаговолите дать мне отчет, не теряя ни секунды. Со вчерашнего дня я учусь ценить время.

– Вашему величеству известно, с какой целью я был послан в Германию.

– Господин кардинал пользовался полным моим доверием и имел право проявлять инициативу во всех вопросах; он ограничился тем, что сообщил мне о вашем отъезде и о вашем возвращении. Больше мне ничего не известно.

– Угодно вашему величеству, чтобы я точно повторил данные мне инструкции?

– Говорите.

– Вот они слово в слово; я выучил их наизусть на случай, если секретные инструкции затеряются:

«Частые действия Австрийского дома, направленные во вред Союзникам короля, вынуждают его принять действенные меры для их защиты, поэтому сразу после взятия Ла-Рошели Его Величество решил во главе своих лучших войск отправиться на помощь Италии. Вследствие этого Его Величество срочно отправляет господина де Шарнасе к своим союзникам в Германии. Он предложит им всю помощь, зависящую от Его Величества, и заверит в искреннем желании короля помогать им, коль скоро они намерены действовать совместно с нами в интересах их совместной обороны. Сиру де Шарнасе поручено изложить средства, кои Его Величество считает наиболее удобными и приемлемыми для тех намерений, что он имеет в виду на благо своих союзников».

– Это ваши общие инструкции, – сказал король, – но были, видимо, и особые?

– Да, государь. Герцога Максимилиана Баварского, которого его высокопреосвященство сумел резко настроить против императора, следовало побудить создать католическую лигу: она противостояла бы намерениям Фердинанда в отношении Германии и Италии, в то время как Густав Адольф атаковал бы императора во главе протестантов.

– А каковы были инструкции в отношении короля Густава Адольфа?

– Мне было поручено пообещать королю Густаву, если он согласится стать главой протестантской лиги, как герцог Баварский стал бы главой лиги католической, ежегодную субсидию в пятьсот тысяч ливров и заверить, что ваше величество одновременно с его выступлением атакует Лотарингию – соседнюю с Германией провинцию и очаг заговоров, направленных против Франции.

– Да, – сказал король, улыбаясь, – я понимаю: «Крит» и царь «Минос»; но что выигрывал кардинал или, вернее, что выигрывал я, нападая на Лотарингию?

– То, что государи Австрийского дома, вынужденные направить значительную часть своих войск в Эльзас и на Верхний Рейн, были бы отвлечены от Италии и дали бы вам спокойно закончить поход на Мантую.

Людовик сжал лоб руками. Эти неохватные комбинации его министра ускользали от него именно в силу своего размаха и, теснясь у него в мозгу, казалось, вот-вот готовы были взорвать его.

– И что же, – спросил он через мгновение, – король Густав Адольф согласен?

– Да, государь, но на определенных условиях.

– Каких?

– Они содержатся в этом письме, государь, сказал де Шарнасе, вынув из кармана конверт со шведским гербом. – Ваше величество желает непременно прочесть его или – что, возможно, было бы удобнее, – позволит мне изложить его содержание?

– Я хочу все прочесть, сударь, – отвечал король, беря письмо у него из рук.

– Не забудьте, государь, что король Густав Адольф – весельчак, склонный к злословию по любому поводу; он мало заботится о дипломатических формах и говорит все что думает, не столь по-королевски, сколь по-солдатски.

– Если я это забыл, то теперь вспомню, а если я это не знал, то теперь буду знать.

И, распечатав письмо, Людовик стал читать, но про себя.

«Из Штума, после победы, отдавшей в руки Швеции все крепости Ливонии и польской Пруссии.

19 декабря 1628 года.

Дорогой кардинал,

Вы знаете, что я чуточку язычник, поэтому не удивляйтесь той фамильярности, с какой я пишу князю Церкви.

Вы великий человек, более того – гениальный человек, более того честный человек, с Вами можно и говорить, и делать дела. Так давайте, если Вам угодно, делать дела Франции и дела Швеции, но вместе. Я охотно договорюсь с Вами, но не с другими.

Уверены ли Вы в своем короле? Не думаете ли Вы, что он по своей привычке повернет в другую сторону при первом дуновении, исходящем от его матери, его жены, его брата, его фаворита – де Люиня или Шале – или его духовника? А Вы, у кого в мизинце больше таланта, чем в головах всех этих людей – короля, королев, принцев, фаворита, священника, – не опрокинет ли Вас в одно прекрасное утро какая-нибудь злая гаремная интрига, словно какого-нибудь визиря или пашу?

Если Вы в этом уверены, окажите честь написать мне: „Друг Густав, я уверен, что три года буду господствовать над этими пустыми и бестолковыми головами, доставляющими мне столько работы и огорчений. Я уверен, что смогу лично сдержать в отношении Вас обязательства, взятые от имени моего короля, и начинаю кампанию немедленно“. Но не говорите мне: „Король сделает“. Ради Вас, под Ваше слово я разграблю Прагу, сожгу Вену, сровняю с землей Пешт; но ради французского короля, под слово французского короля я не ударю ни в один барабан, не заряжу ни одно ружье, не оседлаю на одной лошади.

Если это Вас устраивает, мой высокопреосвященнейший, то пришлите мне г-на де Шарнасе: он мне очень подходит, хоть и немного меланхоличен; но, черт возьми, если он проделает кампанию со мной, я развеселю его с помощью венгерского вина.

Поскольку я пишу умному человеку, передаю Вас не под защиту Господа, а под защиту Вашего собственного гения, с радостью и гордостью называя себя любящим Вас

Густавом Адольфом».

Король читал это письмо с возраставшим раздражением и, закончив, смял его в руке.

Затем он обернулся к барону де Шарнасе.

– Вы знали содержание этого письма? – спросил он.

– Я знал его дух, но не текст, государь.

– Варвар! Северный медведь! – пробормотал Люловик.

– Государь, – позволил себе заметить де Шарнасе, – этот варвар только что победил русских и поляков. Он учился военному делу у француза по имени Ла Гарди. Это создатель современной войны, наконец, единственный человек, способный остановить честолюбие императора Фердинанда и разбить Тилли с Валленштейном.

– Да, я слышал эти утверждения, – отвечал король. – Я хорошо знаю, что таково мнение кардинала, великого кардинала, первого полководца после короля Густава Адольфа! – добавил он с нервным смехом, которому тщетно пытался придать язвительность. – Но я другого мнения.

– Искренне сожалею об этом, государь, – с поклоном сказал де Шарнасе.

– Вы, кажется, – сказал Людовик XIII, – хотите вернуться к шведскому королю, барон?

– Это было бы большой честью для меня и, думаю, большим счастьем для Франции.

– К несчастью, это невозможно, – ответил король, – поскольку его шведское величество хочет вести переговоры только с господином кардиналом, а кардинал уже не у дел.

Потом, повернувшись к двери, в которую кто-то скребся, спросил:

– Ну, что там такое?

И, узнав по манере скрестись, что это господин Первый, сказал:

– Это вы, Беренген? Входите.

Беренген вошел.

– Государь, – сказал он, протягивая королю большой запечатанный конверт, – вот ответ господина де Бюльона.

Король распечатал и прочел:

«Государь, я в отчаянии, но, чтобы оказать услугу г-ну де Ришелье, я опустошал мою кассу до последнего экю и при всем желании сделать приятное Вашему Величеству не могу сказать, когда буду в состоянии дать ему просимые пятьдесят тысяч ливров.

С искренним сожалением и глубочайшим почтением, государь, имею честь назвать себя нижайшим, вернейшим и покорнейшим подданным Вашего Величества.

Де Бюльон».

Людовик прикусил усы. Письмо Густава Адольфа показало ему, как далеко простирается его политический кредит, письмо де Бюльона показало, как далеко простирается его кредит финансовый.

В эту минуту вошел де Ла Салюди в сопровождении четырех человек; каждый из них сгибался под тяжестью мешка.

– Что это? – спросил король.

– Государь, – ответил де Ла Салюди, – это полтора миллиона ливров, посылаемые господином де Бюльоном господину кардиналу.

– Господином де Бюльоном? – переспросил король. – Значит, у него есть деньги?

– Конечно! Это сразу видно, государь, – ответил де Ла Салюди.

– И на чье имя он дал вексель? На имя Фьёбе?

– Нет, государь. Он вначале думал так сделать, а потом сказал, что не стоит все усложнять из-за небольшой суммы, и просто дал мне ордер на имя своего старшего служащего господина Ламбера.

– Наглец! – прошептал король. – У него нет денег, чтобы одолжить мне пятьдесят тысяч ливров, и тут же он находит полтора миллиона, чтобы учесть для господина де Ришелье векселя из Мантуи, Венеции и Рима.

Он упал в кресло, изнемогая под грузом моральной борьбы, которую вел со вчерашнего дня; она начинала ему показывать его собственный облик в неумолимом зеркале истины.

– Господа, – сказал он де Шарнасе и де Ла Салюди, – благодарю вас. Вы хорошие и верные слуги. Через несколько дней я приглашу вас, чтобы сообщить о моей воле.

И он жестом сделал им знак удалиться. Оба, поклонившись, вышли.

Четверо носильщиков, поставив мешки на пол, ждали. Людовик расслабленно протянул руку к звонку и позвонил два раза.

Вошел Шарпантье.

– Господин Шарпантье, – сказал король, – присоедините эти полтора миллиона ливров к остальным и прежде всего расплатитесь с этими людьми.

Шарпантье дал каждому носильщику по серебряному луи.

Они ушли.

– Господин Шарпантье, – сказал король, – не знаю, приду ли я завтра. Я чувствую себя ужасно усталым.

– Будет досадно, если ваше величество не придет, – ответил на это Шарпантье. – Завтра день отчетов.

– Каких отчетов?

– Отчетов полиции господина кардинала.

– Кто его главные агенты?

– Отец Жозеф; вы разрешили ему вернуться в свой монастырь, поэтому он, видимо, завтра не придет; господин Лопес-испанец; господин Сукарьер.

– Эти отчеты делаются письменно или лично?

– Поскольку агенты господина кардинала знают, что завтра будут иметь дело с королем, они, вероятно, захотят представить свои отчеты устно.

– Я приду, – сказал король, с усилием поднимаясь.

– Так что, если агенты явятся лично?..

– Я их приму.

– Но я должен предупредить ваше величество об одном агенте, про которого еще ничего вам не говорил.

– Значит, четвертый агент?

– И более секретный, чем остальные. Что же это за агент?

– Женщина, государь.

– Госпожа де Комбале?

– Простите, государь, госпожа де Комбале вовсе не агент его высокопреосвященства, она его племянница.

– Как зовут эту женщину? Это какое-нибудь известное имя?

– Очень известное, государь.

– И ее зовут?..

– Марион Делорм.

– Господин кардинал принимает эту куртизанку?

– И очень ею доволен; именно она позавчера вечером предупредила его, что, вероятно, утром он окажется в немилости.

– Она? – переспросил король вне себя от изумления.

– Когда господин кардинал хочет узнать какие-то придворные новости, он обычно обращается к ней. Возможно, узнав, что в этом кабинете вместо кардинала находится ваше величество, она сообщит вам, государь, что-либо важное.

– Но она, я полагаю, не является сюда открыто?

– Нет, государь. Ее дом примыкает к этому, и кардинал велел пробить стену и устроить дверь для связи между двумя жилищами.

– Вы уверены, господин Шарпантье, что не вызовете неудовольствия его высокопреосвященства, сообщая мне такие подробности?

– Напротив, я именно по его приказу сообщаю их вашему величеству.

– И где же дверь?

– В этой панели, государь. Если во время завтрашней работы король, оставшись один, услышит легкий стук в эту дверь и пожелает оказать мадемуазель Делорм честь принять ее, надо нажать на эту кнопку и дверь отворится. Если ваше величество не пожелает оказать этой чести, пусть ответит тремя ударами через равные промежутки. Через десять минут прозвучит звонок. В пустом промежутке между дверьми на полу будет лежать письменный отчет.

Людовик XIII на миг задумался. Видно было, что любопытство отчаянно борется в нем с отвращением, какое он испытывал ко всем женщинам, а особенно к женшинам такого общественного положения, как у Марион Делорм.

Наконец любопытство победило.

– Поскольку господин кардинал, человек Церкви, освященный и переосвященный, принимает мадемуазель Делорм, – сказал он, – полагаю, что я могу ее принять. К тому же если это грех, то я исповедуюсь. До завтра, господин Шарпантье.

И король, шатаясь, вышел – более бледный и уставший, чем накануне, но с более ясным представлением о том, как трудно быть великим министром и как легко быть посредственным королем.