Текст книги "Красный сфинкс"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

XII. КОРОЛЬ ЦАРСТВУЕТ

Выросший среди безумных трат регентства, когда все деньги Франции уходили на праздники и карусели в честь красавца – галантного кавалера королевы, дорвавшегося до власти, когда Франция, разоренная грабежом казны Генриха IV с таким великим трудом собранной Сюлли, видела, как все ее золото уходит в руки д’Эпернонов, Гизов, Конде и всех этих вельмож, кого надо было купить любой ценой, чтобы сделать из них щит от ненависти народа, открыто обвинявшего королеву в убийстве своего короля, – Людовик XIII всегда жил бедно до того часа, когда назначил г-на де Ришелье своим министром. Тому благодаря разумному управлению по образцу г-на де Сюлли, соединенному с большим бескорыстием, чем у его предшественника, удалось навести порядок в финансах и вновь обрести золото – металл, который стали было считать собственностью одной Испании.

Но какой ценой этот диктатор отчаяния достиг своей цели! Нечего было и думать о средстве, примененном в 1789 году и все-таки не помешавшем банкротству 1795 года, то есть о том, чтобы обложить налогом дворянство и духовенство. При первом же таком предложении его бы немедленно свергли; надо было – и здесь его неумолимая твердость сослужила ему службу – искать деньги в недрах Франции, у народа, у самой Франции, чтобы спасти ее на западе от англичан, на востоке и севере – от австрийцев, на юге – от испанцев. За четыре года налоги возросли на девятнадцать миллионов; но ведь надо было строить флот, надо было содержать армию. Приходилось закрывать глаза на нищету народа, затыкать уши, чтобы не слышать криков бедноты; отсюда угрюмость этого лица и мрачность этого взгляда. Прежде всего, надо было, не располагая ни приворотным зельем, ни колдовским напитком, ни волшебным кольцом, найти средство завладеть королем. И Ришелье нашел это средство: Людовик XIII никогда не видел денег, кардинал показал их ему.

Отсюда изумление и восхищение Людовика XIII своим министром.

В самом деле, как не восхищаться человеком, который находит шесть миллионов под свою личную ответственность, тогда как король не только под свое слово, но и под свою подпись не нашел бы и пятидесяти тысяч ливров!

Поэтому он с трудом верил в три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи Ришелье. И первым, что он потребовал от Шарпантье, был ключ от этого сокровища.

Шарпантье без лишних слов попросил короля встать, отодвинул бюро на середину кабинета, поднял ковер, бывший вчера под ногами кардинала, а сегодня под ногами короля, и с помощью секретного устройства открыл люк, в котором находился огромный железный шкаф.

Этот шкаф посредством комбинации букв и цифр, сообщенной Шарпантье королю, открылся так же легко, как люк, явив восхищенным глазам Людовика XIII ту сумму, что ему так не терпелось увидеть.

Затем, поклонившись королю, он почтительно удалился, вероятно, в соответствии с полученным заранее приказом, оставив два величия – золото и власть – наедине друг с другом.

В ту эпоху, когда не было ни банков, ни бумажных денег, представляющих капитал, во Франции наличные деньги были редкостью. Три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи франков кардинала были представлены примерно миллионом в золотых монетах с изображениями Карла IX, Генриха III и Генриха IV, примерно миллионом в испанских дублонах, семьюстами или восьмьюстами тысяч франков в мексиканских слитках, а остальное – небольшим мешочком с бриллиантами, каждый из которых был, как конфета, завернут в бумажку с этикеткой, где значилась его цена.

Вместо радости, какую думал он испытать при виде золота, Людовика XIII охватила невыразимая грусть; изучив эти монеты, рассмотрев изображения на них, погрузи руки в это море с рыжеватыми волнами, чтобы измерить его глубину, взвесив на руке золотые слитки, полюбовавшись на свету чистотой бриллиантов, он положи все на место, выпрямился и стоя посмотрел на эти миллионы, стоившие такого труда тому, кто их собрал и явившиеся плодом самой неподдельной преданности. Король подумал о том, с какой легкостью он расточил уже из этой суммы чуть не триста тысяч ливров, чтобы вознаградить преданность тех, что были его врагами и ненавидели человека, давшего ему эти деньги; он спрашивал себя, какое сопротивление оказал бы этим просьбам, если б в его руках это золото имело предназначение, столь же выгодное для Франции и для него, как в руках его министра.

И, не взяв из шкафа ни одного каролюса, он дважды позвонил, вызывал Шарпантье, приказал ему запереть шкаф и люк; когда это было сделано, король вернул ему ключ.

– Не выдавайте ничего из суммы, хранящейся в этом шкафу, без моего письменного приказа.

Шарпантье поклонился.

– С кем я буду работать? – спросил король.

– Монсеньер кардинал, – ответил секретарь, – работал всегда один.

– Один? И чем же он занимался один?

– Государственными делами, государь.

– Но государственными делами не занимаются в одиночку!

– У него были агенты, представлявшие ему отчеты.

– Кто был в числе главных агентов?

– Отец Жозеф, испанец Лопес, господин де Сукарьер и другие, кого я буду иметь честь назвать вашему величеству по мере их появления или по мере того как буду представлять их отчеты: во всяком случае, все они предупреждены, что отныне будут иметь дело с вашим величеством.

– Хорошо.

– Кроме того, государь, – продолжал Шарпантье, – есть агенты, посланные господином кардиналом в различные европейские государства: господин де Ботрю – в Испанию, господин де Ла Салюди – в Италию и господин де Шарнасе – в Германию. Курьеры сообщили, что эти агенты возвратятся сегодня, самое позднее – завтра.

– Как только они вернутся, вы передадите им распоряжение господина кардинала и приведете их ко мне. Сейчас ждет кто-нибудь?

– Господин Кавуа, капитан телохранителей господина кардинала, хотел бы иметь честь быть принятым вашим величеством.

– Я слышал, что господин Кавуа – порядочный человек и храбрый воин. Я буду очень рад увидеть его.

Шарпантье подошел к двери.

– Господин Кавуа! – позвал он.

Кавуа вошел.

– Входите, господин Кавуа, входите, – сказал ему король, – вы хотели говорить со мной?

– Да, государь. Я хотел попросить ваше величество об одной милости.

– Говорите. Вас считают хорошим слугой, и я с удовольствием вам эту милость окажу.

– Государь, я хочу, чтобы ваше величество соблаговолили дать мне отставку.

– Вам отставку! Но почему, господин Кавуа?

– Потому что я принадлежал господину кардиналу, пока он был министром; но с той минуты как он перестал быть министром, я уже не принадлежу никому.

– Прошу прощения, сударь, вы принадлежите мне.

– Я знаю, что, если ваше величество потребует, я принужден буду остаться на его службе; но предупреждаю, что буду плохим слугой.

– Почему же вы будете плохим слугой для меня, тогда как кардиналу служили хорошо?

– Потому что та служба была велением сердца.

– А со мной обстоит иначе?

– Должен признаться, государь, что по отношению к вашему величеству у меня есть только долг.

– И что же вас так сильно привязывало к господину кардиналу?

– Добро, которое он мне сделал.

– А если я захочу сделать вам добро такое же или большее, чем делал он?

Кавуа покачал головой.

– Это не одно и то же.

– Не одно и то же… – повторил король.

– Да, добро ощущается в зависимости от потребностей того, кому его оказывают. Когда господин кардинал сделал мне добро, я только начинал семейную жизнь. Господин кардинал помог мне вырастить детей и к тому же недавно предоставил мне, вернее моей жене, привилегию, дающую нам от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров в год.

– Ах, вот как! Господин кардинал предоставляет женам своих слуг государственные должности, приносящие от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров в год! Это не мешает знать.

– Я не сказал «должность», государь, я сказал «привилегию».

– Какую же привилегию предоставил он госпоже Кавуа?

– Право сдавать в половинной доле с господином Мишелем портшезы на улицах Парижа.

Король на мгновение задумался, глядя исподлобья на Кавуа; тот стоял неподвижно, держа шляпу в правой руке и прижав мизинец левой ко шву штанов.

– А если бы я сделал вас, господин Кавуа, капитаном моих телохранителей, то есть дал вам ту же должность, что была у вас при господине кардинале?

– У вас уже есть господин де Жюссак, государь; он безупречный офицер, и ваше величество не захочет причинить ему огорчение.

– Я сделаю Жюссака бригадным генералом.

– Если господин де Жюссак, в чем я не сомневаюсь, любит ваше величество, как я люблю господина кардинала, он предпочтет остаться капитаном возле вас, чем быть бригадным генералом вдали от вас.

– Но если вы покинете службу, господин Кавуа…

– Это мое желание, государь.

– … вы согласитесь принять в вознаграждение того времени, что провели на службе у господина кардинала, сумму в полторы или две тысячи пистолей?

– Государь, – с поклоном отвечал Кавуа, – за время, проведенное на службе у господина кардинала, я был вознагражден по заслугам и даже более того. Настает война, государь, а для войны нужны деньги, много денег. Поберегите ваши награды для тех, кто будет сражаться, а не для тех, кто, как я, посвятив свою судьбу одному человеку, уходит вместе с ним.

– И все слуги господина кардинала думают так, господин Кавуа?

– Полагаю, что да, государь; себя я считаю одним из наименее достойных.

– Итак, вы ни на что не претендуете, ничего не желаете?

– Ничего, государь, кроме чести сопровождать господина кардинала всюду, куда бы он ни отправился, И по-прежнему быть в его доме, хотя бы самым скромным слугой.

– Хорошо, господин Кавуа, – сказал король, уязвленный упорными отказами капитана, – вы свободны.

Кавуа поклонился и вышел, пятясь; в дверях он столкнулся с входящим Шарпантье.

– А вы, господин Шарпантье, – крикнул ему король, – тоже, как господин Кавуа, откажетесь мне служить?

– Нет, государь, ибо я получил от господина кардинала приказ оставаться при вас до тех пор, пока его место не займет другой министр либо пока ваше величество не будет в курсе всех дел.

– А когда я буду в курсе дел или появится новый министр, что станете делать вы?

– Я испрошу у вашего величества позволение отправиться к господину кардиналу: он привык к моим услугам.

– А если я попрошу господина кардинала оставить вас при мне? – спросил король. – Когда у меня будет министр, он не станет, как господин кардинал, делать все, а оставит что-то на мою долю, и мне понадобится честный и умный человек, а вы, я знаю, соединяете оба эти качества.

– Я не сомневаюсь, государь, что господин кардинал немедленно согласится на просьбу вашего величества: я слишком мелкая сошка, чтобы он стал оспаривать меня у своего государя и повелителя. Но тогда я паду к вашим ногам, государь, и скажу вам: «У меня есть семидесятилетний отец и шестидесятилетняя мать; я могу их покинуть ради господина кардинала, который помогал и все еще помогает им в их трудном положении; но, раз я больше не служу господину кардиналу, мое место возле них, государь; позвольте сыну закрыть глаза своих старых родителей» И я уверен, государь, что ваше величество не только согласится на мою просьбу, но и одобрит ее.

– Ты чти родителей своих И будешь долго жить, – ответил Людовик XIII, все более раздражаясь. – В тот день, когда новый министр будет назначен на место господина кардинала, вы будете свободны, господин Шарпантье.

– Должен ли я вернуть вашему величеству доверенный мне ключ?

– Нет, оставьте его у себя: раз кардинал, Которому столь хорошо служили, что король может ему только завидовать, вручил этот ключ вам, значит, он находится в руках честнейшего человека на свете; вы знаете мой почерк и мою подпись, выполняйте то, что я предпишу.

Шарпантье направился к двери.

– Не здесь ли, – спросил король, – некий Россиньоль, умеющий, как я слышал, ловко расшифровывать тайные письма?

– Да, государь.

– Я хочу его видеть.

– Достаточно трижды позвонить, и он явится. Угодно вашему величеству, чтобы я его позвал, или вы сделаете это сами?

– Позвоните, – сказал король.

Шарпантье позвонил, и дверь Россиньоля отворилась.

В руке у него был лист бумаги.

– Мне уйти или остаться, государь? спросил Шарпантье.

– Оставьте нас, – сказал король.

Шарпантье вышел.

– Это вас зовут Россиньоль? – спросил король.

– Да, государь, отвечал маленький человечек, пристально разглядывал бумагу.

– Вас считают умелым расшифровщиком?

– Действительно, государь, думаю, что в этом отношении мне нет равных.

– Вы можете разгадать любой шифр?

– Пока есть только один, что я до сих пор не разгадал, но с Божьей помощью разгадаю, как и остальные.

– А какой последний шифр вы разгадали?

– Письмо герцога Лотарингского к Месье.

– К моему брату?

– Да, государь, к его королевскому высочеству.

– И что же сообщал герцог Лотарингский моему брату?

– Вашему величеству угодно знать?

– Конечно!

– Сейчас я схожу за письмом.

Россиньоль сделал шаг к двери, но обернулся.

– Оригинал или расшифровку? – спросил он.

– То и другое, сударь.

Россиньоль вернулся в свой кабинет с проворством ласки, которую он напоминал строением головы, приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы можно было пройти, и тут же вернулся, держа в одной руке обе требуемые бумаги и продолжая на ходу попытки расшифровать ту, с какой вошел вначале.

– Вот они, государь, – сказал он, протягивая письмо герцога Лотарингского и перевод.

Король начал с оригинала и прочел:

– «Если Юпитер…»

–  Месье, – перебил Россиньоль короля.

– «… будет изгнан с Олимпа…» – продолжал король.

–  Из Лувра, – подсказал Россиньоль.

– А почему Месье будет удален от двора? – спросил король.

– Потому что он участвует в заговоре, – спокойно ответил Россиньоль.

– Месье участвует в заговоре? И против кого же?

– Против вашего величества и против государства.

– Вы думаете о том, что говорите мне, сударь?

– Я говорю то, о чем ваше величество прочтет, если ему угодно продолжить.

– «… он сможет, – читал король, – укрыться на Крите…»

–  В Лотарингии.

– «Минос…»

–  Герцог Карл Четвертый.

– «… предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье Кефала…»

– Здоровье Вашего Величества.

– Это меня называют Кефалом?

– Да, государь.

– Я знаю, кем был Минос, но забыл, кем был Кефал. Кто он?

– Фессалийский царевич, ваше величество, супруг прекрасной афинской царевны, которую он прогнал с глаз долой, ибо она была ему неверна, но затем с ней помирился.

Людовик XIII нахмурился.

– Ах, значит, этот Кефал, – сказал он, – муж неверной жены, с которой примирился вопреки ее неверности, это я?

– Да, государь, это вы, – невозмутимо ответил Россиньоль.

– Вы уверены?

– Еще бы! Впрочем, ваше величество сами увидите.

– На чем мы остановились?

– «Если Месье будет изгнан из Лувра, он сможет укрыться в Лотарингии. Герцог Карл IV предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье Кефала…», то есть короля… На этом вы остановились, государь.

Король стал читать дальше.

– «… весьма ненадежно». Как! Весьма ненадежно?

– Это значит, что ваше величество больны, и очень больны, во всяком случае, по мнению герцога Лотарингского.

– Ах, значит, – побледнев, сказал король, – я болен, и очень болен!

Подойдя к зеркалу, он посмотрел на себя, поискал в карманах флакон с нюхательной солью, не найдя его, покачал головой и, сделав над собой усилие, взволнованным голосом стал читать дальше:

– «…почему бы в случае его смерти не выдать Прокриду…» Прокриду?

– Да, королеву, – ответил Россиньоль. – Прокрида была неверной женой Кефала.

– «… не выдать королеву за Юпитера?» За Месье? – воскликнул король.

– Да, государь, за Месье.

– За Месье!

Король вытер платком струившийся по лбу пот и продолжал:

– «Ходят слухи, что Оракул…»

–  Господин кардинал.

– «… хочет избавиться от Прокриды и выдать Венеру…»

Король посмотрел на Россиньоля, который, отвечая королю, продолжал на все лады переворачивать бумагу, что была у него в руках.

– Венеру? – нетерпеливо переспросил король.

– Госпожу де Комбале, госпожу де Комбале, – быстро сказал Россиньоль.

– «… за Кефала,» – прочел король. – Меня женить на госпоже де Комбале? Меня? Откуда они это взяли?.. «Пока пусть Юпитер, то есть Месье, продолжает ухаживать за Гебой…»

–  За принцессой Марией.

– «… притворяясь, что из-за этой страсти находится в крайнем разладе с Юноной».

–  С королевой-матерью.

– «Важно, чтобы Оракул», то есть кардинал, «хоть он большой хитрец или, вернее, считает себя таковым, ошибался, думая, что Юпитер влюблен в Гебу». Подписано: «Минос».

– Карл Четвертый.

– Ах, – пробормотал король, – вот он, секрет этой великой любви, приносимой в жертву ради поста главного наместника! Ах, мое здоровье весьма ненадежно! Ах, когда я умру, мою вдову выдадут за моего брата! Но, слава Богу хоть я болен, и очень болен, как они говорят, но еще не умер. Значит, мой брат – заговорщик! И если заговор откроется, он сможет скрыться в Лотарингии у гостеприимного герцога! Разве Франция не в состоянии за один раз проглотить и Лотарингию, и ее герцога? Выходит, мало того, что она дала нам Гизов!

И, резко обернувшись к Россиньолю, он спросил:

– А как попало это письмо в руки господина кардинала?

– Оно было доверено господину Сенелю.

– Одному из моих медиков, – сказал Людовик XIII. – Воистину, у меня отличное окружение!

– Но, предвидя заговор между лотарингским и французским дворами, отец Жозеф подкупил камердинера господина Сенеля.

– Похоже, этот отец Жозеф – ловкий человек, – сказал король.

Россиньоль подмигнул.

– Тень господина кардинала, – сказал он.

– И что же сделал камердинер Сенеля?

– Украл письмо и передал ею нам.

– А что сделал Сенель?

– Поскольку он не успел еще отъехать далеко от Нанси, то вернулся и сказал герцогу, что по оплошности сжег его письмо вместе с другими бумагами. Герцог ничего не заподозрил и дал ему другое письмо – то, что получил его королевское высочество Месье.

– И что же ответил мой брат «Юпитер» мудрому «Миносу»? – спросил король с лихорадочным смехом, от которого его усы шевелились еще несколько мгновений, после того как он замолчал.

– Я еще не знаю. Его ответ у меня в руках.

– Как эта бумага, что вы держите, – его ответ?

– Да, государь.

– Дайте.

– Ваше величество ничего в нем не поймет, поскольку я сам еще ничего не понимаю.

– Почему?

– Потому что, когда первое письмо не дошло до адресата, они, боясь каких-либо неожиданностей, изобрели новый шифр.

Король взглянул на листок и прочел несколько совершенно непонятных слов:

«Astre se-Be-L’amb рады – L M + – Se – хочет быть se».

– И вы сможете узнать, что это значит?

– Я буду знать это завтра, государь.

– Это не почерк моего брата.

– Нет; на этот раз камердинер не решился украсть письмо, боясь, что его заподозрят, и удовольствовался тем, что снял копию.

– И когда это письмо было написано?

– Сегодня около полудня, государь.

– И вы уже успели снять копию?

– Отец Жозеф передал мне ее в два часа.

Король на мгновение задумался, затем обернулся к маленькому человечку, который, взяв у него из рук письмо, продолжал трудиться над разгадкой.

– Вы останетесь со мной, не правда ли, господин Россиньоль? – спросил он.

– Да, государь, пока это письмо не будет расшифровано.

– Как до тех пор, пока это письмо не будет расшифровано? Я полагал, что вы на службе у господина кардинала?

– Я действительно у него на службе, но лишь до тех пор, пока он министр. Перестав им быть, он больше во мне не нуждается.

– Но я нуждаюсь в вас.

– Государь, – сказал Россиньоль, покачав головой столь решительно, что очки его едва не упали, – завтра я покидаю Францию.

– Почему?

– Потому что, служа господину кардиналу, то есть вашему величеству, разгадывая шифры, изобретаемые заговорщиками, я нажил себе грозных врагов среди вельмож – врагов, от которых мог защитить меня один кардинал.

– А если я буду вашей защитой?

– У вашего величества будет такое намерение, но…

– Но?..

– Но не будет для этого власти.

– Что? – переспросил, нахмурясь, король.

– К тому же, – продолжал Россиньоль, – я всем обязан господину кардиналу. Я был бедным парнем из Альби; случаю было угодно, чтобы господин кардинал узнал о моем таланте расшифровщика. Он вызвал меня к себе, дал мне место в тысячу экю, потом в две тысячи, затем добавил по двадцать пистолей за каждое расшифрованное письмо, так что за десять лет, в течение которых я разгадывал не меньше одного-двух писем в неделю, я составил небольшое состояние и надежно поместил его.

– Где же?

– В Англии.

– Может быть, вы отправляетесь в Англию, чтобы поступить на службу к королю Карлу?

– Король Карл предлагал мне две тысячи пистолей в год и по пятьдесят пистолей за расшифрованное письмо, лишь бы я покинул службу у господина кардинала. Я отказался.

– А если я предложу вам то же, что король Карл?

– Государь, жизнь – самое ценное, что есть у человека, поскольку, уйдя под землю, обратно не возвращаются. Сейчас, когда господин кардинал в опале, мне даже под августейшей защитой вашего величества, а может быть, именно из-за этой защиты, не прожить и недели. Понадобилось все влияние господина кардинала, чтобы сегодня утром, когда он покидал свой дом, я не покинул Париж и рискнул ради него своей жизнью, оставшись еще на сутки, чтобы послужить вашему величеству.

– Значит, ради меня вы не рискнули бы жизнью?

– Самоотверженность возможна ради родных или ради благодетеля. Ищите ее, государь, среди ваших родных или среди тех, кому вы делали добро. Не сомневаюсь, что ваше величество найдет ее.

– Вы в этом не сомневаетесь, что ж! А вот я сомневаюсь!

– Теперь, когда я сказал, что задержался с одной целью – послужить вашему величеству, когда вам известно, какому риску я подвергаюсь, оставаясь во Франции, и как спешу ее покинуть, я умоляю ваше величество не противиться моему отъезду – для него все готово.

– Я не стану противиться, но с непременным условием, что вы не поступите на службу ни к одному иностранному государю, кто мог бы использовать ваш талант против Франции.

– В этом я даю слово вашему величеству.

– Ступайте; господину кардиналу посчастливилось, что у него такие слуги, как вы и ваши товарищи.

Король посмотрел на часы.

– Четыре часа, – сказал он. – Завтра в десять утра я буду здесь. Позаботьтесь, чтобы ключ к этому новому шифру был готов.

– Он будет готов, государь.

И видя, что король взялся за плащ, собираясь уходить, Россиньоль спросил:

– Вашему величеству не угодно переговорить с отцом Жозефом?

– Конечно, конечно, – ответил король, – как только он придет, скажите Шарпантье, чтобы его впустили.

– Он здесь, государь.

– Так пусть войдет. Я сейчас же с ним поговорю.

– Вот он, государь, – сказал Россиньоль и посторонился, уступая дорогу Серому кардиналу.

Монах показался в дверях и скромно остановился на пороге кабинета.

– Входите, входите, святой отец, – сказал король.

Монах приблизился, опустив голову и скрестив руки, всем видом выражал послушание.

– Я здесь, государь, – сказал он, останавливаясь в четырех шагах от короля.

– Вы были здесь, святой отец? – спросил король, с любопытством разглядывая монаха: совершенно новый мир проходил перед его глазами.

– Да, государь.

– И давно?

– Примерно час.

– И вы ждали целый час, не передан мне, что вы здесь?

– Скромный монах вроде меня, государь, должен ожидать приказаний своего короля.

– Уверяют, святой отец, что вы весьма способный человек.

– Это говорят мои враги, государь, – ответил монах, смиренно опуская глаза.

– Вы помогали кардиналу нести груз его обязанностей?

– Как Симон Киринеянин помогал нашему Спасителю нести крест.

– Вы ревностный поборник христианства, святой отец, и в одиннадцатом веке вы, как новый Петр Отшельник, проповедовали бы крестовый поход.

– Я проповедовал его в семнадцатом веке, государь, но безуспешно.

– Каким же образом?

– Я написал латинскую поэму под названием «Турциада», чтобы воодушевить христианских государей против мусульман. Но время прошло или еще не настало.

– Вы оказывали господину кардиналу большие услуги.

– Его высокопреосвященство не мог делать все. Я помогал ему в меру моих слабых сил.

– Сколько платил вам господин кардинал в год?

– Ничего, государь; нашему ордену запрещено принимать что-либо, кроме милостыни. Его высокопреосвященство лишь оплачивал мою карету.

– У вас есть карета?

– Да, государь, но не из тщеславия. Вначале у меня был осел.

– Скромное верховое животное Господа нашего, – заметил король.

– Но монсеньер нашел, что я передвигаюсь недостаточно быстро.

– И дал вам карету?

– Нет, государь, вначале верховую лошадь: от кареты я из скромности отказался. Но, к несчастью, это была кобыла, и однажды, когда мой секретарь отец Анж Сабини сел на нехолощеного жеребца…

– Я понимаю, – сказал король, – и тогда вы приняли карету, предложенную кардиналом?

– Да, государь, я с ней смирился. И потом, – сказал монах, – Боги подумал я, приятно будет, что смиренные возвеличены.

– Несмотря на отставку кардинала, я хочу оставить вас при себе, святой отец, – сказал король. – Вы мне скажете, что, по вашему мнению, мне следует для вас сделать.

– Ничего, государь. Я и так уже, вероятно, прошел по дороге почестей дальше, чем нужно для моего спасения.

– Но есть у вас какое-то желание, которое я могу удовлетворить?

– Вернуться в мой монастырь, откуда, может быть, мне и не следовало выходить.

– Вы слишком полезны в делах, чтобы я позволил это, – сказал король.

– Я видел их лишь глазами его высокопреосвященства, государь; светоч угас, и я ослеп.

Любому сословию, святой отец, даже духовенству, позволительно иметь честолюбие, соизмеримое с заслугами. Бог дает талант не для того, чтобы человек превращал его в бесплодное поле. Господин кардинал служит вам примером высоты, которой можно достигнуть.

– И с которой затем можно упасть.

– Но какой бы ни была высота, если тот, кто падает, носит красную шапку, это падение можно перенести.

За опушенными ресницами капуцина молнией промелькнуло алчное стремление.

Это не укрылось от короля.

– Вы никогда не мечтали о высших церковных степенях?

– Может быть, когда я был при господине кардинале, я и поддавался этому ослеплению.

– Почему только при господине кардинале?

– Потому что мне понадобилось бы все его влияние в Риме, чтобы достичь этой цели.

– Значит, вы считаете, что мое влияние меньше, чем у него?

– Ваше величество хотели добыть кардинальскую шапку для турского архиепископа, но он так и остался архиепископом; тем более не удастся вам это в отношении бедного капуцина.

Людовик XIII устремил на отца Жозефа пронизывающий взгляд, но невозможно было что-либо прочитать ни на этом мраморном лице, ни в этих опущенных глазах.

Казалось, у монаха движутся одни губы.

– Кроме того, – продолжал он, – есть факт, по важности превосходящий все остальные: в той работе, что была возложена на меня Богом и господином кардиналом, есть множество случаев согрешить, подвергал опасности спасение своей души. При господине кардинале, имеющем от Рима большие полномочия исповедовать и отпускать грехи, мне не надо было ни о чем беспокоиться: если днем я согрешу действием или словом, вечером я исповедуюсь, господин кардинал отпускает мне грехи, и все в порядке, я сплю спокойно. Но если я служу светскому хозяину – будь это сам король, – он не властен отпустить мне грехи. Я не смогу больше грешить, а без этого не смогу добросовестно делать свое дело.

Пока монах говорил, король продолжал смотреть на него; с каждой фразой отца Жозефа на лице Людовика все яснее читалось отвращение.

– И когда хотите вы вернуться в свой монастырь? – спросил он, когда тот закончил.

– Как только получу разрешение вашего величества.

– Вы его получили, святой отец, – сухо сказал король.

– Ваше величество преисполняет меня радостью, – сказал капуцин, скрестив руки на груди и низко кланяясь.

Затем таким же твердым и холодным шагом, каким вошел, – шагом, напоминавшим поступь статуи, – он вышел, даже не обернувшись, чтобы с порога еще раз поклониться королю.

– Лицемер и честолюбец, я о тебе не жалею!

Затем король еще минуту взглядом следил за ним в полутьме прихожей и промолвил:

– Так или иначе, одно совершенно ясно: если сегодня вечером я подал бы в отставку как король, подобно тому как это сделал сегодня утром господин кардинал, я не нашел бы четырех человек, которые бы последовали за мной в изгнание и разделили мою немилость. Впрочем, я не нашел бы и трех, и двух, а может быть, и одного.