Текст книги "Женская война (др. перевод)"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
VI
Нанон понимала, что минута нерешительности может погубить ее. Притом она успела уже обдумать весь план, всю идею, внушенную ей анонимным письмом.
– Да, правда, – сказала она, пристально глядя на герцога, – у меня есть тайна с этим дворянином.
– А, вы признаетесь! – воскликнул герцог.
– Поневоле признаешься, когда от вас ничего нельзя скрыть.
– О, – прошептал герцог сквозь зубы.
– Да, я ждала господина де Каноля, – спокойно продолжала Нанон.
– Вы ждали его?
– Ждала.
– И смеете в этом признаваться?..
– Смею. Знаете ли вы, однако, кто такой господин де Каноль?
– Хвастун, которого я жестоко накажу за его дерзость.
– Нет, он благородный и храбрый дворянин, и вы станете по-прежнему покровительствовать ему.
– Ого! Ну, этого-то не будет! Клянусь Богом.
– Не клянитесь, герцог, по крайней мере, до тех пор, пока не выслушаете меня, – сказала Нанон с улыбкой.
– Говорите же, но скорей.
– Вы, читающий в глубине сердца, неужели вы не заметили мою благосклонность к господину де Канолю, ведь я беспрестанно просила вас за него, выпросила ему капитанский чин, денежное пособие на поездку в Бретань с господином де Ла Мельере и потом еще отпуск? Неужели вы не заметили, что я постоянно заботилась о нем?
– Сударыня, это уж чересчур!
– Позвольте, герцог, подождите до конца, ради Бога.
– Чего мне еще ждать? Что вы можете еще прибавить?
– Что я принимаю в де Каноле самое нежное участие.
– Черт возьми! Я это хорошо знаю.
– Что я предана ему телом и душою.
– Сударыня, вы употребляете во зло…
– Что буду служить ему до самой смерти, и все это потому…
– Потому, что он ваш любовник, не трудно догадаться.
– Нет, – вскричала Нанон, с полным драматизма выражением лица схватив дрожавшего герцога за руку, – потому что он мой брат!
Руки герцога д’Эпернона опустились.
– Ваш брат! – прошептал он.
Нанон кивнула головой в знак согласия и торжествующе улыбнулась.
Через минуту герцог вскричал:
– Однако ж это требует объяснения!
– Извольте, я все объясню вам, – сказала Нанон. – Когда умер мой отец?
– Теперь уж месяцев восемь, – отвечал герцог, рассчитав время.
– А когда вы подписали патент на капитанский чин де Канолю?
– Да в то же время.
– Две недели спустя, – сказала Нанон.
– Очень может быть…
– Мне очень неприятно, – продолжала Нанон, – рассказывать про бесчестие другой женщины, разглашать чужую тайну, которая становится нашей, слышите ли? Но ваша странная ревность принуждает меня, ваше поведение заставляет меня говорить… Я подражаю вам, герцог, во мне нет великодушия.
– Продолжайте, продолжайте! – закричал герцог, который начинал уже верить выдумкам прелестной гасконки.
– Извольте… Отец мой был известный адвокат, имя его славилось, двадцать лет тому назад отец мой был еще молод, он всегда был очень красив. Он любил до своего брака мать господина де Каноля, ее не отдали за него, потому что она дворянка, а он не принадлежал к благородному сословию. Любовь взяла на себя труд, как часто случается, поправить ошибку природы, и один раз, когда муж отправился в путешествие… Ну, теперь вы понимаете?
– Понимаю, но каким образом дружба ваша с Канолем началась так поздно?
– Очень просто: только по смерти отца я узнала, какие узы нас связывают; тайна содержалась в письме, которое отдал мне сам барон, называя меня сестрою.
– А где это письмо?
– А разве вы забыли, что пожар истребил у меня все – самые мои драгоценные вещи и все мои бумаги, включая и наиболее секретные?
– Правда, – прошептал герцог.
– Двадцать раз я собиралась рассказать вам эту историю, будучи уверена, что вы сделаете все возможное для того, кого я потихоньку называю братом; но он всегда удерживал меня, всегда упрашивал, умолял пощадить репутацию его матери, которая еще жива. Я повиновалась ему, потому что понимала его.
– Так вот что! – сказал тронутый герцог. – Ах, бедный Каноль!
– А ведь он отказывался от счастья! – прибавила прелестная гасконка.
– Он очень деликатен, – заметил герцог, – это делает ему честь.
– Я даже ему клялась, что никогда никому не скажу ни слова про эту тайну. Но ваши подозрения заставили меня проговориться. О, горе мне! Я забыла клятву! Горе мне! Я выдала тайну моего брата!..
И Нанон зарыдала.
Герцог бросился перед ней на колени и целовал ее прелестные ручки. Она опустила их в отчаянии и, подняв глаза к небу, казалось, вымаливала себе прощение за клятвопреступление.
– Вы твердите: «Горе мне!» – вскричал герцог. – Напротив, счастье всем нам! Я хочу, чтобы милый Каноль вернул потерянное время. Я не знаю его, но хочу познакомиться с ним. Вы представите его мне, и я буду любить его как сына.
– Скажите – как брата, – подхватила с улыбкой Нанон.
Потом она перешла к другой мысли.
– Несносные доносчики! – сказала она, комкая письмо и делая вид, будто бросает его в камин, но между тем тщательно прятала его в карман, чтобы впоследствии отыскать автора.
– Но, кстати, – сказал герцог, – отчего не идет он сюда? К чему откладывать наше знакомство? Я сейчас пошлю за ним в гостиницу «Золотого тельца».
– Зачем? Чтоб он узнал, как я ничего не могу скрывать от вас и как, забыв данную клятву, все рассказала вам?..
– Я все скрою.
– Теперь, герцог, я должна ссориться с вами, – сказала Нанон с улыбкой, которые демоны занимают у ангелов.
– Но почему, красавица моя?
– Потому, что прежде вы более дорожили свиданиями со мной наедине. Послушайте, теперь поужинаем, успеем послать за Канолем и завтра. («До завтра я успею предупредить его», – подумала Нанон).
– Пожалуй, – отвечал герцог, – сядем за стол.
Однако, сохраняя еще остатки подозрительности, он подумал: «До завтрашнего утра я не расстанусь с нею, и она будет колдуньей, если успеет предупредить его».
– Стало быть, – спросила Нанон, положив руку на плечо герцогу, – мне позволено будет просить моего друга за моего брата?
– Разумеется, – отвечал герцог, – все, что вам угодно, начиная с денег…
– Ну, денег ему не нужно, – возразила Нанон, – он подарил мне бриллиантовый перстень, который вы заметили и который достался ему от матери.
– Так чин…
– О да! Мы произведем его в полковники, не так ли?
– Произвести его в полковники! Ба! Как вы спешите, моя милая! Ведь для этого нужно, чтобы он оказал какую-нибудь услугу королю.
– Он готов служить везде, где ему прикажут.
– О, – сказал герцог, поглядывая на Нанон. – Я мог бы дать ему тайное поручение ко двору…
– Поручение ко двору! – вскричала Нанон.
– Да, но оно разлучит вас.
Нанон поняла, что надо уничтожить остатки недоверчивости.
– Не бойтесь этого, милый герцог. Велика важность, ведь разлука послужит ему в пользу! Если мы будем вместе, я не смогу как следует помочь ему, потому что вы ревнивы. Если он будет далеко, вы станете поддерживать его своей могущественной рукой. Удалите его, вышлите из Франции, если нужно для его пользы, и обо мне не заботьтесь. Только бы вы любили меня, больше мне ничего не нужно.
– Хорошо, решено, – отвечал герцог. – Завтра утром я пошлю за ним и дам ему поручение. А теперь, – прибавил герцог, умильно взглянув на два кресла и на два прибора, – теперь, как вы предлагаете, мы поужинаем, несравненная моя красавица.
Оба сели за стол с такими веселыми лицами, что даже Франсинетта, в качестве горничной и поверенной привыкшая к поведению герцога и к характеру своей госпожи, подумала, что Нанон совершенно спокойна, а герцог совершенно убедился в ее невиновности.
VII
Всадник, которого Каноль, приветствуя, называл Ришоном, поднялся в бельэтаж гостиницы «Золотого тельца» и сел ужинать с виконтом.
Его-то и ждал с нетерпением виконт, когда сама судьба доставила ему случай заметить враждебные приготовления герцога д’Эпернона и оказать барону де Канолю важную услугу, о которой мы уже рассказали.
Ришон выехал из Парижа уже с неделю; из Бордо он прибыл в тот день, когда началась наша повесть; стало быть, он привез самые свежие известия о событиях, происходивших в то время в этих двух городах и тесно переплетавшихся между собой. Пока он рассказывал об аресте принцев, важнейшей тогдашней новости, или о бордоском парламенте, овладевшем всей провинцией, или о кардинале Мазарини, который был тогда истинным королем, юноша молча смотрел на его мужественное и загорелое лицо, на его проницательные и спокойные глаза, на его острые и белые зубы под длинными черными усами. По всем этим признакам в Ришоне можно было узнать выслужившегося из рядовых офицера.
– Так вы говорите, – спросил наконец виконт, – что принцесса теперь в Шантийи?
Известно, что принцессами в то время называли герцогинь из дома Конде, только к имени старшей из них всегда прибавляли: «вдовствующая».
– Да, – отвечал Ришон, – там она ждет вас.
– А на каком она положении?
– В настоящей ссылке: за нею и за матерью ее мужа наблюдают с величайшим вниманием, потому что при дворе знают, что принцессы не довольствуются одними просьбами к парламенту и замышляют что-нибудь более действенное в пользу принцев. К несчастию, как и всегда, денежные обстоятельства… Кстати, о деньгах: получили ли вы ту сумму, которую хотели добыть здесь? Мне особо поручили узнать об этом.
Виконт отвечал:
– Я с трудом собрал тысяч двадцать ливров, вот они, здесь. И только!
– Только! Какие у вас понятия, виконт, черт возьми! Видно, что вы миллионер, раз говорите с таким презрением о такой сумме в такую минуту! Двадцать тысяч! Мы будем беднее кардинала Мазарини, но гораздо богаче короля.
– Так вы думаете, Ришон, что принцесса примет мое скромное приношение?
– С благодарностью: вы дадите ей возможность платить жалованье целой армии.
– А разве нам она нужна?
– Армия? Разумеется, и мы уже собираем ее. Господин де Ларошфуко завербовал четыреста дворян под предлогом, что они будут присутствовать при похоронах его отца. Герцог де Буйон отправился в Гиень с таким же отрядом, а может быть, и большим. Господин де Тюренн обещает напасть на Париж с целью захватить Венсен врасплох и вырвать принцев оттуда: у него будет тридцать тысяч человек. Он сманит с королевской службы всю северную армию. О! Дела идут очень неплохо, – прибавил Ришон, – будьте спокойны; не знаю, достигнем ли мы цели, но, наверное, шума наделаем много.
– Не встретили ли вы герцога д’Эпернона? – спросил виконт, глаза которого заблестели от радости при перечислении сил, обещавших победу его партии.
– Герцога д’Эпернона? – повторил офицер с удивлением. – Да где же мог я встретиться с ним? Ведь я приехал не из Ажена, а из Бордо.
– Вы могли встретить его в нескольких шагах отсюда, – сказал виконт с улыбкой.
– Да, правда, кажется, здесь близко живет прелестная Нанон де Лартиг?
– На расстоянии двух мушкетных выстрелов от нашей гостиницы.
– Хорошо! Это объясняет мне, почему я встретил в гостинице барона де Каноля.
– Вы знаете его?
– Кого? Барона? Знаю. Я мог бы даже сказать, что я его друг, если б он был не знатным дворянином, а я не бедным разночинцем.
– Такие разночинцы, как вы, Ришон, в настоящем положении дел стоят принцев. Вы, впрочем, знаете, что я спас вашего друга барона де Каноля от палок, а может быть, и от чего-нибудь похуже.
– Да, он говорил мне об этом, но я невнимательно слушал его, мне так хотелось поскорее повидаться с вами. Вы уверены, что он не узнал вас?
– Нельзя узнать того, кого никогда не видел.
– Да, я должен был употребить другое выражение и спросить, распознал ли он вас.
– В самом деле, – отвечал виконт, – он рассматривал меня пристально.
Ришон улыбнулся.
– Как не смотреть пристально! – сказал он. – Не всякий день встречаются дворяне, похожие на вас.
– Барон, мне кажется, веселый человек, – начал виконт, помолчав несколько секунд.
– Веселый и добрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди крайностей: они очень хороши или ни на что не годятся. Барон принадлежит к числу первых. В любовных делах он фат, на войне – бесстрашный воин. Мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли… случай свел вас с ним, и вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.
Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.
– Боже мой, – сказал Ришон с той философской грустью, которая иной раз посещает даже сильных людей, – а мы разве серьезнее и разумнее, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламя гражданской войны так же легко, как зажигаем свечу в церкви? Разве коадъютор – человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор – человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем рынков! Разве герцогиня де Шеврез – серьезная женщина? А она назначает и смещает министров! Разве герцогиня де Лонгвиль – серьезная женщина? А она три месяца царствовала в парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде – серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только нарядами и бриллиантами? Разве герцог Энгиенский – серьезный предводитель политической партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы и наденет штаны в первый раз только для того, чтобы потрясти Францию? Наконец, и я – если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен, – разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога де Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки и ливреи шпагу. Я храбро надел ее и превратился в воина! И вот сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, формирует роту, собирает четыреста или пятьсот человек и будет, в свою очередь, играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро его произведут в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня вершить судьбу Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако ж я буду считать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…
– И тогда, – прибавил виконт, – горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…
– Героем или изменником, смотря по тому, кем мы тогда станем – слабейшими или сильнейшими. При прежнем кардинале я подумал бы об этом хорошенько, потому что рисковал бы головою.
– Помилуйте, Ришон, не заставляйте меня думать, что подобные соображения могут удержать вас! Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…
– Ах, разумеется, – сказал Ришон, выразительно пожав плечами, – я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными глазами, блестевшими как карбункулы, с голубой лентой, которую я видел еще на груди его отца, кричал звонким голосом моим солдатам, покручивая при этом усы: «Король смотрит на вас, вперед, господа!» Но если мне придется вновь увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, однако уже не позади, а впереди себя и кричать солдатам: «Стреляй по королю французскому!», то в этот день, виконт – продолжал Ришон, покачивая головой, – я боюсь, что струшу и выстрелю мимо.
– Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о неприятных вещах? – спросил юноша. – Любезный Ришон, гражданская война – это очень печально, я знаю, но иногда она необходима.
– Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра всадить шпагу в живот храброму Канолю, когда я так дружески и с таким Удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому, что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым смеется сам? Однако ж это дело очень возможное…
Виконт вздрогнул от ужаса.
– Или, может быть, – продолжал Ришон, – я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, такие, как вы, не понимают, что такое война. Вы видите только море интриг и бросаетесь в него как в свою родную стихию. Вот третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мной, что в том мире, в каком вы живете, пушечные выстрелы, которые нас убивают, кажутся просто потешным огнем.
– Право, Ришон, – сказал виконт, – вы пугаете меня, и если б я не был уверен, что вы будете охранять меня, то не смел бы пуститься в дорогу. Но под вашей защитой, – прибавил юноша, подавая свою маленькую руку фрондеру, – я ничего не боюсь.
– Под моей защитой? – повторил Ришон. – Да, правда, вы напомнили мне об этом. Вам придется обойтись без меня, виконт, намерения наши изменились.
– Разве вы не поедете со мною в Шантийи?
– Я должен был вернуться туда в том случае, если б не был нужен здесь. Но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из окрестностей форта. Его, кажется, хотят отнять у нас.
Виконт вскрикнул от страха.
– Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который в тысячу раз трусливее меня? Через половину Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам, я умру со страха прежде, чем доберусь до Шантийи!
– Ах, виконт! – вскричал Ришон, покатываясь от хохота. – Вы, стало быть, забыли, что у вас на боку шпага!
– Смейтесь сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.
– Делайте что вам угодно, виконт, – отвечал Ришон с притворной важностью. – Во всяком случае, в Шантийи рассчитывают на вас. Берегитесь, принцам немного надо, чтобы потерять терпение, особенно когда они ждут денег.
– И к величайшему моему несчастью, – сказал виконт, – я должен выехать ночью…
– Тем лучше, – отвечал Ришон, посмеиваясь, – никто не увидит, что вы боитесь. Вы встретите людей еще трусливее вас и обратите их в бегство.
– Вы уверены? – спросил виконт, нисколько не успокоенный этим предсказанием.
– Притом есть средство уладить дело, – сказал Ришон. – Ведь вы боитесь за деньги, не так ли? Так оставьте их у меня, я перешлю их с тремя или четырьмя верными людьми. Впрочем, самое верное средство доставить их в целости – отвезти самому…
– Вы правы, я поеду, Ришон; так как надо быть храбрым, я буду храбрым и сам повезу деньги. Думаю, судя по словам вашим, принцессе теперь гораздо нужнее золото, чем моя особа. Может быть, меня дурно примут, если я приеду без денег?
– Ведь я сказал вам, что вы похожи на героя. По дороге везде королевские солдаты, и война еще не началась. Однако ж не будьте слишком доверчивы и прикажите Помпею зарядить пистолеты.
– Зачем вы говорите мне все это?.. Думаете успокоить меня?
– Разумеется; кто знает об опасности, тот не позволит захватить себя врасплох. Так поезжайте, – сказал Ришон вставая, – ночь будет прекрасная, и до рассвета вы приедете в Монльё.
– А наш барон не ждет ли моего отъезда?
– О, теперь он занят тем же, чем занимались мы, то есть ужинает, и если его ужин хоть немного похож на наш, то такой любитель поесть, как он, не встанет из-за стола без особенно важной причины. Впрочем, я зайду к нему и удержу его.
– Так извинитесь за мою неучтивость. Я не хочу, чтобы он поссорился со мной, если встретит меня, когда будет в дурном расположении духа. Впрочем, ваш барон, должно быть, человек воспитанный.
– Именно так. Тогда он будет готов бежать за вами на конец света, чтобы иметь удовольствие скрестить с вами шпаги. Но будьте спокойны, я поклонюсь ему от вашего имени.
– Только подождите, дайте мне уехать.
– Разумеется, черт побери.
– Нет ли каких поручений к ее высочеству?
– Конечно, есть: вы напомнили мне о самом важном.
– Вы уж написали ей?
– Писать не надо, нужно передать ей только два слова.
– Какие?
– Бордо. – Да.
– И она поймет?
– Обязательно. Зная эти два слова, она может спокойно отправиться в дорогу; скажите ей, что я за все отвечаю.
– Ну, Помпей, – сказал виконт старому своему слуге, который в эту минуту, зевая, показался в дверях, – ну, друг мой, надо ехать!
– Ого, ехать! – отвечал Помпей. – Помилуйте, господин виконт! Да ведь буря страшная!
– Что ты говоришь, Помпей? – возразил Ришон. – На небе ни облачка.
– Однако ж ночью мы можем заблудиться.
– Ну, заблудиться трудно, вам надо только не съезжать с большой дороги. Притом же теперь ясная лунная ночь.
– Лунная ночь! Лунная ночь! – прошептал Помпей. – Вы понимаете, господин Ришон, я забочусь не о себе.
– Несомненно, – отвечал Ришон, – ведь ты старый солдат!
– Кто сражался с испанцами и был ранен в битве при Корби… – продолжал Помпей, приосанившись.
– Тот ничего не боится, не так ли? Ну, это очень кстати, потому что виконт не совсем спокоен… Слышишь ли? Предупреждаю тебя…
– Ого! – пробормотал Помпей, побледнев. – Вы боитесь?
– С тобой не буду бояться, храбрый мой Помпей, – отвечал юноша. – Я знаю тебя и уверен, что ты готов умереть, защищая меня.
– Разумеется, разумеется, – отвечал Помпей, – однако ж если вы очень боитесь, так лучше подождать до утра.
– Никак нельзя, добрый мой Помпей. Ты повезешь это золото на своей лошади. Я сейчас же сойду к тебе.
– Тут много денег, и не следовало бы ночью рисковать ими, – сказал Помпей, взвешивая мешок.
– Опасности нет никакой, по крайней мере, так уверяет Ришон. Проверь, все ли на месте. Пистолеты в кобурах, шпага в ножнах и мушкетон на крюке у седла?
– Вы забываете, – отвечал старый слуга, выпрямляясь, – что человек осторожен и не сделает ни единого промаха, если всю жизнь свою служил солдатом. Да, господин виконт, все оружие в исправности.
– Видите, – сказал Ришон, – можно ли чего-нибудь бояться с таким товарищем? Счастливого пути, виконт!
– Благодарю за пожелание, но путь далек, – ответил виконт с некоторым страхом, которого не мог прогнать даже воинственный вид Помпея.
– Ба, – сказал Ришон, – у всякого пути есть начало и конец. Передайте нижайший поклон от меня принцессе, скажите ей, что я готов до последней капли крови служить ей и господину герцогу де Ларошфуко, особенно не забудьте эти два слова: Бордо. – Да. А я пойду опять к господину де Канолю.
– Послушайте, Ришон, – сказал виконт, останавливая капитана за руку, когда тот уже начал сходить с лестницы, – если Каноль – такой храбрый офицер и истинный дворянин, как вы говорите, почему не попытаться привлечь его к нашей партии? Он мог бы сопровождать нас в Шантийи, я по дороге немного познакомился бы с ним и представил бы его принцессе.
Ришон посмотрел на виконта с такой странной улыбкой, что юноша, вероятно, по лицу его угадал все, что происходило в душе фрондера, и поспешно сказал:
– Впрочем, Ришон, не обращайте внимания на мои слова и делайте как знаете. Прощайте!
Пожав протянутую руку, виконт поспешно воротился в свою комнату, может быть боясь, что Ришон заметит его смущение, или, может быть, потому, что опасался, как бы его не услышал Каноль, чей громкий голос долетал до второго этажа.
Фрондер спустился с лестницы. За ним сошел и Помпей, небрежно неся мешок, дабы не показать, что там есть деньги.
Через несколько минут виконт, торопливо осмотревшись, чтобы убедиться, что он ничего не забыл, погасил свечи, осторожно спустился с лестницы, решился заглянуть через щелочку на нижний этаж, потом, закутавшись в широкий плащ, поданный ему Помпеем, опираясь маленькой ногой на руку слуги, легко вспрыгнул на лошадь, пожурил с улыбкою старого солдата за медлительность и исчез в темноте.
Когда Ришон вошел в комнату Каноля, которого он должен был занимать, пока виконт будет приготовляться к отъезду, радостное «ура!» едва не опрокинувшего стул барона засвидетельствовало, что он не злопамятен.
На столе между прозрачными – оттого, что они уже опустели – бутылками возвышалась приземистая и гордая своей округлостью фляга, оплетенная камышом; из промежутков между камышинками живой свет четырех свечей высекал искры топазов и рубинов. В ней содержалось превосходное старое коллиурское вино, обжигающее рот того, кто уже отведывал много других вин. Около нее находились прекрасный изюм, миндаль, бисквиты, сыры разных сортов, варенье из винограда. Трактирщик не ошибся в расчете, верность которого подтверждалась двумя совершенно пустыми бутылками и третьей, полупустой. В самом деле, кто бы ни прикоснулся к этому десерту, тот должен был бы даже при всей своей умеренности выпить много вина.
А Каноль вовсе не думал воздерживаться. Может быть, как гугенот (он происходил из протестантской фамилии и не расставался с религией предков), – как гугенот, говорим мы, Каноль не считал грехом много попить и хорошо поесть. Был ли он печален или даже влюблен, он всегда был неравнодушен к аромату хорошего обеда и к бутылкам особенной формы с красными, желтыми или зелеными печатями, которые держат в плену настоящее гасконское, шампанское или бургонское вино. Сейчас Каноль, по обыкновению, уступил соблазну: сначала посмотрел, потом понюхал, наконец попробовал. Из пяти чувств, данных ему доброй матерью-природой, три были совершенно удовлетворены; поэтому два остальных, проявляя кроткое терпение, ждали своей очереди с удивительным спокойствием.
В эту минуту вошел Ришон и увидел, что Каноль качается на стуле.
– Ах, дорогой Ришон, вы пришли кстати! – вскричал он. – Хотелось бы кому-нибудь похвалить метра Бискарро, и мне чуть было не пришлось уже хвалить его моему дрянному Касторену, который не знает, что значит пить, и которого я никакие мог научить есть. Ну, посмотрите сюда, милый друг, взгляните на этот стол, за который я прошу вас сесть. Хозяин «Золотого тельца» – истинный художник, человек, которого я хочу рекомендовать другу моему, герцогу д’Эпернону. Выслушайте и, как настоящий знаток, оцените, что у меня было на ужин: чудесный раковый суп, холодное с маринованными устрицами, с анчоусами и свиными ножками, каплун с маслинами – при нем бутылка медока, вы видите, что в ней ничего не осталось, – куропатка с трюфелями, сладкий горошек и вишневое желе – при нем бутылка шамбертена, которая стоит вот тут, – наконец, этот десерт и бутылочка коллиурского, которая пытается защищаться, но которую я прикончу, как и остальные, особенно если мы примемся за нее вдвоем. Черт возьми! Я в превосходном настроении, и Бискарро – великий мастер! Сядьте сюда, Ришон, вы поужинали, но все равно… Я тоже поужинал, но это не беда, мы начнем снова…
– Благодарю, барон, – сказал Ришон с улыбкой, – мне уже не хочется есть.
– Согласен, можно не хотеть есть, но всегда должно хотеться пить. Попробуйте этого коллиурского.
Ришон подставил свой стакан.
– Так вы уже поужинали, – продолжал Каноль, – поужинали с этим дрянным маленьким виконтом. Ах, извините, Ришон, я ошибаюсь. Наоборот, он премилый малый. Я обязан ему тем, что наслаждаюсь благами жизни, а без него я испустил бы дух от трех или четырех ран, которые хотел нанести мне храбрый герцог д’Эпернон. Поэтому я благодарен хорошенькому виконту, прелестному Ганимеду. Ах, Ришон! Вы кажетесь мне именно тем, кем вас считают, то есть преданнейшим слугою принца Конде.
– Что вы, барон! – возразил Ришон, захохотав во все горло. – С чего вы это взяли? Вы уморите меня со смеху.
– Уморю со смеху? Вас? Полноте! Ну уж нет, дорогой мой.
Вам знакомы эти жалобные стихи, не правда ли? Это рождественская песенка вашего патрона, написанная на германской реке Ренусе, когда он ободрял одного из своих товарищей, опасавшегося смерти в воде. Ришон, черт вы эдакий! Ну, все равно, я все-таки ненавижу вашего мальчишку-виконта… Принимать участие в первом проезжем дворянине!.. На что это похоже?
И Каноль вытянулся в кресле, захохотал и принялся крутить усы с таким непритворным весельем, что и Ришон последовал его примеру.
– Итак, любезный Ришон, говоря серьезно, вы пустились в заговоры? В политику?
Ришон продолжал хохотать, но уже не так весело.
– Знаете ли, мне очень хотелось арестовать вас, вас и вашего дворянчика! Черт возьми! Это было бы очень смешно и притом легко. Мне могли бы помочь слуги моего кума, герцога д’Эпернона. Ха-ха! Ришон под караулом вместе с этим мальчишкой! Лан-де-ри-ри!
В эту минуту послышался топот двух удаляющихся лошадей.
– Что это такое, Ришон? – спросил Каноль, прислушиваясь. – Не знаете ли, что это такое?
– Не знаю, но догадываюсь.
– Так скажите.
– Это уехал маленький дворянин.
– Не простясь со мной! – вскричал Каноль. – Ну, он решительно дрянь!
– О нет, любезный барон, он просто спешит…
Каноль нахмурил брови.
– Какое странное поведение! – сказал он. – Где воспитывался этот мальчик? Ришон, друг мой, уверяю, что он вредит вам. Дворяне не ведут себя так друг с другом. Черт возьми! Если б я мог догнать его, надрал бы ему уши! Черт возьми его глупого отца, который, по скупости вероятно, не дал ему учителя!
– Не сердитесь, барон, – отвечал Ришон с улыбкой, – виконт не так дурно воспитан, как вы воображаете. Он, уезжая, поручил мне сказать вам, что извиняется перед вами и низко кланяется…
– Хорошо, хорошо! – сказал Каноль. – Таким образом, он превращает непростительную дерзость в маленькую неучтивость. Черт возьми! Я ужасно сердит. Поссорьтесь-ка со мною, Ришон. Что, не хотите? Позвольте… Ришон, друг мой, вы очень безобразны!
Ришон засмеялся.
– Раз вы в таком настроении, барон, то могли бы выиграть у меня сегодня вечером сто пистолей, если б мы вздумали играть. Игра, как вам известно, способствует поднятию духа.
Ришон знал Каноля, знал, что отведет гнев барона, предлагая ему играть.
– Играть! Черт возьми! – вскричал Каноль. – Именно так, давайте играть! Друг мой, ваше предложение мирит меня с вами. Ришон, вы очень приятный человек! Ришон, вы хороши, как Адонис, и я прощаю господина де Канба. Касторен, карты!
Явился Касторен вместе с Бискарро, они поставили стол, и два друга сели играть. Касторен, уже лет десять мечтавший о крупном выигрыше, и Бискарро, жадно посматривавший на деньги, стали по сторонам стола и наблюдали. Менее чем за час, вопреки своему предсказанию, Ришон выиграл у Каноля восемьдесят пистолей.
У Каноля в кошельке больше не было денег, и он приказал Касторену достать еще из чемодана.
– Не нужно, – сказал Ришон, слышавший это приказание, – нет времени дать вам реванш.
– Как! Нет времени?
– Теперь одиннадцать часов, а в двенадцать я непременно должен быть в карауле.
– Вы, верно, шутите? – спросил Каноль.
– Господин барон, – серьезно отвечал Ришон, – вы сами человек военный, стало быть, знаете дисциплину.
– Так что же вы не уехали прежде, чем выиграли у меня деньги? – сказал Каноль со смехом и с досадой.
– Уж не упрекаете ли вы меня за то, что я посетил вас? – спросил Ришон.
– Боже избави!.. Однако ж подумаем. Мне совсем не хочется спать, и мне будет чрезвычайно скучно. Если я предложу проводить вас, Ришон?
– Откажусь от этой чести, барон. Поручение, которое мне дано, должно быть исполнено без свидетелей.
– Хорошо!.. Но в какую сторону вы поедете?
– Я только что хотел просить вас не спрашивать меня об этом.
