Текст книги "Женская война (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

XIX

В то время как в Либурне происходила страшная драма, о которой мы только что рассказали, виконтесса де Канб сидела за дубовым, с гнутыми ножками столом. Рядом с нею стоял Помпей и составлял нечто вроде описи ее имущества. Она же писала к Канолю следующее письмо:

«Опять остановка, друг мой. В ту минуту как я хотела сказать принцессе Ваше имя и просить ее согласия на наш брак, пришло известие о падении Вера, оледенившее слова на губах моих. Но я знаю, как Вы должны страдать, и не имею сил переносить разом и Ваши страдания и свои. Успехи или неудачи этой роковой войны могут завести нас слишком далеко, если мы не решимся победить обстоятельства. Завтра, друг мой, завтра в семь часов вечера я стану Вашей женою.

Вот план действий, который я прошу Вас принять, Вы непременно должны точно сообразовываться с ним.

После обеда приходите к госпоже де Лалан, которая, с тех пор как я представила вас ей, очень Вас уважает, равно как и сестра ее. Будут играть – играйте и Вы, только не оставайтесь ужинать. Более того, когда наступит вечер, постарайтесь удалить друзей Ваших, если они там будут. Когда Вы останетесь один, за Вами явится посланный; кто это будет, я еще не знаю. Он назовет Вас по имени, как будто Вы нужны для какого-нибудь важного дела. Кто бы он ни был, ступайте за ним смело, потому что он будет прислан от меня, и он приведет Вас туда, где я буду ждать.

Мне хотелось бы венчаться в церкви кармелитов, которая вызывает у меня столь сладкие воспоминания, но я еще не могу надеяться на это; однако желание мое исполнится, если согласятся отпереть церковь для нас.

В ожидании этого часа сделайте с моим письмом то, что Вы делаете с моей рукой, когда я забываю отнять ее у Вас. Сегодня я говорю Вам: «До завтра», завтра скажу: «Навсегда!».

Каноль находился в одном из своих приступов мизантропии, когда получил это письмо: весь прошедший день и все утро он еще не видел госпожи де Канб, хотя в продолжение суток прошел, может быть, десять раз мимо ее окон. Тут началась в душе влюбленного молодого человека обыкновенная перемена чувств. Он обвинял виконтессу в кокетстве, сомневался в ее любви, невольно возвращался к воспоминанию о Нанон; он чуть ли не прославлял себя за ту любовь, которой Клер как бы стыдилась; его бедное сердце томилось, находясь между удовлетворенною любовью, которая не могла погаснуть, и любовью желанной, которая не могла быть удовлетворена. Но письмо виконтессы решило дело в ее пользу.

Каноль прочитал и перечитал письмо. Как предвидела Клер, он целовал его двадцать раз, как сделал бы с ее рукой. Взвесив все, Каноль не мог не признаться себе, что любовь его к виконтессе была и остается самым серьезным чувством в его жизни. С другими женщинами любовь его всегда принимала другой характер и совсем другое развитие. Каноль всегда играл роль человека, рожденного для любовных интриг, всегда казался победителем, почти приобрел право быть непостоянным. С виконтессой де Канб, напротив, он чувствовал, что покоряется неодолимой силе, против которой не осмеливался даже восстать, потому что был уверен, что теперешнее его рабство ему гораздо приятнее прежних побед. В минуты отчаяния, когда он сомневался в привязанности Клер, когда уязвленное сердце его приходило в себя и он мысленно разбирал свои страдания, он признавался, даже не краснея при такой слабости, которую он за год прежде считал бы недостойной, что потерять виконтессу де Канб было бы для него невыносимой бедой.

Но любить ее, быть ею любимым, владеть ее сердцем, душой и ею самой и сохранить вместе с тем в будущем свою независимость, потому что виконтесса не требовала, чтобы он пожертвовал своими убеждениями ради партии принцессы Конде, и искала только его любви; быть самым счастливым, самым богатым офицером королевской армии (зачем забывать богатство? Оно никогда ничему не вредит), остаться на службе у королевы, если королева достойно наградит его за верность; расстаться с ней, если она, по обыкновению монархов, окажется неблагодарной, – все это не было ли истинным, великим счастьем, о котором Каноль прежде даже не смел и мечтать?

А Нанон?

О, Нанон, Нанон… она была тайным и болезненным угрызением совести, какое всегда гложет благородные души. Только в вульгарных сердцах чужое горе не находит отголоска. Нанон, бедная Нанон! Что сделает она, что скажет, что будет с ней, когда она узнает страшную новость: друг ее женился на другой?.. Увы! Она не станет мстить, хотя у нее в руках все средства к мщению, и эта мысль более всего терзала Каноля. Если б, по крайней мере, Нанон вздумала мстить, если б даже отомстила как-нибудь, то Каноль видел бы в ней только врага и избавился бы от укоров совести.

Нанон не ответила ему на письмо, в котором он просил ее не писать к нему. Почему она так аккуратно исполняла его просьбу? Если б она захотела, то, верно, нашла бы случай передать ему десять писем. Стало быть, Нанон не хотела переписываться с ним. О! Если б она могла разлюбить его!

И Каноль опечалился при мысли, что Нанон, возможно, его больше не любит. Это ужасно, но даже в самом благородном сердце всегда находишь эгоизм гордости.

По счастью, у Каноля было средство все забывать: ему стоило только прочитать письмо госпожи де Канб. Он прочитал и перечитал письмо, и оно подействовало. Наш влюбленный таким образом заставил себя забыть все, что не касалось его счастья. Чтобы исполнить приказание виконтессы, которая просила его отправиться к госпоже де Лалан, он принарядился, что было нетрудно при его молодости, красоте и вкусе, и направился к дому супруги президента, когда било два часа.

Каноль был так занят своим счастьем, что, проходя по набережной, не заметил своего друга Равайи, который из лодки подавал ему какие-то знаки. Влюбленные в минуту счастья ходят так легко, что едва касаются земли. И Каноль был уже далеко, когда Равайи пристал к берегу.

Он наскоро отдал какие-то приказания своим гребцам и побежал к дому принцессы Конде.

Принцесса сидела за обедом, когда услышала шум в передней; она спросила о причине его, и ей доложили, что только что приехал барон де Равайи, которого она посылала к маршалу де Ла Мельере.

– Ваше высочество, – сказал Ленэ, – полагаю, что было бы не худо немедленно принять его. Какие бы он не привез известия, они, наверное, очень важны.

Принцесса подала знак, и Равайи вошел. Он был так бледен и лицо его было так расстроено, что принцесса, взглянув на него, тотчас поняла, что перед нею стоит вестник несчастья.

– Что такое? – спросила она. – Что еще случилось, капитан?

– Простите, ваше высочество, что я осмелился явиться к вам в таком виде, но я думал, что обязан немедленно доложить вам…

– Говорите! Видели вы маршала?

– Маршал не принял меня, ваше высочество.

– Маршал не принял моего посланного! – вскричала принцесса.

– О, ваше высочество, это еще не все.

– Что еще? Говорите! Говорите. Я слушаю!

– Бедный Ришон…

– Он в плену… я это знаю и потому-то посылала вас для переговоров о нем.

– Как я ни спешил, но все-таки опоздал.

– Опоздали! – вскричал Ленэ. – Неужели с ним случилось какое-нибудь несчастье?

– Он погиб!

– Погиб! – повторила принцесса.

– Его предали суду как изменника, осудили и казнили.

– Осудили! Казнили! Слышите, ваше высочество? – сказал Ленэ в отчаянии. – Я говорил вам это!

– Кто осудил его? Кто осмелился?

– Военный суд под председательством герцога д’Эпернона или, лучше сказать, под председательством самой королевы. Зато они не довольствовались простою смертью, приговорили его к позорной…

– Как? Ришона…

– Повесили, ваше высочество! Повесили, как подлеца, как вора, как убийцу. Я видел его тело на либурнском рынке.

Принцесса вскочила с кресла как будто подброшенная невидимой пружиной. Ленэ горестно вскрикнул. Виконтесса де Канб сначала встала, но тотчас же опустилась в кресло, положив руку на сердце, как будто ей нанесли тяжелую рану: она потеряла сознание.

– Вынесите виконтессу, – сказал Ларошфуко, – у нас теперь нет времени заниматься дамскими обмороками.

Две женщины вынесли Клер.

– Вот жестокое объявление войны, – сказал герцог с обычным своим бесстрастием.

– Какая подлость! – воскликнула принцесса.

– Какая жестокость! – отозвался Ленэ.

– Какая дурная политика, – заметил герцог.

– О, я надеюсь, что мы отомстим! – вскричала принцесса. – И отомстим жестоко!

– У меня уже готов план, – сказала маркиза де Турвиль, молчавшая до сих пор. – Надобно мстить тем же, ваше высочество, тем же!

– Позвольте, сударыня, – начал Ленэ. – Проклятие! Как вы спешите! Дело достаточно важное, о нем стоит подумать.

– Нет, напротив, сударь, надо решиться сию минуту, – возразила маркиза. – Чем скорее нанес нам удар король, тем скорее мы должны ответить таким же ударом.

Ленэ отвечал:

– Ах, сударыня, вы говорите о пролитии крови, как будто вы французская королева. Погодите, по крайней мере, подавать мнение, пока ее высочество спросит вас.

– Маркиза права, – заметил капитан телохранителей. – Мщение – закон войны.

– Послушайте, – сказал герцог де Ларошфуко, как всегда спокойный и бесстрастный, – не будем терять времени в бесполезных спорах. Новость распространится по городу, и через час мы, может быть, не будем в силах справиться с обстоятельствами, со страстями и с людьми. Прежде всего вашему высочеству следует принять такое решение, чтобы все считали вас непоколебимой.

– Хорошо, – отвечала принцесса, – возлагаю это дело на вас, герцог, думаю, что вы отомстите за мою честь и за человека, которого вы любили: Ришон служил вам до вступления на службу ко мне, вы передали мне его и рекомендовали более как друга, чем как слугу.

– Будьте спокойны, ваше высочество, – отвечал герцог, кланяясь, – я не забуду, чем я обязан вам, себе самому и несчастному погибшему.

Он подошел к капитану телохранителей и долго говорил что-то ему на ухо, между тем как принцесса ушла с маркизой де Турвиль и с Ленэ, который с отчаянием ударял себя по голове.

Виконтесса стояла у дверей. Придя в чувство, она тотчас решила идти к принцессе и встретила ее на полпути, но, видя ее суровое лицо, не посмела задать вопрос.

– Боже мой! Боже мой! Что хотят делать? – робко произнесла виконтесса, с мольбой сложив руки.

– Хотят мстить! – отвечала маркиза де Турвиль величественно.

– Мстить? Каким образом? – спросила Клер.

– Сударыня, – сказал ей Ленэ, – если вы имеете какое-нибудь влияние на принцессу, так воспользуйтесь им, чтобы здесь не совершили какого-нибудь гнусного убийства под предлогом мщения.

И он ушел, оставив Клер испуганной.

Действительно, по одному из тех странных озарений, которые заставляют верить в предчувствия, в голове молодой женщины внезапно и горестно возникло воспоминание о Каноле. Она слышала, как печальный голос сердца говорит ей об отсутствующем друге. С бешеным нетерпением бросилась она в свою комнату и начала готовиться к свиданию, как вдруг вспомнила, что оно должно быть не прежде чем часа через три или четыре.

Между тем Каноль явился к госпоже де Лалан, как было приказано ему виконтессой. То был день рождения президента, и в честь него давали праздник. Все гости сидели в саду, потому что день был прекрасный; на широкой лужайке играли в кольца. Каноль тут же получил вызов принять участие в состязании и благодаря своей ловкости постоянно одерживал победу.

Дамы смеялись над неудачами соперников Каноля и удивлялись его искусству. При каждом его броске раздавались продолжительные восклицания «браво!», платки развевались в воздухе и букеты чуть не вылетали из дамских ручек к его ногам.

Это торжество не вытеснило из головы Каноля главной мысли, которая занимала его, но вооружило его терпением. Как бы человек ни спешил к цели, он терпеливо переносит промедления, когда они соединяются с аплодисментами.

Однако по мере того как приближался условленный час, молодой человек все чаще и чаще поглядывал на калитку сада, в которую входили и уходили гости и через которую непременно должен был явиться обещанный вестник.

Вдруг, когда Каноль уже радовался, что ему, по всей видимости, остается ждать недолго, странное беспокойство овладело веселой толпой. Каноль заметил, что в разных местах собирались группы гостей, которые тихо о чем-то говорили и смотрели на него со странным участием, в котором было что-то печальное. Сначала он приписал это внимание достоинствам своей персоны и даже возгордился этим интересом, не подозревая настоящей его причины.

Но он стал замечать, как мы уже сказали, что в этом внимании, обращенном на него, было что-то печальное. Он с улыбкой подошел к одной из групп; люди, составлявшие ее, стараясь улыбаться, заметно смутились, а те, с кем Каноль не заговорил, отошли.

Каноль осмотрелся и обнаружил, что мало-помалу оказался в одиночестве. Казалось, какая-то роковая новость вдруг распространилась в обществе и поразила всех ужасом. Сзади него ходил из стороны в сторону с очень печальным видом президент де Лалан, взявшись одной рукой за подбородок и положив другую на грудь. Президентша, взяв свою сестру под руку и пользуясь минутой, когда ее никто не видел, подошла к Канолю и, не обращаясь особенно ни к кому, сказала таким голосом, что молодой человек вздрогнул:

– Если б я была в плену и даже дала честное слово не пытаться бежать, то, боясь, что не сдержат данного мне обещания, я бросилась бы на добрую лошадь, доскакала до реки, заплатила бы десять, двадцать, сто луидоров перевозчику, столько, сколько бы он ни потребовал, и опередила бы моих преследователей…

Каноль с удивлением посмотрел на обеих дам, которые с ужасом сделали ему знак, которого он не понял. Он подошел к ним, желая попросить объяснения этих слов, но они обратились в бегство, как от привидения. Одна прижала палец к губам, желая показать ему, что надо молчать, другая сделала рукой знак, означающий бегство.

В эту минуту у решетки раздалось имя Каноля.

Молодой человек вздрогнул всем телом, полагая, что это посланный виконтессы, и бросился к решетке.

– Здесь ли господин барон де Каноль? – спросил грубый голос.

– Я здесь, – отвечал барон, забывая все, кроме обещания Клер.

– Вы точно господин де Каноль? – спросил какой-то сержант, входя в калитку, за которою он до сих пор стоял.

– Да, сударь.

– Комендант острова Сен-Жорж?

– Да.

– Бывший капитан полка де Навайля?

– Да.

Сержант обернулся, подал знак; тотчас явились четыре солдата, стоявшие за каретой. Карета подъехала так, что дверцы ее почти касались калитки. Сержант пригласил Каноля сесть. Молодой человек оглянулся: он был совершенно один. Только вдалеке, между деревьями, увидел он госпожу Лалан и сестру ее: они стояли, как две тени, поддерживая одна другую, и смотрели на него с состраданием.

– Черт возьми! – сказал Каноль, ничего не понимая. – Госпожа де Канб выбрала мне очень странную свиту. Но, – прибавил он, улыбаясь собственным мыслям, – не будем слишком придирчивы к выбору средств.

– Мы ждем вас, господин комендант, – сказал сержант.

– Извините, господа!.. Иду.

И Каноль сел в карету. Сержант и два солдата сели возле него, третий солдат поместился с кучером, а четвертый стал на запятки. Тяжелая карета покатилась так скоро, как могла везти ее пара сильных лошадей.

Все это казалось очень странным и заставило Каноля призадуматься.

Он повернулся к сержанту и спросил:

– Теперь, сударь, когда мы остались наедине, не можете ли сказать, куда везете меня?

– Сначала в тюрьму, господин комендант, – отвечал тот, кого спрашивал Каноль.

Барон взглянул на него с изумлением.

– Как в тюрьму? Да ведь вы присланы знатною дамой?

– Конечно.

– Виконтессою де Канб? Не правда ли?

– Нет, сударь, принцессою Конде.

– Бедный молодой человек! – прошептала женщина, проходившая мимо, осеняя его крестным знамением.

Каноль почувствовал, что пронизывающий холод пробежал по его жилам.

Немного дальше им повстречался человек с пикою в руке, который остановился, когда увидел карету и солдат. Каноль высунул голову; человек, несомненно, узнал его, потому что показал ему кулак с угрозой и бешенством.

– Да они у вас тут все сошли с ума! – сказал Каноль, еще пытаясь улыбаться. – Неужели я в течение одного часа стал предметом сострадания или ненависти и одни жалеют обо мне, а другие грозят мне?

– Э, сударь, – отвечал сержант, – кто жалеет о вас – прав, а кто грозит вам… ну и тот, может быть, тоже прав.

– Если б я, по крайней мере, понимал что-нибудь во всем этом! – прошептал Каноль.

– Сейчас вы все поймете, сударь, – отвечал сержант.

Тем временем карета подъехала к воротам тюрьмы и Каноля вывели среди толпы, которая начинала уже собираться. Но его повели не в комнату, которую он занимал, а вниз, в подземную камеру, полную стражников.

«Ну, надо, наконец, выяснить, как мне ко всему этому относиться», – решил Каноль.

Вынув два луидора из кармана, он подошел к одному из солдат и сунул деньги ему в руку.

Солдат не решался взять их.

– Возьми, друг мой, – сказал Каноль, – потому что я задам вопрос, который ничем тебе не грозит.

– Так извольте спрашивать, господин комендант, – отвечал солдат, предварительно положив деньги в карман.

– Мне хотелось бы знать, почему вдруг вздумали арестовать меня?

– Кажется, – ответил солдат, – вы ничего не знаете о смерти бедного господина Ришона?

– Ришон умер? – вскричал Каноль с глубокой печалью: читатель помнит о дружбе, их связывавшей. – Боже мой! Его, правда, убили?

– Нет, господин комендант, его повесили.

– Повесили! – пробормотал Каноль, побледнев, стиснув руки, глядя на зловещие стены, которые его окружали, и на суровые лица своих стражей. – Повесили!.. Черт возьми! Из-за этого несчастья свадьба моя может быть отсрочена надолго!

XX

Тем временем госпожа де Канб окончила свой туалет, простой и очаровательный, набросила на плечи плащ и приказала Помпею идти впереди ее. Уже совсем стемнело; она думала, что ее не заметят, если она пойдет пешком, и потому приказала, чтобы карета ждала у ворот кармелитской церкви, где должен будет пройти обряд венчания. Помпей сошел с лестницы, виконтесса следовала за ним. Эта должность разведчика напоминала старому солдату о знаменитом патруле накануне славной битвы при Корби.

Когда виконтесса, спустившись по лестнице, проходила по залу, где было очень шумно, она встретила маркизу де Турвиль, которая, жарко споря с герцогом де Ларошфуко, тащила его в кабинет принцессы.

– Ах, сударыня, – сказала Клер, – позвольте спросить, чем решили дело?

– Мой план принят! – отвечала маркиза с торжеством.

– А в чем он состоит? Я ведь не знаю его.

– В мщении, дорогая, в мщении!

– Извините, сударыня, но я, к сожалению, не так хорошо знакома с военными терминами, как вы; что понимается под мщением в военном смысле?

– Нет ничего проще, дорогое дитя.

– Но объясните же.

– Они повесили офицера из армии принцев, не так ли?

– И что же?

– Так отыщем в Бордо офицера из королевской армии и повесим его.

– Великий Боже! – вскричала испуганная Клер. – Что такое говорите вы, сударыня?

– Герцог, – продолжала старая маркиза, не замечая ужаса виконтессы, – кажется, уж арестовали этого офицера, который был комендантом в Сен-Жорже?

– Да, сударыня, – отвечал герцог.

– Барон де Каноль арестован? – вскричала Клер.

– Да, виконтесса, – хладнокровно отвечал герцог. – Господин де Каноль арестован или скоро будет арестован. Приказание отдано при мне, и я видел, как отправились люди, которым поручено исполнить его.

– Стало быть знали, где он находился? – спросила Клер с последней надеждой.

– Он был в загородном доме нашего хозяина, президента де Лалана, и даже, как мне сказали, с большим успехом играл там в кольца.

Клер вскрикнула; маркиза де Турвиль в удивлении обернулась, герцог взглянул на молодую женщину с едва приметной улыбкой.

– Господин де Каноль арестован! – повторила виконтесса. – Но что же он сделал? Боже мой! Что общего между ним и страшным происшествием, которое огорчает всех нас?

– Как что общего?.. Да все, моя дорогая. Разве он не такой же комендант, как Ришон?

Клер хотела возразить, но сердце ее так сжалось, что слова замерли на ее губах. Однако ж, схватив герцога за руку и со страхом взглянув на него, она смогла лишь прошептать кое-как:

– Все это только так говорится, герцог? Не правда ли, только хотят показать, что будут мстить? Кажется, ничего нельзя сделать человеку, сдавшемуся на честное слово. По крайней мере, я так думаю.

– Ришон тоже сдался на честное слово, сударыня.

– Герцог, умоляю вас…

– Избавьте меня от просьб, виконтесса, они бесполезны. Я ничего не могу изменить в этом деле: только совет может решить…

Клер выпустила руку герцога де Ларошфуко и побежала прямо в кабинет принцессы. Ленэ, бледный и встревоженный, мерил комнату большими шагами; принцесса разговаривала с герцогом Буйонским.

Виконтесса де Канб подошла к принцессе, легкая и бледная как тень.

– Ваше высочество, – сказала она, – умоляю во имя Неба… прошу вас… позвольте переговорить с вами.

– Ах, это ты, моя милая. Теперь мне некогда, – отвечала принцесса, – но после совета я вся к твоим услугам.

– Ваше высочество, мне непременно нужно переговорить с вами до совета.

Принцесса выслушала бы ее, если б противоположная дверь не растворилась и не вошел герцог де Ларошфуко.

Он сказал:

– Совет собрался и с нетерпением ждет ваше высочество.

– Ты видишь сама, милая, – сказала Клер принцесса, – я не могу выслушать тебя в эту минуту; но пойдем на совет, когда он окончится, мы выйдем вместе и поговорим.

Больше настаивать было невозможно. Ошеломленная страшной быстротой, с которой развивались события, бедная женщина начала терять присутствие духа. По глазам и жестам окружающих она пыталась понять, что происходит, но так и не смогла ничего угадать. При всей своей энергии она не могла вырваться из этого страшного сна.

Принцесса пошла к залу. Клер бессознательно шла за нею, не замечая, что Ленэ взял ее безжизненно повисшую холодную руку.

Вошли в зал совета. Было часов восемь вечера.

Зал этот, весьма обширный, казался чрезвычайно мрачным, потому что был темен, а окна его были прикрыты занавесками. Между двумя дверьми, против двух окон, в которые все же пробивались последние лучи заходящего солнца, поставили возвышение, а на нем приготовили два кресла, одно для принцессы Конде, другое – для герцога Энгиенского. От каждого кресла шел ряд табуретов, предназначенных для дам, составлявших собственный совет ее высочества. Прочие судьи должны были сидеть на приготовленных для этого случая скамьях. Сзади кресла принцессы стоял, опершись на его спинку, герцог Буйонский. Герцог де Ларошфуко стал позади кресла маленького принца герцога Энгиенского.

Ленэ поместился напротив секретаря; рядом стояла Клер, дрожащая, в смущении и отчаянии.

Двери растворились: вошли шесть армейских офицеров, шесть офицеров городской гвардии и шесть городских чиновников.

Они разместились на скамьях.

Два канделябра, каждый с тремя свечами, только и освещали огромную залу, в которой собралось импровизированное судилище. Свечи стояли на столе перед принцессой и освещали главную группу, в то время как остальные присутствующие постепенно терялись в темноте по мере удаления от этого слабого источника света.

Солдаты из армии принцессы, вооруженные алебардами, охраняли двери.

Снаружи слышался шум ревущей толпы. Секретарь начал перекличку. Каждый вставал по очереди и отвечал, что присутствует.

Затем докладчик изложил дело: он рассказал о взятии Вера, о нарушении честного слова, данного маршалом де Ла Мельере, и о предании Ришона позорной казни.

В эту минуту офицер, нарочно поставленный у окна, по данному заранее приказу раскрыл его и стали слышны крики:

– Мщение за храброго Ришона! Смерть мазаринистам!

Так называли в то время роялистов.

– Вы слышите, – сказал герцог де Ларошфуко, – слышите, чего требует великий глас народа! Через два часа народ презрит нашу власть и сам совершит правосудие, и мщение наше будет уже запоздалым. Так надобно судить скорее, господа!

Принцесса встала.

– А зачем судить? Зачем произносить приговор? – сказала она. – Вы сейчас слышали приговор; его произнесли жители Бордо.

– Совершенная правда, – прибавила маркиза де Турвиль. – Положение наше очень просто: око за око, зуб за зуб, и только! Такие дела должны совершаться, так сказать, по вдохновению: попросту говоря, – палачами.

Ленэ не мог слушать далее. Он вскочил с места и стал посреди кружка.

– Ни слова более, сударыня, умоляю вас! – вскричал он. – Если такое решение будет принято, оно может стать роковым. Вы забываете, что даже королевская власть, наказывая по-своему, то есть гнусным образом, сохранила, по крайней мере, уважение к юридическим формам и осудила на казнь – справедливую или нет, это другое дело, – по приговору судей. Неужели вы думаете, что мы имеем право делать то, на что не решился даже король?

– О, – возразила маркиза, – стоит мне только высказать какое-нибудь мнение, как господин Ленэ тотчас же возражает. Но, к несчастью для него, в настоящем случае мнение мое совершенно согласуется с мнением ее высочества.

– Вот именно, к несчастью… – сказал Ленэ.

– Сударь! – вскричала принцесса.

– Ах, ваше высочество, не пренебрегайте хотя бы формой. Вы всегда успеете произнести приговор.

– Господин Ленэ совершенно прав, – сказал герцог де Ларошфуко, притворно соглашаясь с ним. – Смерть человека – дело нешуточное, особенно при подобных обстоятельствах, и мы не можем возложить ответственность за нее на одну принцессу.

Потом, наклонившись к уху принцессы так, что одни приближенные могли слышать его, прибавил:

– Ваше высочество, выслушайте мнения всех, но для вынесения приговора оставьте только тех, в ком вы уверены. Таким образом, можно будет не бояться, что мщение уйдет от нас.

– Позвольте, позвольте, – вмешался герцог Буйонский, который стоял, опираясь на палку, чтобы снять тяжесть со своей ноги, пораженной подагрой. – Вы говорите, что надобно избавить ее высочество от ответственности. Я не отказываюсь от тяжести решения, но хочу, чтобы другие разделяли ее со мной. Я не желаю ничего лучшего, чем продолжать восстание, но только в союзе с принцессой и народом. Черт возьми! Я вовсе не хочу быть один. Я лишился моих седанских владений, попав в положение такого рода. Тогда у меня были и город, и голова. Кардинал Ришелье отнял у меня город; теперь у меня остается только голова, я не хочу, чтобы кардинал Мазарини отнял и ее. Поэтому я требую, чтобы в суде участвовали почетнейшие граждане Бордо.

– Подписывать вместе с такими людьми! – прошептала принцесса. – Как можно!

– Балки скрепляют гвоздями, – отвечал герцог, которого заговор Сен-Мара заставил быть осторожным на всю жизнь.

– Вы согласны, господа? – спросила принцесса.

– Да, – отвечал герцог де Ларошфуко.

– А вы, Ленэ?

– Ваше высочество, – отвечал Ленэ, я, к счастью, не принц, не герцог, не офицер и не чиновник. Стало быть, я имею право молчать и молчу.

Тогда принцесса встала и пригласила собрание ответить энергичным поступком на королевский вызов. Едва кончила она речь, как окно опять растворили и в зал суда во второй раз ворвались единодушные крики тысяч голосов:

– Да здравствует принцесса!

– Мщение за Ришона!

– Смерть эпернонистам и мазаринистам!

Госпожа де Канб схватила Ленэ за руку.

– Господин Ленэ, – сказала она, – я умираю!

– Виконтесса де Канб, – сказал он громко, – просит у вашего высочества позволения удалиться.

– Нет, нет! – вскричала Клер. – Я хочу…

– Ваше место не здесь, сударыня, – отвечал ей Ленэ вполголоса. – Вы ничего не можете сделать для него; я сообщу вам все, что произойдет, и всеми силами постараюсь спасти его.

– Виконтесса де Канб может уйти, – сказала принцесса. – Те из дам, которые не желают присутствовать на этом заседании, тоже свободны оставить нас. Мы хотим видеть здесь только мужчин.

Ни одна из дам не поднялась с места: прекрасная половина человеческого рода, сотворенная для того, чтобы пленять, всегда стремилась исполнять обязанности той половины, которая создана повелевать. Слова принцессы предоставили этим дамам случай стать на несколько минут мужчинами. Соблазн был слишком заманчив, чтобы они согласились упустить его.

Госпожа де Канб вышла, ее поддерживал Ленэ. На лестнице она встретила Помпея, которого послала узнать новости.

– Что же? – спросила она.

– Он арестован.

– Господин Ленэ, – сказала Клер, – я теперь верю только вам и полагаюсь только на Господа.

В отчаянии она вернулась в свою комнату.

– Какие вопросы предлагать тому, кто предстанет перед нами? И на кого падет жребий? – спросила принцесса, когда Ленэ возвратился на свое место и сел возле секретаря.

– Нет ничего проще, ваше высочество, – отвечал герцог де Ларошфуко. – У нас около трехсот пленных, в том числе десять или двенадцать офицеров. Спросим только их имена и какие чины имели они в королевской армии; первый, кто назовет себя комендантом крепости, – звание, соответствующее месту несчастного моего Ришона, – на того жребий и укажет.

– Бесполезно терять время на расспросы десяти-двенадцати офицеров, господа, – возразила принцесса. – Господин секретарь, у вас есть подробный реестр, найдите в нем пленников, равных господину Ришону по чину.

– Таких только два, ваше высочество, – отвечал секретарь, – комендант Сен-Жоржа и комендант Брона.

– Итак, двое, – сказала принцесса. – Видите, сама судьба покровительствует нам. Их задержали, Лабюссьер?

– Как же, ваше высочество! – отвечал капитан телохранителей. – Оба сидят в крепости и ждут приказания предстать перед судом.

– Так пусть предстанут, – сказала принцесса.

– Кого из них привести? – спросил Лабюссьер.

– Обоих, – отвечала принцесса, – только начнем с первого, с господина коменданта Сен-Жоржа.