Текст книги "Женская война (др. перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

X

Начинало светать, когда повозка дотащилась до селения, ближайшего к острову Сен-Жорж. Каноль, почувствовав, что она остановилась, высунул голову в оконце размером с маленькую бойницу, предназначенное для того, чтобы снабжать воздухом людей свободных, и весьма удобное для того, чтобы лишать воздуха арестантов.

Красивое местечко, состоявшее из сотни домиков около церкви, на склоне холма, над которым возвышался замок, утопало в чистом утреннем воздухе и золоте солнечных лучей, разгонявших последние клочья ночного тумана.

В этот момент повозка поднималась на косогор. Возница слез с козел и шел возле экипажа.

– Друг мой, – спросил Каноль, – ты здешний?

– Да, сударь, я из Либурна.

– Так ты, верно, знаешь это селение? Что это за белый дом и красивые хижины?

– Сударь, – отвечал крестьянин, – замок принадлежит семье де Канб, а селение находится у этих господ в вассальной зависимости.

Каноль вздрогнул, в одну секунду ярко-пунцовые щеки его покрылись мертвенной бледностью.

– Сударь, – спросил Барраба, от круглых глаз которого ничто не могло скрыться, – не ушиблись ли вы как-нибудь о дверцу?

– Нет, благодарю вас.

И Каноль принялся опять расспрашивать кучера:

– Кому принадлежит замок?

– Виконтессе де Канб.

– Молодой вдове?

– Да, очень красивой и очень богатой.

– И стало быть, много претендентов на ее руку?

– Разумеется: приданое славное и женщина красивая, с этим всегда женихи найдутся.

– А какова у нее репутация?

– Прекрасная. Только уж чересчур предана принцам.

– Да, мне об этом, кажется, говорили.

– Сущий демон, сударь, сущий демон!

«Не демон, а добрый ангел!» – прошептал Каноль, который не мог без восторга вспомнить о Клер.

Потом прибавил вслух:

– Так она живет здесь иногда?

– Редко, сударь, но прежде жила подолгу. Покойный муж завещал имение ей; и, пока она жила у нас, это было благословение для всей местности. Теперь она, говорят, у принцев.

Подъем закончился, экипажу предстояло спускаться. Возница попросил позволения сесть на козлы. Каноль, боясь возбудить подозрение дальнейшими расспросами, кивнул ему, и лошади потащили тяжелую повозку рысцой, самым быстрым для них аллюром.

Через четверть часа, в продолжение которых Каноль предавался самым мрачным размышлениям под взглядами Барраба, экипаж остановился.

– Мы будем здесь завтракать? – спросил Каноль.

– Нет, остановимся совсем. Мы приехали. Вот остров Сен-Жорж. Нам остается только переправиться через реку.

– Правда, – прошептал Каноль. – Так близко и так далеко!

– Сударь, к нам идут навстречу, – сказал Барраба, – не угодно ли вам выйти?

Второй сторож Каноля, сидевший возле кучера на козлах, сошел на землю и отпер дверцу, ключ от которой был у него.

Каноль отвел глаза от небольшого белого замка, который еще не скрылся из виду, и взглянул на крепость, которой предстояло стать его местопребыванием. Он увидел на другой стороне довольно быстрой реки паром и возле него восемь солдат с сержантом.

За этим отрядом возвышались укрепления.

«Хорошо, – подумал Каноль, – меня ждали и приняли все меры предосторожности…»

– Это мои новые стражники? – спросил он Барраба.

– Я хотел бы по чести ответить вам, но сам ничего не знаю, – сказал орлиный нос.

В эту минуту солдаты подали сигнал, который повторил часовой, стоявший у ворот крепости. Потом они взошли на паром, переправились через Гаронну и вышли на берег в то самое время, как Каноль выходил из экипажа.

Сержант, увидев офицера, подошел к нему и отдал честь.

– Не с господином бароном ли де Канолем, капитаном полка де Навайля, имею я честь говорить? – спросил сержант.

– Да, – отвечал Каноль, удивленный его учтивостью.

Сержант тотчас же повернулся к своим солдатам и скомандовал им взять на караул. Затем он указал острием своей пики Канолю на паром. Барон взошел на него и поместился между двумя своими стражами. Все восемь солдат во главе с сержантом тоже вернулись на борт, и паром стал удаляться от берега. Каноль последний раз взглянул на замок Канб, который исчезал за горой.

Почти весь остров был покрыт эскарпами, контрэскарпами, гласисами и бастионами. Сам форт, который возвышался над всеми этими укреплениями, казался превосходным. В него вели сводчатые ворота, перед которыми прохаживался часовой.

– Кто идет? – закричал он.

Отряд остановился. Сержант подошел к часовому и сказал ему несколько слов.

– К оружию! – закричал часовой.

Тотчас человек двадцать, составлявших караул, выбежали из кордегардии и выстроились перед воротами.

– Пожалуйте, сударь, – сказал сержант Канолю.

В барабан забили поход.

«Что это значит?» – подумал барон.

Он подошел к форту, ничего не понимая, потому что все это походило более на военные почести, отдаваемые начальству, чем на меры предосторожности против арестанта.

Но это еще было не все. Каноль не заметил, что, в то время как он выходил из кареты, отворилось окно в комнатах коменданта и какой-то офицер внимательно наблюдал за движением парома, за приемом арестованного и двух его конвоиров.

Увидев, что Каноль высадился на остров, офицер поспешно пошел к нему навстречу.

– Ага, – сказал Каноль, увидав его, – вот и комендант идет познакомиться со своим постояльцем.

– В самом деле, – сказал Барраба, – кажется, сударь, вас не продержат в передней неделю, как бывает с некоторыми, а тотчас посадят в камеру.

– Тем лучше, – ответил Каноль.

Офицер подошел. Каноль принял гордую и величественную позу преследуемого человека.

В нескольких шагах от него офицер учтиво снял шляпу.

– Я имею честь говорить с господином бароном де Канолем? – спросил он.

– Сударь, – отвечал пленник, – я чрезвычайно смущен вашей вежливостью. Да, я точно барон де Каноль. Теперь, прошу вас, обращайтесь со мной так, как офицер должен обращаться с офицером, и дайте мне квартиру получше.

– Сударь, вам отведена уже квартира, – отвечал офицер, – и, предупреждая ваши желания, ее по возможности отделали…

– А кого я должен благодарить за такую необыкновенную заботливость? – спросил барон, улыбаясь.

– Короля, сударь; а король делает хорошо все, что он делает.

– Без сомнения, сударь, без сомнения. О, я не стану жаловаться на него даже в этом случае! Но, однако ж, я желал бы иметь некоторые необходимые мне сведения.

– Приказывайте, я к вашим услугам, но осмелюсь заметить, что весь гарнизон ждет вас и желает вас видеть.

«Черт возьми! – подумал Каноль. – Весь гарнизон подняли на ноги ради одного арестанта! Не слишком ли много церемоний?»

Потом прибавил вслух:

– Я ваш покорный слуга и готов идти, куда бы вы ни повели меня.

– Так позвольте мне, чтобы оказать вам честь, идти перед вами.

Каноль пошел за ним, внутренне радуясь, что попал в руки такого доброго человека.

– Думаю, что на допросе вас угостят простой пыткой, только четырьмя кувшинами, – сказал ему потихоньку Барраба, подойдя к нему.

– Тем лучше, – отвечал Каноль, – я вдвое менее разбухну.

Во дворе цитадели Каноль увидел часть гарнизона под ружьем. Тут офицер обнажил шпагу и поклонился ему.

«Какие церемонии, Боже мой!» – подумал Каноль.

В то же время под соседним сводом раздался барабан: Каноль повернулся и увидел, что другой отряд солдат прошел через ворота и выстроился за первым.

Офицер подал Канолю два ключа.

– Что это значит? – спросил барон. – Что вы делаете?

– Мы исполняем церемониал по принятому здесь обычаю.

– Но за кого вы принимаете меня? – спросил Каноль с невыразимым удивлением.

– За того, кто вы есть, то есть за господина барона де Каноля…

– А еще?

– За коменданта острова Сен-Жорж.

Каноль едва устоял на ногах.

Офицер продолжал:

– Я сейчас буду иметь честь передать вам, господин комендант, приказ о назначении, который я получил сегодня утром. При нем находилось и письмо, извещавшее меня о том, что вы прибудете сегодня.

Каноль взглянул на Барраба. Тот смотрел на барона, вытаращив круглые глаза свои с изумлением, какое мы не беремся описать.

– Так я комендант острова Сен-Жорж? – пролепетал Каноль.

– Точно так, сударь, – отвечал офицер, – и мы очень благодарны его величеству за честь такого выбора.

– Вы совершенно уверены, что тут нет недоразумения? – спросил Каноль.

– Не угодно ли вам пожаловать в вашу квартиру, сударь, там вы увидите документ.

Каноль, изумленный этим происшествием, вовсе не похожим на то, что он ожидал, молча пошел вверх по лестнице за офицером под грохот барабанов, отбивавших сигнал к бою, мимо солдат, отдававших честь, и всех жителей крепости, оглашавших воздух приветственными криками. Он кланялся направо и налево, бледнел, дрожал и взглядом испуганно спрашивал Барраба: что же тут происходит?

Наконец он дошел до гостиной, довольно изящно отделанной. Прежде всего он заметил, что из окон ее можно видеть замок де Канбов; потом прочел приказ, составленный по всей форме, подписанный королевой и скрепленный герцогом д’Эперноном.

Тут он от изумления не смог устоять на ногах и опустился в кресло.

Однако ж после всего этого шума, фанфар, после мушкетных выстрелов и военных почестей и особенно после первого удивления Каноль хотел узнать поточнее, какую должность поручила ему королева, и поднял устремленные в пол глаза.

Тут он увидел перед собой прежнего своего сторожа, столь же удивленного.

– Ах, это вы, метр Барраба! – сказал он.

– Точно так, господин комендант.

– Можете объяснить мне то, что здесь происходило и что я принимаю почти за сон?

– Объясню вам, сударь, что, рассказывая вам о допросе под экстраординарной пыткой, то есть о восьми кувшинах, я думал пощадить вас. Слово Барраба.

– Так вы были убеждены…

– Что вас здесь будут колесовать.

– Покорно благодарю, – сказал Каноль, невольно вздрогнув. – Но можете ли вы объяснить мне то, что со мной здесь происходит?

– Могу.

– Так сделайте милость, объясните.

– Извольте, сударь. Королева, вероятно, поняла, как трудно было поручение, которое вам дали. Когда первая минута гнева прошла, ее величество захотела милостиво вознаградить вас за то, что слишком строго наказала.

– Это немыслимо! – сказал Каноль.

– Немыслимо, вы думаете?

– По крайней мере, невероятно.

– Невероятно?

– Да.

– В таком случае, господин комендант, мне остается только проститься с вами. На острове Сен-Жорж вы можете быть счастливы, как король: вина чудесные, дичь везде кругом, рыбу привозят из Бордо… А женщины Сен-Жоржа, сударь! Ах, какая бесподобная жизнь!

– Очень хорошо! Постараюсь последовать вашему совету. А теперь в знак моей признательности возьмите эту записочку и ступайте к казначею: он выдаст вам десять пистолей. Я дал бы вам их сам, но вы из осторожности взяли мой кошелек…

– И очень хорошо сделал, сударь, – возразил Барраба. – Если бы вы подкупили меня, так, верно, бежали бы, а если б вы бежали, так, естественно, потеряли бы то высокое звание, которым теперь облечены, в чем я никогда не мог бы утешиться.

– Превосходное рассуждение, господин Барраба! Я уже заметил, что вы чрезвычайно сильны в логике. А между тем возьмите эту бумажку в награду за ваше красноречие. Древние, как вам известно, изображали красноречие с золотыми цепями во рту.

– Сударь, – сказал Барраба, – позвольте заметить, что мне кажется ненужным идти к казначею…

– Как! Вы отказываетесь от награды? – воскликнул удивленный Каноль.

– Ничуть, Боже упаси! Хвала небесам, я не одарен такой гордостью, но я вижу… из этого ларчика, на камине, свешиваются шнурки… кажется, от кошелька.

– Вы мастер опознавать кошельки, метр Барраба, – сказал удивленный Каноль.

Действительно, на камине стоял ларчик из старинного фаянса, инкрустированный серебром и украшенный эмалями эпохи Возрождения.

– Посмотрим, – продолжал Каноль, – справедливо ли ваше предсказание.

Он поднял крышку ларчика и в самом деле увидел кошелек, в нем лежали тысяча пистолей и следующая записка:

«На приватные издержки господину коменданту острова Сен-Жорж».

– Черт возьми, Анна Австрийская щедра! – сказал Каноль, покраснев.

И он невольно вспомнил о Бекингеме. Может быть, королева видела где-нибудь из-за занавесей дворца победоносное лицо прекрасного капитана; может быть, она покровительствует ему из самого нежного участия, может быть… Не забудьте, что Каноль был гасконцем.

К несчастью, королева была уже на двадцать лег старше, чем во времена, когда она думала о Бекингеме.

Но как бы то ни было, откуда бы ни взялся кошелек, Каноль запустил в него руку, вынул десять пистолей и отдал их Барраба, который вышел после многих низких и почтительных поклонов.

XI

Когда Барраба вышел, Каноль позвал офицера и попросил, чтобы тот сопровождал его при осмотре крепости.

Офицер тотчас повиновался. У дверей барон встретил весь свой штаб, состоявший из важнейших лиц цитадели. Он пошел с ними, они давали ему все объяснения, и, разговаривая с ними, он осмотрел равелины, казематы, погреба и магазины. В одиннадцать часов утра он воротился домой, осмотрев все. Свита его тотчас разошлась, и Каноль опять остался наедине с тем офицером, который встретил его.

– Теперь, господин комендант, – сказал офицер таинственно, – вам остается увидеть только одну комнату и одну особу.

– Что вы сказали?

– Комната этой особы тут, – сказал офицер, указывая на дверь, которую Каноль еще не приметил.

– А, тут комната?

– Да.

– Тут и та особа?

– Да.

– Очень хорошо, но извините меня, я очень устал, потому что ехал и день и ночь, и сегодня утром голова у меня не очень свежа. Так говорите же пояснее, прошу вас.

– Извольте, господин комендант, – отвечал офицер с лукавой улыбкой, – комната…

– Той особы…

– Которая вас ждет, вот тут. Теперь вы понимаете?

Каноль изумился.

– Понимаю, понимаю, и можно войти?

– Разумеется, ведь вас ждут.

– Так пойдем!

Сердце его сильно забилось, он ничего не видел, чувствовал, как в нем боролись боязнь и желания… Отворив дверь, Каноль увидел за занавеской веселую и прелестную Нанон. Она вскрикнула, как бы желая испугать, и бросилась обнимать его.

У Каноля опустились руки… в глазах потемнело.

– Вы! – прошептал он.

– Да, я! – отвечала Нанон, смеясь еще громче и целуя его еще нежнее.

Воспоминание о его проступках блеснуло в уме Каноля; он тотчас угадал новое благодеяние своей подруги и склонился под гнетом угрызений совести и благодарности.

– Ах, – сказал он, – так это вы спасли меня, когда я губил себя, как сумасшедший. Вы заботились обо мне, вы мой ангел-хранитель.

– Не называйте меня вашим ангелом, потому что я демон, – отвечала Нанон, – но только демон, являющийся в добрые минуты, признайтесь сами?

– Вы правы, добрый друг мой; мне кажется, вы спасли меня от эшафота.

– И я так думаю. Послушайте, барон, каким образом случилось, что принцессы могли обмануть вас, вас, такого дальновидного человека?

Каноль покраснел до ушей, но Нанон решилась не замечать его смущения.

– По правде сказать, я и сам не знаю, сам никак не могу понять.

– О, ведь они очень лукавы! Вы, мужчины, хотите воевать с женщинами? Знаете ли, что мне рассказывали? Будто бы вам показали вместо молодой принцессы какую-то придворную даму, горничную, куклу… что-то такое.

Каноль чувствовал, что мороз подирает его по коже.

– Я думал, что это принцесса, – сказал он, – ведь я не знал ее в лицо.

– А кто же это был?

– Кажется, придворная дама.

– Ах, бедняжка! Но, впрочем, это вина злодея Мазарини. Какого черта? Когда дают человеку такое трудное поручение, так показывают ему портрет. Если б у вас был или если б вы хоть видели портрет принцессы, так вы, верно, узнали бы ее. Но перестанем говорить об этом. Знаете ли, что этот ужасный Мазарини обвинил вас в измене королю и хотел бросить в тюрьму, к жабам?

– Я догадывался.

– Но я сказала: «Сделаем так, чтобы его бросили к Нанон». Скажите, хорошо ли я сделала?

Хотя Каноль был полон воспоминаний о виконтессе, хотя на груди носил ее портрет, он был тронут этой нежной добротой, этим умом, горевшим в самых очаровательных глазах в мире. Он опустил голову и поцеловал беленькую ручку, которую ему подали.

– И вы хотели ждать меня здесь?

– Нет, я ехала в Париж, чтобы везти вас сюда. Я везла вам патент, разлука с вами показалась мне слишком продолжительной. Герцог д’Эпернон тяготел как камень над моей однообразной жизнью. Я узнала про ваше несчастье. Кстати, я забыла сказать: знаете, что вы мой брат?..

– Я догадывался, прочитав ваше письмо.

– Вероятно, нас предали. Письмо, которое я писала к вам, попало в недобрые руки. Герцог явился ко мне взбешенный. Я объявила вас своим братом, бедный Каноль, и теперь мы находимся под покровительством самых законных уз. Вы почти женаты, мой бедный друг.

Каноль оказался под невероятным влиянием этой женщины; он расцеловал ее белые ручки, стал целовать ее черные глаза… Воспоминание о виконтессе де Канб отлетело…

– За это время, – продолжала Нанон, – я все обдумала и решила, как действовать в будущем; я обратила герцога в вашего покровителя или, лучше сказать, в вашего друга; я смягчила гнев Мазарини. Наконец, я выбрала себе убежищем остров Сен-Жорж: ведь, вы знаете, мой добрый друг, меня все еще хотят побить камнями. Во всем мире только вы любите меня немножко, мой дорогой Каноль. Ну, скажите же мне, что вы меня любите!

И очаровательная сирена, обвив обеими руками шею Канолю, пристально смотрела в глаза молодого человека, как бы стараясь узнать самые сокровенные его мысли.

Каноль почувствовал, что не может оставаться равнодушным к такой преданности. Тайное предчувствие говорило ему, что Нанон более чем влюблена, что она великодушна: она не только любит его, но еще и прощает ему.

Барон кивнул головой в ответ на вопрос Нанон; он не смел сказать ей «люблю», хотя все воспоминания, проснувшиеся в его душе, свидетельствовали в его пользу.

– Так я выбрала остров Сен-Жорж, – продолжала она, – и буду хранить здесь в безопасности мои деньги, бриллианты и свою особу. Кто может охранять жизнь мою, спросила я себя, как не тот, кто меня любит? Кто, кроме моего властелина, может сберечь мои сокровища? Все в ваших руках, друг мой, и жизнь моя, и мое богатство. Будете ли вы заботливо стеречь их? Будете ли верным другом и верным хранителем?

В эту минуту во дворе раздались звуки трубы; они потрясли сердце Каноля. Перед ним была любовь, такая красноречивая, какой он никогда еще не видел. У порога стояла война, грозная война, которая горячит человека и приводит его в упоение.

– Да, да, Нанон, – воскликнул он, – и вы, и ваши сокровища в безопасности, пока я здесь, и я клянусь вам, если будет нужно, я умру, чтобы спасти вас от малейшей опасности!

– Благодарю, мой благородный рыцарь, – сказала она, – я столько же уверена в вашей храбрости, сколько в вашем великодушии. Увы! – прибавила она, улыбаясь. – Я бы желала быть столь же уверенной в вашей любви…

– Ах, – прошептал Каноль, – поверьте мне…

– Хорошо, хорошо! – перебила Нанон. – Любовь доказывается не клятвами, а делами. По вашим поступкам, сударь, мы будем судить о вашей любви.

Она обняла Каноля самыми прекрасными руками на свете и опустила голову на содрогнувшуюся грудь молодого человека.

«Теперь он должен забыть ее!.. – подумала она. – И он забудет».

XII

В тот самый день, как Каноля арестовали в Жольне на глазах у виконтессы де Канб, она в сопровождении Помпея уехала оттуда к принцессе Конде, которая находилась близ Кутра́. Прежде всего достойный слуга постарался объяснить своей госпоже, что если банда Ковиньяка не потребовала выкупа с прелестной путешественницы и не нанесла ей оскорблений, то этим счастьем она обязана его, Помпея, решительному виду и его опытности в военном деле. Правда, виконтесса, которую не так было легко убедить, как воображал Помпей, заметила ему, что он совершенно исчез почти на час. Но Помпей уверил ее, что это время он провел в коридоре, приготавливая ей с помощью лестницы все средства к верному побегу; однако ему пришлось бороться с двумя отчаянными солдатами, которые отнимали у него лестницу, и он исполнил свой долг с тем неустрашимым своим мужеством, которое известно читателю.

Разговор, естественно, навел Помпея на похвалы солдатам его времени, страшным для своих врагов, что они доказали при осаде Монтобана и в сражении при Корби, но добрым и учтивым с французами, каковыми качествами не могли похвастать нынешние солдаты.

Действительно, Помпей, сам того не зная, избавился от страшной опасности – от опасности быть завербованным. Он всегда ходил, вытаращив глаза, выпятив грудь, и казался очень похожим на воина, потому Ковиньяк тотчас заметил его. Но по милости происшествий, изменивших планы капитана, по милости двухсот пистолей, данных ему Нанон с условием, чтобы он занимался только бароном де Канолем, по милости философского размышления о том, что ревность – самая великолепная из страстей и что надобно пользоваться ею, когда встречаешь ее на своей дороге, дорогой братец пренебрег Помпеем и позволил виконтессе де Канб продолжать свой путь в Бордо… Нанон же казалось, что Бордо слишком близко, она желала бы видеть виконтессу в Перу, в Индии или в Гренландии.

С другой стороны, когда Нанон думала, что одна она владеет своим дорогим Канолем, запертым в крепких стенах, и что другие превосходные укрепления, вряд ли доступные для солдат короля, делают госпожу де Канб пленницей ее мятежа, то радовалась так неоглядно, как на земле умеют только дети и влюбленные.

Мы видели, как мечты ее исполнились и как Нанон вновь встретилась с Канолем на острове Сен-Жорж.

Между тем виконтесса в печали и с трепетом ехала по бордоской дороге. Помпей, несмотря на свое хвастовство, не мог успокоить ее, и вечером в тот день, как они выехали из Жольне, она не без страха увидела на боковой дороге значительный конный отряд.

То были известные нам дворяне, возвращавшиеся со знаменитых похорон герцога де Ларошфуко, с похорон, послуживших принцу де Марсильяку, – под предлогом церемонии отдачи последних почестей его отцу – чтобы собрать всю знать Франции и Пикардии, которая еще более ненавидела Мазарини, чем любила принцев. Одна особенность поразила виконтессу и Помпея: между этими всадниками одни были с подвязанной рукой, другие – с перевязанной ногой многие – с окровавленными повязками на лбу. Трудно было узнать в этих жестоко израненных людях тех нарядных и проворных охотников, которые гнались за оленем в парке Шантийи.

Но страх обостряет зрение: Помпей и виконтесса де Канб узнали под окровавленными повязками несколько знакомых лиц.

– Проклятие! Сударыня, – говорил Помпей, – видно, похороны двигались по дурной дороге. Дворяне, должно быть, падали с лошадей: посмотрите, как их отделало!

– Это верно, я тоже так думаю, – отозвалась Клер.

– Это напоминает мне возвращение из Корби, – гордо продолжал Помпей, – но тогда я был не в числе храбрецов, которые ехали верхом, а в числе отчаянных, которых несли на руках.

– Но, – сказала Клер с беспокойством за предприятие, начавшееся при столь печальных предзнаменованиях, – неужели у этих дворян нет начальника? Уж не убили ль его, почему его не видно? Посмотри-ка!

– Сударыня, – отвечал Помпей, гордо приподнимаясь на седле, – нет ничего легче, как узнать начальника между его подчиненными. Обыкновенно в эскадроне командир со своими младшими офицерами едет посредине, во время сражения он скачет сзади или сбоку отряда. Извольте взглянуть сами на те места, о которых я вам говорил, и тогда судите сами.

– Я ничего не вижу, Помпей, но, кажется, за нами кто-то едет. Посмотри.

– Гм-гм! Нет, сударыня, там никого нет! – отвечал Помпей, кашляя и боясь повернуться, чтобы в самом деле не увидеть кого-нибудь. – Ни одного человека. Но позвольте!.. Вот не это ли начальник, тот, с красным пером?.. Нет… Или вот этот, с позолоченной шпагой?.. Нет… Или этот, на буланой лошади, похожей на коня Тюренна?.. Нет… Все это странно, однако ж опасности нет, и начальник мог бы показаться, здесь не то что при Корби…

– Вы ошибаетесь, метр Помпей, – послышался позади пронзительный и насмешливый голос, так испугавший храброго воина, что он едва не свалился с лошади. – Вы ошибаетесь, здесь гораздо хуже, чем при Корби.

Клер живо обернулась и шагах в двух увидела невысокого всадника, одетого очень просто. Он смотрел на нее блестящими глазами, впалыми, как у лисицы. У него были густые черные волосы, тонкие и подвижные губы, желчное лицо, нахмуренный лоб; днем он мог привести в уныние, а ночью – даже испугать.

– Принц де Марсильяк! – вскричала Клер в сильном волнении. – Ах, как я рада видеть вас!

– Называйте меня герцогом де Ларошфуко, виконтесса; ибо теперь, когда отец мой умер, я унаследовал его имя, под которым с этой минуты станут записываться поступки мои, добрые или дурные…

– Вы возвращаетесь?.. – спросила Клер нерешительно.

– Возвращаемся разбитые, сударыня.

– Разбитые! Боже праведный! Вы?

– Сознаюсь, мы возвращаемся разбитые, потому что я по натуре не хвастун и говорю всегда правду самому себе, как говорю ее другим: иначе я мог бы уверять, что мы возвращаемся победителями. Действительно, мы разбиты, потому что попытка наша взять Сомюр не удалась. Я явился слишком поздно; мы лишились этой крепости, очень важной: Жарзе взял ее. Теперь, если предполагать, что принцессу примут в Бордо, как обещано, вся война сосредоточится в Гиени.

– Но, герцог, – спросила Клер, – я поняла из ваших слов, что Сомюр сдан без кровопролития, так почему же все эти господа переранены?

Герцог не мог скрыть гордости, несмотря на всю власть свою над собой, и отвечал:

– Потому что мы встретили королевские войска.

– И дрались? – живо спросила виконтесса.

– Бог мой! Разумеется, сударыня.

– Итак, – прошептала она, – первая французская кровь пролита французами. И вы, господин герцог, вы подали пример?

– Да, я, сударыня.

– Вы, всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный!

– Когда я сталкиваюсь с защитниками неправого дела, то так стою за разум, что становлюсь неразумным.

– Надеюсь, вы по крайней мере не ранены?

– Нет. В этот раз я был счастливее, чем на войне и в Париже. Тогда я думал, что гражданская война так наградила меня, что мне не придется уж рассчитываться с нею. Но я ошибся. Что прикажете делать? Человек всегда строит планы, не сообразовываясь со своими страстями; между тем именно они – единственный и истинный архитектор жизни – переделывают всю его постройку, а то и вовсе переворачивают ее вверх дном.

Виконтесса улыбнулась; она вспомнила, как Ларошфуко говорил, что за прелестные глаза герцогини де Лонгвиль он сражался с королями и готов сражаться с богами.

Герцог заметил ее улыбку и, чтобы Клер не успела высказать ее причину, поспешил сказать:

– Позвольте поздравить вас, сударыня: вы теперь подаете пример неустрашимости.

– Почему?

– Путешествуя одна, с одним оруженосцем, как Клоринда или Брадаманта. Кстати! Я узнал о вашем похвальном поведении в Шантийи. Вы, сказали мне, удивительно хорошо обманули этого бедного простака-офицера короля? Победа нетрудная, не так ли? – прибавил он с улыбкой и взглядом, которые у него значили так много.

– Что это значит? – спросила Клер с волнением.

– Я говорю: победа нетрудная, потому что офицер сражался с вами неравным оружием. Во всяком случае, одна вещь особенно поразила меня в рассказе об этом странном приключении…

И герцог еще пристальнее уставил маленькие глаза свои на Клер.

Виконтессе нельзя было не возразить ему. Поэтому она приготовилась к решительной защите.

– Говорите, герцог… Скажите, что так поразило вас?

– Та удивительная ловкость, сударыня, с какой вы разыграли эту небольшую комическую роль; ведь, если верить рассказам, офицер уже видал вашего слугу и, кажется, даже вас самих.

Последние слова, сказанные с осторожностью и тактом светского человека, произвели глубокое впечатление на Клер.

– Вы говорите, сударь, что он видел меня?

– Позвольте, сударыня, объяснить: я ничего не утверждаю, рассказывает неопределенное лицо, называемое «говорят», лицо, влиянию которого короли столь же подвержены, сколько и последние из их подданных.

– Где же он видел меня?

– «Говорят» утверждает, что это было на дороге из Либурна в Шантийи, в селении, которое называется Жольне. Только свидание продолжалось недолго, поскольку дворянин вдруг получил от герцога д’Эпернона приказание немедленно ехать в Мант.

– Но, подумайте, герцог, если б этот офицер видел меня прежде, так он узнал бы меня?

– А!.. Знаменитое «говорят», о котором я вам сейчас сообщил и у которого на все есть ответ, уверяет, что это дело очень возможное, потому что встреча происходила в темноте.

– Теперь, герцог, – возразила виконтесса с трепетом, – я уж совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.

– Вероятно, мне сообщили неверные сведения, – сказал герцог с притворным равнодушием, – впрочем, что значит минутная встреча?.. Правда, – ласково прибавил герцог, – у вас такое лицо, такая фигура, что они непременно оставят глубокое впечатление даже после минутной встречи.

– Но этого не могло быть, потому что, по вашим же словам, встреча происходила в темноте, – возразила Клер.

– Правда, и вы ловко защищаетесь, сударыня. Я, должно быть, ошибаюсь, или, может быть, молодой человек заметил вас уже прежде этой встречи. В таком случае, приключение в Жольне нельзя назвать уже просто встречей…

– Так чем же? – спросила Клер. – Смотрите, герцог, будьте осторожны в словах.

– Поэтому, вы видите, я останавливаюсь; наш милый французский язык так беден, что я тщетно ищу слово, которое могло бы выразить мою мысль. Это… appuntamento [8]8
  Условленная встреча, свидание (итал).


[Закрыть], как говорят итальянцы, или assignation [9]9
  Условленная встреча, любовное свидание (англ.).


[Закрыть], как говорят англичане.

– Но, если я не ошибаюсь, герцог, эти два слова значат свидание…

– Какое несчастье! Я говорю глупость на двух чужестранных языках и наталкиваюсь именно на слушательницу, которая знает эти языки. Виконтесса, простите меня: определенно, языки английский и итальянский так же бедны, как французский.

Клер положила руку на сердце, она едва могла дышать. Она убедилась в истине, о которой прежде только догадывалась: герцог де Ларошфуко ради нее – в мыслях или, по крайней мере, в желаниях – изменил герцогине де Лонгвиль, и он говорит все это из ревности. Действительно, два года назад принц де Марсильяк ухаживал и волочился за виконтессой столько, сколько позволяли его угрюмый характер, его обычная нерешительность, его вечная застенчивость – качества, делавшие его самым опасным врагом, если он не был преданнейшим другом. Поэтому виконтесса не хотела ссориться с человеком, в высшей степени способным заниматься государственными делами и одновременно защищать свои самые что ни на есть личные интересы.

– Знаете, герцог, вы человек бесценный, особенно в таких обстоятельствах, в каких мы теперь находимся. Кардинал Мазарини кичится своей полицией, а она не лучше вашей.

– Если б я ничего не знал, – отвечал герцог де Ларошфуко, – так я был бы совершенно похож на этого милого министра и не имел бы причины вести с ним войну. Поэтому-то я и стараюсь все знать.