Текст книги "Второе дыхание"
Автор книги: Александр Зеленов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
Вернувшись от Жорки, залез я в корыто и с наслаждением принялся сдирать с себя заводскую грязь.
Помылся, переоделся в чистое и завалился на свежие простыни. Зинаида вынесла на терраску корыто, притерла пол. И все это молча. Неужто обиделась?
Стояла она сейчас босиком на чистом полу, в прозрачной ночной сорочке. Стояла и расчесывала свои волосы, еще влажные после мытья. Я глядел на нее. Какая она у меня красивая! Лежал, томился и ждал, когда догадается выключить свет...
Всю эту неделю я так был занят своими переживаниями, что вовсе мне было не до жены. Да и вообще я давно не испытывал такого блаженного состояния, как в этот вечер. Должно быть, от сознания, что мне теперь уже ничего не грозит, что с завтрашнего дня снова я буду жить полной жизнью, без этой трусливой оглядки по сторонам.
А Зинаида будто нарочно тянула время. Расчесав свои волосы, стала сушить их возле горячей плиты. Долго затем ходила по комнате, шлепая босыми ногами, плотнее задергивала занавески на окнах, что-то переставляла. А я лежал и томился. Ох, как все же они недогадливы, эти женщины! Или притворяются, что ничего не понимают?!..
В комнате чисто. Жарко натоплено. Пахнет свежевымытым полом. Милый сердцу субботний, с детства знакомый запах!
...Ждал я, ждал свою Зинаиду и уж не помню, как и свалил меня сон.
Спал я за все последнее время впервые так беспамятно-крепко. Так спал, что, чуя сквозь сон чьи-то толчки, только мычал, но был не в силах проснуться.
– ...да вставай же, проснись ты, засоня! – чуть не плача, будила меня Зинаида. – Лежит, ровно мертвый, толкаю его, трясу – а ему хоть бы что...
– Чего ты?
– Встань и послушай. Что там?
Я приподнялся.
Откуда-то, видимо с улицы, доносился тоскливый, словно по мертвому, вой.
Тянулся он долго, потом обрывался. И снова кто-то надрывным, хватающим за душу голосом выводил:
– Ууууууу-у-у-у...
– С полчаса уже слушаю и никак понять не могу, – снова заговорила жена, испуганно прижимаясь ко мне. – Ветер это или собака, как думаешь?
Ее немножко знобило.
Так мог выть и ветер. А могла и собака. Я сунул в валенки ноги, набросил на плечи пальто и с поленом в руке – мало ли что! – вышел на улицу.
Огляделся, прислушался – никого. И ни единого звука кругом.
Тишина.
– Что-то ты путаешь, девка! – сказал я, входя и швыряя в угол полено. – Ни ветра на улице нет, ни собак.
– А ты получше прислушайся!
...Снова, опять тот же вой. Что за черт!.. Но идет он откуда-то из-за стены, не то из Калиной комнаты, не то из комнаты тети Поли.
Тогда Зинаида сказала, что сходит узнает сама. Оделась и хлопнула дверью.
Минут через пять она вновь показалась с испуганным бледным лицом. Срывающимся голосом проговорила:
– Одевайся скорее! У них там несчастье...
В комнате тети Поли был настоящий бедлам, – постели не убраны, не заправлены, все взбутетенено, сдвинуто с мест. В печке жарко горели дрова. Багровое полотнище огня с гудением выхлестывалось из свода и, огибая чело, огромными красными языками лизало зев дымохода, аспидно-черный. В печи стояли два ведерных чугуна, – спешно грели зачем-то воду.
Валентина, старшая дочь, оглянувшись на нас, так и осталась стоять у печи в домашних, на босу ногу, шлепанцах, глядя отсутствующими глазами на огонь, пальцами придерживая на налитых полных грудях расползающиеся полы халатика.
В полутемном углу испуганно жалась Светка – в стареньком пальтишке внакидку, в разбитых валенках. На бледном худом личике Светки плясали багровые отсветы пламени, из тьмы поблескивали ее глаза, большие, недоумевающие.
Сама тетя Поля, расхристанная, неприбранная (успела лишь в юбку влезть да ноги сунуть в валяные опорки), с наспех схваченными гребнем волосами, низко склонившись возле настольной лампешки, пальцем в наперстке гоняла иглу, сшивая две простыни. По лицу ее не переставая катились крупные слезы, падали на гремевшее в руках, словно жесть, туго накрахмаленное полотно.
Возле нее, в телогрейке, одетой на скорую руку, забыв оббить даже с валенок снег, сидела сухопарая Маня, Жоркина жена (сам Жорка ушел работать в утро, но за ним на завод тоже был послан человек).
Скрипнули на крыльце половицы, и в комнате появилась соседка, хозяйка соседней дачи, – прибежала узнать, что случилось, женским своим чутьем чуя неладное.
Тетя Поля, глотая слезы, то и дело накалывая пальцы иглой, принялась через силу рассказывать.
...Муж Кали, Василий Андреевич, человек аккуратный, редко опаздывавший с работы, вчера вдруг в положенный срок домой не явился, не предупредив супругу ни о чем. Не было дома его и в восемь, в девять часов. Не пришел и позднее.
Не на шутку встревоженная Каля то и дело забегала к тете Поле узнать, не завернул ли ее благоверный к сестре, с которой очень дружил. Не находя его здесь, принималась метаться, придумывать уйму причин, подозрений, догадок.
Остановилась на двух.
Сегодня – получка, и возможно, супруг ее выпивает где-то с приятелями. Или – о ужас! – опять к той Васяниной, к давней своей фронтовой подруге, прямо с работы ушел...
Сколько же крови попортила ей эта самая полюбовница. Ведь когда еще все у них началось!.. И за кого же ей, Кале, приходится воевать? За своего же законного. Уж куда она только не обращалась в те годы и после! И в дивизию, где служил ее муж, и в военкомат-то писала, и родню-то его всю на ноги подняла... Ну, вернула, а толку? Тут же, следом за ним, прикатила в эти края и она, полюбовница с дочерью. И снова ни дня, ни минуты покоя, снова гляди за мужем, глаз с него не спускай.
Он хоть и делает вид, что с полюбовницей все покончил, но знает она преотлично, что муж-то встречается с ней. Иначе зачем ему было на работу ее устраивать? С жильем помогать? Деньги на дочь платить?.. Все она знает, все досконально! Вот одно только ей до сих пор не известно: где проживает та самая полюбовница, где он помог ей свить змеиное то гнездо...
Распаляясь от собственных мыслей, Каля не выдержала наконец и отправилась на завод сама.
В проходную влетела готовой взорваться бомбой, но старичок вахтер, остановив ее, выслушав сбивчивую, путаную речь, сказал, что Василий Андреевич с окончанием дневной смены, как и всегда, миновал проходную и, насколь он, вахтер, мог запомнить, направился прямо к станции.
Каля тогда принялась выспрашивать, не заходил ли супруг в пивную напротив иль, может быть, забегал в магазин за вином, но старик только хлопал в ответ красноватыми веками: откуда, мол, знать ему это, ведь он на посту...
Каля решила, что от нее что-то скрывают, и окончательно утвердилась в предположении, что муж ушел к полюбовнице. Но где обреталась та полюбовница, как ее отыскать – этот вопрос ставил Калю в тупик. В раздумье она побрела от завода по левой стороне улицы, заглядывая в освещенные окна нижних этажей.
Незаметно ноги сами понесли ее быстрее. Каля миновала улицу и вышла на городскую окраину, прямо к приземистым низким баракам, темною кучей грудившимся в окружении высоких новых, не заселенных еще домов. Ее вдруг безудержно потянуло к этим старым баракам, к их освещенным, низко сидящим окнам. Еще с осени сорок первого года, с войны, когда сама она обреталась, находясь на трудфронте, в точно таких вот бараках, и их, молодых тогда женщин, по вечерам навещали военные, приносившие водку, у нее создалось нерушимое представление, что только в таких вот бараках и может гнездиться всякий порок и разврат.
Обходя один за другим бараки, она принялась засматривать в окна, внутрь чужого жилья.
В одной из маленьких комнатенок босая хозяйка в высоко подоткнутой юбке мыла полы. В другой семья сидела за столом и ужинала. В третьей играли в карты. Затем в окошке без занавесок, за немытыми мутными стеклами глазам Кали предстала внутренность пустой, освещенной единственной пыльной лампочкой кухни с покривившейся табуреткой возле чугунной плиты.
По пути к другому бараку Кале пришлось испуганно отскочить с тропинки, уступая дорогу бежавшей навстречу огромной собаке. Отскочив, провалилась в сугроб и пережидала в снегу, вся сжавшись, внутренне холодея от мысли: а что, если собака окажется бешеной?!
Не удалось обнаружить ей ничего ни во втором, ни в третьем бараке. Четвертый был пуст, нежилой. И только возле последнего, пятого, сердце Кали тревожно и сильно сдвоило.
Там, за мутными стеклами, молодая женщина в короткой ночной рубашке, склонившись над кроватью и широко расставляя полные белые ноги, разбирала постель. Возле стола, спиною к окну, сидел и курил невысокий плотный мужчина. И его овальная, напоминавшая яйцо спина, накрест перехваченная подтяжками по исподней рубахе, и синие диагоналевые галифе, и белые бурки на ногах, да и сами подтяжки – все это было знакомо Кале до мелочи. Ведь не эти ли самые подтяжки покупала она год назад Василию Андреевичу в день его рождения!..
Калю будто бы приклеили к окошку.
У стены направо, на диване, спал ребенок. Сквозь узкую щель в занавесках он был виден не весь, и было нельзя разобрать, мальчик то или девочка.
Неужели они и второго прижить успели?!
От одной этой мысли ее окатило холодом. Но от сознания, что ей посчастливилось наконец-то, пускай совершенно случайно, обнаружить гнездо своей давней соперницы и даже застать ее со своим благоверным чуть не в кровати, всю ее, с головы и до ног, опалило, словно огнем, мстительной радостью.
«Ишь, какую себе подцепил! Молодая совсем... Я-то уж, видно, стара, отслужила свое. И подзаборника снова чужого кормит. Своих-то не дал бог, так чужих... Мало ему оказалось одной – завел и другого, соскучился без детей-то, вторую семейку содержит, чертов пузан. Вон они на кого, все его денежки-то уходят. Ну погоди, сейчас я тебе покажу!..»
Вся она закипала и вздрагивала от нетерпенья, но сдерживала себя, выжидая чего-то еще, что должно там вот-вот совершиться... Ах, с каким наслаждением вцепится она сейчас в свою соперницу, как будет рвать на ней волосы, отводить свою душу! За все, за все целиком ей отплатит. А затем с криком вытолкает своего благоверного из барака и погонит его прямо в нижнем белье городскими улицами. И пускай сбежится народ, пусть все видят, какой у нее недостойный и подлый муж и какая сама она великолепная, чистая, честная, в справедливом своем супружеском гневе!..
Уже готовая кинуться в комнату, не совершила она всего этого только лишь потому, что благоверный ее, кончив курить, включил верхний свет и повернулся лицом к окошку.
Это был совершенно не он, не Василий Андреевич, а другой, незнакомый какой-то мужчина.
Каля разочарованно отошла от окна.
Отечные ноги гудели, она вдруг почувствовала усталость. Покрутившись по засыпающему ночному городу еще с полчаса, Каля подумала, что отыскать супруга таким вот образом ей едва ли удастся. Она отправилась на станцию и в ожидании электрички принялась прохаживаться по платформе, вглядываясь в лица пассажиров с тайной мыслью: если муж направится домой, он никак не минует этой платформы, так как к дому другого пути из города нет...
Тускло горели пристанционные фонари. С темного неба вдруг полетели хлопья сырого липучего снега. Они неприятно шлепались на щеки, залепляли глаза. Но Каля ходила и ходила, вглядываясь в лица, стараясь не пропустить ни одного из мужчин.
Снег повалил гуще, прибывали все новые пассажиры, толпа тасовалась, двигалась, поезда приходили и уходили, и скоро в сетке сплошного мокрого снега стало невозможно ориентироваться. Вот мелькнула знакомая овальная спина. Каля кинулась следом, бесцеремонно расталкивая пассажиров, но это опять оказался не он, не Василий Андреевич...
От напряжения вдруг подскочило давление и Калю стало пошатывать. И снова одолевали сомнения. Вот она мечется здесь, подстерегая неверного мужа, а он между тем мог спокойненько взять такси. Или уехать домой на одной из этих же электричек, пока она там металась по городу, как угорелая.
Нет, он дома сейчас, непременно дома! Где ж ему еще быть? Она вот тут мерзнет, ее продувает ветер, заносит мокрый снег, а он, благоверный ее, посиживает в их теплой уютной комнатке и благодушествует, распивает чаи...
Ну погоди же!
Вскочив в подошедшую электричку, через одну остановку вышла, бегом направилась к дому, но еще издали увидала, что в комнате их не было света, окна ее темны.
Стало быть, мужа нет дома. Или, может, пришел, завалился спать? Тогда сейчас она ему покажет, на этот раз не удастся отговориться экстренным совещанием, вахтер-то ей все рассказал.
Она подбежала к крыльцу и остановилась перевести дыхание.
На двери, как и прежде, висел тяжелый замок; висел чуть набок, как она, уходя, и повесила. Значит, мужа не только нет, но и не было дома...
Каля снова зашла к тете Поле, от нее побежала к Жорке, но и у Жорки супруг ее не показывался.
В памяти всплыл мельком услышанный на платформе разговор о каком-то несчастном случае на соседней станции. И хотя связать это событие с исчезновением Василия Андреевича ей сразу в голову не пришло, только теперь почему-то в Кале зашевелилась истинная тревога за мужа. В сбитом на спину полушалке, прижимая ладонью сердце, она побежала в местное отделение милиции.
Дежурный, пожилой старшина с сонным оплывшим лицом, выслушал Калю молча и произнес, что ни о каком ее муже им ничего не известно.
Она принялась умолять позвонить на завод, потом в город, в городское отделение милиции, и на соседнюю станцию, не знают ли чего о Василии Андреевиче там.
Старшина неохотно снял трубку.
Он вызывал кого-то, с кем-то говорил. Потом долго молчал и слушал. Каля, выпростав из-под слипшихся мокрых волос левое ухо, вытянула шею, силясь разобрать, какие слова произносит в трубку булькающий далекий голос, но старшина, надавив тупым и коротким пальцем на рычаг аппарата, подержав его, отпустил и вызвал какого-то нового абонента.
Теперь уже Каля глядела с надеждой и страхом лишь на лицо старшины, прислушивалась только к его голосу. Но те редкие реплики, которые он иногда вставлял в разговор, звучали казенно и равнодушно, а сонное выражение так и не сходило с его толстого лица.
Но вот после большой и томительной паузы, продолжая слушать, старшина как-то странно взглянул на Калю и попросил ее повторить фамилию мужа, его имя и отчество.
Запинаясь, она повторила.
Старшина тут же весь подтянулся и посуровел лицом. Медленно положил трубку, попросил подождать и вышел в соседнюю комнату.
Вернулся вместе с другим милиционером, худое лицо которого в редких глубоких оспинах было тоже измято сном.
Калю пригласили в машину.
Тот, узколицый, шадристый, сел за руль рядом с нею и на шустром милицейском газике помчал ее по направлению к городу, обратно.
Через четверть часа газик притормозил у полуосвещенных корпусов районной больницы, рядом с приземистым низким бараком с наглухо закрытыми ставнями окнами.
Это был морг.
13Василия Андреевича нашли в полусотне метров от платформы. (Это была та самая станция, о несчастном случае на которой мельком слышала Каля.) Его зарезало поездом.
Было установлено, что под проходящий поезд он попал, находясь на платформе, а эти полсотни метров его протащило.
Сам ли он решился, по неосторожности ли попал, или, быть может, столкнул его кто под колеса, было неясно. Да и вообще все было неясно в этой истории.
Почему он вылез на промежуточной станции, не поехал сразу домой? Был пьян? Но деньги – вся получка целиком – оказались при нем. Хотел навестить знакомых, друзей? Каля клялась, что ни родных, ни друзей, ни знакомых у мужа на этой станции не было... А может, именно здесь и жила его полюбовница? Каля теперь была совершенно уверена в этом, но ничего конкретно сказать не могла.
Что же могло толкнуть под колеса этого незаметного, скромного человека, который никому не делал зла?
– ...Это она его довела, змея! – косясь на стену, из-за которой слышался вой, решительно заявила Маня. – Совсем заездила мужика, никакого житья не давала...
– Сама-то барыней жила за его спиной, а мужа поедом ела, – поддержала соседка. – Ни взглянуть ему ни на кого, ни пошутить, словом перемолвиться было не с кем. С женщиной со знакомой увидит его, бывало, и даже за это целыми днями грызет.
– Он все последнее время невеселый какой-то был, Вася-то, – набухшим слезами голосом проговорила тетя Поля, снова отрываясь от шитья. – И выпивать помаленьку начал. Выпьет там или с кем на работе задержится – а уж она его, уж она его! Так страмит, так страмит, что и нам-то неловко. Другой бы прибил пли выгнал, а ведь Вася-то только и скажет: ну ладно, больше не буду, жена, ты извини.
Пришел ко мне ономеднесь, сел вот тут и сидит. Я это у печки баталюсь, помои корове навожу, а он все сидит и молчит. Глянула – а губы-то у него прыгают, вот-вот заплачет. Что, мол, это с тобой? Жизни, слышь, нет никакой, сестра...
В тот-то раз я и не догадалась, к чему он это. Мы ведь ему сколько раз с ней развестись советовали. Уж коли другая по сердцу, чего мучиться зря-то! Горшок об горшок – и врозь, ведь не дети у них. А он: нет, слышь, я так не могу, я ведь на ней по своей доброй воле женился. Так, может, думаю, сам теперь развестись с ней решился, не тянуть больше время. А он, Вася-то... вон как решил!
Тетя Поля зарылась лицом в недошитый саван. Женщины принялись утешать. Валентина, старшая, принесла в стакане воды, Зинаида побежала за нашатырем.
– То-то в прошлую ночь у соседа собака выла... Уж так выла, так выла – и нам-то всю ночь уснуть не дала.
– Это она к покойнику.
– А еще говорят, когда переносье чешется, матица али передний угол трещит, смола из избы на улицу вытопилась...
– Тоже – если кирпич выпал из печи, стук в доме от неизвестной причины или мухи зимой в избе водятся...
– Плох он был для нее – а теперь вот одна поживи попробуй. Узнает, почем фунт лиха!
– И то. Ведь не зря говорят, лучше семь раз сгореть, чем один овдоветь.
Женщины замолчали. Тетя Поля опять принялась за шитье.
– А слышь-ка, Полин, – обратилась к ней соседка. – Василий-то Андреевич от завода квартиру новую должен был получить, верно ли говорят?
Тетя Поля подтвердила, но сказала, что эту квартиру Кале одной едва ли теперь дадут, а если уж и дадут, то не квартиру, а комнату.
– Это она-то на комнате успокоится? Полноте! – отмахнулась с сомнением Маня.
Я слушал эти бабьи пересуды и томился, чувствуя свою ненужность.
Зинаида принесла нашатырь и осталась помогать женщинам. Я же в самом смутном настроении поплелся к себе, – пора уже было будить, одевать и вести в детский садик Валерку.
14Сынуля наш так разоспался после вчерашней бани, что никак не хотел вставать. С грехом пополам я поднял его, умыл, налил молока в чашку. Одел, подвязал воротник пальтушки шарфом и вывел на улицу.
Из калитки выскочила полуодетая Зинаида (заметила нас в окно). Присела перед Валеркой, развязала шарфик на нем, расстегнула пальтушку, чего-то одернула там, подправила, сделала все по-своему, застегнула пальтушку снова, перевязала шарф...
– Отец-то у нас бестолковый, не может сыночку как следует одеть!.. А вот мы сейчас как сынулю... Вот здесь вот поправим... Вот тут вот немножечко... – принялась она приговаривать, ворочая толсто одетого Валерку, словно тряпичную куклу. Потом подняла на меня глаза: – Может, глянешь зайдешь? Там уже все закончено, и обмыли его и одели... Но боже, как же его изувечило!
...Мы с Валеркой уже свернули с шоссейки, когда мимо нас от платформы к поселку пробежала, запыхавшись, пожилая, чем-то сильно взволнованная женщина. Направилась по шоссейке вдоль улицы и повернула вдруг в наш проулок. Лицо ее выражало горе.
Ни в дороге, ни на работе я был не в силах сосредоточиться, отвязаться от назойливого видения. Обстукивал ли молотком станину, проверял ли гаечные крепления, шел ли в курилку – перед глазами все время стояло обезображенное лицо покойного, в ноздрях стрял мутящий, еле перебиваемый запахом цеха приторно-сладкий трупный душок.
Кой-как наладил один станок и пустил его. Прислушался, проверяя наладку, как почувствовал вдруг, что весь я, с головы и до пят, покрываюсь холодной испариной, весь как-то сразу ослаб...
Как же, как упустил я из виду, что вчера – да, именно вчера! – истекал м о й срок, срок, который был м н е назначен. Ведь погибнуть вчера должен был я, а не Василий Андреевич! А погиб он. Погиб в м е с т о м е н я... Это он ведь присутствовал на суде и давал там какие-то показания. Там-то его, наверно, и засекли. Блатари не могли не прийти, когда судили Вареного, ихнего атамана. Засекли его вместо меня.
...Долго не мог прийти я в себя. А когда наконец перестала бить дрожь, первой мыслью моей было отпроситься у Кузьмича, начальника нашего РМО, сейчас же бежать в отделение милиции, к тому самому молодому майору, и рассказать ему обо всем.
Но потом я раздумал. Бродил меж станков, как чумной, и едва дотянул до конца рабочего дня. А после – из проходной на автобус, с автобуса на трамвай, с трамвая в метро, из метро в электричку... Но сомнения еще в дороге принялись изводить меня.
Ну хорошо, приду я в милицию. И что же я им скажу? Что, мол, предчувствие у меня? Что это меня хотели заделать, а Галкина по ошибке убили? Хм-м... Положим, сам-то я убежден, что все это именно так, но чем я в милиции докажу, какими такими фактами? Нет у меня этих фактов, не было их и нет. А налицо одна лишь догадка, интуиция, как говорят. Им же одной интуиции мало, им факты нужны. Ведь Галкин-то мог и сам под колеса броситься. Разве не говорила родная его сестра, что все последнее время он был сам не свой?!..
Да, но почему же тогда он не поехал сразу домой, а оказался на промежуточной станции? И главное – совпадение в сроках...
