Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Я ведь предупреждал: опасная тенденция.

– Представитель Дерга высказывается в том же духе, льет слезы по поводу девяти анархистов, по отношению к которым Вассихон применил революционную меру. Вот послушайте: «Всем ясно, что это прискорбная ошибка… случай, вызывающий сожаление… Мы знаем, какая сложная сейчас обстановка в стране… Широкие массы не всегда могут отличить друзей от врагов».

– Искоренение контрреволюции и слезы – несовместимые вещи. Да… Это все заговор, направленный на подрыв кампании «красного террора». Быстрота, и только быстрота, – вот требование момента. – Таддесе нервно мерил шагами комнату.

Один из журналистов развернул газету и, глядя в нее, с недоумением спросил:

– Почему же прискорбная ошибка? Революционная мера была принята по отношению к тем, кого разоблачили сами трудящиеся. Вот ведь, написано…

Председатель кебеле ткнул пальцем в желтую папку:

– Да… Но представителю Дерга эти же трудящиеся заявили: «Мы не разоблачали. Ложь это». – Он тяжело вздохнул.

Таддесе резко остановился посреди комнаты.

– Разоблачали или не разоблачали, это сейчас не главное. Уж не думают ли они, что врагов революции разоблачают путем голосования, как на собрании? Надо освободить Вассихона. Для нас это крайне важно. Если что-нибудь случится с Вассихоном, мы потеряем завоеванное у народа доверие. Сами понимаете, политические последствия будут очень серьезными. – Он повернулся к журналистам. – Товарищи, вы можете идти. Не забывайте об ответственности, что возложена на вас. Если случится что-нибудь непредвиденное, звоните мне. Приближается день, когда мы очистим ваше заведение. Я не забыл вашей просьбы об оружии. Вы его получите, возможно даже завтра. Смелее! – И он горячо пожал им руки.

Журналисты вышли, чувствуя прилив сил и уверенности.

Таддесе придвинулся ближе к председателю кебеле и, понизив голос, словно боялся, что его подслушают, хотя в помещении, кроме них двоих, оставался только не проронивший пока ни слова командир отряда защиты революции, быстро сказал:

– Надо найти способ избавиться от этого Деррыбье. Не исключено, что придется прибегнуть к крайним мерам. Очень опасная тенденция!

Командир отряда защиты революции сунул в рот сигарету. Вынул из кармана куртки коробок спичек и ловко, одной рукой, прикурил. Левой руки у него не было – оторвало в детстве, когда он нашел ручную гранату и из мальчишеского любопытства попробовал разбить ее камнем. Однако и одной рукой он отлично управлялся с оружием – никогда не промахивался. Был он смел и беспощаден. Многие его боялись. Красноречием этот угрюмый человек не обладал, а потому на людях больше помалкивал. Сейчас, почти не разжимая губ, как бы выплевывая отдельные слова, он произнес:

– Там… э… э… в том кебеле наши… э… имеются товарищи… э… поискав способ… э… э… разоблачить… можно… э…

Председатель кебеле отодвинул от себя документ:

– Не думаю, что сейчас подходящий момент для его разоблачения. Его выбрали абсолютным большинством.

Таддесе сердито откинулся в кресле.

– Разве нельзя придумать что-нибудь?

– У него наверняка есть поддержка наверху. Иначе вряд ли он вел бы себя так уверенно…

– А хоть бы и так! Ты меня удивляешь! Неужто у наших пуль концы притупились? – злобно ухмыльнулся Таддесе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

То, что Деррыбье, сославшись на занятость, отказался прийти сегодня, рассердило госпожу Амсале. Положив телефонную трубку, она в гневе бормотала:

– Ой, до чего мы дожили! Какой-то нищий, последний бедняк в ответ на приглашение благородной дамы говорит, что ему некогда. Хам! Невежа! Плебей несчастный… – Она совершенно забыла о том, что собиралась просить этого «неблагодарного типа» об услуге. Ее аристократическое достоинство было уязвлено. Она долго не могла успокоиться.

Ато Гульлят, чтобы не попасть супруге под горячую руку, ушел в другую комнату. Но госпожа Амсале последовала за ним. Она встала в проеме двери и, подбоченившись, с вызовом вопросила:

– Разве нанесенное мне оскорбление тебя не касается? Умереть мне на этом месте! Неужели бог всего этого не слышит?

Ато Гульлят затрепетал. «Вот не повезло! Куда теперь деваться?» – подумал он.

– Ну что я-то могу сделать, душенька? Не один какой-то человек нас оскорбляет, а само время ополчилось против нас, – жалко пролепетал он.

– Брось ты! При чем тут время! Хам этот Деррыбье – и все! – Она притворно захныкала: – Хорошо, забирайте мою землю. Обвиняйте в чем хотите. Но зачем же оскорблять мою честь?

– Так что мне его, застрелить, что ли? – сострил ато Гульлят и тут же закусил губу, услышав совершенно серьезное:

– Вот именно, друг мой! Так поступил бы настоящий мужчина. Да что там говорить?! Настоящий мужчина и за землю свою сумел бы постоять.

– Ну вот, от оскорбленной чести перешли к конфискованной земле. Не надоело тебе причитать?

– Не надоело. Тебе-то все нипочем. Ни гордости в тебе, ни злости на этих, которые все у нас отобрали.

– Отстань, моли бога, чтобы чего-нибудь похуже не случилось. Ныне не только оскорбить – выпороть и убить могут.

– Это меня-то, дочь Ешоалюля?!

– Да-да, тебя! Ты, видно, забыла, что человек, который вежливо отказался навестить тебя сегодня, вполне может отдать приказ о твоем аресте.

– Только этого не хватало! Ой, смерть моя! А я ведь так ласково уговаривала его… Как ты думаешь, стоит его проучить?

– Нет. Сейчас лучше помалкивать, главное – смиренность. Надо вести себя скромно и хитро.

– Таким, как Деррыбье, только дай повод – они тебе на голову сядут.

– Не сядут. Если действовать умно.

Госпожа Амсале с сомнением покачала головой:

– Умно действовать, говоришь? Что же ты не действуешь умно? Ведь тебе уже на голову садятся, а…

Не успела она договорить, как длинная фигура их сына Тесеммы возникла на пороге. Госпожа Амсале бросилась к нему:

– Что с тобой случилось, сынок? Ты похудел. Лицо посерело, словно ты просеивал золу. А эти усы, какие все же они противные! Почему ты их не сбреешь?

Ато Гульлят тоже не мог не отметить про себя, что Тесемма осунулся и выглядит плохо, но он обратил внимание и на то, чего не заметила госпожа Амсале.

– Ты чем-то напуган. Что случилось? – спросил он.

– Хирут? – выдохнула госпожа Амсале и замерла, готовая к самому страшному.

– У нее все хорошо, – сказал Тесемма.

– Тогда что же?

Взволнованный вид сына не оставлял сомнений в том, что произошло нечто чрезвычайное. Его руки и ноги дрожали. То и дело он вздрагивал и сжимался, будто ожидал удара.

Госпожа Амсале настойчиво повторила:

– А ну говори, чего замолк?

Тесемма затравленно посмотрел на родителей и, наклонив голову, сказал:

– Я утром звонил Деррыбье…

Госпожа Амсале, услышав имя Деррыбье, скривилась как от зубной боли:

– Ну и что?

Тесемма, не поднимая головы, шаркал ботинком по полу, как ребенок, который ждет, что его будут ругать.

Наконец он решился:

– Мы с Хирут влипли в одну историю. А Деррыбье…

– Ну! Говори! – крикнул отец, потеряв терпение.

– В общем, ему стало известно, что мы… члены ЭНРП.

– ЭНРП? Вы? Мои дети? Вот чего я боялся! – Ато Гульлят схватился за голову. – Как вы могли решиться на это? Вступить в эту партию! Ну и времена! Ну и времена!

Госпожа Амсале запричитала в голос:

– Ой, горе мое, ой, горе мое! Ой, горе!

– Перестань выть! – прикрикнул на нее муж.

– Оставьте меня! Оставьте меня! Хирут, моя доченька! Хирут! Ее убьют, а тело бросят на дорогу. Ой, на дороге она будет валяться! Ой-ой!

– Умоляю тебя, не хорони ее раньше времени. Прекрати истерику.

– Пусть лучше я умру раньше своего дитяти. Пусть я буду валяться на дороге, а не моя Хирут. – Она повернулась к Тесемме: – Ну чем я вас обидела? Ну чем? Чем?

При виде рыдающей матери Тесемма еще больше сжался и не смел поднять голову. Из кухни прибежали кухарка и слуга. Они молча стояли в дверях комнаты, не понимая, что происходит. Впервые они видели своих хозяев в таком состоянии. Ато Гульлят обнял жену и ласково похлопывал ее ладонью по спине:

– Успокойся, успокойся, прошу тебя.

Заметив слуг, он рявкнул:

– А вы чего уставились? Занимайтесь своими делами. Нечего глазеть.

Те тут же исчезли.

Ато Гульлят подошел к Тесемме вплотную:

– А где сейчас Хирут?

– В лавке. Я ее там оставил.

Госпожа Амсале, утирая слезы, бросилась к телефону. Долго не могла дозвониться. Наконец трубку поднял работавший в лавке слуга. Он сказал, что Хирут недавно вышла.

– Может, она ушла к друзьям? – И госпожа Амсале стала по очереди обзванивать знакомых. Но Хирут не было ни у родственников, ни у друзей. Никто не знал, где она.

Госпожа Амсале с отчаянием смотрела на мужа.

– Что ты все время молчишь? Сделай что-нибудь. Ведь у нас пропала дочь.

– Что я могу сделать?

– Нужно искать.

– Где? Аддис-Абеба – большой город…

– Может, ее уже убили, и она мертвая лежит где-нибудь на улице. – Госпожа Амсале опять заплакала.

– Я же тебе говорю: не хорони ее заранее, женщина! Не надо впадать в панику… Действительно, что же предпринять?

– Я все же побегу, поищу ее, – предложил Тесемма.

Ато Гульлят побагровел от гнева:

– Садись и не трогайся с места. С сегодняшнего дня ты ни шагу не сделаешь из дома. Понял? Не вздумай мне перечить, мальчишка. Иначе между нами все кончено. Я тебе обещаю!

Тесемма совсем сник. Отец всегда относился к нему с любовью, редко повышал на сына голос. Но сейчас это был другой человек. Он кричал и топал ногами, того и гляди, ударит. А рядом плачущая мать. Жалко ее. Как им сказать, что Хирут нужно найти во что бы то ни стало и во что бы то ни стало нужно помешать ей сделать то, что она задумала?! Вечером может быть уже поздно. Нет, правду говорить им нельзя. Они бросятся искать дочь и, конечно, сами того не желая, выдадут ее. Тогда ей не спастись. Лучше молчать. Будь что будет.

«А что было бы, если бы она вдруг сейчас появилась дома? – размышлял Тесемма. – Да, если бы она пришла…» Тесемма знал, что он сделал бы тогда. Он сразу же позвал бы Деррыбье. Все рассказал бы о себе и Хирут. Деррыбье понял бы и помог. Ему можно довериться. «Ах, сестренка, сестренка, зачем тебе все это? Вернуться бы тебе домой – еще не все потеряно…» – мысленно повторял он, а сердце ныло от тревоги за нее, за себя, за родителей.

Госпожа Амсале немного успокоилась. Прикладывая носовой платок к покрасневшим векам, она сказала:

– Отец прав, Тесемма. Отправляйся в свою комнату. – Когда сын вышел, она повернулась к мужу: – Опять этот человек!

Ато Гульлят понял, кого имеет в виду жена. Ответил:

– Да, прямо напасть какая-то. И это Деррыбье, которого мы же воспитали! За что нас наказывает бог? Зачем он делает так, что человек, которого мы растили, учили, воспитывали, преследует нас? – Он погрузился в мрачные размышления.

– Ай, ничего, пусть будет так, – сказала вдруг госпожа Амсале.

– Что?

– Ничего, ничего. – Она замолчала, не хотела говорить больше ни слова. Она и сама толком не знала, испугала ее или принесла облегчение внезапно пришедшая в голову мысль.

Ато Гульлят внимательно посмотрел на жену. На ее лице он увидел такое выражение жестокости, какого ему в жизни видеть не приходилось.

– Что ты задумала? Скажи. Лучше, если мы это вместе обдумаем.

– Что я должна тебе сказать? Я ничего не знаю. – Она нервно рассмеялась. Смех перешел в истерический хохот. «Не помутился ли у нее рассудок?» – испуганно подумал ато Гульлят.

– Успокойся, дорогая. – Он гладил ее по плечу.

Госпожа Амсале продолжала трястись от смеха и все повторяла:

– Я ничего не знаю, не знаю. Когда придет Деррыбье… Терпение… Терпение… Пусть это случится завтра… Или послезавтра… Никто еще не отказывался от денег… Особенно если покупают машину… Ребенок из благородной семьи опозорен, а какой-то несчастный бедняк покупает машину… – И ей вдруг представилось, как ничего не подозревающий Деррыбье сидит за столом в ее гостиной, а она с улыбкой потчует его свежеиспеченной инджера и отравленным воттом.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Тесемма солгал матери и отцу. Хирут и Теферра ушли еще ночью. А он измаялся, дожидаясь рассвета, – ему не терпелось увидеть отца с матерью. Но время словно остановилось.

После того как Теферра позвонил Лаике, главному в их организации, и долго говорил с ним о том, что Деррыбье необходимо убрать, Тесемма понял, что дело принимает нешуточный оборот. Тут можно так загреметь, что своих не найдешь. Ему и Хирут угрожает опасность, и немалая. Кончились забавы, игры в лихих подпольщиков. Запахло порохом и кровью. Осознав это, Тесемма совсем пал духом.

Ночью он слышал перестрелку. Несколько раз забывался тяжелым сном. Тогда перед ним возникал ангел смерти и скалил зубы. От этого страшного видения Тесемма просыпался. Хотелось бежать куда глаза глядят. Из соседней комнаты, где были Хирут и Теферра, доносились шорохи, приглушенный шепот. Тесемма чувствовал себя заброшенным и одиноким. Злился на сестру. И чего она нашла в этом типе? Его передергивало, стоило только представить, как жадные губы Теферры прилипают, словно намазанные клеем, к ее губам, а вспотевшая рука шарит по ее телу, – противно! Когда же он закрывал глаза, надеясь уснуть, ему мерещились еще более мерзкие картины, от которых он вертелся в кровати. Только под утро его сморил сон. Он увидел во сне, как Хирут, Теферра и он развешивают на электрических проводах эмблемы ЭНРП, как их окружают одетые с ног до головы во все красное бойцы отряда защиты революции… вот он убегает от них… ноги словно ватные… падает… подымается, а ноги уже связаны… вот он ползет, царапая ногтями землю… его догоняют… Мокрый от выступившей испарины, он проснулся. За стеной ни звука. Он заглянул в соседнюю комнату – пусто. Хирут и Теферра ушли. Даже записки не оставили.

Сам не понимая, зачем он это делает, Тесемма позвонил домой и сказал, что Деррыбье избрали председателем кебеле. Мать спросила, где Хирут, он сказал, что не знает. Ему хотелось побыстрее выбраться отсюда, попасть домой, к родителям. Он им откроется, все выложит начистоту, ничего не утаит. Однако в присутствии отца и матери не мог выжать из себя ничего вразумительного. И от этого совсем растерялся. Голова не работала. Хотел сказать: «Нам угрожает смерть, спасите нас, а то мы свалимся в пропасть, помогите нам», – но слова застряли у него в горле. Уже дома он с горечью осознал, что бросил сестру в беде, даже не попытался выяснить, где она.

Хирут и Теферра вскоре вернулись в лавку. Тесеммы там не было.

– Он предал нас, – безапелляционно заявил Теферра.

Хирут уклончиво ответила:

– Возможно, и так.

– Хм, «возможно»! Никаких сомнений. Ты разве не слышала, что он сказал вечером? Последыш Дерга. Он предал нас. Иначе не сбежал бы тайком.

Сверкнув глазами, Хирут резким движением головы откинула прядь волос со лба:

– Нисколько не удивлюсь, если он предаст. Но не по причине своих политических взглядов, как ты считаешь.

– Думаешь, просто струсил?

– Хотя бы и так. Назови мне человека, который не боится за свою жизнь. Жить – это большая радость.

– Но мы-то не сбежали.

– А, брось, пожалуйста! Жизнь всем дорога.

– Особенно тебе…

– Да! Мне особенно! Люблю жизнь, эту музыку жизни, которую можно слушать вечно! Но сейчас мы играем в опасную игру.

– Значит, по-твоему, надо уходить?

– Я этого не сказала.

– Что же тогда ты имеешь в виду, не могу понять. – Теферра разозлился.

– Э, да ты нервничаешь. А ведь с опасностью приятно играть в прятки. Не правда ли, приятно? – поддразнила она его.

Да, с Хирут надо всегда быть готовым к любым неожиданностям. Неизвестно, что может прийти ей в голову. Кого угодно собьет с толку, никогда не поймешь – то ли шутит, то ли всерьез говорит. Трудно любить такую. С ней и не мечтай обрести душевный покой. Но с такой девушкой не захочешь расставаться – она никогда не наскучит. Сама того не желая, она держала Теферру в постоянном напряжении.

– Не вижу в этом ничего приятного, – сказал он.

– Ты, как и мой брат, – ни рыба ни мясо. Жизнь без эмоций – ничто. Бессмыслица! Опасность, волнующая кровь, – что острая приправа, делающая кушанье вкуснее. – Она достала из сумочки пузырек с лаком, отвинтила крышечку и кисточкой стала наносить красный лак на ногти. – Мы занимаемся опасным делом: распространяем листовки, развешиваем эмблемы, пишем лозунги на стенах домов и на асфальте дорог. – Она растопырила пальцы левой руки, с удовлетворением посмотрела на свою работу. – От этого жизнь становится полноценной.

– Не играем ли мы с огнем? – Он не переставал ей удивляться.

– Вот это и есть жизнь. От осознания опасности сильнее, чаще бьется сердце. Долой мещанскую успокоенность! Разве это жизнь, если время тянется час за часом, день сменяется вечером, вечер – ночью, а ночь – утром, и все по привычке, однообразно, попусту, не пробуждая никаких чувств?

Он горячо возразил:

– Для большинства людей время не тянется попусту. Ни одна минута не проходит без волнений. Каждый день – заботы о хлебе насущном. От этого сердце еще как забьется! Голод не дает скучать. Но мы сейчас говорим о другом. Речь идет о смерти и жизни. Ты не хочешь увязнуть в болоте мещанства, потому-то тебе и захотелось поиграть в прятки с опасностью, не правда ли?

Она подошла к шкафу и принялась рассматривать себя в зеркале. Черная блузка и брюки подчеркивали красоту ее фигуры. Она собрала в пучок и перевязала красной косынкой мягкие длинные волосы. Красной помадой аккуратно подкрасила губы. Улыбнулась. Повернувшись к Теферре, сказала:

– Как было бы радостно чувствовать себя такой, как все!

– Нет! Если бы ты была такой, как все, ты бы прокляла тот день, когда родилась.

– Неужели? По-моему, проклинать нужно только скуку.

– Ну хорошо, если ты так страшишься скуки, бесцельного прозябания, почему бы тебе не поехать в деревню? Там бы ты увидела тяжелую жизнь крестьян, и твое собственное существование обрело бы смысл в служении им. Почему бы тебе не принять участие в общенациональной кампании «Развитие через сотрудничество»?

– А почему бы тебе самому не принять? – парировала она сердито.

– Я не поехал в деревню из-за тебя. Ты же не хотела. И сейчас я попал в этот огонь из-за тебя.

– Не смей думать, что из-за меня!

– Ну, еще я остался без работы. Жить-то надо. Не правда ли?

– Так бы и говорил. А то – «из-за тебя». – Она зло передразнила его. – Нечего валить на меня свои беды.

Отца Теферры, крупного землевладельца, носителя титула фитаурари, после свержения императора арестовали, а имущество семьи национализировали. Теферра потерял прежнюю работу, а на новую ему никак не удавалось устроиться. Куда бы он ни подавал заявление о приеме, узнав имя его отца, ему говорили: «Так ты сын фитаурари такого-то? Иди, мы сообщим тебе». И потом, конечно, молчание. Бюрократы из государственных учреждений, стараясь побыстрее избавиться от него, отделывались дежурными фразами: «Мы тебя вызовем», «Мы тебе сообщим», «Не ходи, жди». Везде повторялось одно и то же: настороженные расспросы об отце, пустые обещания и несбыточные надежды. «От меня шарахаются, как от заразного больного, – с горечью думал Теферра. – Когда я называю имя отца, у них даже выражение лица меняется. Трусы поганые! Бюрократы! Что же мне делать? Называть только свое имя, скрывая отцовское? Вот ведь как все изменилось! Раньше имя отца открывало передо мной любые двери, служило лучшим пропуском. Сегодня оно – сигнал опасности, точно погремушка на шее прокаженного».

– Разве наказывается сын за грехи отца? Есть такой закон? – спросил он Хирут.

– А разве не наследует сын богатство отца? – спросила она в ответ, поправляя волосы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не кричи! Когда дело касалось наследства, то тут ты первый горло драл, отстаивая свои права. Не так, что ли? Будь ты незаконнорожденным ребенком, то приложил бы все силы, чтобы доказать, что ты сын своего отца. И все ради права наследования. Сейчас, когда титул фитаурари стал для тебя препятствием в жизни, ты готов отказаться от отца, откреститься от него. Да еще при этом вопрошаешь: «Разве наказывается сын за грехи отца?» Уж если пользовался раньше привилегиями, то нечего сейчас роптать.

– Ты ошибаешься! Абсолютно не права!

– Ай, брось! Подумай-ка лучше, что мы скажем Лаике о Тесемме.

– Я не знаю, тебе виднее.

– Ну ладно, не злись. Вечером предстоит большая работа. Опять в нашем квартале прольется кровь.

– Мне это не нравится.

Она окинула его холодным презрительным взглядом.

– Ладно. Хватит распускать нюни. Пошли на конспиративную квартиру.

Теферра очень не хотел идти туда с Хирут. Он старался избегать встреч с Лаике, командиром их группы. Когда Лаике видел Хирут, у него даже слюни текли от вожделения. Мерзкий тип. Здоровый, как бык, с людьми себя держит нагло, обращается словно с челядью. Но больше всего Теферру мучило даже не это. Он боялся за Хирут. Ведь она такая отчаянная! Как бы чего не случилось. Нет, он не оставит ее одну. Будет с ней до конца. Жизни без этой девушки он себе не представлял. Он давно ее любил. Еще несколько лет назад, до всех катастроф, у него была возможность уехать в Америку на учебу. Предполагалось, что и Хирут поедет. Однако накануне отъезда выяснилось, что оформление стипендии для Хирут задерживается. Тогда и он отказался от поездки. А потом все закрутилось, завертелось… Отца арестовали… Бывали минуты, когда Теферра жалел, что не уехал, проклинал свою мягкотелость. Но это случалось редко. С годами его любовь к Хирут разгоралась все жарче.

Они вышли на улицу. «Нет. Это абсолютная глупость! Надо ж так влюбиться – она превратила меня в своего раба! Я должен стать свободным! Чем дальше, тем будет только хуже. Она увлекает меня в ад, а я, как баран, безропотно иду за ней следом». Хирут остановила такси. Словно во сне он сел вместе с ней на заднее сиденье.

– Ты чего приуныл? – спросила она чуть погодя.

– Да так…

– Мне кажется, я тебя обидела… А?

– Если бы я был способен обижаться на тебя, то уже давно стал бы человеком. – Отвернувшись, он смотрел в окно. Но глаза его ничего не видели.

Она взяла его за руку. Он повернулся и посмотрел на нее. Глаза их встретились. Они улыбнулись друг другу. Он сжал ее руку. Затем склонился к ней и, вдыхая чудесный запах ее тела, прошептал на ухо:

– Я тебя люблю…

Шофер резко затормозил, и они ударились о спинку переднего сиденья.

– Приехали! Вас подождать? – Шофер набивался на обратную поездку – рядом был рынок, но он в это время закрыт, и пассажиров не предполагалось.

– Не надо. – Хирут протянула ему деньги. – Сдачу оставь себе, – добавила она, посмотрев на разочарованную физиономию таксиста.

Они свернули в узкий переулок. У одной ничем не примечательной лавчонки, каких здесь было много, Хирут остановилась.

– Гвоздика есть?

– Зачем? – спросил лавочник, молодой парень с бритой наголо головой.

– На сережки, – отвечала она.

– А вам что?

– Мне книгу «Слава небесам». Для моей болезни.

Хозяин лавки посмотрел налево и направо и, убедившись, что вокруг никого нет, открыл небольшую дверцу возле витрины:

– Проходите.

Внутри помещения на полу сидели три грязных оборванца. Перед ними стоял большой чайник, они жевали листочки чата. Несмотря на лохмотья и грязь, было видно, что все трое – люди молодые, крепкие. Рядом с ними в пустом ящике из-под мануфактуры лежали автоматические ружья. Оборванцы подмигнули Хирут, изучающе покосились на Теферру. Один из них сделал глазами знак хозяину. Тот отодвинул в сторону полку и пригласил Хирут и Теферру пролезть в открывшуюся дыру.

Через узкий и низкий лаз они пробрались в довольно большую комнату. С потолка свисала мощная лампа, заливая помещение ослепительно ярким светом. Было душно от сигаретного дыма, который, однако, не мог забить сладковатый запах гашиша.

В четырех углах комнаты работали какие-то люди. Двое парней копошились у портативного печатного станка – размножали листовки. Двое других разбирали большую кучу денег – складывали в пачки банкноты одного достоинства. Мужчина и женщина разглядывали и записывали номера пистолетов и автоматов, лежавших в третьем углу. В четвертом какой-то испуганный юнец отвечал на вопросы своих старших товарищей. Лаике устроился в центре комнаты – склонившись над небольшим столиком, он что-то писал. К нижней губе прилипла тонкая сигарета цвета высохшего листа. Он был широкоплеч, косматая, чем-то напоминающая бычью голова крепко сидела на толстой шее.

Никто, кроме Лаике, не обратил внимания на вновь пришедших. Каждый продолжал заниматься своим делом. Лаике встал из-за стола.

– А, Новогодняя! – приветствовал он Хирут (это была ее подпольная кличка). – С каждым днем ты становишься все красивее и красивее. – Когда он говорил, его голос звучал как гром небесный.

– Спасибо. Я становлюсь все красивее, потому что сердце мое бьется все сильнее, – ответила Хирут с улыбкой.

– Распускаешься, словно вечерняя роза. – Он облизнул нижнюю губу, смахнув сигарету.

Теферра неловко топтался рядом. Очевидно, он для Лаике – пустое место. «Не удостоил даже кивком, точно меня здесь и нет». От обиды и злости на этого человека у Теферры вспотели ладони. Он пригладил свою пышную шевелюру – не стоять же истуканом!

Лаике ухмыльнулся, по-прежнему обращаясь только к Хирут:

– Ну, Лаписо отправился на жаровни ада. Одного из наших бойцов он ранил. Чтобы не попасть в плен, этот товарищ застрелился. Вот это я и называю дисциплиной. Он убил себя, чтобы мы жили. И мы будем жить. Лаписо убрали вовремя. Он пронюхал, где расположена конспиративная квартира нашей ячейки. Останься он жив, нас здесь уже не было бы. А на том свете пускай делится добытой информацией с кем хочет. Ха-ха! – Он провел, широченной ладонью по своему массивному подбородку. При этом раздался звук, словно наждачной бумагой зашуршали.

На нем была белая рубашка с короткими рукавами. При движении рук было видно, как мускулы перекатываются под кожей большими круглыми камнями. Физическая мощь этого человека подавляла Теферру, вселяла в него страх. Он еще сильнее возненавидел Лаике. Опять его охватило жгучее чувство ревности. Хирут наверняка восхищена этим атлетом. Она всегда говорила, что ценит в мужчинах силу и храбрость. Теферра крепко сжал зубы. «А что если ударить этого бугая кулаком, прямо в его здоровенную морду?» – От неосуществимости этой идеи заныло в груди.

– Да, между прочим, – сказал Лаике, – вы правильно сделали, что сразу же сообщили об избрании Деррыбье. Пока не забыл… Оружие и деньги получили? – Он сунул в рот новую сигарету, глубоко затянулся.

– Да, получили, – угрюмо ответил Теферра, опередив Хирут.

– Что с тобой, парень? – Впервые Лаике пристально посмотрел на Теферру. – Опечален чем или задумал что?

– Ничем не опечален. И ничего не задумал.

– Это хорошо. Во время революции нет места для печали. Революция – это праздник угнетенных. От тебя не требуется думать. За тебя думает твоя организация. От тебя требуется действовать, действовать, действовать. И только! Однако уж не колеблешься ли ты?

– Где уж мне колебаться – меня словно уздечкой тянет мое классовое происхождение.

Лаике улыбнулся, показав свои большие, белые, как молоко, зубы:

– Верно. Вне класса не существует такой вещи, как характер или натура. Кажется, так говорил Мао. Человеческий характер, подобно другим явлениям, развивается по законам диалектики. Характер человека не может оставаться без изменений, в одном положении, словно застойный пруд. Как любое явление, он изменяется, растет. Сознательность, дисциплина, действия. Только тогда не будет никаких колебаний… Да, вот что! Где твой брат? – спросил он, повернувшись к Хирут.

Она была готова к этому вопросу.

– Неожиданно заболел, слег, – ответила без запинки.

– В нашей организации для больных нет ни места, ни времени! – заорал он вдруг и грохнул по столу своим кулачищем. Все находившиеся в комнате оторвались от своей работы и настороженно ждали, что будет дальше. – Мне нет никакого дела ни до больных, ни до слабых, ни до побежденных. Наша организация – не приют для инвалидов. Нет у нас времени отлеживаться и выслушивать всякие там истории о болезнях. К черту нытье стариков и немощных! Сейчас, когда мы получили свободу действий, у нас нет другого выбора, кроме как сражаться, стиснув зубы до боли. Это всем должно быть ясно!

В комнате повисла тишина. Лишь спустя некоторое время каждый вновь занялся своим делом.

– Мы ему скажем, чтобы он не валял дурака и поднимался, – сказал Теферра, видя, как смутилась Хирут.

– Он обязан подняться! Ведь сегодня вечером вам предстоит важная работа.

– Мы готовы, – сказала Хирут.

– Так какого черта он слег! Или испугался? Между прочим, как его зовут? Все время вылетает из головы его имя. У меня нет ни уважения, ни снисхождения к трусам. – Он жадно затянулся сигаретой с наркотиком.

«Да, кроме Новогодней, у тебя в памяти ни одного имени не задержалось», – подумал Теферра, мысленно выругавшись.

– А этот, как его, которого выбрали председателем кебеле… Деррыбье, он вправду был слугой в вашем доме? – Лаике испытующе посмотрел на Хирут.

– Да, был, – ответила она.

– Ну и какой он человек?

– Был парень как парень. Сейчас не знаю. Трудолюбивый. Все стремился в люди выбиться.

– Кем же он хотел быть?

– Не знаю. – Она пожала плечами.

– Тебе надо знать. «Я не знаю» – это не ответ.

– Он приударял за Хирут, – ввернул Теферра и сразу пожалел о нечаянно вырвавшихся словах.

– О, это хорошо! Надо этим воспользоваться.

– Мне? Воспользоваться? Как же?

Лицо Лаике приняло циничное выражение.

– Воспользуйся своей красотой! Раз он приударял за тобой, значит, ты ему нравишься. Вот и подстроим ему западню. А ты будешь как бы приманкой. Женская красота может стать мощным оружием. Я думаю, ты, Новогодняя, в этом смысле можешь принести много пользы. Если постараешься, он будет наш.

Теферра даже поперхнулся, услышав такое. Он был готов броситься на Лаике, но сдержался. Сжав кулаки, он громко сказал:

– Дешевая и опасная затея. Ты ее не заставишь это сделать.

Лаике ухмыльнулся. Протянул руку, будто намеревался обнять Хирут, но та отстранилась. Теферра сделал шаг вперед. Весь его вид выражал такую решимость, что Лаике если и не испугался, то посчитал за лучшее пока не связываться с парнем. В конце концов, с ним можно будет разделаться позже. Пусть сначала выполнит поставленную перед ним на сегодняшний вечер задачу.

– А ведь ты ее любишь, – сказал он.

– Это мое личное дело, – ответил Теферра.

– Ты недостаточно сознателен. Ради высокой цели использовать красоту девушки не зазорно. Или ты не веришь в нашу цель?

Теферра понял, куда клонит Лаике, и промолчал.

– Ладно, не кипятись. – Лаике примирительно похлопал его по плечу. – Я же не заставляю ее заниматься проституцией. От нее и требуется всего-то пококетничать с этим Деррыбье, увлечь его. Глядишь, он и примкнет к нам.

– Ликвидировать его – и точка. – Теферра энергично взмахнул рукой.