Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Жена героя не должна плакать, – сказал Сирак.

Он представил, как обрадуется соседка возвращению мужа-героя, как все придут поздравить его. Сирак отчетливо услышал возгласы ликования, увидел торжествующего победителя.

Он прижал к себе малыша, расцеловал его и положил ему в кармашек пять бырров.

Матери это не понравилось. Она выхватила бумажку и попыталась вернуть Сираку, но он уговорил ее взять эти деньги мальчику на конфеты.

– Мы не нуждаемся ни в чем, спасибо жителям нашего района. Нам помогают. Только бы скорее вернулся отец, а больше ему ничего не нужно.

– Прошу вас, возьмите, пожалуйста.

Сирак положил деньги обратно в кармашек малыша и заторопился к выходу. Пес пропустил его спокойно и молча. Женщина благодарила Сирака, желала здоровья его сыну. Надо было бы, конечно, оставить им больше денег, да он и так отдал все, которые у него были с собой.

Придя домой, он не успел даже поцеловать Иоханнеса, как Цегие тут же начала свои расспросы:

– Где это ты пропадал? Ты, наверное, не подумал о том, что мы голодные и ждем тебя к обеду.

Цегие никогда не обедала без мужа. Она говорила, что не может без него сделать и глотка, и не любила, когда женщины едят на кухне, готовя еду, а в присутствии мужа не притрагиваются к обеду.

Сирак увидел на столе острый нож. К ножке кровати привязана черная курица. На полу постелена свежая зеленая трава. Вубанчи подбирала крошки инджера и, охая, что-то приговаривала. Затем она принесла жаровню и поставила около стола.

– Надеюсь, курицу я должен зарезать не к обеду? – спросил Сирак.

– Это к вечеру.

– Курица к вечеру, а сейчас чечевичная похлебка?

– Хватит шуток. Лучше зарежь ее, – сказала Цегие и насыпала ладан в курильницу для благовоний.

Вубанчи отвязала курицу и протянула Сираку нож. Она хотела взять у него Иоханнеса, но мальчик закапризничал, не желая расставаться с отцом. Цегие прикрикнула на сына.

– Могли бы и без меня управиться, – буркнул Сирак.

– О, милостивый господь! – перекрестилась Цегие.

– А что такого? Разве женщина не может зарубить курицу? Грешно не то, что попадает в рот, а то, что выходит из него.

Цегие была явно не согласна с мужем. Ей даже говорить об этом было неприятно.

– Ты сама можешь справиться с курицей. Это предрассудки, что женщина не может загубить душу курицы, а с предрассудками надо бороться, – настаивал Сирак.

– Мужчины могут убить не только курицу! Что ты дрожишь?

– Разве ты сомневаешься в том, что я мужчина?

– Видели мы мужчин, которые наповал сражали врага, – сказала Цегие, успокаивая сына.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что о вас говорить!

– О ком это о вас?

– Об ученых мужах, о грамотеях. Не мужчина и не женщина, не священник, не дебтера – вот какие вы нынче!

– А тебе подавай героев, которые пиф-паф – и со всеми разделались. Только таких ты считаешь настоящими мужчинами. – Сирак расправился с курицей, бросил нож и пошел мыть руки.

– Нет, в мужчине главное – ум, – услышал он в ответ. Сирак не мог понять, какому бесу решила жена принести жертву в такой знойный день.

Цегие собрала кровь в глубокую тарелку, наклонилась над тазом, где лежала курица, постояла на одной ноге и вышла.

Вубанчи унесла курицу. В комнате было прохладно, ее наполнял приятный аромат ладана, сизый дымок клубился над курильницей. Сирак взял Иоханнеса на руки. Непоседливый ребенок извивался как уж. Отец отпустил его, и тот стал бегать по комнате, наклонился над раскаленной курильницей. Вошедшая в этот момент Цегие схватила его, испугавшись, что он может обжечься.

– Оберегаешь своего сына! Много жертв принесла ради него, – сказал Сирак.

– Да ведь он не сидит на месте. Не ребенок, а чертенок! – вспылила мать.

То, что сын склонился над курильницей, показалось ей плохой приметой.

– Ну что ж, он такой, каким ты желала его видеть…

– Как это?

– Ты ведь хотела, чтобы сын твой был шустрым. Слышала сказку: корова родила огонь и не могла облизать его языком, потому что боялась обжечься, но не могла и не облизать – все-таки родной. Так и у тебя.

– Ты только на словах отец. Поругал бы его хоть иногда: балуется и балуется.

– Оставь его в покое. Мальчишке и не порезвиться?

– Что только ты говоришь? Подумай! Разве это воспитание, если ребенку не дерут уши? Зачем тогда отец?

– Пусть растет, каким хочет. Наше дело о нем заботиться, а не притеснять: туда не ходи, этого не делай, не суй пальчик – обожжешься. Маменькиного сыночка нам не нужно.

– Ну тебя! – бросила Цегие и, взяв сына, вышла из комнаты.

Сирак почувствовал усталость. Тело его ослабело. Хотелось отдохнуть, но мысли не давали покоя. Голод прошел. Есть не хотелось. Он прикрыл глаза, и опять появилась Себле, но, как всегда, сразу исчезла.

Он стал думать о книге. Проклятая… Сирак уже жалел о том, что взялся писать ее. Еще недавно она ему не мешала, а теперь стала причинять адские муки. И дома из-за нее скандалы. А тут еще Себле. Он вторгся в чужой дом, в чужую жизнь. К чему это может привести? Сирак боялся своих мыслей, но не мог убежать от них. Ему стало страшно.

«Я не могу писать. Это неоспоримо. От этого никуда не спрятаться. Мне нечего сказать людям. Лучшие писатели уже сказали все, что возможно сказать, – я лишь попусту растрачиваю время. Когда же возникают мысли, я не нахожу нужных слов, чтобы выразить их, они словно насмехаются надо мной…»

– О чем ты думаешь? – неожиданно спросила Цегие.

– Ни о чем.

– Все о книге?

– Как ты догадалась? – удивился Сирак.

– О чем еще ты можешь думать? – ответила она, стараясь не выказать досады.

Он не успел заметить, что она бросила в огонь листы бумаги, исписанные красными и черными чернилами.

– Лучше бы подумал о чем-нибудь полезном.

– Искусство нельзя измерить прямой пользой, – с раздражением сказал Сирак.

– Да, искусство измеряется только долгами, – ядовито парировала она.

Сирак вскочил со стула, нервно прошелся по комнате. «Ты не можешь понять, что такое творчество. Ты знаешь только пищу телесную, в духовной же не нуждаешься. Ты не лучше животного. Не твоя, правда, в том вина. Моя. Прежде чем жениться на тебе, я должен был подумать, все взвесить», – хотелось крикнуть ей в глаза. Но он нарочито спокойно, бесцветным голосом проговорил:

– Мы влезли в долги не потому, что моя книга плохая или ее не раскупили…

– А почему же?

Он махнул рукой.

– Знаешь ли, дорогая, я живу и пишу в стране, где все еще царит неграмотность. Даже грамотные и те книг не читают. Сытно поесть, выпить ареки, если завелись деньги. Вот это да! Но чтобы потратить несколько сантимов на книгу – увольте!

– Какая польза в том, читают люди или не читают? – спросила Цегие, продолжая бросать бумаги в огонь.

– Нет болезни более опасной, чем нищета духа! – сердито возразил Сирак.

– Что-то не видели мы до сих пор, чтобы кто-нибудь умер от того, что не читал книг!

– Что верно, то верно – потому что эти люди вовсе и не живут на свете!

Вубанчи явилась с ощипанной курицей, чтобы опалить ее на огне.

– Да с такими долгами и мы не живем. Висят они грузом на мне и сыне. Как говорят, не было нужды, так решил одолжить мешок тефа. – Цегие зажгла бумаги, которые держала в руке. Потом взяла курицу из рук Вубанчи, стала палить ее и что-то пришептывать, как колдунья.

– Я ведь не собирался влезать в долги. Меня подвели книготорговцы, которые присвоили мои деньги. Уверяю тебя, скоро я расплачусь со всеми долгами, – умоляющим тоном сказал Сирак.

– Ладно, пусть будет так, – ответила жена. – Что говорить о воде, которая уже пролита. Для прошедшей зимы дом не строят. Что было, то прошло. Меня удивляет другое – говоришь о неграмотной стране, где нет читателей, а сам продолжаешь писать еще одну книгу. По-моему, ты болен, и болен тяжко. Будь ты в здравом уме, разве стал бы ты снова затевать такое дело?

Она отдала опаленную курицу Вубанчи. Та вышла, уведя с собой Иоханнеса. Цегие сожгла все бумаги, закрыла жаровню и отставила ее в сторону. Сирак не мог понять, что она делала.

– Я не верю ни в подписи, ни в обещания, а верю лишь в человеческие отношения, – сказал он.

– Да, а в награду за это ты получаешь долги! – сказала она и придвинула мэсоб[56]56
  Мэсоб – высокая корзина, в которую кладут еду. Одновременно используется в качестве стола.


[Закрыть].

– Но это не лишает меня веры в людей.

– Да, людям верить можно, но только после их смерти. А твоя вера – это болезнь, ничего другого в ней нет. И терпеть все это я больше не намерена, – сказала она, приоткрыв мэсоб и вынимая миску с воттом. – У меня есть права! Господи, что же за напасть такая! – ворчала Цегие.

– А в моей жизни все напасти от тебя!

– Вот те раз! – возмутилась Цегие.

Он вспомнил, как она только что жгла какие-то бумаги, ходила кругами вокруг жаровни и колдовала.

– Тяжело мне с тобой, неприятно.

Она не ответила, но подумала про себя: «Злой дух сидит в нем».

– Слушай, дорогая, чтобы заставить меня бросить писать, твое колдовство совсем не нужно. Хочешь, я сам скажу тебе, что надо делать? Это так просто. Каждый день в течение месяца готовь куриный вотт, причем курицу режь сама. В вотт добавляй немного сметаны, можно и мяса. Не помешает этому блюду и холодное пиво. В этом и весь секрет. Желание писать пропадет само собой. Недаром говорят, когда желудок полон, голова пуста. Видишь, как все просто. Напрасно ты тратишь деньги на знахарей.

– Каких еще знахарей?

– Разных! Даже колдунами не брезгуешь. Тебе бы только идолам поклоняться. Тоже мне христианка!

– Несешь всякий вздор! – Цегие смутилась и выбежала из комнаты.

Сирак покачал головой. Предрассудки, суеверия… Да, без культурной революции тут не обойтись!

ГЛАВА 7

В июле, как всегда, пора гроз. Утром обычно небо хмурилось, исходило ливнями, а к вечеру дождь затихал. Небо становилось ясным, и тысячи звезд сверкали в иссиня-черном небе. Низко над горизонтом поднималась полная луна. Звезды весело перемигивались с ней, а она выглядывала из-за эвкалиптов, похожая на нарядную невесту, торжественно выходящую из свадебного дома.

К вечеру становилось прохладно. По земле стелился сладкий дым эвкалиптовых дров, на которых готовили ужин. Аппетитный запах вотта манил в дом. Тихий ветерок разносил тонкий аромат кофе и ладана.

В Квартале Преданий жизнь постепенно затихала. Разбредались по домам торговцы с базара, где днем шла шумная торговля. Лишь несколько старух все еще предлагают остатки инджера, да ребятишки бойко торгуют коло. В поисках пищи бродят бездомные собаки, обнюхивая каждый уголок.

Возвращаются домой рабочие. У многих в руках соломенные корзинки, в которых они приносят из дома обед. Некоторые останавливаются, чтобы купить инджера. Из домов торопливо выходят служанки и слуги, пожилые люди – они торопятся в школу. Из штаба кебеле доносятся возгласы, нарушающие тишину: «Неграмотность будет ликвидирована! Она – наш злейший враг. На могиле невежества мы построим здание научного социализма! Мы победим болезни и нищету! Построим новую жизнь! Да здравствует новая счастливая Эфиопия! Да здравствует процветание героического народа Эфиопии!»

Сирак снова вспомнил злосчастную книгу. Когда же наконец он ее напишет? Задумана она была, когда Цегие ждала ребенка. Трудное было время. Пришлось искать работу. И он ее нашел. А сколько времени ушло на поиски жилья! Тогда было не до литературы, и книгу он на время оставил. Когда же принялся за нее вновь, слова отяжелели, словно камни. Писалось трудно. Сколько страниц изорвал! А теперь оказалась изорванной в клочки вся рукопись. Надо начинать все сначала.

Спасибо Себле, после знакомства с ней работа наладилась. Какая нелепость, что именно из-за нее он лишился рукописи. Теперь все пошло прахом… И его творческая жизнь тоже…

– Добрый вечер, господин, – услышал Сирак голос Вубанчи.

– А, это ты!

– Что не заходите в дом?

Сирак залюбовался луной. Он взглянул на служанку, та застенчиво улыбнулась.

– Ты почему не ходишь учиться? – спросил Сирак.

– Работы много, – замялась девушка.

– Какой еще работы? – сказал Сирак и, не дождавшись ответа, поспешил уйти.

Как только он открыл дверь, Иоханнес бросился к нему навстречу, повис на шее. Сирак поцеловал сынишку и прошел к обеденному столу. Положил на стол рукопись Искандера и обратился к жене:

– Почему ты не пускаешь Вубанчи в школу?

Взгляд Цегие скользнул по папке с рукописью.

Набросив на плечи накидку и повязав, как обычно, косынку, она взялась разогревать куриный вотт, от которого шел дразнящий запах.

– Я тебе говорила, чтобы ты не вмешивался в мои отношения с прислугой. – Она сверкнула своими огромными глазами. – Уже успела нажаловаться? Видно, эта девочка еще себя покажет, твердым орешком будет!

– Да не жаловалась она. Я сам спросил только что на улице. Говорит, работы много. – Сирак сел на стул и, взяв сына на колени, стал играть с ним «в лошадки». – Но даже если работы действительно много, нужно, чтобы она обязательно училась, – строго сказал Сирак.

– А кто вместо нее дела делать будет?

– Она же, только после возвращения из школы.

– Ты, видно, хочешь из меня прислугу сделать. Только и твердишь: «Как она питается? Почему мало спит?» А теперь еще: «Почему не ходит в школу?» Посади ее себе на голову и перестань меня терзать. Тех слуг, что были до нее, ты так избаловал, что они в грош меня не ставили, и в конце концов в благодарность за хорошее отношение бросили работу и ушли. Да что попусту говорить – все равно что воду в ступе толочь. Лучше бы обо мне позаботился.

Она налила воду в кастрюлю. Сирак обхватил голову руками:

– Послушай, Цегие, не надо возвращаться к пререканиям. Я так устал от скандалов. Говорю тебе – она должна учиться.

По его виду и тону Цегие поняла, что он настроен решительно, и, однако, не могла себя смирить:

– Вспомни Буше и Дынке. Что толку от их учебы? Подумать только, грамотная Дынке!

– Они тоже люди.

– Думаешь, они учатся? Им лишь бы от работы отлынить. Собираются и болтают часами.

– Сплетни это!

– Ну, выучится Дынке, а что дальше? – упорствовала Цегие.

– Знания еще никому не повредили.

– Собираются шестидесятилетние старики и старухи и учат буквы! Пустая трата времени!

– Как ты не права! Вывести людей из тьмы – разве это пустая трата времени?! Это великая цель, – сказал Сирак, продолжая играть с Иоханнесом.

– Ну и цель!

– Неужели ты не видишь светлого будущего?

– Сны я смотрю, когда сплю.

Ирония в словах жены покоробила Сирака.

– Меня удивляет, что ты сама из бедной семьи, и так рассуждаешь.

– Опять попрекаешь меня бедностью!

– Да не о том я.

– А о чем? Будто я сейчас выбилась из нищеты, – кричала Цегие.

– Все мы выбьемся, но лишь вместе с народом. Не надо терять надежды, – убежденно произнес Сирак.

Цегие не отрывала взгляда от папки на столе.

– Надежды – не хлеб, ими сыт не будешь. Ты вот все надеешься, что твои книги будут читать! – зло рассмеялась Цегие.

– А почему мне не надеяться? Те, кто сегодня учит азбуку, завтра станут читать. Не ради же денег книги пишутся!

– Ради долгов, что ли?

– Опять ты за свое!

– Так ради чего ты пишешь?

– Таково мое призвание. Я чувствую, что должен писать. Каждое слово обновляет мой дух, каждая мысль обогащает меня. Понимаешь?

Вубанчи принесла мэсоб.

Цегие насмешливо улыбалась:

– Каждое слово обновляет твой дух, терзая при этом тело. К чему бы это? Дай тебе волю, ты и нас принес бы в жертву словам.

Сирак весь внутренне сжался. Гнев душил его. «Что я должен сделать, чтобы она меня поняла?» – думал он.

– Неужели я представляюсь тебе таким жестоким? Я писатель, но это не означает, что я равнодушен к своей семье. Четыре года прожили мы вместе, а взаимопонимания нет. Но ведь были же мы счастливы! А сейчас? Почему мы ссоримся? Что с тобой происходит? Наша жизнь превратилась в ад, – сказал Сирак с отчаянием.

Вубанчи принесла воду для рук.

– Не просто ад, но адский ад, – добавила Цегие.

– Ад не для тебя, а для меня. Я мучаюсь. Мне необходимо закончить книгу. Ни о чем другом я не могу думать. Мне нужно время и нормальные условия. Я скоро закончу. А потом, я обещаю тебе, у нас все будет хорошо, мы станем жить в мире и согласии. Дай мне немного времени, и я никогда больше не доставлю тебе беспокойства.

Сирак вымыл руки.

– Это ты уже говорил не раз, – возразила Цегие.

– Да, говорил, но…

– Закончишь одну книгу, начнешь другую. Ты же заявляешь, что литература – твоя жизнь. – Она взяла на руки сына. – А у нас с ним нет жизни. Мы для тебя ничто. Твоя жизнь в книгах. А мы должны радоваться долгам и нищете. Видно, так угодно господу богу, а сопротивляться воле божьей грешно, – продолжала она, помешивая вотт.

Сирак слушал молча. «В общем-то, она абсолютно права, – подумал он. – Всякая женщина заботится о благополучии семьи. Для нее главное – гарантия семейного блага, а оно всегда связано с деньгами. А мои желания? Моя жизнь? Мое предназначение в жизни? Вне литературы у меня нет жизни и нет желаний. Может быть, то, что я написал, никому не нужно. Может, и эта книга тоже окажется ненужной? Но я должен писать, чтобы выразить самого себя. Может, однажды мне это и удастся. Так в чем же моя ответственность? И перед кем? Перед литературой или перед этой женщиной и семьей? Вот главный вопрос. Литература ревнива. Она не любит делиться с кем-то другим. Она более ревнива, чем сам господь бог».

– Отведай, освяти, – сказала Цегие и достала кусок курицы, над которой произнесла молитву[57]57
  По эфиопскому обычаю, определенный кусок куриного вотта должны съесть муж и жена, чтобы жить в любви и чести.


[Закрыть]. Оба съели по кусочку.

Сирак давно чувствовал, что Цегие ему не пара. Давно надо было с ней расстаться. Они так далеки друг от друга. Звезды их никогда не сходились. «Расстаться с ней – счастье и для тебя, и для нее, – нашептывал внутренний голос. – Оставь ее. Довольно. И до тебя люди расставались. Ты не первый. Бог не забудет ее. Ничего с ней не случится. Каждый сам борется за свою жизнь! Может, она еще встретит подходящего мужчину, который будет трудиться как надо, вовремя приходить домой и безмятежно спать ночью. Не медли, Сирак, не порть свою жизнь! Все, что связывает тебя с ней, – это кусок курицы, над которой она колдует. Цегие слишком проста, она выросла в бедной семье, ее запросы примитивны. А ты – писатель. У тебя свое предназначение в жизни. Не давай тянуть себя вниз. Ты должен быть свободным. Именно теперь ты должен обрести свободу. Ты сам связал свою жизнь с ее жизнью, и сам же должен порвать эту связь. Какое тебе дело, Сирак, что станут говорить люди. Свобода и еще раз свобода – вот что тебе необходимо…»

Но ведь Цегие поддержала его в трудное для него время, когда жена сбежала за границу. Она утешила его своей любовью, и так-то теперь он ее благодарит?! Разве можно забыть, что когда-то она продавала свое тело, чтобы помочь ему? А как тогда было тяжело. Он потерял работу, и мир словно потемнел. «Она жертвовала для тебя всем, чем могла. И до сих пор терпит твой характер. Ее душа добрее твоей…» – думал Сирак.

Иоханнес уснул на руках у матери. Она внимательно посмотрела на мужа и спросила:

– О чем размышляешь, дорогой?

К еде Сирак не притронулся – не было аппетита. Цегие спросила, можно ли убрать мэсоб. Ему было все равно. Сирак колебался, сказать ли ей все, что он думает об их жизни? «Отныне ничто нас не связывает. Нить, которая соединяла нас, порвалась. Довольно. Мы расстаемся, и каждый будет жить, как сможет. Пусть лопнет давно назревший нарыв. До какой поры можно мучить друг друга? Каждый должен найти свое счастье. Жизнь слишком коротка. И нельзя превращать ее в страдание». Слова эти готовы были уже сорваться с его языка, когда вдруг он увидел ее огромные, полные слез глаза и сладко уснувшего на материнских руках сына. Сердце его сжалось. Ему стало стыдно за свои мысли. Он резко встал, подошел к жене и поцеловал ее в лоб.

– Это за что же? – удивилась Цегие.

– За вкусный обед, который ты для меня приготовила.

– Ты даже к нему не притронулся.

– Тогда за то, что мне хорошо с тобой.

– Если бы так, ты не обращался бы со мной, как с ненужной вещью. Не думай, что я не вижу, насколько далеки мы друг от друга, живем как чужие.

В комнату вошла Вубанчи, унесла мэсоб и кастрюлю, а потом подала воду ополоснуть руки.

– Кроме книги, меня ничто с тобой не разделяет. Если бы ты могла понять меня и помочь мне, мы были бы счастливы.

– Как только ты заводишь разговор о книге, у меня начинает болеть голова, – сказала Цегие сердито, поднялась и пошла укладывать сына.

Его словно окатили холодной водой. «Почему она ненавидит мою работу? Никогда не подбодрит меня. Почему требует внимания лишь от меня, не отвечая мне тем же? Ох, женщины! Они хотят иметь верного раба, а не мужа». Взгляд его упал на пухлую папку, которая лежала на столе.

Трудно перейти от личных неурядиц к жизни героев чужой книги, трудно и неприятно – точно в дождливое время ложиться на влажную простыню. Он почувствовал озноб. Не хотелось не только читать, но даже видеть эту рукопись. И зачем он обещал Искандеру прочесть ее? Ну что теперь делать? Разбив глиняный горшок, нечего о нем горевать. Он взял рукопись и, недовольно ворча, стал перелистывать. Название сразу ему не понравилось. «Зажжен факел борьбы, над страной восходит заря». «Громкие слова, – подумал он. – Может, отговориться чем-нибудь и вернуть рукопись Искандеру? Если мне не нравится, как я ему скажу об этом? Готов ли он выслушать правду? Уже название книги говорит само за себя. Закончил, не успев начать. Как говорится, сорвала коза ветку, прежде чем до нее дотянулась. Ладно, выскажу все, что сочту нужным». Он наконец заставил себя сесть за стол – словно в могилу добровольно лег. Его неприятно поразил идущий от страниц запах духов. Рукопись была напечатана на светло-голубой бумаге и аккуратно переплетена. Может, это духи машинистки? Неужели Искандер надушил бумагу? «Распутство!» – буркнул Сирак и начал читать.