Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 2

Себле Ворку Таффесе не слышала, как стучали в дверь. Она лежала на диване и крепко спала. Во сне она чему-то улыбалась.

В гостиной горел свет. На груди у Себле лежала зеленая папка с рукописью Сирака.

Настойчивый стук в дверь не прекращался. Она наконец проснулась и не сразу сообразила, что происходит. Стучали так громко, что, казалось, наступил конец света и вот-вот разверзнутся двери в преисподнюю.

Себле недовольно поднялась, и рукопись рассыпалась по красному ковру. Она не стала ее собирать – некогда было этим заниматься. Протерла глаза и, зевая, пошла открывать дверь.

– Я уж думал, ты умерла, – сердито сказал муж, грузно надвигаясь на нее. Подозрительным взглядом он обвел комнату, но не нашел компрометирующих признаков чужого присутствия.

Себле молча стояла перед ним.

– Ты нарочно так долго не открывала? – ревел он, сжимая кулаки.

Она боялась, что он ударит ее, такое уже бывало. Земене Алему часто приходил вечером домой не в духе. Тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. После революции он очень изменился.

– Почему не спрашиваешь, где я провел вечер?

По его дыханию было ясно, откуда он явился. От него разило виски. Глаза налиты кровью. Темная кожа блестит, как кунжутовое масло. Земене вызывающе осклабился. Она не ответила. Хотелось сказать: «Где бы ты ни был, какое мне до этого дело?» Но не решилась. Только прошептала едва слышно:

– Скажи сам.

Когда Себле волновалась, она немного выпячивала нижнюю губу. Земене словно угадал ее мысли.

– А почему ты меня не спросишь? Или тебе безразлично? – Он приблизился к ней вплотную.

Себле не могла оторвать взгляда от его рук. Неужели ударит? От него всего можно ожидать.

– Ты будешь ужинать? – поспешила спросить она.

– Что ты можешь предложить? Разве ты знаешь, что такое приличная кухня? Нет, у тебя на уме лишь тряпки, косметика да работа. Что тебе еще известно? Может, ты вспомнишь, что ели дети, что пили, как падали и ушибались? Дрянь! И зарплата твоя – чепуха. Если посчитать, сколько денег раскрадывают в доме служанки, то это намного больше, чем твой так называемый заработок. Да и что у тебя за работа?! Я знаю, что ты прикрываешь ею! – Он презрительно сплюнул и продолжал: – Ты распутничаешь. И больше ничего. Мне досадно, что я сам, как нанятый, каждый день отвожу тебя туда и тем самым потворствую твоему распутству. Не будь я мужчина, если однажды не сверну тебе шею.

Земене распалялся. Он выкрикивал ругательства, хрипел, как расходившаяся лошадь. После революционных перемен в стране Себле не слышала от него ничего, кроме оскорблений. Она привыкла пропускать их мимо ушей. Отмалчивалась, что только усиливало его злобу.

– Ты молчишь от презрения ко мне, да? Почему не отвечаешь?

– Что говорить? – сказала она устало.

– Дура!

– Что тебе от меня надо? Чем я провинилась? Ты срываешь на мне свою злость за то, что я до полуночи ждала тебя? Я не могу больше терпеть такого издевательства. Ты меня измучил, опомнись, пока не поздно. – Нижняя губа ее опять выпятилась, приоткрыв ровный ряд жемчужно-белых зубов. Локон упавших на лоб волос делал ее луноликой.

– Угрожаешь? – не унимался Земене.

– Ладно, хватит об этом. Ужин подавать? – произнесла она вяло. Зевнула, так что слезы выступили на глазах.

– А что у тебя есть?

– Тушеные овощи.

Лицо его сморщилось. Он предпочел бы тушеное мясо или еще лучше – сырое с острой приправой. Назло Себле, Земене готов был расхваливать любую недоваренную похлебку, приготовленную в чужом доме. Ее же стряпню он всегда хает. Раньше она обижалась, старалась готовить повкуснее, а теперь, видя, что ему ничего дома не по душе, махнула на домашнее хозяйство рукой. Делала все лишь бы как.

– Ты предлагаешь мне тушеную капусту?!

– То, что есть. И этому надо радоваться. Сколько людей нынче голодает! Цены на рынке подпрыгнули до небес.

– Если бы умела вести хозяйство, моих денег хватало бы – по крайней мере на еду. Ты транжира.

Она рассердилась:

– Не только твоей, моей зарплаты не хватает. Жизнь стала дорогая. И если ты думаешь, что трудности только в нашем доме, то ошибаешься. Всем нелегко. Подтяни пояс и оставь меня в покое. – Она повысила голос. – Вместо того чтобы подстегнуть осла, ты хлещешь поклажу, которую он тащит на себе. Может, я виновата, что тебя лишили отцовского наследства? Иди и спроси людей, что сейчас происходит. Ты не получишь обратно тех земель, о которых каждый день с утра до ночи говоришь мне. И не думай, что я очень жалею о твоем былом богатстве. Вот так-то. Я все тебе сказала. Теперь делай со мной, что хочешь. Можешь даже убить, если вздумается.

Она приготовилась ко всему. Но Земене стоял как вкопанный. Выпучил глаза, словно его ударили по голове.

– Если бы это богатство мы наживали вместе, ты бы так не говорила, – сказал он остывая.

Себле только плечами пожала.

– Ты за него тоже спину не ломал, а получил в наследство. Но если бы мы и нажили его вместе, поверь, я все равно не расстраивалась бы. В жизни главное – любовь и согласие, а не богатство. Если живешь в мире, знаешь, что тебя любят, не хвораешь и имеешь интересную работу, то чего еще нужно?

– Все философствуешь? – оборвал он ее резко.

– Это не философия, а то, чем мы сегодня живем.

– Эти откровения ты почерпнула из газеты «Аддис Зэмэн» или из тех книжонок, которые постоянно читаешь?

– Неважно откуда, но это так и есть. Наступило время, когда, чтобы жить, необходимо трудиться.

Он покачал головой.

– Ох ты, работница! Грамотей! Мыслитель! Лучше бы отбросила свои дешевые книжки и подмела в доме полы. Занялась бы домашними делами. А то еще рассуждаешь о рынке! Знаешь ли ты, что такое наследственные земли? Я даю тебе денег достаточно, каждый месяц. Мы живем в собственном доме, за квартиру не платим. У нас только двое детей. И ты мне предлагаешь тушеные овощи, да и то пригорелые! А ведь тысячи людей получают гораздо меньше, платят большие деньги за жилье и живут в десять раз лучше нас. Ты думаешь, почему бы это? Потому что в доме есть хозяйка! А ты палец о палец не ударишь. До сих пор ты жила роскошно. Только и знала, что баклуши бить на работе да флиртовать с парнями, которые к вам приходят. Вспомнила ли ты хоть раз о доме? Распутница!

Он сплюнул и опять подошел к ней.

Себле отвернулась, боясь пощечины. Но он ее не тронул. Она посмотрела на него пристально и увидела на воротнике белой сорочки следы губной помады.

– Я-то не распутная… – сказала она.

– А кто же ты? – Он дохнул перегаром.

– Взгляни на свой воротник.

Муж развязал галстук, снял пиджак и сорочку. Он не носил майку и стоял голый по пояс.

– Ну и что? – сказал он, увидев пятно на воротнике.

– Может, это знак фирмы? – усмехнулась Себле.

– Дура!

– В другой раз, прежде чем целоваться с уличными девками, проси их вытирать губы. Да и чего целовать сорочку? Разве только для того, чтобы мне было труднее отстирывать?

Нижняя губа ее опять выпятилась. Других признаков волнения не было. Она не ревновала и потому не набросилась на него как кошка, не стала кричать, оскорблять, кидаться вещами. Просто смотрела презрительно. И он поежился от ее колючего взгляда. Ему не было стыдно, нет. Он досадовал на то, что жена не ревнует. Этого унижения он не мог стерпеть и ударил ее по лицу. Она отлетела к стене, но тут же вернулась на прежнее место. Стояла, даже руки не подняв, чтобы защититься, и молча смотрела ему в глаза. Ну вот, дождалась! Щека горела, но душевная мука была сильнее: с этим человеком она прожила пустые, бесплодные, никчемные годы. А ведь как поначалу все складывалось хорошо, сколько любви она ему отдала и сколько потратила усилий на то, чтобы принять его любовь. Но потом все пошло кувырком. Она проклинала свою судьбу. Скандалы, оскорбления, издевательства – вот что узнала она в его доме. Она до крови прикусила губу.

Были времена, когда не только мужчины восхищались ее красотой, но и женщины, скрывая зависть, любовались ею. А теперь красота ее увяла. Иссохли груди, которые раньше напоминали плоды дикого лимона. Нет былой свежести тела. Некогда ясный ум заржавел от домашней тупой жизни. Она напоминала себе стебель сахарного тростника, который долго жевали, высосали сок, а теперь выплюнули. Она чувствовала себя опустошенной, как изъеденный термитами улей. Жизнь над ней надсмеялась. Годы улетели безвозвратно, и сейчас слышно лишь эхо прожитых лет. Одиночество, вот что ожидает ее впереди.

Если бы она знала, как поступить. Разное приходило на ум. В сердце ее не было постоянства. Она завидовала решительным людям, но сама никогда не умела принимать решений.

Не судьба определяет жизнь человека… он сам… Трус до смерти умирает десять раз, герой лишь однажды… Как научиться быть решительной – вот в чем главный вопрос.

Земене все еще злился. Без пиджака и рубашки ему стало холодно. Он оделся, не сводя глаз с жены. Она по-прежнему смотрела на него в упор.

– Шлюха! – бросил Земене, застегивая рубашку. – А это что еще здесь валяется? – Он пнул зеленую папку ногой. Потом наклонился и поднял ее. Взял первую страницу, прочел заголовок, написанный крупными буквами: «Агафари Эндэшау из Шоа». Глаза его искали имя автора. Сердце Сабле громко стучало. На первой странице внизу было имя Сирака Арая.

Земене злорадно посмотрел на жену:

– Кто этот Сирак?

Он скрежетал зубами. На висках набухли вены.

– Автор книги, – сказала она, сдерживая волнение.

– Это я понимаю. Грамотный. Кто он, спрашиваю тебя?

– Мне он никто, если тебя это интересует…

– Если никто, то как попала его рукопись к нам в дом?

– Он хотел знать мое мнение о повести. Вот и все. Каждому писателю интересно знать мнение других людей о своем произведении.

– И он выбрал именно тебя?

– Просто он знает, что я много читаю.

– Нашлась читательница! Умница! Любительница литературы, искусства! Пошла ты подальше со своим искусством! Наверное, любовью с ним занимаешься, потому и дает тебе читать свои рукописи. Знаю, чем вы занимаетесь! Поклонница литературы! Проститутка, дрянь! – кричал он, оскалив зубы, и опять угрожающе двинулся к ней.

Она инстинктивно схватила с буфета похожий на пилу громадный нож, которым резали хлеб. Земене остановился, не смея подойти ближе. В ее глазах было столько злобы. Казалось, сам сатана обжигает его огненным взглядом зеленых глаз и вот-вот плюнет ядовитой слюной.

Себле облизала влажным языком пересохшие губы. В нее и правда вселился сатана. Злой дух смотрел на Земене ее глазами. Сжимая в руке нож, она проговорила:

– Нет, я не проститутка. Во мне есть чувство собственного достоинства. Я не так глупа, как ты считаешь. У меня есть голова на плечах. И не так я безобразна, как ты хочешь меня изобразить. Для тебя я падшая, глупая. Но это не так! Я женщина. И у меня свои запросы. Я хочу, чтобы у меня был муж, который поддерживал бы меня, интересовался бы моей работой, который не считал бы меня вещью в своем доме. А ты пытаешься убить меня. Делаешь из меня служанку. Пользуешься мною, когда тебе вздумается. С меня довольно! Опротивела такая жизнь. – Слезы душили ее.

– Пусть Сирак утешит тебя, – размахивал папкой перед ее носом Земене.

– У меня ничего с ним нет. Отдай лучше рукопись!

– Вот тебе твоя рукопись! – Земене стал неистово рвать ее. Он не мог уничтожить сразу все страницы, хватал по несколько листов и раздирал на мелкие клочки. – Вот тебе твой Сирак! Вот тебе литература и искусство, которым ты поклоняешься. Думаешь, я не знаю, кто он, этот Сирак? Он такой же развратник, как и ты. Я слышал, что он пишет бесстыдные книги о похотливых распутниках, о пошляках и хулиганах. Ведь это он был мужем Марты? Теперь ему нужна новая Марта. Он называет тебя малюткой Мартой? Ты восхищаешься его писательским мастерством, а он твоим телом!

Себле пыталась остановить мужа.

– Умоляю тебя, ради моей жизни… Оставь, ведь это же чужое… Разорвать рукопись равносильно тому, что убить самого писателя…

Земене сжал зубы, кровь прилила к лицу, глаза вылезали из орбит. Он воевал с рукописью, как с живым существом, словно выдирал из нее нутро, а потом разбросал клочки по всей комнате.

Себле посмотрела на часы. Уже было далеко за полночь. Она не могла оставаться в доме. Какая-то сила гнала ее отсюда, но куда?.. Куда понесут ее ноги? В ад или в рай, в пропасть или… – ей теперь все равно.

Она смотрела на растерзанные листы с отчаянием. «Боже мой, есть ли у него второй экземпляр? Скорей бы рассвет. Больше нет сил. Довольно!»

И тут она услышала голос маленького сына. Он бежал к ней из другой комнаты, шлепая босыми ножками по полу.

– Мама, я боюсь. Дай мне пить!

Себле вспомнила, что держит в руках нож. Положила его на стол. Взяла на руки сына, обняла его. Он был мокрый до самой шеи.

– Я боюсь, – хныкал мальчик.

– Не бойся, мой милый. – Себле прижала его к себе и зарыдала.

«Жизнь – это западня», – подумала она, обливаясь слезами.

ГЛАВА 3

– У кого есть банки, жестяные банки? – звенит тонкий голосок.

– Бутылки, бутылки! У кого есть бутылки! – слышен чуть хрипловатый голос.

– Сдавайте старые шкуры! – словно в колокол бухает долговязый старьевщик.

– Перетягиваем матрацы! – блеет кто-то.

– Топливо! Кому нужно топливо? – звонко выкрикивает молодой парень.

– Предлагаем свежую рыбу! – зазывает пожилой торговец.

– Меняем вещи! Меняем! – кричит кто-то голосом молодого козленка.

– Тело мое разрушено. Я живой мертвец! Но живот мой требует пищи, – стонет прокаженный.

– Да не постигнет никого жалкая доля слепца, – взывает нищий. – Люди, не клянитесь глазами, говорю я вам, я, живущий во тьме, лишенный света. Подайте ради девы Марии бедному слепцу милостыню.

Сирак лежал в постели, ворочаясь с боку на бок. Он думало том, насколько сильна в людях воля к жизни. Ведь даже гниющий заживо прокаженный, слепец, обреченный на тьму, любой нищий калека – все изо всех сил цепляются за жизнь… Действительно, жизнь – загадка. Ведь неизбежно все мы превратимся в прах… Зачем же несем это бремя, страдаем? Или жизнь – шутка, которая сначала веселит нас, а потом заставляет плакать? Словно в ответ на свои мысли, Сирак вдруг услышал, как захихикал Агафари Эндэшау.

А нищий на улице монотонно бубнил:

– Добрые люди, подайте ради богородицы…

Этот нищий появляется здесь каждый месяц двадцать первого числа. Сирак встал и подошел к окну. Во дворе играли дети. Они распевали песню «Я готов погибнуть за родину». В последние годы появилось много новых песен, в которых воспеваются революционные преобразования. На музыку перекладываются стихи о борьбе с контрреволюцией, о кампании за ликвидацию неграмотности, о том, что будет в Эфиопии партия трудящихся. Дети пели о родине, о революции. Подражая взрослым на митинге, они выкрикивали лозунги, били в жестяные банки, которые были у них вместо барабанов.

Цегие тоже подошла к окну.

– Ты знаешь, – сказала она мужу, – сегодня спозаранку объявили, что будет собрание всех жителей нашего кебеле. Явка обязательна. Те, кто не выполнит своего революционного долга, не явится на собрание, будут лишены возможности приобретать товары в кооперативном магазине[50]50
  По инициативе революционных органов власти такие магазины, где товары первой необходимости продаются по доступным населению ценам, создаются в каждом городском районе.


[Закрыть], – и махнула рукой, досадуя на ретивых руководителей кебеле.

«Грязный, пыльный район обездоленных и несчастных. Но и в нем появляются ростки новой жизни. Он преображается на глазах, этот Квартал Преданий», – подумал Сирак. Перед его мысленным взором возникли улицы и переулки населенного трудовым людом района. Вот площадь Теодороса[51]51
  Теодорос II – эфиопский император (прав. 1855—1868 гг.).


[Закрыть], за ней дома «сатаны». Здесь раньше была скотобойня. Если подняться на холм, увидишь верхний Дворец, оттуда Квартал Преданий как на ладони. Внизу лицей, школа и дом раса Надеу. Еще ниже, широко распахнув двери и будто зевая, выстроились пивные. Около них обычно бегают ребятишки, предлагая прохожим свежеподжаренные зерна ореха коло. Сколько слез, если вдруг кто-то рассыплет этот драгоценный продукт. А сколько здесь обездоленных женщин! Двери их жилищ прикрыты, внутри таинственный сумрак. Сирак отчетливо почувствовал запах теджа. Что происходит там, на улице? Солнце ли светит? Или небо нахмурилось? Сегодня Сирак с трудом поднялся с постели, чувствовал себя неважно, все кости невыносимо ныли.

Агафари, возвращаясь, как всегда, спрашивает, нет ли в округе больных или мертвых. Убедившись, что ангел смерти здесь не пролетал, он спокойно идет домой. Вот он укладывается среди подушек и попивает сладкий тедж. При этом приговаривает, поглаживая длинные седые усы тонкими пальцами: «Древние мудрецы Матусала и Абрахам пили катикалу[52]52
  Катикала – вид водки.


[Закрыть], чтобы продлить жизнь, но помалкивали об этом, ни с кем не делясь своей тайной. Ведь Адам увидел мир лишь после того, как Ева заставила его вкусить запретный плод. Он все понял и прикрыл свою наготу. Но бог узнал, прогневался и изгнал его из рая. Завистливый бог…» – усмехается Агафари.

Сирак вдруг отчетливо представил себе своего героя. Увидел его во плоти и крови. Неудержимо потянуло к перу и бумаге. Перед ним словно отворяются двери рая. Слышны песни Яреда. Порхают ангелы. Они напевают, бьют в барабаны. Играют на флейтах, свирелях и масинко[53]53
  Масинко – однострунный музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Горят тысячи свечей, и пламя их то вспыхивает, то колеблется, затухая. Гебреханна слагает свои кыне. На одной ноге стоит Текле Хайманот. Он задумчив. Вдалеке сидит Гебре Кристос[54]54
  Текле Хайманот, Гебре Кристос – святые эфиопской церкви.


[Закрыть] и просит милостыню. Вот пролетает страшный ангел смерти. Раздается грохот барабанов. В зубах он держит тысячу жертв, в руках – тоже тысячу. «Пусть на земле будет мир!» – возвещает святой Петр и берет золотой ключ. Архангел с мечом в руках охраняет дорогу к древу жизни.

Сирак чувствует полет мысли. Легко льются слова, складываются в предложения. Они текут, как быстрые ручьи и реки, которые сливаются в море. Писатель переполнен чувствами. Он должен писать, но ему негде даже присесть.

В доме нет спокойного уголка. Иоханнес, его сынишка, носится по комнате. Капризничает, хватает все, что попадет под руку, бросает на пол надоевшие игрушки и, если они разбиваются, смеется. Беспокойный ребенок.

Цегие и молодая служанка Вубанчи, приехавшая из провинции Уолло, не дают ему ни минуты покоя. Они то подметают полы, то вытряхивают одежду, то без умолку тараторят, готовя еду, то распивают с соседями кофе. Словом, покоя нет. Было бы полбеды, если бы Цегие делала свои дела молча, но она постоянно пристает к нему с расспросами, дергает. Уже раз десять спросила, почему он не пошел на работу. Невозможно сосредоточиться.

На работе тоже нет возможности писать. Там ждет гора папок со срочными делами, да и отдельного кабинета у него нет Бесконечные телефонные звонки, кофе, чай, коктейли, пустая болтовня, сплетни. Ему не хочется даже думать о службе. Но Цегие напоминает о долге. Кто же еще прокормит семью. Только от него зависит судьба сына. Он вынужден идти в контору.

– Слушаюсь, шеф, – говорит Сирак, когда она подает ему чай. – Прости меня за вчерашнее, не обижайся. Я предпочту быть распятым, как Христос, только бы не видеть, что ты расстроена. Ты ведь прощаешь меня, моя Цегие? – умоляет он.

– Ничего не случилось. Лучше собирайся побыстрее. Уже много времени. – Она смиренно смотрит на него своими огромными, чуть навыкате, глазами.

– Сколько же в этом мире начальников! – ворчит он, лениво натягивая брюки. – Ох, Моисей! Если бы не спустился он с горы с десятью заповедями, не было бы столько запретов. Вот беда! Пока люди не освободятся от власти, они не смогут управлять собой.

– О чем ты говоришь? Мы едва дотягиваем до конца месяца на твою зарплату. А что будет с нами, если ты перестанешь ходить на службу? Ты постоянно опаздываешь. В конце концов тебя уволят. Вокруг столько завистников и недоброжелателей! Разве ты не замечал, что к нашим дверям постоянно подбрасывают какие-то тряпицы, завязанные узлом, дохлых мышей и всякую дрянь? Сын часто болеет. Я – тоже. Я вся больная. И почему ты держишься за этот дом? Поискал бы квартиру в другом районе, – опять раздраженно говорит она, вспомнив проклятья Хаджи Мустафы.

«Ну, начала», – думает Сирак. Когда она говорит о квартире и болезнях, он чувствует, как к горлу подступает тошнота.

– Ты полагаешь, что так просто сменить квартиру? Счастье, что мы смогли снять хоть этот домишко. Знаешь, сколько семейных людей скитаются по гостиницам! Приличный дом найти очень трудно. Может, ты считаешь, что нам следует снять угол? Теперь домов никто не сдает. Бог знает, куда они девались! – желая утешить Цегие, говорит Сирак. – Библейский Авраам прожил в этом мире сто семьдесят пять лет, не имея дома, в шатре.

– Ну и что? – тут же подхватывает она.

– Как что? Его спросили: «Почему ты не построишь себе дом?» И думаешь, что он ответил? «Зачем я буду заниматься этим для столь короткой жизни?»

– Я не говорю тебе о том, чтобы строить дом. Прошу только подыскать другую квартиру. И хочу спасти моего сына, пока его не убили проклятья Хаджи.

Она заметила по лицу Сирака, что он не воспринимает ее слов всерьез.

– Строить гнезда и копать норы – удел птиц и зверей. А мой дом – это сердца людей, – ответил он с улыбкой.

– Ну и спи в этих сердцах, если сможешь, – бросила она с презрением.

Цегие не была настроена шутить. Она даже не улыбнулась. Да и он болтал этот вздор через силу. Ему не хотелось покидать этот квартал. Он сжился с ним. Он чувствует его запахи, видит его жизнь, слышит его голоса. Квартал Преданий стал частью его судьбы, главой его будущей книги. В этом доме она была зачата. И что бы ни случилось, он не покинет его, пока не закончит книгу. Даже если наступит конец света, он останется здесь.

– Только нам никто не сдает квартир, другим сдают, – не унималась Цегие. – До какой поры наш сын будет жертвой проклятий в этой вонючей дыре? – продолжала она, одевая Иоханнеса.

– А почему ты не выпускаешь его гулять на улицу?

– Ты забыл о злых духах, колдунах, прокаженных! Кругом грязь, зараза! Ты что, хочешь, чтобы он умер раньше меня? На каждом углу его подстерегают несчастья. – Она била себя в грудь негодуя. – Ты только и знаешь что свою книгу. Любишь лишь самого себя. А для меня смысл жизни – мой сын.

Теперь Сираку хотелось бежать из дому. В спешке одеваясь, он спросил жену:

– Так чего ты все-таки боишься?

– И ты еще спрашиваешь? Разве не знаешь колдунов, не слышишь их проклятий?

– А что ты повязала ребенку на шею?

– Это от дурного глаза.

Сирак в гневе вскочил, сорвал шнурок с шеи сынишки.

– Я просил тебя не делать этого. Нельзя, чтобы мальчик верил в глупые предрассудки.

Цегие растерянно смотрела на валявшийся на полу талисман.

– Что же мне остается делать, если ты не хочешь уезжать отсюда?

Сирак отхлебнул остывшего чая, вытер лицо влажным полотенцем и, причесывая волосы, сказал:

– Послушай, дорогая. Эти обездоленные нищие, калеки, эти темные, невежественные бродяги – тоже люди. Запомни это. Наше существование неразрывно с их существованием. Глупо бежать от самих себя. Прятаться от жизни, создавать остров благополучия в море страданий, как другие? Не видеть прокаженных, не слышать стоны нищих, отгородиться от людских страданий стеной, запереть железные двери, развести розы во дворе, чтобы они радовали глаз? Ты предлагаешь мне сделать так, как делают другие? Они обманывают себя. Ведь взор обездоленного проникает не только сквозь стены, даже горы не могут помешать ему видеть. Этот нищий квартал – мой мир, мир моего сына. У нас нет ничего другого. Мы живем здесь. И я не построю моему сыну дом, который будет спасительным островком в реальном мире, не стану скрывать от него подлинную жизнь. И знай, я люблю моего сына. И меня ничуть не волнуют проклятия, которые посылает нам Хаджи. – Он бросил расческу и быстро вышел из дому.

– Не понимаю, ничего не понимаю! О чем ты? Видно, совсем сошел с ума, не иначе! – услышал он вслед крики жены.

Сирак вышел на каменистую пыльную дорогу, которая вела к старой скотобойне. Он брел, спотыкаясь, и думал: «Что же все-таки наполняет жизнь истинным смыслом?»

В ответ он услышал смешок Агафари.