Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

«Во-первых, Эфиопия не стала адом и не станет им никогда. А если и станет, то лишь для немногих. Для большинства же она будет раем. Правда в том, что нет больше Эфиопии, угодной правящим классам и империалистам. И не думаю, что когда-нибудь она вновь станет такой. Но еще не родилась на свет та Эфиопия, о которой мечтает народ. А мы тут сидим и проливаем крокодиловы слезы. Что бы ни случилось, я никогда не покину мою родину. Судьба нашего народа – это моя судьба, гибель его – моя гибель, радость его – моя радость. Нет, друзья, я остаюсь здесь! Куда я уеду из страны, где предана земле моя пуповина? Я хочу быть писателем. И мне кажется, наступает время, когда я им стану. Сегодня вершится подлинная история Эфиопии, которая дремала в гордом сне три тысячи лет. У меня нет другого выбора, кроме как принять участие в созидании этой истории. Разве можно уехать из страны, где происходит революция? Из всех чудес, которые мне привелось увидеть у нас, самое большое чудо – революция. Я не думал, что она возможна. И вот наступило необыкновенное время – революция вспыхнула стихийно, стихия породила новый жизненный опыт».

Не успел я закончить, как Марта и дядюшка, будто сговорившись, в один голос спросили, серьезно ли я все это говорю. «Совершенно серьезно», – сказал я и хотел на этом прекратить разговор, но тут вмешался англичанин: «Значит, вы не думаете о дальнейшей судьбе сына и о счастье жены?» – «И жена, и сын не могут иметь судьбы и счастья, отличных от судьбы и счастья эфиопского народа», – сказал я и замолчал.

Назавтра дядюшка вызвал меня в кабинет и сказал, что я должен по срочному делу выехать в Авассу. Когда через неделю я вернулся, в доме было пусто. Я очень устал с дороги и, решив, что Марта с сыном уехала к своей матери, лег спать. Проснулся я около полуночи. Марты не было. Я подумал, что они остались там ночевать, и попытался снова уснуть, но сон не шел. Я долго ворочался в постели. Потом встал и, подойдя к письменному столу, увидел конверт, на котором рукой Марты было написано мое имя. Я прочитал раз, другой, третий. И начал хохотать, хотя слезы душили меня.

– О чем же она писала? – не выдержала Себле. Сирак украдкой взглянул на часы.

– «Прощай, мой любимый муж! Если есть бог, то, может быть, когда-нибудь мы и свидимся. Я прилагала все усилия к тому, чтобы мы вместе уехали отсюда. Но ты предпочел явную гибель. Поэтому я с сыном уезжаю, когда тебя нет дома…»

Я хотел позвонить ее родным, – продолжал Сирак, – но решил, что это бессмысленно. Взяв чемодан, я ушел…

– А как же дом? – спросила Себле.

– Разве теперь это был мой дом?

– Так что же, ты все бросил?

– Да, все бросил, – ответил Сирак.

– И куда же ты решил идти? – не унималась Себле.

– Я знал куда. Может, ты догадаешься? – спросил Сирак.

– Не знаю, – пожала плечами Себле.

– Прямо к той женщине, которая стала потом моей женой.

– С чего это ты о ней вспомнил?

Сирак снова посмотрел на часы и продолжал:

– С того вечера, как мы познакомились, я иногда вспоминал ее. И бывал у нее несколько раз. Ведь это она вернула меня с «небес» на землю. Бывая с ней, я не раз думал о том, как вызволить ее из той жизни, которой она принуждена жить. Поэтому, выйдя из дому, я сразу подумал о ней.

Себле помолчала немного и тихо спросила:

– А что же будет с нами? Как ты думаешь?

– Разве мало того, что мы любим друг друга? – помедлив с ответом, сказал Сирак.

На глаза Себле навернулись слезы. Но ему больше нечего было ей сказать. Он не хотел ее огорчить. Сирак действительно не знал, любовь ли то, что было между ними. Они желали видеть друг друга, ну и что? Оба они имели обстоятельства, от которых хотелось укрыться. Может, это и свело их? А может, вообще их отношения – мираж или, как говорил Искандер, – временное убежище.

– Ну и чем кончится наша любовь? – спросила Себле.

– Кто знает? – ответил Сирак задумчиво.

Не мог же он сказать ей, что эти приятные отношения не имеют будущего. Хотя и в этом он не был уверен. Он испытывал двойственное чувство. Себле посмотрела на него внимательно, словно пыталась прочитать его мысли.

ГЛАВА 14

Домой Сирак возвращался расстроенный. Он чувствовал раздвоенность души. Проклиная книгу, которая свела их, он в то же время радовался встречам с Себле, и мысль о том, что они расстанутся, приносила ему невыносимую боль.

Беда не ходит одна. Заболела Цегие. Она надрывно кашляла и жаловалась на головную боль, поминая при этом недобрым словом злой жребий, выпавший на ее долю.

Сын уже спал. Сирак почувствовал, что сегодня под этой крышей быть войне, в которой не останется ни победителей, ни побежденных. Жена явно искала повода для ссоры. В доме царило напряжение, точно вот-вот взорвется мина и разнесет все вокруг. Сирак поежился от мысли о том, как это будет. Разрушительный огонь охватит их жизнь. И она рухнет, как стены Вавилона. Все превратится в руины. С Цегие сейчас лучше не заговаривать. Не дай бог прицепится к какому-нибудь слову. Но и молчать нельзя. Это тоже повод для скандала. По всему чувствовалось, что надвигается буря.

Вдруг Цегие расхохоталась.

– Ну и дела! Сидит как на раскаленной сковородке. Чечевица сгорела, а он смеется!

Сирак даже глаза зажмурил. Началось. К счастью, в комнату вошла Вубанчи с тетрадями и карандашом в руках. Она теперь училась в школе. Сирак обрадовался ей, словно она была голубем мира.

– Как твои экзамены? – поторопился спросить он. Она раньше говорила ему, что у нее должны быть экзамены.

– Все в порядке, – ответила служанка.

– Ты молодец! – Сирак подошел к ней и пожал руку. Потом достал из кармана шариковую ручку и протянул в подарок. – С зарплаты куплю тебе платье!

Цегие взглянула на него пронизывающим взглядом.

– А как ею писать? – Вубанчи с любопытством разглядывала ручку.

– Очень просто! Вот смотри! – Он нажал на кнопку, показывая, как надо ею пользоваться.

Вубанчи радостно закивала.

– Тебе в школе нравится? – продолжал Сирак.

– Очень. Мне кажется, я становлюсь человеком.

Сирак потрепал ее по плечу.

– Скоро наступят времена, когда все будут грамотными. Ты старайся читать побольше. Я буду давать тебе книги, ладно?

Не успел он закончить фразы, как Цегие, насмешливо вытянув губы трубочкой, произнесла:

– Дынке научилась читать и тоже стала человеком! Матушка родимая, вот смех-то! – Потом, повернувшись к служанке, строго сказала: – Иди-ка лучше вытряхни угли из жаровни. И тесто целый день стоит, так и не подошло до сих пор. Думаешь, кого оно ждет? Не меня. И кофе надо купить… Вот тебе деньги, шевелись!

Отдав приказания, она постучала пальцами по столу и, обратившись к мужу, сказала:

– Из всех современных лозунгов особенно один я от души поддерживаю: «Труд сделал человека человеком».

Сирак промолчал. К чему отвечать на язвительные слова. Может, еще все обойдется и удастся избежать скандала. Из соседнего дома донеслись возгласы ликования.

– С чего бы это в Квартале Преданий и вдруг радость? Хотя радость ли это? Ведь даже смех наш напоминает плач, – сказала Цегие.

«А какое может быть горе?» – хотел спросить Сирак, но воздержался. В дом, запыхавшись, вбежала Вубанчи.

– Вернулся ато Беккеле!

– Кто это? – спросил Сирак.

– Сосед, который был на фронте.

– Неужели? – обрадовался Сирак. Он вспомнил вдруг, что собака не воет уже целую неделю. Он тут же решил идти поприветствовать его, а заодно и спастись от надвигающейся грозы.

– Куда это ты? – строго спросила Цегие, когда Сирак направился к двери.

– К Беккеле.

– Я хотела поговорить с тобой, – раздраженно сказала она.

– Что же тебе мешало до сих пор?

– Я не тороплюсь. Успеем, когда вернешься.

– Хорошо, – сказал Сирак, а про себя подумал, что сегодня жена сильно не в духе. Он не сразу пошел к соседям. Зашел в магазин, купил ареки и только тогда направился к их дому.

Еще издали он увидел, что там полно людей. Казалось, вся округа собралась у соседей. Конечно, не обошлось и без госпожи Алтайе, сверкавшей своим золотым зубом. Господин Бырлие был уже навеселе. Жена Беккеле с благодарностью приняла от Сирака угощение, не переставая приговаривать, зачем было беспокоиться. Хромой господин Мандефро, как всегда, с почтением приветствовал Сирака, называя его учителем. Заметил Сирак и посох слепого нищего. На земле, у ног хозяина, лежал Чило Мадер. Беккеле был в форме солдата народной милиции. Он оказался высоким, стройным мужчиной. На руках он держал сынишку. Сирак подошел к нему, поздравил с возвращением. Стали рассаживаться. Сирака посадили на почетное место, рядом с хозяином. Жена Беккеле, обращаясь к мужу, показала на Сирака:

– Это о нем мы сейчас говорили.

– Значит, это вас беспокоил Чило Мадер? – засмеялся хозяин, ярко сверкнув белоснежными зубами – так ослепляет остро отточенная сабля при свете полной луны. Беккеле очень шли густые черные усы. Волосы у него тоже были густые, хотя и редеющие уже на висках.

– Да, пес выл на весь квартал, – сказал Сирак, переводя взгляд с хозяина на собаку.

– Порой лучше вырастить собаку, чем человека, – значительно сказала госпожа Алтайе. Все дружно закивали ей в поддержку.

Вдруг мальчишка заплакал.

– Что с ним случилось? Все время капризничает, – сказал Беккеле, пытаясь его успокоить.

– Соскучился. Дети ужасно скучают, – сказала госпожа Алтайе.

Подошла мать, и ребенок сразу затих у нее на руках.

– Иди ко мне, Абьёт![64]64
  Абьёт – революция.


[Закрыть] – позвал его отец и протянул руки. Мальчишка снова потянулся к отцу.

– Я же сказала вам, что он соскучился по матери, – торжествуя, объявила госпожа Алтайе. Теперь жалобно завыл, будто заплакал, Чило Мадер. Сирак внимательно посмотрел на него – пес застыл, как изваяние, у ног хозяина. «Может, ревнует?» – подумал Сирак.

Беккеле, раскачивая на ноге сынишку, поблагодарил Сирака за подарок.

– Было о чем говорить! – возразил Сирак. – Мы все в долгу перед такими, как ты…

– Когда знаешь, что за тобой прочный тыл, то и воюешь хорошо! – сказал Беккеле, оглядывая гостей. – Удивительно, даже несчастный слепой нищий не раз, приходя в дом, предлагал помощь моей жене. Да и все остальные не оставляли моих домашних. Да за такой народ не только один раз, но и десять раз умереть не жаль.

Подали телля. Затем ареки и катикалу. Было и пиво. Каждый принес, что смог. Сирак был тронут словами Беккеле и спросил:

– Ты вернулся совсем или скоро опять на фронт?

– Я прибыл по делу и очень тороплюсь назад.

– Почему? – с недоумением спросил Сирак.

– Товарищи мои там, в окопах. Как вспомню о них, сердце, кажется, распинают. Я еще не выполнил свой долг, – сказал Беккеле.

– А как же семья? Им без тебя здесь трудно.

– Ради их счастья мы и боремся. Если я погибну за революцию и за единство нашей родины, то это ради того, чтобы их завтрашний день был светлым. А что я могу сделать для их счастья, оставаясь здесь? Мое отсутствие особенно не меняет их жизни. Благодаря народу и революционному правительству у них все есть.

– И твои товарищи думают так же, как ты?

Мальчик уснул на руках, и Беккеле позвал жену, чтобы та его уложила. Поцеловав сына, он с улыбкой ответил:

– Конечно, я говорю прежде всего о себе, но мне кажется, что большинство думают так же. Безусловно, есть и такие, кто говорит, что пора другим сменить их, что у других тоже есть долг перед родиной. Однако я думаю, что, когда речь идет о революции и защите страны, считаться грех. Каждый в меру сил на своем месте должен выполнять этот боевой долг. Не добившись победы, нельзя уходить с поста. Довести дело до победного конца или умереть – вот как я понимаю нашу общую задачу.

И тут господин Бырлие, уже порядком захмелевший, вдруг громко спросил:

– Все возвращаются с фронта с медалями, а где же твоя награда?

Он подливал себе ареки, катикалу, телля – все подряд.

– Ну и вопрос! – засмеялся Беккеле. – А что я сделал, чтобы мне дали награду?

– А что сделали другие? – не унимался господин Бырлие. Беккеле опять засмеялся:

– Совершили героические подвиги – вот что! Если бы ты знал, сколько достойных сыновей у Эфиопии! – сказал он, поглаживая усы. – Моя награда – это мощь революции. Другой я не желаю. И горжусь теми, кто получает награды за подвиги и мужество. Если потребуется, я тоже не подведу. Будь уверен.

– Долой всех выскочек-контрреволюционеров! – вдруг закричал Мандефро.

Сирак знал, что солдаты, вернувшиеся с фронта, любят прихвастнуть своими подвигами, и потому вопль Мандефро показался ему совершенно неуместным. Он даже испугался, что Беккеле рассердится. Но Беккеле был не только храбрым, но и добрым, скромным человеком. Он поднял стакан и протянул Сираку, предлагая выпить. Сирак пригубил ареки.

– А как оно там, на войне? – нарушил тишину слепой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Беккеле.

Слепой повернулся на его голос и уточнил:

– Страшно небось?

Беккеле задумался и, помолчав, ответил:

– Когда услышишь свист первой пули и увидишь первого убитого, то… как это сказать, трепещущая плоть становится бесчувственной, словно деревяшка. А потом уже не думаешь о смерти. Забываешь о том, что можешь погибнуть, и бросаешься в атаку. В разгар боя совсем не чувствуешь страха, только потом, когда бой кончается, становится страшно. Да и то это лишь в первые два-три сражения, а дальше о смерти вообще перестаешь печалиться. Некогда. Лишь одно в душе – одолеть врага. Не знаю, как у других, у меня так.

Сирак подумал о том, что человек ни при каких обстоятельствах не желает думать о том, что смерть неминуема. Не допускает эту мысль в свое сознание. Он вспомнил своего седовласого Агафари. Ведь старик ничем не отличается от других людей. Каждый живет надеждой на лучшее и стремится отдалить свой конец. Да и сам Сирак разве не похож на своего героя? Он даже вздрогнул от неожиданности. Только теперь он понял, что мысли Агафари были его мыслями. И ему стало не по себе. В это время нищий слепой громко произнес:

– Братья мои, на этом свете нет ничего страшнее, чем прожить в вечной темноте. Не приведи господь! Прожить в вечной темноте и вечном страхе! Видеть своего врага и вступить с ним в бой – это не страшно. Намного страшнее не видеть ни равнин, ни пропастей и во всем зависеть от поводыря.

Сирак посмотрел в пустые колодцы его глаз и спросил:

– Отец, с каких пор вы не видите свет божий?

А сам подумал при этом: «Если человек не видит луч восходящего солнца, красоту вечерних часов, сверкание звезд, сияние полной луны, улыбки людей, красоту природы, разве это жизнь? Как же надо зрячим уметь ее ценить!»

– С раннего детства, – отвечал слепой, – когда я был еще младенцем и питался молоком матери. Оспа сделала меня слепым. И вот я ползаю во тьме уже шестьдесят лет. На том месте, где я всегда сижу и прошу милостыню, прошло сорок лет моей жизни. Когда я впервые сел у дороги, там жил француз месье Терет[65]65
  «Терет» – по-амхарски «предание».


[Закрыть]. Кстати, именно тогда наш квартал стали называть Кварталом Преданий. Если бы в те времена с болезнями воевали, как сегодня, тьма не поглотила бы меня. Но что делать?! Само время было слепым.

– А как вы чувствуете природу, как ее представляете? – спросил Сирак старика, высказав давно мучивший его вопрос.

– Сын мой, разве можно тосковать по стране, где ты не бывал? Мой свет – это вы, зрячие. Свет человека есть человек, – сказал он задумчиво. – Не только свет, но и спасение.

– А разве вы не боитесь? – спросил Сирак.

– Чего? – не понял слепой.

– Тьмы?!

– Нет, я ведь не умер со страха. И разве я не живу, преодолевая все тяготы жизни?

Сирак подумал о том, что у него самого нет такой силы духа, как у этого несчастного. Он не успел ответить слепому, потому что господин Бырлие закричал:

– Да здравствует тряпье нашей округи, оно дает мне жизнь! А вы замолчите, заклинаю вас революцией и Дергом!

Все рассмеялись, а тетушка Алтайе, поджав губы, тихо сказала:

– О господи! Могила, видно, теплее, чем такая жизнь. Господин Бырлие не унимался.

– А ты что молчишь? – привязался он к Мандефро. – Прославляй свой костыль!

– Долой реакционеров! – раздалось в ответ.

– Ишь ты, какой передовой! – не отставал господин Бырлие.

– Славь свои лохмотья и сиди спокойно! – отрезал Мандефро.

– И то правда. Хоть бы раз в жизни повезло мне сшить что-нибудь из новой ткани! Только и знаю, что перешиваю обноски для всей округи. До чего ж надоело! Устал. Вчера, сегодня, завтра… каждый день одни лохмотья, – сказал он с досадой.

Беккеле грустно слушал его.

– Да кто же в нашем районе может сшить себе новое платье? – сказал он. – Кто, скажи? Или ты не понимаешь, что здесь живут бедняки из бедняков? Но ты не волнуйся. Наступит время, когда люди станут жить лучше и будут шить одежду из новых тканей. Между прочим, я привез жене и сыну из Асмары немного ткани. Как-нибудь зайду к тебе, – сказал он господину Бырлие, – и ты сошьешь кое-что для нас и для моего сынишки.

В это время появилась жена Сирака. Впереди нее шествовала с мэсобом в руках, покрытым красной накидкой, Вубанчи. Все сразу замолчали и привстали в знак приветствия.

– Ради бога, не беспокойтесь! – смутилась Цегие.

Слепой, услышав ее голос, приветливо сказал:

– О, пришла Цегие – Дева Мария, мать бедняков!

Цегие поздоровалась с Беккеле, спросила, где он воевал, и, услышав, что он снова отправляется на северный фронт, стала причитать:

– Да что ж это такое?!

– Я исполняю свой долг, – был ей ответ.

– До каких же пор…

– Пока не одержим победу, – снова спокойно сказал Беккеле и, указав на сидевшего рядом Сирака, добавил: – Вот об этом мы с ним и говорили. В такое трудное время каждый на своем посту должен выполнять свой долг перед родиной, перед революцией. В том числе и писатель!

Цегие бросила взгляд на мужа, потом на Беккеле.

– Я не успел сказать вам, – продолжал Беккеле, – что я познакомился с вами раньше, через ваши книги.

Цегие не выдержала и прервала его:

– Вот ерунда-то! Господи, опять о книгах! Что толку в том, чтобы пачкать бумагу!

– Не говорите так, госпожа, – возразил Беккеле. – Быть писателем – великое дело и очень уважаемое, оно требует таланта и особого терпения. Ваш муж потратил столько сил, чтобы описать для потомков жизнь несчастных и обездоленных. Его надо поддерживать. А вы что говорите?

– Слышишь? – взглянув на жену, сказал Сирак.

Но Цегие, словно копьем, пронзила его недобрым взглядом своих огромных глаз и, не желая продолжать разговор, обратилась к Беккеле:

– Поздравляю тебя с возвращением в родной дом, брат мой. – Потом отошла и села рядом с тетушкой Алтайе.

– Что это ваша жена так невзлюбила литературу? – спросил Беккеле Сирака.

– Долги поссорили ее с книгами.

– Долги? За издание?

– Да. Едва сводим концы с концами.

– Я не знал писателя, который бы не имел долгов. Когда я работал в типографии, все они были ее должниками, – сказал Беккеле, покачав головой. – Но отчаиваться нельзя. Напротив, нужно держаться. Особенно теперь, когда время подает большие надежды. Надо создать писательскую организацию, – сказал Беккеле.

– Мы пытаемся это сделать. Но нам необходима помощь государства. Главные наши трудности в отсутствии издательств. – Сирак глубоко вздохнул и продолжал: – А лично мой самый сложный вопрос жизни – это отношение жены к моему делу. Как только заходит речь о моих книгах, у нее буквально рога от злости вырастают, она насмешничает, попрекает долгами, настаивает на том, чтобы я бросил писать и занялся чем-нибудь другим. Когда я ей объясняю, что это мое призвание, предназначение, а не средство получения доходов, она взрывается. Так и живем в постоянных скандалах.

– Действительно, непримиримое противоречие, – улыбнулся Беккеле.

Сирак мельком взглянул на Цегие и продолжал:

– Да, такое противоречие между мужем и женой старо как мир. Еще Сократ страдал от того, что жена не понимала его. «Ты ведь не глупее своих друзей и мог бы жить в благополучии, как они. Так почему же ты босой в лохмотьях, подобно сумасшедшему, бродишь по дорогам со своими проповедями?» – докучала она ему днем и ночью. А Маркс! Как скромно он жил! Но жена понимала его и стойко переносила жизненные невзгоды, помогая ему во всем.

Между призванием и жизнью всегда возникает конфликт. С одной стороны, человек, который имеет призвание, должен уметь поступиться не только удобствами, но, если необходимо, пожертвовать и самой жизнью. А с другой стороны, люди, наделенные талантом, главным образом думают не о себе, а о тех, кого любят, об их довольстве. Но если писатель начинает думать о жизненных благах, он становится зависимым от них, начинает торговать своим талантом.

Я не хочу сказать, что люди творчества не нуждаются в деньгах. Но писатель ни при каких обстоятельствах не должен писать ради денег. Творчество – не товар, а предназначение человека.

Беккеле слушал Сирака очень внимательно.

– Всякое призвание, – сказал он, – требует решимости идти до конца. Ваша жена должна это понимать. У вас должна быть общая цель жизни. И ваша борьба, каковой бы она ни была, должна стать и ее борьбой. Разве не так?

Сирак согласно кивнул и попросил:

– Попробуйте ей все это объяснить!

– Попытаюсь… за ужином, – пообещал Беккеле.

Подали ужин. Беккеле завел разговор о литературе, о писателях, которые защищают угнетенных, помогают народу осознать себя, участвуют в ходе исторических событий. Он говорил о том, что для воспитания нового человека, который будет жить завтра, писатели делают очень много. Освещая путь другим, они сами часто сгорают, как свечи. Беккеле горячо говорил о том, что о талантливых людях надо заботиться, надо беречь их.

– Я сам мечтал стать писателем, – вдруг добавил он. – Мне кажется, что в сердце каждого человека живет эта мечта. Но для того чтобы стать писателем, нужно иметь талант, а он дается немногим.

Цегие слушала молча, и Сирак с нетерпением ждал, что она скажет. Конечно, он не очень-то верил, что от слов Беккеле жена по-иному взглянет на их отношения, но он знал, что порой именно случайные обстоятельства, а вовсе не важные события в корне меняют жизнь.

Сирак шел домой и чувствовал, что он иначе думает теперь о себе и о своей жизни. Казалось, обнажились те стороны его существа, которых раньше он не видел.

Впервые, может быть, он задал себе вопрос, есть ли в нем самом те черты: смелость, скромность, любовь, преданность, правдивость, прямота, самопожертвование, – которые он хочет видеть в своих героях?

Как прекрасна и радостна была бы наша, пусть короткая, жизнь, если бы человечество освободилось от угнетения, эксплуатации, слепой ненависти, зависти, ревности, бессмысленной гордыни, эгоизма, если бы принципами жизни стали свобода, равенство, любовь и справедливость!

И в этот момент перед ним появился его забытый герой Агафари Эндэшау.

– Я не трус, как ты думаешь! – вдруг сказал он.

– А кто же ты?

– Я не успел к сражению с итальянцами при Адуа[66]66
  Адуа – город, возле которого в 1896 г. эфиопские войска разгромили итальянскую армию.


[Закрыть], но я проливал кровь в битве при Май-Чеу[67]67
  Май-Чеу – местечко, где в 1936 г. произошло генеральное сражение между итальянскими и эфиопскими войсками. Эфиопы оказали захватчикам стойкое сопротивление, но были вынуждены отступить.


[Закрыть]. Там мне раздробили кости, там я узнал последнюю грань между жизнью и смертью. Пять лет итальянской оккупации, полных несчастий и мучений, скитался я в лесах и ущельях, страдал от жары и холода, голода и жажды. Изнывал от мора и лишений. Каждый день я смотрел смерти в глаза.

Я свято чтил наше знамя, берег его честь, но те, кто, чувствуя приближение победы, примазались к борцам за свободу родины, опередили меня.

Я знал, что так будет. Ведь я был среди тех, кто пытался задержать поезд, на котором император покидал нашу страну. За все приходится в жизни нести ответ, и, когда император вернулся, я оказался в изгнании. Там прошли долгие годы моей жизни. Но мне рано уходить, говорил я себе, пока я не увижу расплату за все преступления.

– И что же? – спросил Сирак.

– Я увидел расплату! Мои глаза увидели истинные чудеса. Я увидел всю мою страну, которая поднялась из руин. Я услышал, как каждый крестьянин, выходя из тьмы, сказал: «Это моя страна!» Я увидел, что даже слабые руки, объединившись, могут стать могучей силой.

Того, что было, как не бывало, а то, чего не могло быть, становилось явью. И я снова сказал: «Мне рано уходить, пока я не увижу свершения этого чуда. Я не умру. Я буду жить. Я увижу, как чудеса, которые творит народ, воплотятся в жизнь. А потом я соглашусь на вечный союз со смертью». Друг мой, сердце мое, не надо быть строителем, чтобы строить воздушные замки. Я много прожил и понял, насколько жизнь коротка. Ибо сказано: «Аще пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Так же и человек. Если он живет, он должен умереть. Это закон природы. Но наша последняя в жизни чаша – это не смерть.

Люди пугаются, когда слышат о смерти, хоть она и неизбежна. Человека пленяет жизнь. Однако я жду своего конца спокойно. В жизни человека смерть – естественное событие, как несварение желудка. Так чего ее бояться? – хихикнул Агафари. – У каждого из нас лишь одна жизнь. И разве главной нашей заботой должна стать смерть? Мысли наши должны быть сосредоточены на жизни, а не на смерти. Жизнь побеждает смерть, так же, как новое всегда побеждает старое, не правда ли?

– Если вы все это знаете, дорогой старец, зачем же вы закрываетесь щитом от ангела смерти?

– Я же сказал тебе, смерть – не последняя наша чаша. Разве человек может умереть?

– А как же иначе?

– Человек живет в детях, внуках, в будущих поколениях, в своих делах. Жизнь – это зажженный факел надежды, который одно поколение передает другому. Вот почему можно говорить, что мы остаемся жить, когда уже засыпаны наши могилы. Мы и есть древо жизни. Древо жизни – сам человек…

– Ничего не понимаю.

– Не понимаешь, почему человек есть древо жизни?

– Да.

– Ну, тогда слушай, – сказал Агафари. – Это значит, что вне человека, вне его мира, нет никакой иной жизни. Нет в мире другого творца, кроме человека. Человек – часть мира, часть природы. Может, ты до сих пор не понял, что такое человеческое существование, бытие, реальность? Эти понятия вмещают в себя противоречащие друг другу начала: земля – небо, свет – тьма, жизнь – смерть, муж – жена, добро – зло, мир – война, верх – низ, быстрота – медлительность, рост – старение, цветение – увядание, личность – общество, любовь – ненависть. Мир держится на противоположностях.

– Я понимаю, – сказал Сирак, – что природа и человек не имеют творца, понимаю, что во всех явлениях есть две стороны, но я не могу понять, в чем же смысл жизни.

– Вот, вот! Именно об этом я и хочу поведать тебе. Все в жизни изменяется. Нет ничего вечного, неизменного. Человек страдает, мучается, но пытается изменить свою жизнь к лучшему. Он хотел бы жить вечно, сохраняя честь, достоинство, любовь. И поскольку этого не происходит, он начинает досадовать, раздражаться, искать смысл жизни. Некоторые, чтобы обрести этот смысл, избирают веру в царство небесное, в древо жизни, древо познания. Понимаешь?

Казалось, Сирак начинал понимать своего героя. Ему так хотелось услышать, в чем же причина человеческих страданий и радостей.

– Человек не может изменить законы природы, – продолжал тем временем Агафари. – Не может день сделаться ночью, и наоборот. Нельзя изменить законы жизни и смерти. Расцвета и увядания. Это неизменные законы. А если уметь их принимать, в этом можно обрести источник радости, что вовсе не означает безропотно принимать все, что есть. Человек должен бороться за то, чтобы, пока он живет, сделать жизнь лучше, уметь ей радоваться, уметь устранять то, что мешает этому. Для этого нужно иметь много сил. Цена человека меряется его способностью к самопожертвованию, а для этого нужно иметь большое сердце. Нужно уметь гореть, чтобы дать свет другим. Только в сердце своем человек должен черпать силы к жизни. Высшее знание – это познавание самого себя.

Познавая себя, ты познаешь других. Понимая свои желания, ты поймешь и других. Так ты постигнешь чувство доброты и любви к людям. Развив в себе это чувство, ты не будешь ждать благодарности и выгоды от других людей в ответ на свои благодеяния. Но если сердце твое будет занято лишь погоней за собственной выгодой, ты не познаешь духовной красоты.

Суть человека – его сердце. Человек благословляет и судит своим сердцем. Мерой и критерием всего является человек. Выше человека нет ничего. – Агафари тихо засмеялся.

Его смех заставил Сирака задуматься. Хоть он не понял пока разгадки всего, что тревожило его душу, он на мгновение почувствовал, что ему стало легче – будто вдохнул глоток свежего воздуха. Теперь он знал, как приступить снова к своей книге, с чего начать. Он улыбнулся, и в этот момент появилась Цегие.

– Опять не спишь! Что тебе мешает?

Ему не понравилось ее настроение, и он решил не отвечать.

– Когда знакомились, уже поссорились! – сердито сказала она.

– Что с тобой? – нарочито бесстрастно спросил Сирак.

– У того, кто лжет, сердце не бывает спокойным! Делаешь вид, что волнуешься, почему мы не спим? Любвеобильный какой! – Она захохотала. – Ах, любовь, любовь! Собирай-ка свои вещички и уходи отсюда, как пришел. Освободи меня, ради бога! Мне больше нет до тебя дела! Не думай, что у меня не хватит сил вырастить одной сына. Я травы собирать пойду, но не дам ему погибнуть. Уходи! К ней! Она любит писателей, как мне сказали. Будет восхищаться твоими книгами, и вы станете жить счастливо. А что тебе делать со мной, неграмотной женщиной! – кричала Цегие.

Сирак все понял. Он вспомнил, что рассказывала ему Себле о тетушке Алтайе. Видно, пришел час правды. Лгать больше не хотелось. Взяв себя в руки, он спросил:

– Ты говоришь о Себле?

– Не называй мне ее имя! Пусть его помянет священник! – что было сил выкрикнула Цегие.

– Ты хочешь знать правду? – громко спросил Сирак.

– Скажи, что любишь ее. Какая еще правда нужна? – сухо ответила она.

– Да, люблю. И знаешь почему? Я тебе скажу. Она дает мне минуты покоя. Мы встретились потому, что оба искали то, чего были лишены дома. Помнишь ли ты, Цегие, почему я когда-то пришел к тебе? Как ты только что сказала: явился с вещичками? Не потому, что некуда было деваться. Нет, я искал душевного тепла. Я думал, что найду в тебе не только любимую женщину, но и родную душу. Но ты так изменилась теперь. И не потому, что в тебе мало добра, любви и верности, а потому, что ты лишила меня необходимого мне душевного покоя. Я не настаиваю на том, чтобы ты непременно полюбила мои занятия литературой. Но почему у тебя нет к ним даже элементарного уважения? Больше всего мне хочется мира. Вот я и ухожу из дома, чтобы хоть немного отдохнуть душой. И никто и ничто не сможет помешать этому, даже ты!

Сирак задыхался от переполнявших его чувств. Тело его сотрясалось, голос стал чужим. Цегие даже не пыталась прервать его, как бывало всегда. Слушала внимательно и, когда он кончил, сказала:

– Так кто же, по-твоему, разрушил мир в нашем доме? Разве не я заботилась б нем в то время, как ты приносил лишь новые долги? Как же ты все перевернул! – Слезы, опережая слова, крупными каплями катились по ее щекам.