Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Видел я его на днях. Говорит, что Деррыбье вступил в дискуссионный клуб и очень изменился. После революции все с ума посходили… Слышишь, опять стреляют.

С улицы донеслись звуки выстрелов. Кто-то пальнул из винтовки. Ему ответили очередью из автомата. Ато Гульлят с испугом посмотрел на дверь. Раньше стреляли только по ночам, а теперь и днем не стало покоя.

Госпожа Амсале подбежала к окну. Захлопнула створки. Стреляли поблизости. Прохожие спешили юркнуть во дворы, спрятаться за выступами домов. Раздался истеричный женский крик. Потом заплакал ребенок. Так как дом был обнесен забором и ворота были железные, из толстых витых прутьев, то трудно было из окна увидеть все, что творилось на улице.

Госпожа Амсале позвала служанку. Той не оказалось на месте. Вдруг госпожа Амсале разрыдалась: она представила себе, что ее дети – Хирут и Тесемма – могут погибнуть. Ведь она ничего не знала о них. Она выбежала во двор, ато Гульлят последовал за ней.

Улица была запружена народом. Люди метались. Неразбериха, шум. Кто-то громко кричал, указывая, куда скрылись люди с оружием.

Обезумевшие матери прижимали к себе детей. Молодая женщина с младенцем за спиной склонилась над распростертым на земле мужчиной и в голос рыдала. Мужчина был весь в крови. В нем еще не угасла жизнь. «Врача! Врача!» – кричал высокий пожилой человек, оказавшийся рядом с женщиной. Его крик тонул в реве толпы. Все бежали куда-то, не обращая внимания на других.

– Что там, что там? – Низкорослая госпожа Амсале стояла у ворот, вытягивала шею, но ничего не могла разглядеть. – Кого убили? – Она цеплялась за одежду бегущих мимо людей. Какой-то парень ей ответил:

– Тяжело ранен член отряда защиты революции.

Другой тут же поправил его:

– Заместитель председателя кебеле…

– Кто в него стрелял?

– Двое парней. Стреляли в упор. И когда он упал, продолжали стрелять…

Госпожа Амсале почувствовала, что сердце ее разрывается на части.

Ато Гульлят, встав на цыпочки, пытался рассмотреть, что происходит около раненого.

– Отойдите же, расступитесь! Дайте ему воздуха! – Рослый мужчина расталкивал людей вокруг раненого. Тот лежал вниз лицом, и из груди его сочилась кровь, растекаясь по асфальту. Из рук он не выпускал автомат. Потом он глубоко вздохнул, повернул голову, приоткрыл глаза. С трудом, опираясь на автомат, встал на колени, выпрямился во весь рост. Когда он встал, изо рта закапала кровь. Боль исказила его лицо. Его шатало. И все-таки он нашел в себе силы поднять над головой автомат и сжатую в кулак левую руку. Многие остановились, ждали, что будет дальше. А он слабым голосом произнес:

– Мои угнетенные эфиопские братья, возьмите оружие, все как один на борьбу за дело революции…

Последнее слово он прошептал едва слышно, его можно было лишь угадать по движению побелевших губ. Обессиленный, боец революции упал на пыльную мостовую в лужу своей крови.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лучи солнца, которое во всей своей величественной красоте медленно поднималось над городом, пронизывали серый занавес утреннего тумана, открывая бескрайнюю глубь неба. Потревоженная ночной перестрелкой Аддис-Абеба, словно невыспавшаяся красавица, мрачно встретила свежее солнечное утро. Напряженность чувствовалась в самом воздухе. Вздымая тучи пыли, по улицам вдоль железной дороги с ревом проносились военные джипы с установленными на них пулеметами – в народе их прозвали «постоянными представителями». Солдаты в надвинутых на лоб касках подозрительно провожали глазами каждого прохожего. Заняв удобные позиции, «постоянные представители» также стояли у мостов имени раса Меконнына, Фынфынье, имени фитаурари Хабте-Гиоргиса через Кебена, у высотных зданий Национального банка, «Банко ди Рома», Министерства телекоммуникаций, Национальной электрической компании, Министерства образования, общественных бань Фынфынье. Таким образом, армейские патрули контролировали основные стратегические пункты столицы.

Бюрократия, напуганная мерами, принятыми правительством против контрреволюционеров, замерла в тревожном ожидании. В кабинетах учреждений без устали звонили телефоны. Их хозяева от страха забывали выпить в перерыв традиционную чашечку кофе «макиято». Мелкие же служащие, одобрявшие развернутую военными властями кампанию «красного террора», жарко обсуждали происходящее в дискуссионных клубах. Споры велись ожесточенные – ведь многие нечетко представляли себе истинное положение дел, поддались влиянию отдельных рвавшихся к власти авантюристов. Классовая борьба приближалась к своей решающей стадии.

В некоторых районах столицы – Коллифе, Сэнгатэра, Лидэта, Зэбэнья сэфэр, Бэляй Зэллэкэ, Ыри бэкэнту, Ауваре – на электропроводах были развешаны кумачовые транспаранты с левацкими лозунгами, фонарные столбы были так облеплены плакатами и листовками ЭНРП и ЛРМЭ[28]28
  Лига революционной молодежи Эфиопии – организация молодежи, созданная ЭНРП.


[Закрыть], что напоминали ритуальные шесты колдунов. Однако никто не удосуживался остановиться возле них. Искоса взглянув на эти столбы и транспаранты, люди проходили мимо, перешептываясь друг с другом. Автомобилей на улицах было больше, чем обычно. Казалось, они движутся в одном направлении, словно невидимый регулировщик направляет транспортный поток туда, откуда исходит напряжение, где красно от лозунгов ЭНРП, где еще валяются трупы убитых ночью людей. В глазах водителей можно было ясно увидеть ужас. Хладнокровный наблюдатель, знающий об острой нехватке бензина в городе, не мог не задаться вопросом: что за нужда заставляет их колесить по улицам?

Везде толпы народа. И коренные жители Аддис-Абебы, и приезжие – все высыпали на улицы и площади. Все хотят узнать, что же происходит. Много иностранцев. Они сидят в длинных блестящих лимузинах с флажками своих государств на капоте. Кое-где перестрелка еще продолжается. Слышны пистолетные выстрелы – это «белые» террористы стреляют в лояльных по отношению к правительству солдат. Там, где ночью шли особенно ожесточенные бои, много трупов. Они лежат у обочин тротуаров, на мостовых. В основном это тела молодых парней. Этой ночью во многих семьях родители не сомкнули глаз. Они тревожились о детях, не ночевавших дома. Что с ними? Убиты, арестованы? Пожилые люди, сгорбившись от горя, переходят от тела к телу, переворачивают их, вглядываясь в мертвые лица, – ищут близких. Никто не остановится, не посочувствует – каждый поглощен своим несчастьем. От памятника Победы до моста раса Меконнына толпа народа запрудила улицу, машины, оглашая округу пронзительными гудками, движутся со скоростью улитки.

Типография «Бырханна Селям»[29]29
  «Свет и мир».


[Закрыть] в это раннее утро после нападения ночью на некоторых ее работников внешне совсем не соответствовала своему названию. Здание было словно задрапировано траурным маком[30]30
  Мак – местная шерстяная ткань.


[Закрыть]. Наружные двери плотно закрыты. Ни один типографский рабочий не приступил к работе. Собравшись во дворе типографии, они разбились на небольшие группы и тихо перешептывались. Журналисты, сотрудники редакции напоминали вскарабкавшихся на дерево обезьян, напуганных крестьянской пращой. Собравшись на седьмом этаже здания, они высовывались из окон, глазели на толпившихся во дворе рабочих. Вот уж верно подмечено, что журналисты из района Арат Кило смотрят на события не иначе как поверхностно. И не случайно всем им мерещилось, что рабочие и проходящие мимо типографии люди выкрикивают: «Долой оппортунистов-журналистов! Разоблачим их! Уличим и уничтожим! Журналисты, которые болтаются посредине, – наши враги! Перо буржуазных писак будет очищено в горниле революции!»

В бурное время, наступившее после свержения монархии, журналистская братия действительно часто оказывалась не на высоте. В прессе публиковалось много необъективной, иногда злонамеренной, а то и откровенно провокационной информации. Газетчикам не доверяли, считали их продажными, беспринципными бумагомарателями.

А ведь реальная жизнь изобиловала событиями, которые нуждались в правильном, честном освещении. Почти в трехстах кебеле столицы жители горячо откликнулись на обращение революционного правительства «Родина-мать зовет!»: выискивали средства на общественные нужды, организовали военную подготовку добровольцев, записавшихся в отряды защиты революции. А чего стоило достать палатки, спальные мешки и другое имущество для бойцов военного лагеря «Татек»[31]31
  «Татек» – (букв. Вооружайся!) – военный лагерь в районе Аддис-Абебы, где проходило обучение добровольческих дивизий «народной милиции».


[Закрыть]! Агитационная работа среди населения, облавы на саботажников и террористов – чем только не приходилось заниматься активистам кебеле. Но не было печальнее дела, чем похороны погибших от пуль контрреволюционеров товарищей. Прощание с верными сынами родины сопровождалось торжественной церемонией. Гробы с телами погибших несли на кладбище. За ними следовала скорбная процессия. В руках люди крепко держали белые полотнища, на которых красными буквами было начертано: «Гибель бойца – не конец нашей борьбы», «Подхватив выпавшее из рук павшего борца знамя, мы устремимся вперед на решительную борьбу», «На место одного патриота, отдавшего жизнь за революцию, встанут тысячи новых», «Реакция не пройдет», «Белый террор будет разгромлен красным террором».

Вот бы о чем правдиво писать журналистам из Арат Кило или из района Абуна Петрос. Но нет, редко от кого из них дождешься слова правды. Вот почему простые люди, завидев шныряющего в толпе репортера, бросали ему вслед с ненавистью: «Глаза бы тебе вырвать, реакционер проклятый!» Многие журналисты, завсегдатаи кафе «Имете» и бара «Джимма», настолько привыкли к раздававшейся в их адрес ругани, что не обращали на нее ни малейшего внимания. Правда, события последнего времени вселяли тревогу даже в их загрубевшие сердца. По городу прокатилась волна разоблачений. С высоких трибун уже не раз раздавались призывы навести порядок в прессе: уж слишком дурно пахли публикуемые в газетах и журналах материалы.

Справедливости ради надо сказать, положение журналистов было незавидным. Они оказались как бы между многих огней. Их поливали грязью со всех сторон. Одни поносили их, называя монархическими прихвостнями, рупором ЭДС, другие – леваки из ЭНРП – обзывали оппортунистами, пошедшими на сговор с буржуазией. В свою очередь промышленники и торговцы, придерживающиеся правых взглядов и недовольные революционными преобразованиями, считали, что именно журналисты и то, как они изображают обстановку в стране, повинны в их несчастьях. Из их уст можно было часто услышать: «Вот если бы вы сгинули, бешеные собаки, воцарился бы мир». Находились и такие, которые пытались использовать прессу в личных целях. Эти вечно были в претензии: «Зачем информацию обо мне опубликовали в урезанном виде? Почему не дали ее полностью? Я на ответственном посту. Моя речь имела большое агитационное значение. Саботажники! По-моему, над Министерством информации еще не занесен меч революции, ну, погодите!» Попробуй писать объективно, когда тебя постоянно запугивают, шантажируют! Особенно много недоразумений возникло с административными руководителями провинций. «Да, – распинался какой-нибудь босс, – для вас Эфиопия – это только Аддис-Абеба! Почему бы вам не называть себя «мы – дворовые журналисты»? Вы льстите тем, кого любите или кого боитесь! Удивительно, как можно пускать в эфир часовую радиопередачу о небольшом городском районе или занимать о нем целую полосу в газете и в то же время обходить молчанием свершения целого народа, населяющего мою провинцию?! А ведь именно там происходят события подлинно революционного масштаба». А уж сколько находится любителей поучать! Все мнят себя специалистами по претворению революционной теории в жизнь и лезут с советами. Чуть что, поднимают крик: «Не поняли, не разобрались! Что вы смыслите в идеологии марксизма-ленинизма?» В общем, нелегко приходится журналистам. По нынешним временам трудно угодить кому-либо. Отсюда и упреки, что в прессе только пустословие и безответственный галдеж, что, мол, народ пичкают какой-то кашей из лозунгов, плохо понятых цитат и сплетен, которую переварить невозможно. Потому-де у людей и пропадает желание читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор.

Часто лозунги бывают правильными и цитаты верными. Но нельзя же их употреблять без разбору. Нужно применяться к конкретной обстановке, учитывать специфику момента. Ведь если у тебя завелись глисты, не будешь косо[32]32
  Косо – глистогонное средство из цветов дерева того же названия, широко используемое в народной медицине.


[Закрыть] лакать ведрами. Все хорошо в меру, иначе лекарство превратится в яд. Так же должно быть в пропаганде и агитации. Этим-то требованиям не удовлетворяли многие журналисты, чем навлекли на себя гнев общественности.

Обстановка в Аддис-Абебе, где были сосредоточены основные силы контрреволюции, накалялась день ото дня. Требовалось доходчиво разъяснить населению истинную подоплеку классовой борьбы, показать трудящимся, кто их друг, а кто враг. Роль журналистов в этом деле была огромна. Однако справиться с этой трудной задачей им было не под силу. Не только потому, что идейно-политически они, как правило, были подготовлены слабо, но и просто из-за их малочисленности. Поди-ка поспей везде, когда вокруг такое творится!

Деррыбье, будучи работником Министерства информации и национальной ориентации, хорошо понимал сложившуюся обстановку. И ему хотелось бы пригласить в свой район корреспондентов газет. «Пусть бы написали, – думал он, – о нашей работе, о патриотическом подъеме масс, о трудностях, которые приходится преодолевать». Однако рассчитывать на это бесполезно. Ни один не появится. Сразу после избрания председателем кебеле на него обрушилась лавина не терпящих отлагательства дел. Работать приходилось с утра до ночи, да и не всякая ночь выдавалась спокойной. Вот, например, прошлой ночью из засады убили Лаписо Сильдоро, его заместителя, командовавшего отрядом защиты революции. Деррыбье сидел в штабе кебеле. После бессонной ночи страшно хотелось спать. Глаза закрывались сами собой. Но он боролся со сном. Потер рукой переносицу. «Почему устроили засаду именно на него? Может, перепутали, и пуля, поразившая его, была предназначена мне? Кто знает, не наступит ли завтра моя очередь?.. Не надо думать об этом. Участь Лаписо может постигнуть каждого из нас». Он представил себя сраженным вражеской пулей: вот его окровавленное тело падает на мостовую. Воображаемая картина была столь реальной, что Деррыбье вдруг почувствовал тень смерти над собою, его тело покрылось мурашками. Он крепче стиснул зубы: «Нет, я не должен умереть. Я буду жить ради революции и… ради нее».

Мысль о Хирут возникла неожиданно. Он старался забыть о девушке, но это оказалось выше его сил. Тревога за Хирут не покидала его. Деррыбье догадывался, что она замешана в каком-то опасном деле. Возможно, связана с контрреволюционными подпольщиками. Если это так, то ее надо спасать. Нельзя допустить, чтобы она стала игрушкой в руках врагов. Ведь она не понимает всей серьезности положения.

Размышления Деррыбье были прерваны появлением двух бойцов отряда защиты революции. Они привели одетого в груботканую шамму[33]33
  Шамма – накидка, характерный предмет национальной одежды эфиопов.


[Закрыть] человека. Это был старик с длинной, белой, как хлопок, бородой. От страха он едва передвигал ноги.

– Садитесь, отец, – сказал Деррыбье старику и посмотрел на бойцов. – Что он сделал?

Один из бойцов громко отчеканил:

– Сегодня утром при обыске у него во дворе нашли оружие. Вот это. – Он положил перед Деррыбье карабин «димотфор», пистолет в красной кобуре и четыре старые итальянские гранаты. – Было закопано за домом.

– Отец, зачем вы прятали оружие? – спросил Деррыбье.

Старик испуганно вскочил. Деррыбье казалось, что он задал вопрос спокойным тоном. Реакция старика его удивила. «Неужели люди так пугаются моего голоса?» – пронеслось у него в голове. Он снова обратился к застывшему от страха старику, на этот раз гораздо мягче:

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Сын мой, я, я… не замышлял ничего плохого. – Тонкие губы старика дрожали.

«Э, да он боится меня просто потому, что я председатель кебеле. Вот какая слава укрепилась за представителем народной власти. И все из-за этого подонка! – Он со злостью вспомнил о Вассихоне. – Когда же граждане перестанут со страхом смотреть на бойцов из отрядов защиты революции? Печально! Придется вновь завоевывать доверие людей. Ведь мы стоим на страже безопасности широких масс народа. Но без их поддержки нам не обойтись. Нужно, чтобы люди сознательно шли за нами, видели в нас защитников. Не страх, а доверие и уважение должны мы внушать им. Иначе все пойдет прахом. Сила народной власти в поддержке народа. Облеченные полномочиями власти активисты кебеле должны вести за собой людей, выбравших их на ответственные посты, должны быть примером во всем и для всех».

Деррыбье дружелюбно улыбнулся старику:

– Если вы не замышляли ничего плохого, то зачем же прятали оружие?

– Разве может мужчина расстаться с оружием? Ей-богу, сын мой, у меня не было дурных мыслей. Это оружие для меня – память о прошлом. Пять лет, во время итальянской оккупации, я был в партизанах, скрывался в лесах и ущельях. Этот «димотфор» и пистолет всегда были со мной. Они для меня – память о боевой молодости, так почему же я должен отдать их? Я хотел бы, чтобы, когда я умру, их закопали вместе со мной в могилу. Клянусь, я не помышлял ни о чем ином. – Старик говорил пылко. Его лицо больше не выражало страха. Воспоминания о лихих молодых годах, когда он боролся с фашистами, казалось, успокоили его. Ему ли, старику, не раз рисковавшему жизнью за родину, теперь бояться смерти?

– Мне больше нечего взять с собой в могилу, у меня ничего не осталось, – повторил он и улыбнулся, обнажив беззубые десны.

То, что сказал старик, тронуло сердце Деррыбье. Он понял, что перед ним честный человек.

– Можете идти, отец. Я вас отпускаю. Но оружие все-таки придется сдать. Время такое. Вот вам расписка в том, что вы добровольно сдали карабин, пистолет и гранаты. Отпустите его, – сказал он вооруженным бойцам, вставая.

Старик благодарно поклонился. Он уже было повернулся, чтобы уйти, но тут Деррыбье вспомнил, как ато Гульлят говорил когда-то: «При итальянцах мы тоже припрятывали оружие, чтобы в нужный час обратить его против захватчиков».

– Постойте, отец, – окликнул Деррыбье старика. – У вас национализировали землю или доходный дом?

– Не было у меня ничего: ни земли, ни дома. Чего национализировать-то?

– А арестованные или подвергшиеся революционным мерам родственники есть? Сын там или еще кто?

– Какие могут быть родственники у того, кто лишен в жизни всего? Одинок я. Моими родственниками, моими детьми было вот это оружие. Но враги у меня есть. – Старик нахмурился.

– Кто такие? – насторожился Деррыбье.

– Живот мой и мои воспоминания!

– Хорошо, отец, идите. Мы подумаем, как вам помочь. «Этот старик явно не враг. Уж кто-кто, а он не будет стрелять в спину», – подумал Деррыбье, когда дверь за стариком закрылась.

Один из бойцов отряда защиты революции остался в помещении.

– Что с тобой, Деррыбье? Ты какой-то сам не свой еще с вечера. Это все заметили. Тебя что-то тревожит?

– Да так, устал, наверно. Не сплю уже вторые сутки. А как дела с похоронами товарища Лаписо? – переменил он тему разговора: не хватало еще, чтобы товарищи заподозрили его в слабости.

– Гроб куплен. Машина будет. Венок заказан. Плакаты и лозунги готовятся. Получено разрешение похоронить его у церкви святого Иосифа, на кладбище героев-революционеров. Панихида состоится в тринадцать часов. Выступишь с речью? Возможно, журналисты будут.

Деррыбье покачал головой. Потом, зевнув, потянулся. Все тело ломило. Глаза слипались. Чтобы прогнать сон, он потер их кулаками.

– Извини, совсем замотался. Времени ни на что не хватает, – сказал он товарищу, повернув к нему посеревшее от недосыпания, заросшее двухдневной щетиной лицо. – Сутки пролетают – не успеваешь моргнуть. Раньше, бывало, день тянется, а теперь… О чем ты? О журналистах? Вряд ли кто придет на похороны. Этих прихвостней ЭДС и ЭНРП не дозовешься. Да и лучше. А то такого понапишут!

– Есть ведь народные корреспонденты.

– Возможно, но где они? А эти, если пронюхают, что где-то устраивается прием, приходят и без приглашения. Поверь мне, стоит им только намекнуть, что будут угощать ареки[34]34
  Ареки – местная водка.


[Закрыть], они сразу явятся со своими письменными принадлежностями, а то и без таковых. Ох, наступит день, когда мы как следует потрясем эту братию. Но горячиться не следует. Все нужно делать обдуманно.

Деррыбье внимательно посмотрел на бойца. Тот стоял – автомат за плечом, молодой, нетерпеливый.

Когда бойцы отряда защиты революции узнали об убийстве Лаписо, можно себе представить, какие чувства овладели ими. «Мстить, давить гадов, убивающих наших товарищей!» – такие раздавались возгласы. А тут еще этот старик с оружием. Деррыбье беспокоился, как бы они сгоряча чего не натворили.

– Послушай, товарищ, – сказал он, – убийство Лаписо вызвало у всех нас гнев. Это естественно. Но наши чувства необходимо, особенно сейчас, контролировать. Нам нельзя руководствоваться только эмоциями, нельзя действовать стихийно. Потому, что именно этого от нас ждут враги. Потому и провоцируют. Кстати, Вассихона доставили куда следует?

– А как же. Рано утром. Только это дело мне очень не по душе.

– Почему?

– Говорят, некоторые товарищи из общественных организаций, узнав об аресте Вассихона, очень и очень забеспокоились.

– Забеспокоились?

Утверждают, что Вассихон – революционер. Действовал якобы правильно. «Разве он не представил доказательств необходимости ликвидировать реакционеров и анархистов?.. В это революционное время… Ведь всем известно, что в кебеле, которым он руководит, полно оппортунистов»…

– Вот как! Однако орган народной власти не должен превращаться в арену фракционной борьбы. Это жаждущие власти авантюристы стремятся посеять раздор среди руководства кебеле, насадить групповщину. Такие деятели, по сути дела, выступают против народа.

– Ты знаешь, что сказал этот Вассихон? «Если меня сегодня же не отпустят на свободу, пеняйте на себя. Знали бы вы, кто за моей спиной! Таких, как я, нельзя трогать, я сражаюсь за победоносную линию. Ох и хлебнете вы горя из-за меня!»

– Неужели так бахвалился? Ну, наглец!

– Во всем мы сами виноваты… Нам надо было тогда же вечером прикончить его – и делу конец.

– Мы поступили правильно, по-революционному. Хватит произвола. Ну ладно. – Деррыбье посмотрел на часы. – Времени у нас мало. Распорядись, чтобы все бойцы отряда собрались через два часа и ждали меня.

– Понял! – Боец вышел из комнаты.

И тут же, один за другим, прибыли два посыльных. Точно дожидались этого момента. Один посыльный, из Министерства информации и национальной ориентации, под расписку вручил Деррыбье заказное письмо. Деррыбье взглянул на конверт: из отдела, где он работал. Интересно, о чем его уведомляет начальство? Он вынул из конверта лист бумаги, пробежал его глазами:

«Нам стало известно, что Вас избрали председателем кебеле по месту жительства. Эта общественная должность не позволит Вам успешно справляться с Вашей основной работой, которая требует много времени и очень ответственна. Просим Вас немедленно явиться в учреждение. Предупреждаем, что в случае неявки пострадает дело, ответственность за что падет на Вас. В таком случае мы вынуждены будем применить по отношению к Вам революционные меры воздействия».

Прочитав письмо, он едва не рассмеялся: «Ну и шутники – применят ко мне революционные меры воздействия! Интересно, где более ответственная работа – здесь или в министерстве? Ведь там я не загружен работой и два часа в день. В отличие от них у меня есть совесть. Мне поручили важное дело, и я сделаю все возможное, чтобы выполнить свой революционный долг. Неужели они беспокоятся, что я потребую с них жалованье за то время, когда меня не будет на службе? Нет, тут что-то не то. Злая шутка, а может, что-нибудь замышляют? Ну, посмотрим, что принес второй письмоносец». Было еще пять писем. Деррыбье вскрывал их и читал одно за другим. Все написаны от руки. Во всех угрозы: предупреждали, что, если он не уйдет с поста председателя кебеле, ему несдобровать – убьют. Это уже серьезно. Как жаль, что посыльный, вручив письма, сразу же ушел. Расспросить бы его, может, он помог бы узнать, от кого эти анонимки. Деррыбье недоуменно повертел листки в руках и бросил на стол – ему казалось, что от них веет могильным холодом. «Главное – не паниковать! – уговаривал он сам себя. – Человек, его воля и проверяются именно в таких ситуациях. Когда смерть скалит зубы… Ну нет, меня не так легко запугать!» Вдруг зазвонил телефон. Деррыбье от неожиданности чуть не вскочил. Он не сразу взял трубку. А когда потянулся к аппарату, рука предательски дрожала. Потная ладонь прикоснулась к прохладной черной пластмассе.

– Алло… кто говорит? Кто? Госпожа Амсале! Как поживаете? Чем обязан вашему звонку? – произнес он в замешательстве. Уж чего-чего, а услышать голос этой женщины он никак не ожидал.

– Ты мне нужен по серьезному делу. Сможешь прийти сегодня к нам на обед?

– Нет, госпожа, не смогу. Днем мы хороним одного товарища. Я обязательно должен присутствовать.

– А сейчас? Я пришлю за тобой машину…

– Сожалею, но у меня собрание через несколько минут…

– Ну а вечером?

– И вечером не удастся. Сегодня весь день забит. А если вы расскажете мне свое дело по телефону?

– Дело такое, что о нем лучше переговорить с глазу на глаз. Когда будет удобно, загляни… Э… Ты ведь говорил мне, что хочешь купить автомобиль? Продается хорошая машина за вполне приемлемую цену. Если у тебя нет денег, я дам взаймы, а ты постепенно вернешь. Но это так, между прочим. Дело-то у меня к тебе совсем другое… Обязательно зайди к нам.

– Сегодня никак не получится, госпожа…

– Да, кстати, сын мой, что с тобой стряслось, ну и попал же ты в историю! Ведь ты всегда был такой рассудительный… – И, не давая ему вставить ни слова, продолжала: – Да-да, ты попал в историю, сын мой. Все мы сожалеем об этом. Ведь тебя хотят обвести вокруг пальца, подставить под удар. Чтобы ты отвечал за все. Ты теперь вроде мотылька, который летит в огонь. Как же так? Всегда такой осторожный – и вдруг на тебе! Что делается с современной молодежью! Но это я так, не обращай внимания. А о машине подумай, не упусти. Многие за ней гоняются. Ее хозяину срочно понадобились деньги, вот он и хочет ее побыстрее продать. Ну, сын мой, ждем тебя. Да поможет тебе бог. – Она повесила трубку.

Госпожа Амсале не будет звонить просто так. А не имеет ли она отношения к . . .? Или сама что-нибудь затевает? Подозрительно все это. Столько совпадений! Убийство Лаписо, анонимки с угрозами, звонок Амсале. Как настойчиво она приглашала к себе. А предложение дать денег взаймы на машину? Уж это совсем на нее не похоже. Тут явно нечисто. В дверь постучали.

– Войдите!

Это были журналисты из Министерства информации.

– Вот это сюрприз! Мы как раз только-только говорили с товарищами, что хорошо бы пригласить представителей прессы к нам в кебеле. Проходите, проходите. – Деррыбье встал им навстречу. Выйдя из-за стола, пожал каждому руку.

Их было четверо. Один из них, усаживаясь на предложенный стул, сказал:

– Разнеслась весть, что тебя выбрали председателем кебеле. Вот и решили зайти. Как же, все-таки коллега. В одном министерстве работаем.

– Я очень рад. Садитесь, товарищи. – Деррыбье пододвинул им стулья. Он не был с ними близко знаком, хотя встречал в министерстве.

Тот, у которого лысина начиналась со лба, с красным лицом, опухшими от ареки глазами и сиплым голосом, был известным скандалистом. Его личное дело распухло от выговоров и предупреждений. Начальство терпеть его не могло, но выгнать с работы почему-то не решалось. Видно, кто-то его опекал. Рядом с ним сидел широколицый длинноволосый худой юноша. Этот тоже любил выпить, но открытых конфликтов с начальством избегал. Сейчас он сидел смирно – этакий прилежный репортеришка, пришедший по заданию газеты, – и стрелял шустрыми глазами по сторонам. О третьем газетчике говорили, что он толковый парень, хорошо пишет, но слишком неравнодушен к женщинам, просаживает на подружек все жалованье и потому вечно сидит без денег. В министерстве, наверно, не найдется ни одного человека, у кого бы он не брал денег в долг. Ну а если ему кто-либо отказывал, он начинал обливать грязью этого человека. Он был известен как большой сплетник. Любил бахвалиться своими знакомствами. Только и слышишь от него: вчера я провел вечерок с таким-то и таким-то – и называет при этом имена членов высшего армейского руководства. Кое-кто ему верил. Четвертым был пожилой мужчина с густой сединой в волосах, смуглый, рыхлый, напоминающий евнуха. Он все улыбался, поблескивая золотыми коронками на передних зубах. Это был заядлый спорщик. Если он начинал спорить по какому-либо вопросу, то с ним лучше было не связываться. Хотя он и считался ветераном журналистики, статьи за его подписью трудно было найти в прессе. Довольно склочный и задиристый, он часто выступал в дискуссионных клубах, где почем зря поносил начальство, видимо полагая, что именно этим способствует прогрессивным переменам. В министерстве его злого языка боялись как огня.

Обладатель сиплого голоса спросил Деррыбье:

– Говоришь, хотели пригласить газетчиков? Что, интересный материал есть?

– Заместитель мой, командир отряда защиты революции нашего кебеле, убит анархистами. Сегодня будем хоронить. Вот мы и подумали: хорошо бы осветить этот случай в прессе, показать, как враг бьет из-за угла. Лучшие люди гибнут. Вот на таких примерах и нужно воспитывать массы.

Юноша с широким, словно сито, лицом уверенно сказал:

– Дельное предложение! Надо будет позвонить в министерство, чтобы прислали фотографа, кинооператора.

Его перебил златозубый:

– Вообще-то мы пришли по иному поводу. Хотим обсудить с тобой кое-какие важные проблемы. Ты знаешь, бюрократия заела. Никакой жизни. Возьми хотя бы наше министерство – просто безобразие, надо принимать меры, пока не поздно. Мы уже говорили об этом с Вассихоном. Он обещал помочь, да не успел… Теперь-то мы в курсе, чем он занимался…

– Да говори конкретнее, – нетерпеливо вмешался охотник до женщин, который вечно в долгах. – Значит, так. Почему бы тебе, Деррыбье, не стать председателем нашего дискуссионного клуба? Парень ты энергичный, хватка у тебя есть. Наше учреждение необходимо чистить, ты лучше нас об этом знаешь. Да разве такое под силу было Вассихону? Ну а ты справишься. Мы повязаны по рукам и ногам реакционерами-бюрократами…

– Товарищ прав, – добавил сиплый. – Представляешь, копают под нас, хотят ославить бездельниками. Пачкают наши личные дела. Пора надеть узду на бюрократию. Дальше мириться с этим нельзя. Лозунг «Долой реакционную бюрократию» нам необходимо претворить в жизнь. «Демократические права эксплуатируемым – немедленно!» – с пафосом произнес он.