Текст книги "Загадай желание (СИ)"

Автор книги: Александр Черногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Что с тобой? – спросил Гьетачеу.

Иов вздрогнул, точно его разбудили, и ответил со вздохом:

– Хо-хо-хо. Я думал о прожитых понапрасну пятидесяти годах. Как все же коротка наша жизнь!

– Да. – Гьетачеу прислушивался к стрельбе. – Жизнь коротка, особенно на этой неделе.

– За короткую жизнь! – провозгласил Иов, поднимая чашку чаю. – Я сегодня пришел сюда, чтобы отметить тот несчастный день, когда родился.

Гьетачеу, как бы рассуждая вслух, сказал:

– Суета все. День проходит за днем и забывается, как новости, за которыми охотится наш брат журналист. То, что привлекало всеобщее внимание вчера, сегодня уже никого не интересует. – Он повернулся к Хабте, который потягивал пиво. – Ну-ка скажи, какие сегодня новости?

– Ничего сенсационного, – отозвался тот. – Человек на собаку не бросился. Никто не покончил жизнь самоубийством, сиганув вниз головой со здания типографии «Бырханна Селям», никто не врезался на машине в памятник абуны Петроса[38]38
  Абуна (епископ) Петрос – национальный герой Эфиопии, погибший от рук итальянских фашистов.


[Закрыть], никого нигде не изнасиловали. Засуха на новости. – При этом он многозначительно посмотрел на лозунг над дверью лавки гробовщика.

– Типично буржуазный взгляд на журналистику! А стрельба во всех районах города? Или ты ее не слышишь? Это ведь и нас касается. Опять же, разве не идет война на востоке, юге, севере?

– О, это классовая война…

Гьетачеу подумал, что Хабте шутит.

– Ты хочешь сказать, что классовая война – это не новость?

– Какая же это новость? Это жестокая схватка. Без агитации и пропаганды тут, разумеется, не обойтись. Борьба нужна, а новости нет. Понял? И хватит! Больше о политике мне не говори. Я не знаю линии, которой ты придерживаешься. – Затем скороговоркой, гримасничая, произнес: – «Сплетни кончили собирать, лживые бредни распространять, над народом издеваться, в газетах ругаться, по телевизору хамить, а по радио чушь говорить».

Гудетта, выведенный из себя шутками Хабте, заявил:

– Мы недостаточно серьезно относимся к нашему делу. Если мы считаем себя народными журналистами, то мы должны как можно больше писать о разгорающейся классовой борьбе. Так о какой же засухе на новости может идти речь? Ведь мы вместо того, чтобы формировать общественное мнение, плетемся в хвосте событий.

– Ну так не плелся бы! – сердито перебил его Гьетачеу.

Табор одним глотком махнул даровое виски, со смаком крякнул, посматривая в сторону Гудетты:

– Во-во, буржуазная ограниченность дает о себе знать.

– Мнение… – протянул Иов, – мнение – это не рубашка, которую можно легко сменить. Мнение нельзя отделить от убеждения. Я удивляюсь, сколько на свете людей, относящихся к своим убеждениям так, словно это резинка, которую можно как угодно растянуть. Слишком много среди нас приспособленцев.

– Это болезнь времени, – вздохнул Гьетачеу.

Гудетта как бы в отместку Иову опрокинул в себя еще одну порцию виски. Удовлетворенно вытер ладонью губы:

– Старую собаку не научишь вести себя по-новому.

– Старая собака или не старая, нужно быть самим собой, не бахвалиться попусту, не заниматься самообманом, а делать добросовестно свое дело. Прессе есть о чем писать, если только мы не будем закрывать глаза на злободневные факты. А иначе так и останемся навсегда в хвосте. Что значит нет новостей? Разве история с голодом в Уолло нас ничему не научила? Неужели необходим еще один Дамбильди[39]39
  Джонатан Дамбильди – английский журналист из Би-Би-Си, который в начале 70-х годов втайне от императорского правительства заснял телевизионный фильм о голоде в провинции Уолло.


[Закрыть] с его разоблачениями?

– Слишком много развелось дежурных редакторов, – заметил Гудетта.

Гьетачеу с вызовом посмотрел на всех:

– Лучше было бы сказать, что у нас нет настоящих журналистов. Те, кто сочиняют заметки для газет, еще не есть журналисты.

– Как так? – иронически воскликнул Табор. – А известные своей ученостью дебтера из церкви святого Рагуэля, разве они не способствовали становлению журналистики и разве не были они остры на язык? Поэтому кто-то сказал: «Если имеешь друга журналиста, то тебе враг не нужен».

– Да хватит вам о политике. Сейчас дебтера цитируют работы Ленина, – сказал Хабте, уже захмелевший. При этом он повел бровями и состроил смешную гримасу. С его лица не сходила бессмысленная улыбка.

– Слава дискуссионным клубам! Теперь мы многому научились.

– Да, хотя новостей и нет, борьба нарастает, – поддакнул Хабте. – Мы стали сами себе врагами в тот день, когда начали работать в Министерстве информации.

– Нет, в тот день, когда вкусили первый коктейль в иностранном посольстве, – ввернул Гудетта и по привычке засмеялся над собственной шуткой.

– Шутки шутками, – еле слышно пробубнил Гьетачеу, – но человек сам себе враг. – При этом он вспомнил, как стал журналистом.

После того как Гьетачеу окончил среднюю школу в Котебе, госпожа Амсале представила брата господину Меконныну Хабте Вольде, влиятельному царедворцу. На третий день после этого Гьетачеу был принят с хорошим жалованьем в Министерство информации и национальной ориентации. Меконнын Хабте Вольде придерживался мнения, что нет лучших журналистов, чем дебтера из церкви святого Рагуэля, однако на него произвело сильное впечатление, как Гьетачеу за короткий срок овладел профессией журналиста, и, не видя большой разницы между журналистом и шпионом, он стал привлекать Гьетачеу к работе в обоих этих качествах.

Никто бы не усмотрел плохого в том, что Меконнын Хабте Вольд приближает к себе человека, который поступил в ведомство, известное как одно из самых могущественных и влиятельных в стране. Однако Гьетачеу очень не понравилось, что патрон пытается превратить его в своего личного наушника. По счастью, вскоре, получив стипендию, он уехал на учебу в США. Таким путем он освободился от навязчивой опеки начальника. Однако сознание того, что сестра устроила его в министерство, пользуясь какими-то связями, отягощало его совесть…

– Гьетачеу прав. Мы сами себе враги, – сказал Табор. Язык у него не поспевал за мыслями, поэтому говорил он медленно, затрудняясь подобрать нужное слово.

– Это как же?

– Да разве не говорят, что классовая принадлежность тянет сильнее уздечки? Наша мелкобуржуазная природа – наш враг.

– Что ты хочешь этим сказать? – Гьетачеу уже всерьез разозлился.

– А то, что глупо плыть против течения, реку вспять не повернешь. Вот так-то! Знаете, что я сегодня узнал?

Табор был довольно информированным человеком, поэтому Гудетта, придвинувшись к нему, спросил с интересом:

– Что же ты узнал?

– Поговаривают, будто в Министерстве информации подлежат чистке сорок человек. Насколько мне известно, среди них числимся мы, все здесь присутствующие. Ну не сами ли себе мы вредим? Если бы мы не задирали нос, а приняли вместе с массами участие в работе дискуссионного клуба, то ничего этого с нами не случилось бы. А так мы оторвались от коллектива, противопоставили себя ему. Да что сейчас говорить! Вот уж точно: «Гиена давным-давно убралась восвояси, а собака начала лаять».

– Что же ты не бросился со всех ног в дискуссионный клуб? – язвительно спросил Гьетачеу.

Табор не успел ответить, его опередил Хабте:

– Какие обвинения могут мне предъявить?

– Оппортунист из ЭДС, подрывной элемент, реакционер и так далее. Любой ярлык можно навесить.

– И кто же занимается «разоблачениями»?

– Ну, те, которые называют себя членами МЕИСОНа[40]40
  МЕИСОН – Всеэфиопское социалистическое движение. Мелкобуржуазная организация, принимавшая участие в революции, но затем, в наиболее трудный период, изменившая ей.


[Закрыть], – сказал Табор. – Ведь сегодня они заправляют в дискуссионных клубах и в ассоциации журналистов. А знаете, кому передан список с нашими именами? Этот человек работает в нашем учреждении, а вчера выбран председателем кебеле. Как его имя?.. Деррыбье!

– Да ведь Деррыбье раньше был неплохим парнем. Он что, с ума сошел? – Гудетта был поражен.

– Выслуживается, что ли? Коза, чтобы дотянуться до лакомого листочка, готова на части разорваться… А каким он был до избрания, поподробней? – спросил Хабте.

– Да скромным таким, старательным, ни с кем близко не сходился… Сейчас же – огонь. Когда выступает с речью, невольно прослезишься – так вдохновенно. Кажется, безумно влюблен в революцию… Прежде чем нас уничтожат, нужно сделать одно дело…

– Ну что еще можно сделать? Меня бесит то, что люди, которые еще вчера боялись смотреть мне в глаза, вроде Деррыбье, сейчас называют меня реакционером, подрывным элементом, оппортунистом и другими оскорбительными словами, – разволновался Гудетта. – Неужели они думают, что Министерство информации может работать без нас? Где они найдут опытных журналистов?

Гьетачеу хихикнул, словно его пощекотали:

– Они ошиблись! Мы – никто, у нас ничего за душой нет. Мы не прогрессивные, не реакционные. Мы и не журналисты. Мы – пустое место! – Он одним духом проглотил виски и продолжал: – Этот человек, Деррыбье, и впрямь спятил. Но, между прочим, есть ли кто-нибудь в нашем учреждении, кого не свела с ума эта революция?.. Эй, принеси еще выпить! – крикнул он официанту. Его не оставляла мысль, что, возможно, теперь, обладая большой властью, Деррыбье будет мстить за смерть отца. Вопрос лишь кому. Как бы там ни было, мстительный человек всегда опасен.

Мэлькаму, стоявший за стойкой, почесал ладонь, поцеловал ее и налил Гьетачеу виски. Остальные тоже попросили повторить. Гьетачеу продолжал:

– Участие в работе дискуссионного клуба не должно быть обязательным. Меня, например, никто не заставит туда пойти. А всяких там демагогов я знаю – им бы только разоблачать.

– Твое бы доброе сердце да нашим начальникам, вот было бы здорово! – высказал свое пожелание Гудетта.

– Какое там сердце! Им бы только произволом заниматься: «взять, уволить». А еще утверждают, что они действуют в интересах революции. Но так долго продолжаться не может. Нужно что-то делать. – Гьетачеу почувствовал, как сильно забилось его сердце.

Хабте поднял брови:

– Меня это не касается. Вся власть широким массам! Когда налетает ураган, лучше пригнуться, спрятаться.

– Уж больно ты, Гьетачеу, решительно настроен, как я погляжу, – сказал Гудетта.

– А ты присмирел? Помнится, ты сильно серчал, если репортеры не оказывали тебе должного внимания. Что, времена изменились?

– Теперь он их не подкармливает, – ввернул Хабте.

– Ему не выйти на пенсию в срок, тихо, – вставил свое слово Иов. – Наш начальник отдела любит на подчиненных поклепы возводить: такой-то – реакционер, такой-то – пьяница, прогульщик… О мой бог… как говорится, чья бы корова мычала… Я слышал, всех нас скоро выгонят из министерства. Сколько еще можно нас притеснять? Я думал, революция и для нас.

– Революция для угнетенных, – отрезал Хабте.

– А кто мы?

– Мы – пустое место. Ни рыба ни мясо. Ни к какому классу не принадлежим. У нас нет собственной позиции, – не унимался Хабте.

– Что значит «нет собственной позиции»? – возразил Гьетачеу. – Верить в интересы широких масс народа – это уже самостоятельная позиция. Однако невозможно же всем быть коммунистами. Коммунистическая партия выступает за качественную, а не за количественную сторону дела. Противно становится, когда видишь, как вчерашние сторонники монархии, ярые шовинисты, ратовавшие за притеснение национальных меньшинств, сегодня бьют себя в грудь, называют себя коммунистами. Глядя на них, стыдно становится, что ты, как и они, эфиоп. Я буквально заболеваю, меня тошнит от этого лицемерия. Прежде чем стать членом марксистско-ленинской организации, нужно стать подлинным коммунистом. А чтобы стать коммунистом, нужно прежде всего принять материалистическую идеологию. Ведь и сатана может цитировать Библию. Далеко не все, кто цитируют работы Маркса и Ленина, – коммунисты. Рано или поздно истина восторжествует, и притворщики будут разоблачены. Мы можем погибнуть в той неразберихе, которая сегодня существует. Но всему свое время.

Из района Селассие донесся нарастающий грохот.

– Близко стреляют. Мне кажется, нам лучше уйти, – сказал Иов.

Хоть он и предложил уйти, ему этого совсем не хотелось. Дома ему было не по себе – с женой он по-прежнему не ладил. Но и в кафе засиживаться было не резон: пользуясь тем, что Иов угощает, Гудетта и Табор без устали подзывали Мэлькаму.

– Я остаюсь, – решительно заявил Хабте. – Боюсь возвращения в пустой дом.

– Да, неизвестно еще, где тебя встретит смерть, здесь или в другом месте. Уж лучше подождать ее за стаканом, – меланхолично произнес Гьетачеу.

В это время прихрамывая вошла хозяйка кафе. На ней была небрежно наброшенная шамма.

– Поразительно, неужто из всех моих постоянных клиентов остались только вы? – с показным изумлением воскликнула она, прикидывая в уме, кто из них пьет в долг, а кто за наличные.

– Не бойся, нас разлучит только смерть, – отозвался Гьетачеу.

– Пусть сгинут твои враги! – И она повернулась к Хабте: – Сын мой, прошлой ночью я видела тебя во сне. Будто я нарезаю белое, как хлопок, сало и с рук кормлю тебя. У меня сны всегда вещие. Это к удаче!

Хабте замахал на нее руками. Он терпеть не мог жирного, особенно сала. Знает ведь, старая ведьма, и нарочно дразнит.

– Как миленький проглотил. Ты же любишь поесть… Ну а ты? – обратилась она к Табору. – Сегодня у тебя радостное лицо. Где ты пропадал всю неделю?

Табор насупился. У него не было ни гроша за душой, потому он и не появлялся здесь. Хозяйка отказывалась отпускать ему спиртное в долг. Он ей и так много задолжал. Она даже ходила к нему в министерство и жаловалась начальнику, просила как-то на него повлиять. Но начальник лишь разводил руками: «Да как же я на этого разгильдяя повлияю? Его и на работу-то не заставишь вовремя приходить». С тех пор, встречая Табора, хозяйка неизменно спрашивала: «Ну и что? Ты все так же на службу опаздываешь?» Табора это очень задевало. Вот и сейчас он демонстративно отвернулся от хозяйки.

А она не очень-то опечалилась. Продолжила свою беседу с Хабте:

– Сало – это к счастью. Не иначе, ты выиграешь в лотерею…

– А вдруг!.. – Хабте вытащил из кармана лотерейный билет. – Вдруг он счастливый? – При этих словах на его лошадиной физиономии расплылась широченная улыбка.

Табор тоже достал бумажник.

– И у меня есть лотерейный билет – друг презентовал.

– Удивительно, друзья, – сказал Гудетта, – но и у меня есть лотерейный билет: мне его за три бырра продал один журналист – без денег остался.

Хозяйка изрекла:

– Я видела сон, и он сбудется только для Хабте. Если это случится, мы его женим.

Это Хабте-то, закоренелого холостяка, который боялся женщин пуще сатаны. Но когда знакомые подшучивали над ним, уже далеко не молодым человеком, он с напускным безразличием говорил: «Нашли бы лучше мне невесту».

Табор, услышав слова хозяйки, почесал свою круглую лысину и подумал: «Почему мое счастье всегда достается Хабте?»

…Несколько лет назад после долгих хлопот он добился стипендии для учебы за границей, но в последний момент ее перераспределили, и она досталась Хабте Йиргу. Правда, спустя некоторое время и Табору удалось получить стипендию, он поехал в Америку. По возвращении на родину и Хабте и Табор претендовали на место редактора столичной газеты. И конечно же, снова повезло Хабте. Попозже и Табор устроился, но на менее престижную должность. Он завидовал своему приятелю-счастливчику. Вот почему сейчас сердито огрызнулся:

– Сон твой – бред!

– Нет, мои сны всегда в руку… А вот и еще гости! – обрадовалась хозяйка.

В кафе вошли два человека. Их здесь хорошо знали.

Один, башша[41]41
  Башша – невысокий военно-феодальный титул в императорской Эфиопии.


[Закрыть] Тырфе, с трудом волочил ревматические ноги и опирался на трость. До декрета о национализации земель и доходных домов в городах он владел в районе Арат Кило мясными лавками и одно время был районным судьей. Его некогда шикарный шерстяной костюм был сильно потерт и лоснился. Минули те времена, когда старик любил пропустить стаканчик-другой виски с содовой и, помешивая длинной ложечкой в стакане, чтобы вышел газ, поболтать с приятелями о житье-бытье. Здоровье не позволяло ему злоупотреблять спиртным. Сначала он перешел на местное «кендо», которое с долей иронии называл «львиным молочком», потом пришлось отказаться и от этого напитка. Осталась единственная услада: целыми днями просиживать в барах и кафе, вдыхая соблазнительный запах «кендо», которое пьют другие. Ох-хо-хо, старость не радость! Все для этого человека осталось в прошлом. Славные были времена. Он и сейчас часто приходит к мясным лавкам – уже не своим, национализированным, – придирчиво рассматривает разложенные на прилавках куски мяса, приценивается, но не для того, чтобы купить, а просто так, спрашивает у продавцов, в каком состоянии помещение, и, если замечает какой-нибудь непорядок, очень сердится. Продавцы привыкли к этому старику и не гонят его. А башша наблюдает за их работой и с болью в сердце думает, что с каждым ударом острого ножа, которым мясник разделывает тушу, он теряет все больше и больше денег, которые причитались бы ему как владельцу за аренду дома. Однако он не теряет надежды, что национализированные мясные лавки когда-нибудь будут возвращены ему.

– Башша Тырфе, присядьте, побеседуйте с нами, – пригласила хозяйка.

Старик заморгал слезившимися глазами:

– Беседы давно кончились! Мои беседы – одни вздохи: ы-ыхо-хо. Стар стал, немощен, как заезженная кляча, которая только и мечтает о зеленом лужке да свежей травке. Да и то, кляча травки пощиплет и заржет от удовольствия, а у меня разве что живот разболится.

Вместе с башша Тырфе пришел инженер Ретта Мулят. Он производил впечатление человека не от мира сего. Бормотал что-то, размахивая руками, и непрерывно курил, прикуривая одну сигарету от другой. Он присел за столик, вытащил из кармана бумагу и карандаш и стал строчить какие-то цифры. Ретта был подрядчиком дорожного строительства и всегда конфликтовал с рабочими. Странно, что фирма, терпевшая из-за нею убытки, еще не распрощалась с таким подрядчиком. Журналисты молча наблюдали за ним, ожидая, когда он кончит свои сложные подсчеты. Наконец он оторвался от листа бумаги и обратил свой взор на присутствующих:

– Эй, друзья-журналисты, чудесные мои! Чем болтать о всякой ерунде, лучше бы поучили народ дисциплине труда. Вам разве не известно, что именно труд сделал человека человеком! Впрочем, где вам это знать!

– Инженер, что еще там у тебя стряслось? – спросил Гудетта.

– Хочу спросить, знаете ли вы, что такое настоящий труд? Под предлогом повышения политической сознательности рабочие просто-напросто отлынивают от работы, а вам и дела нет. Вместо того чтобы завершить работу за шесть месяцев, они копаются два года, а потом, когда график строительства сорван, виноватым оказывается кто? Подрядчик. Его обвиняют в саботаже! И опять вы молчите! Зато при виде рюмки у вас такая прыть появляется, что диву даешься. Теперь мне на все наплевать! Хватит с меня. Буду отдыхать! Что мне, больше всех надо? Сил больше нет ругаться с рабочими, ведь они без конца лишь чего-то требуют, а никаких обязанностей знать не хотят! Между прочим, именно вы, журналисты, виновны во всем этом…

– Ы-ыхо-хо, – вздохнул башша Тырфе, думая о своем.

– Вы не учите трудящихся распознавать разницу между правами и обязанностями, – продолжал инженер Ретта. – Права! Права! Только права! Но права без обязанностей – бессмыслица. Это вы, журналисты, довели страну до такого состояния. Пропади вы все пропадом! Чего от вас ждать? Вы же совершенно не отдаете себе отчета, какой силой обладает печатное слово и какой сознательности требует от вас ваша профессия…

– Ы-ыхо-хо, – опять подал голос башша Тырфе.

Ретту понесло:

– Что касается меня… Я уже сказал: мне на все наплевать. Я прикрываю свою контору. Коль скоро испачкался, надо подсыхать. Но… Равенство – это не уравниловка. Ни в коем случае! Теорию накопления Маркса знаете? Не думаю. Так вот. Человек, обладающий знаниями, усердно работающий, должен получить за свой труд больше, чем невежда или бездельник. Это очевидно. Цель социализма – не уравнивать всех без учета конкретного вклада каждого человека в общее дело, а поднять уровень жизни народа, руководствуясь принципом «от каждого – по способностям, каждому – по труду». Вот так-то!

Журналисты переглянулись между собой.

– Если бы ты прервал свое выступление и угостил нас виски, было бы прекрасно, – сказал Гудетта.

Но остановить инженера ему не удалось:

– О, как вы были бы счастливы, если бы могли пить землю! Газета, для которой вы пишете, пропахла алкоголем. Слово «хаос» – хорошее слово. Вы все стали экспертами по беспорядку. Что, не нравится? Возможно, мне не стоило всего этого говорить. Что толку от разговоров? Еще раз повторяю: я прикрываю свою контору. Пусть начальники, на которых возложена ответственность за дело, крутятся как хотят, раз они не могут обеспечить дисциплину труда! Да воздастся им должное!

– Вокруг борьба, столкновения враждебных сил, катаклизмы. Тебе не кажется, что нужно как-то приспосабливаться? Мир не стоит на месте. Изменение – закон природы. А мы этого не учитываем, закоснели в предрассудках, – сказал Гьетачеу.

– Так уж и закоснели! – фыркнул Табор, а Хабте, в упор посмотрев на Ретту, глубокомысленно произнес:

– Сила трудящихся в политической сознательности. Ты же думаешь только о своих быррах. Трудящиеся победят!

– Ну и ну! Посмотрим, к чему приведет сознательность, когда я разорюсь и закрою свое дело.

– Ы-ыхо-хо, – грустно вздохнул башша Тырфе и вдруг горько заплакал. – Умереть бы скорее… дома отняли, все отняли… что за время наступило… о, этот несчастный мир… – причитал он всхлипывая.

Хозяйка поежилась, словно озябла. Сочувственно посмотрела на плачущего старика:

– Вот до чего довели человека.

Мэлькаму включил радио – передавали вечерние новости. Все притихли, стали внимательно слушать – должны были сообщить результаты лотереи. В программе не было ничего интересного – ни заявления правительства, ни какого-нибудь нового декрета, ни сообщений об арестованных, убитых или раненых… Наконец диктор назвал номера билетов, на которые пали выигрыши. Он медленно прочел эти номера, повторяя дважды каждый. Первым порвал и бросил на пол свой лотерейный билет Гьетачеу. Так же поступили и другие.

– Хоть бы соболезнование выразили. В этой лотерее, наверно, никто не выигрывает! – Гудетта был очень разочарован.

– Ныне соболезнования не выражают, только принимают меры, – сказал Хабте и кивнул в сторону лозунга над лавкой гробовщика.

Башша Тырфе заорал:

– Дураки! Прошли те времена, когда благородные люди выигрывали.

Гьетачеу повернулся к Мэлькаму:

– Не иначе святой Габриэль и святая Троица получили от кого-то взятку, которая больше того, что мы им обещали. Мы не выдержали конкуренции. – Он поднял стакан с виски: – За наше будущее! Если оно вообще у нас есть.

Ему ответил Табор:

– Наше будущее в руках Деррыбье.

– Тогда за здоровье Деррыбье. – Гьетачеу осушил свой стакан.