Текст книги "Гроза зреет в тишине"
Автор книги: Александр Шашков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
V
В ротной землянке Кремнев задержался всего на несколько минут. Убедившись, что в его хозяйстве все в порядке, он сразу же поспешил в штаб дивизии. Проводить его вызвался Филипович.
– Я туда каждую тропку знаю, да и глаза у меня – как у той совы: чем темней, тем лучше вижу, – коротко объяснил он причину такого своего решения и, повесив на шею автомат, ступил за порог.
В лесу и в самом деле было темно, а неширокая дорога казалась сырым и мрачным туннелем. Шуршала под ногами опавшая листва, носилась в воздухе и, время от времени, слетая на землю, словно осторожная рука слепого, касалась лица.
Филипович шел первым. Шел широким и спорым шагом. Он ступал на переплетенную корнями дорогу неслышно, будто на его ногах были не тяжелые солдатские кирзовки, а легкие лапти, – те самые особенные лапти из липовых лык, в которых когда-то ходили они на болото охотиться на диких уток.
Кремнев старался не отставать, но скоро выбился из сил. Наконец, споткнувшись о корень, он вполголоса выругался и попросил:
– Сымон, ну чего тебя так несет нелегкая!
– Тьфу ты, батюшки! – спохватился Сымон. – Прости. Задумался. А я когда задумаюсь, так в мои ноги будто мотор вселяется. Лечу за мыслями вдогонку...
– Глуши свой мотор и дай перевести дух. Я уже все корни посшибал.
Нащупав сухое место, Василь сел. Сымон примостился рядом, достал папиросы. Помолчав, спросил:
– Радиста вам прислали?
Кремнев посмотрел на старшину. Темнота скрывала его лицо, но Василь чувствовал, что Филипович неотступно следит за каждым его движением.
– Да, нам. А что?
– Так. Понравился мне парень. Серьезный... Закуривай, немцы далеко, не увидят.
– Давай закурю... – Василь прикурил папиросу, затянулся и, по привычке спрятав ее в рукав, повернулся к Сымону: – Ну, а теперь выкладывай все, что хочешь мне сказать.
– Скажу...
Кремнев почувствовал, как легла ему на колено горячая и тяжелая рука Филиповича, как сам Филипович весь подался вперед, будто хотел заглянуть ему в глаза.
– Скажу, – глухо повторил старшина. – Даже не скажу, а спрошу: говорил?
Василь посмотрел на друга и увидел его глаза, – они смотрели с надеждой и просьбой, и Василю вдруг стало до боли горько от сознания того, что, впервые в жизни, он не может помочь близкому человеку.
Сымон, видимо, понял его. Он убрал руку, затоптал окурок и предложил:
– Пойдем?
– Подожди, – остановил его Кремнев. – Я говорил о тебе всюду: и в нашем штабе, и в штабе армии. В штабах согласились, даже в список тебе включили. А те, кто проверял позже, – вычеркнули...
– За что?! – сильно сжав плечо Василя, почти крикнул Сымон. – Неужели только за то, что моя семья под немцем? Так ведь вся Беларусь под ним!
– Не знаю, Рыгорович, Что знал – сказал. А теперь – пошли.
VI
Дежурный по штабу, молодой, совершенно не знакомый Кремневу майор, долго, с видом заправского штабиста, изучал предъявленный ему документ, потом приветливо сказал:
– Подождите минуту. С вами должен говорить представитель из Москвы. Сейчас он у комдива.
Кремнев присел на скрипучий стул. То, что с ним будет говорить представитель из Москвы, не было для него новостью. Еще неделю назад, когда он был в штабе армии, знакомый офицер-разведчик сказал ему об этом и даже о том, какая, по его мнению, задача будет поставлена перед спецгруппой. Задача эта увлекла Василя новизной и размахом, перспективой той творческой самостоятельности, которая открывалась перед ним за линией фронта. И потому теперь, сидя у порога, с которого, наверное, сегодня же начнется путь в то заманчивое и тревожное будущее, он желал только одного: чтобы все было так, как говорилось.
Ждать долго не пришлось. Дверь открылась, и дежурный сообщил:
– Капитан, вас ждут.
Переступив порог, Кремнев на какое-то мгновение замер, ничего не понимая. Командира дивизии в комнате не было. За столом, тускло освещенным керосиновой лампой, сидел человек в штатском. Серый, уже не новый, пиджак топорщился на его широких худых плечах. Пустой левый рукав был аккуратно заправлен в карман. На лацкане пиджака блестела Золотая Звезда Героя. Волосы у него тоже были не то седые, не то цвета гнилого льна. Человек зачесал их назад, будто хотел выставить всем напоказ свой и без того большой квадратный лоб. Прижатые этим массивным лбом, где-то в глубине темных провалов, светились чистые, голубые глаза.
На столе, под руками у этого человека, лежали папка с бумагами и развернутая карта, а в пепельнице дымилась недокуренная папироса.
Облокотившись на стол, человек внимательно и с любопытством смотрел на Кремнева, который все еще стоял у порога и не знал, что ему делать и как докладывать о себе.
Человек за столом понял это. Он легким кивком головы показал на пустой стул и произнес удивительно молодым, сочным голосом:
– Садитесь, капитан. Нам с вами надо поговорить. Один на один.
Василь сел и еще раз взглянул на человека. Тот вдруг наклонился вперед и в упор спросил:
– Писатель Василь Кремнев?
– Был. Сейчас – разведчик.
– Почему был? – удивился человек в сером и, достав папиросы, протянул Кремневу. – Писатель и в солдатской шинели остается писателем. Курите?
«Куда это он гнет? – взяв из пачки папиросу, подумал Кремнев. – Неужели солдаты говорили правду?..»
– А я вас помню, Кремнев, – прикурив папиросу, вдруг сказал человек и откинулся на спинку кресла, будто давая Кремневу возможность детальнее разглядеть себя и – узнать.
Густые темные брови Кремнева дрогнули, медленно сдвинулись.
– Не напрягайте память, капитан, – улыбнулся человек в сером. – Меня вы видите впервые...
– Но вы же сказали...
– Да. Лично я вас вижу вторично. Первый раз я слушал вас в сороковом, в Минске, в Окружном Доме офицеров. Тогда состоялась встреча пограничников с белорусскими писателями, и вы читали отрывок из своей новой книги.
– Да, припоминаю, вас я...
– Не запомнили? Ну, это не мудрено. В зале было более трехсот человек. Познакомимся сейчас. Моя фамилия Хмара, Леонид Петрович. Воинское звание – полковник.
Человек энергично протянул через стол сухую цепкую руку, а темные брови Кремнева снова удивленно дрогнули.
– Странная фамилия, не правда ли? – весело спросил полковник.
– Д-да, редкая. И...
– Вот видите! – засмеялся полковник. – Никто не верит! Все думают – кличка. А фамилия настоящая. У нас, на Гомельщине…
– Нет, простите, но я не о том, – смутился Кремнев. – Напротив. Мне показалось, что я уже где-то слышал о вас. По крайней мере, слышал вашу фамилию.
– Интересно, – удивился Хмара. – И где же?
– Если не ошибаюсь, – в штабе погранвойск, в июне сорок первого. Я тогда собирал материал для новой книги о пограничниках. И вот один из моих штабных товарищей предложил: едем на заставу Хмары. Ни о заставе, ни о ее командире он ничего не сказал: мол, на месте все увидишь сам. И я согласился. Очень уж мне понравилась фамилия будущего моего героя! Грозная, загадочная, а главное – редкая, запоминающаяся. В два дня я собрался в дорогу, получил нужные документы и... опоздал.
– Да, опоздали, – минуту помолчав, с болью вздохнул Хмара, и лицо его вдруг угасло, снова стало болезненно серым, непроницаемым. – Погибла моя застава, все, как один человек. Только я и остался. Случайно остался. Засыпало в окопе землей, немцы и не заметили. А когда бой утих, – выбрался я, перешел через линию фронта, под Могилевом полком командовал... Ну, да речь не обо мне. В штаб армии вызывали?
– Да, вызывали.
– Так вот, Василь Иванович, задание ваше несколько усложнилось...
Хмара неторопливо раскрыл папку, отложил в сторону засургученный пакет и несколько стандартных листков, исписанных на машинке, облокотился на стол.
Кремнев сразу же внутренне подобрался, поняв, что неофициальная часть окончена и что сейчас речь пойдет о главном, – о боевом задании.
Но полковник почему-то не спешил. Прикурив новую папиросу, он вдруг как бы между прочим спросил:
– Вы слышали о том, что немцы сосредоточили на нашем участке фронта больше силы? Что-то около половины всех своих танковых соединений.
– Да, слышал. Они что, снова намерены наступать на Москву?
– Нет. Они ждут нашего наступления.
– Но разве мы...
– Да нет. Мы наступать на этом участке фронта пока не собираемся.
Так почему тогда немцы...
– ...сосредоточили здесь столько дивизий? – Хмара бросил на Кремнева короткий пронзительный взгляд, стряхнул в щербатое блюдце пепел с папиросы, тихо промолвил: – О том, что вы сейчас услышите, знают только четыре человека. Вы будете пятым.
– Понял, товарищ полковник.
– Тогда слушайте внимательно. Нашей разведке удалось дезинформировать противника. В руки абвера попал «секретный» приказ Ставки Верховного Командования о подготовке к наступлению на нашем фронте с первоочередной задачей – ликвидировать «Ржевский выступ», этот кинжал, направленный в сердце Москвы. И вот результат: в район Ржева переброшены двенадцать фашистских дивизий. Все они заняли оборону. Бои, порою ожесточенные, завязываются чаще всего по нашей инициативе и носят характер разведки боем.
«Так вот где причина столь неожиданной передышки! – не без гордости за своих собратьев-разведчиков подумал Кремнев. – Молодцы, ребята!»
Хмара между тем тихо продолжал:
– Как видите, прожорливая щука схватила дохлую наживу. Но было бы наивно думать, что в кабинетах абвера в конце концов не поймут, что их просто околпачили. А вот это нам как раз и не желательно. Особенно теперь, когда наше командование готовит грандиозную операцию на другом фронте...
– Можно узнать – на каком? – быстро спросил Кремнев.
– Ну, вот, а говорили – разведчик! – сдержанно улыбнулся Хмара. – Писатель вы, батенька, писатель! Все вам знать нужно, все посмотреть... Да вы не смущайтесь! Мне ваше любопытство понятно. Отступаем мы много, а вот наступали...
Хмара пододвинул поближе к себе засургученный пакет, взял один из отложенных листков, передал Кремневу:
– Прочитайте.
Кремнев прочел, и на его лице отобразилось крайнее удивление.
– Простите, – не отрывая испытующего взгляда от прищуренных, глубоко спрятанных глаз Хмары, осторожно заговорил он. – Вы отказались что-либо сообщить о предстоящем наступлении, – это мне понятно. Но тогда почему вы дали прочесть мне этот документ?
– Почему? Да только потому, что с этой бумажкой и связано ваше новое задание!
– Не понимаю, – признался Кремнев. – Ведь в приказе, который я прочел, как раз и говорится о предстоящем наступления.
– Где?
– Как где? Здесь, под Ржевом.
– Повторяю: здесь никакого наступления в ближайшее время не будет. Этот приказ – липа, как и тот приказ, который уже благополучно попал в руки Гитлера. Но между первым приказом и вот этим, вторым, есть и существенное различие. Я имею в виду ту его часть, где речь идет об активизации боевых действий партизан. Эта часть приказа – правдива. Партизаны и наши разведывательно-диверсионные группы, засланные во вражеский тыл, на Смоленщину и в Белоруссию, уже получили приказ быть готовыми к выполнению серьезных боевых операций. Короче, в нужный момент, по нашему сигналу, они нанесут внезапные удары по важнейшим коммуникациям врага и заставят его поверить в достоверность наших мнимых оперативных планов на ближайшее будущее. А потому очень важно, чтобы этот, второй, приказ попал в Берлин как можно скорее.
– А не получится так, что этих «приказов» в один прекрасный день окажется в Берлине больше, чем нужно? – спросил Кремнев.
– Да, такое случиться может. Но это не страшно. Ведь приказ адресован всем командирам партизанских бригад и отрядов, следовательно, размножен. Важно только одно: «приказ» должен достичь Берлина, а переброшенные сюда немецкие дивизии до поры до времени должны остаться на прежних позициях. От этого зависит многое.
– Ясно, товарищ полковник.
– Кремнев, ваше задание очень и очень сложное, – заметно волнуясь, сказал Хмара. – Ведь это уже не просто разведка и диверсии в тылу врага.
– Я это отлично понимаю и сделаю все, чтобы выполнить ваше задание.
Хмара долгим взглядом посмотрел в глаза разведчику, взял со стола запечатанный пакет, встал.
– Верю. И от всего сердца желаю удачи. – Хмара передал Кремневу пакет, пошарил в грудном кармане и, отыскав какой-то клочок бумаги, сказал: «Прочитайте и запомните. На это вам… на это вам ровно пять минут».
Кремнев пробежал глазами коротенький текст и вернул его назад.
– Уже? – удивился Хмара.
– Вы забыли, что я лечу в район, где жил годами. Каждая из этих явок мне давным-давно знакома.
– И все же повторите, – не поверил Хмара.
Кремнев повторил.
– Ну вот и отлично! – обрадовался Хмара. – Я очень спешу. Видите ли, я тоже хотел лететь с вами, мне крайне нужно навестить один партизанский отряд. Но обстановка изменилась, и я должен лететь в Москву. Насчет радиосвязи с Центром, – радист получил исчерпывающую инструкцию. Он и вас введет в курс дела. А теперь давайте карту номер один. Видите поляну? Это – Лесничовка. На поле, близ Лесничовки, вы и приземлитесь. А там, до первой явки, – ножками. Вопросы есть?
– Есть.
– Слушаю.
– Леонид Петрович, скажите, вы лично изучали список людей, которых я и штаб дивизии включили в спецгруппу?
– Не я один.
– Почему вычеркнут из списка опытный разведчик – белорус...
– Старшина Филипович?
– Да. Человек еще до войны был награжден орденом Ленина.
– Василь Иванович, прости, но ни тебе, ни Филиповичу я помочь не могу. Даже если бы и очень хотел.
– Но почему?
– На то есть причины, – уклонился от прямого ответа Хмара и нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.
– Можно узнать, какие? – не отступал Кремнев.
Леонид Петрович посмотрел в глаза Кремневу, помолчал, будто решая: говорить или не стоит? – и сказал:
– Знаю: Филипович твой друг. Но раз настаиваешь – слушай. 24 февраля этого года, под Ржевом, из вашей же дивизии, которая тогда была в окружении, дезертировал сын Сымона Рыгоровича Филиповича рядовой Павел Филипович.
– Пашка?! – Минуту Василь недоуменно смотрел на полковника, потом категорически отрезал: – Ложь! Это дикая ложь! Павел сидит в тюрьме, за хулиганство. Пырнул соперника ножом...
– Сидел в тюрьме, – перебив Кремнева, спокойно уточнил Хмара. – А в начале января 1942 года его освободили и направили на фронт.
– И все же я не верю, – упрямо повторил Василь. – Не может этого быть!
– На войне все может быть, Кремнев. Война – это огромный триер, на котором сортируются люди. Ну, да не тебе об этом говорить. Возвращайся сейчас же в группу и готовься к вылету. Завтра в полночь надо быть на аэродроме.
– Слушаюсь!
– Подожди, ты на чем будешь добираться обратно?
– А у меня машина.
– Чего же ты молчал! – обрадовался Хмара. – Вместе и поедем. Подвезешь до штаба армии?
– Но сначала километра два придется идти пешком. Машина замаскирована возле дороги в кустах.
– Не привыкать! Вот откуда до Москвы пешочком прошлись, – невесело улыбнулся Хмара и ловко натянул на свои худые плечи старую офицерскую шинель.
VII
Оставшись один, Михаил Шаповалов забрался в машину и улегся на широком заднем сидении.
Должно быть, большой чин когда-то ездил на этой машине. И ездил не один. Приятным, тонким ароматом дорогих духов веяло от синего бархата. И от этих, давно забытых запахов у Михаила вдруг закружилась голова. Он сложил на груди руки, устало закрыл глаза и неожиданно перед ним возник залитый солнцем перрон большого сибирского вокзала. А на перроне – девушки и женщины, юноши и пожилые мужчины.
Мужчины и юноши одеты просто, по-будничному, будто собрались на работу: в спецовках и комбинезонах, старых пиджаках, а кое-кто натянул на плечи полинялую гимнастерку, которую не успел сносить, вернувшись с кадровой службы или с финской войны.
Мужчины не сетовали на свои наряды. Они едут на фронт. Завтра они скинут с себя все это старье, ведь на складах запасных полков их ждут новенькие шинели и гимнастерки, кирзовые сапоги и ботинки с обмотками. И еще – ждут винтовки. А там – маршевая рота и – передовая.
Женщины же одели все новое, все самое лучшее, что прятали в шкафах и сундуках. Женщинам и девушкам хотелось, чтобы те, кого сейчас заберет от них «телятник», увезли их с собой в сердце и в памяти красивыми и нарядными...
Студентка филологического факультета Наташа Светлова тоже пришла на перрон в своем лучшем наряде. В этом белом платье, ровно через неделю, собиралась она пойти с аспирантом института иностранных языков Михаилом Шаповаловым в загс. Маленькая, с большими синими глазами, стоит она и растерянно смотрит то на своего Михаила, то на огромную толпу людей, будто все еще не понимает, что же все-таки случилось...
Люди плакали, люди смеялись, что-то говорили друг другу, а она стояла в оцепенении и не знала, что делать. Куда собрался он, Михаил, почему они расстаются? Ведь кроме него, у нее никого нет ближе на земле!..
Сердце кричало от боли, хотелось броситься Михаилу на грудь, закричать во весь голос: – Не пущу! Не отдам! – но она молчала. Впервые была она на глазах у сотен людей со своей любовью и горем, и сковали девушку эти людские глаза, хотя глазам тем, затуманенным собственной бедою, было вовсе не до нее!..
Так и молчали они, как чужие, на краю перрона, среди людского горя, смеха и слез. И только когда голосистая медь оркестра расплескала над головами людей всем памятный марш, вздрогнула Наташа и обвила руками шею Михаила. А когда тронулся состав и бросились следом за ним солдатки, она тоже молча побежала рядом с вагоном, пока дорогу ей не преградил высокий станционный забор. И тогда, перекрывая все голоса и грохот колес, долетел до Михаила родной голос:
– Жду-у-у!..
...Михаил вздрогнул и раскрыл глаза. Ему вдруг показалось, что голос Наташи прозвучал где-то рядом, в чужой, трофейной машине. Затаив дыхание, он лежал и ловил каждый звук, каждый шорох.
Но и в машине и вокруг было тихо. Спокойно тикали часы в шоферской кабине, отсвечивая фосфором стрелок, да где-то далеко зловеще переговаривались пулеметы.
И все же беспокойство, которое так неожиданно закралось в сердце, не оставляло старшего сержанта. Что-то тревожило его, и он, чтобы отвести от себя эту тревогу, осторожно сед и посмотрел в открытое окно.
...То, что он увидел, на какое-то время заставило Михаила оцепенеть. Шагах в десяти от машины лежал человек и при слабом зеленом свете фонарика разглядывал карту, разостланную на траве. На карте чернели пистолет и компас.
И пистолет и компас были немецкими, в этом Михаил ошибиться не мог. Но кому они принадлежали? За последнее время такие вещи попали в руки многих наших людей.
Осторожно взведя затвор автомата, Шаповалов на мгновенье задумался. Что делать? Стрелять? Нельзя. Можно убить своего. Окликнуть? Тоже нельзя. Если это немецкий разведчик, то он тут не один, а если даже один, то легко сможет удрать: вокруг – кусты. Остается одно: подкрасться к неизвестному как можно ближе и посмотреть...
Но незнакомец опередил Шаповалова. Фонарик почему-то вдруг выпал из его руки, лег на карту лампочкой вверх, и Михаил увидел эсэсовскую фуражку с высокой тульей и узкий белый крученый погон на черном плече. Освещенное лицо эсэсовца было перекошено, ощеренные зубы крепко сжаты. Казалось, что кто-то сзади всадил ему в спину нож.
– О, майн гот! – долетел до Михаила сдавленный стон, и голова эсэсовца, как скошенная, легла на карту.
«Раненый немец? Как мог он очутиться здесь, за рекой?»
Михаил осторожно тронул дверцу. Она открылась легко, без единого звука, и он, держа автомат наготове, вышел из машины. Немного постоял, прислушиваясь и озираясь, потом тихо-тихо подкрался к немцу.
...Это был полковник-эсэсовец, рослый и грузный. Уткнувшись лицом в карту, он лежал без сознания. У него, кажется, была перебита правая рука. Она неподвижно лежала на земле, вывернутая ладонью вверх, и ее пальцы даже при свете зеленого фонарика казались черными.
Одежда эсэсовца была мокрая, и Шаповалов сразу определил, что немец пришел сюда из-за реки. Видно, он целый день пролежал на поле боя, прикинувшись мертвым или потеряв сознание, а теперь вот очнулся и решил отыскать своих. Где они, свои, – он хорошо не знал, и потому кинулся в ближний лес, чтобы уже тут, вдали от людских глаз, определить по карте нужный путь отступления. И вот силы отказали ему, он лежал в глубоком забытьи, лежал и не знал, что спешить ему уже больше некуда и что путь его окончен...
Обыскав карманы фашиста и убедившись, что там никакого другого оружия нет, Михаил забрал пистолет, отстегнул офицерский планшет, набитый бумагами, и, связав полковнику ноги, сел на трухлявый пень. Надо было решить, что ему теперь делать с пленным фашистом.
Шаповалов отлично понимал, что ему в руки попалась важная птица, которая, безусловно, много знает, и ему становилось страшно от мысли, что эсэсовец может не очнуться и умрет раньше, чем вернется капитан Кремнев. Может, рискнуть и отвезти его сейчас же в штаб армии? Дорога туда хорошая...
Шаповалов отцепил от пояса фляжку, поболтал ею около уха. Там плескалось несколько глотков разбавленного спирта – энзе, который он хранил на «черную минуту».
«Эх, черт с ним, пусть пьет, только бы не подох раньше времени», – махнул рукой Михаил и, опустившись перед эсэсовцем на корточки, осторожно приподнял его голову. Полковник замычал и, не открывая глаз, простонал:
– Луиза?
– Пей, Луиза! – рассмеялся Михаил и в тот же миг отлетел под куст от сильного удара в грудь.
– Ах, дьявол! Да ты еще вон какой здоровый! – выругался Шаповалов и с ловкостью рыси вскочил на ноги.
Эсэсовец черным гадом извивался на земле, стараясь здоровой рукой разорвать путы. Опустив автомат, старший сержант усмехнулся и сказал на безукоризненно чистом немецком языке:
– Не старайтесь, полковник. Веревки новые, а узла моего еще ни один ваш солдат развязать не смог.
– Вас? – раскрыл рот эсэсовец и замер, уставившись на разведчика. Михаил поднял с травы фляжку, снова поболтал ее. В ней уже ничего не было, и это возмутило старшего сержанта до глубины души.
– «Вас», «вас»! – презрительно передразнил он эсэсовца. – Спирт, гад, вылил! Теперь смолу пей!..
– Кто ты? – недоуменно спросил эсэсовец.
– Успеешь, познакомимся. А пока сиди вот и не дергайся, – строго пригрозил Шаповалов. Теперь он был уверен, что пленный эсэсовец будет жить, и – успокоился.
Но не мог успокоиться эсэсовец.
– Кто ты? – настойчиво повторил он. – Камрад? Немец?
И, будто ему в ответ, откуда-то, видимо, с дороги, долетел зычный голос Кремнева:
– Шаповалов! С кем это ты балакаешь? Выгоняй машину!
– Р-русские? – чуть слышно выдохнул эсэсовец.
– Да, русские, – по-немецки подтвердил Михаил и крикнул:
– Товарищ капитан! Идите сюда на минутку!
Затрещали сухие сучья, и из тьмы вынырнули трое.
Первых двух – Кремнева и Филиповича – Михаил узнал сразу. Третий был ему не знаком.
– Ну, что тут у тебя случилось? – недовольно спросил Кремнев, остановившись возле машины.
– Да вот, товарищ капитан, немца поймал, – ответил старший сержант и осветил фонариком эсэсовца. Тот испуганно прикрыл здоровой рукой глаза и приподнял голову, очевидно, стараясь понять, что с ним хотят делать. Кремнев и Хмара переглянулись.
– Полковник. Обер-фюрер войск СС, – шепнул Хмара на ухо Кремневу. – Вот это гусь! А ну-ка спроси у него, из какой он дивизии?
– Из Берлина, – услышав вопрос, ответил Шаповалов. – Видимо, приехал под Ржев поднимать боевой дух. Вот его удостоверение, а вот еще, видно, очень важные документы, – добавил старший сержант и передал Кремневу полевой планшет эсэсовца.
При свете фонарика Кремнев и Хмара вынули из планшета большую оперативную карту и, развернув ее на капоте автомашины, начали всматриваться в разноцветные линии, условные знаки и цифры.
– Четвертый танковый корпус? – Хмара вопросительно посмотрел на Кремнева.
– Такого на нашем участке не было, – ответил Кремнев. – Видимо, откуда-то перебросили.
– Ровно месяц назад этот корпус был во Франции.
Услышав слово «Франция», эсэсовец насторожился.
Это заметил Кремнев и, старательно подбирая слова, быстро спросил по-немецки:
– Полковник! Четвертый корпус прибыл сюда из Франции в начале октября?
– Я, – застигнутый врасплох точным вопросом, ответил эсэсовец.
– Какие еще новые части прибыли на этот фронт?
На губах полковника заблуждала скупая саркастическая усмешка.
– Капитан, – проговорил он почти спокойно. – Даже эсэсовцы, о которых, надеюсь, вы довольно много наслышаны, не допрашивают своих пленных связанными.
Кремнев кивнул Шаповалову, и тот неохотно развязал фашисту ноги. Эсэсовец медленно встал, выпрямился во весь свой завидный рост и произнес:
– Благодарю, капитан. Но разрешите мне на ваш вопрос не отвечать. Я – немецкий офицер и, надеюсь, вы поверите: больше того, что сказано в моих документах, я не скажу.
Кремнев и Хмара снова переглянулись. Шаповалов перевел сказанное. Хмара усмехнулся:
– Играет роль героя. Ну, да ничего. Едем. В штабе армии заговорит. Просите его в машину.
Когда Шаповалов, Хмара и эсэсовец уселись в машине, Кремнев повернулся к Филиповичу и протянул ему руку:
– Ну, что ж, Сымон Рыгорович, простимся?
– Подожди, – оглянувшись, торопливо заговорил Филипович. – Все же не могу я... да что они меня так, а? Не крути, Василь, ты же знаешь! Ты все знаешь!..
Василь заглянул в глаза Сымону, и вдруг решил рассказать ему все, что услышал от Хмары. Украдкой оглянувшись на машину, он наклонился ближе к уху Филиповича и тихо промолвил:
– Да, знаю. За сына, Сымон Рыгорович.
– За Пашку?!
– Да. За него.
– Погоди. Но ведь давно всем известно, что он...
– Нет, не хулиган. Хуже. Дезертир.
– Что-о?!
– Не обижайся, Рыгорыч. Но это правда. Сбежал Павел с фронта. 24 февраля, вот отсюда, из-под Ржева.
Сгорбившись, Филипович с минуту стоял неподвижно, потом как-то неуклюже повернулся и, пошатываясь, медленно пошел прочь.
Прислонясь плечом к шершавому стволу сломанной снарядом сосны, Кремнев стоял и смотрел ему вслед, будто уже знал, что тот, кто сейчас ушел от него, – ушел навсегда...
