Текст книги "Гроза зреет в тишине"
Автор книги: Александр Шашков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
VIII
План захвата немецкого генерала, разработанный Миколой Скакуном, был более чем прост. Два партизана залягут вдоль дороги, на подступах к Заборью, как раз в том месте, где густой подлесок почти сливается с деревенскими садами. Партизаны должны автоматной очередью прошить колеса автомашины, в которой генерал будет ехать в имение. А как только машина остановится, на нее сразу же насядут все остальные, они перебьют охрану, свяжут генерала и – в лес.
Как и всегда, Микола до поры до времени держал этот план в тайне и теперь весело шагал во главе своей четверки по глухой лесной дороге.
От Черного озера до Заборья было километров двадцать, и уже выглянула луна, когда партизаны вышли на опушку и остановились возле стожка, от которого до деревни петляла узенькая тропинка, сплошь засыпанная сеном. В заснеженных неподвижных кустах стояла синеватая тень и тишина. Тихо было и в деревне, и на большаке, который вел в райцентр.
– Вот что, хлопцы, – обратился Скакун к партизанам. – Я схожу в деревню и узнаю, где нам переночевать. До утра на дорогу не пойдем, ночью генералы кататься не любят.
Он подходил к деревне без опаски. Может, потому, что очень уж тихо было вокруг, а возможно, и потому, что ходить в Заборье он просто привык. До войны почти целый год работал тут трактористом. Не один раз бывал здесь и теперь, чтобы встретиться со своей связной Валей Ольховской.
Сад кончился, и перед Скакуном неожиданно вырос приземистый хлевок-развалюшка, до самой крыши занесенный голубым искристым снегом.
«Чья же это усадьба? – притаившись за яблоней, старался угадать Микола. – Радиевичей? Нет, их хата вон, справа, через четыре двора... Неужто Теклин хлев?»
Чтобы окончательно разрешить этот важный для него вопрос, Микола осторожно вышел из-за яблони и, ухватившись руками за верхнее бревно высокого тына, подтянулся, стараясь заглянуть во двор...
...Сначала ему показалось, что по его левой руке кто-то ударил палкой. Ойкнув, он сорвался с тына, упал в снег и испуганно посмотрел на руку. Пальцы были целы, но почему-то не хотели слушаться.
«Холера, или мне показалось, или я действительно слышал выстрел? Неужели...» Он быстро оголил левую руку и увидел около локтя маленькую ранку, из которой сильно сочилась кровь.
«Ранили!» – Он растерянно оглянулся. Надо было удирать. Но куда? Назад, к стожку? Убьют!
На миг его глаза задержались на хлеве. «Да, только сюда!» Микола сорвал с головы шапку, швырнул ее на стежку, которая через сад вела к чьей-то пуне, а сам, с ловкостью затравленного зайца, перемахнул через высокий сугроб и скрылся в узкой снежной пещере под нависшей стрехой хлевушка.
Отсюда он хорошо видел тын, несколько соседних хат и сараев, а также значительную часть залитого лунным светом сада. Он рассчитывал, что немцы полезут в сад через калитку в тыне, но ошибся. Трое полицейских высунулись из-за угла соседнего дома. Они долго оглядывались, потом осторожно вышли на открытое место. Теперь до них было метров двадцать, не больше, и Микола мог срезать всех одной очередью. Но он сдержался. Немцы могли схитрить, скрыться за стеной, для приманки выставив вперед полицейских.
Положив рядом с собой две гранаты, Микола взял на прицел полицейских и стал ждать, что будет дальше.
Полицейские тем временем осмелели и начали потихоньку переговариваться, что-то обсуждать.
– Глядите, шапка! Да вон, на стежке! – вдруг оборвав разговор, радостно воскликнул один из них и кинулся в сад.
– Его! Это его шапка! Я сам видел ее на голове у того обормота, – долетел взволнованный голос второго. А третий объявил:
– Ручаюсь, что он спрятался вон в той пуне. Дальше убежать не успел!
– Ясь! Зови командира! – приказал тот, кто первым заметил шапку, а третий, рослый полицай, что-то крикнул по-немецки.
Из-за хаты, откуда появились полицейские, высыпало человек десять немцев. Рассыпавшись по саду, немцы и их подручные устремились к пуне.
«Как хорошо, что я не тронул этих трех холуев!» – с облегчением вздохнул Скакун, тревожными глазами провожая реденькую цепочку гитлеровцев. Когда они скрылись за садом, он быстро запихнул назад в карманы гранаты.
Скакун бежал, прижимаясь к стенам хат и сараев. Знал: сейчас немцы ворвутся в пуню и, не найдя там никого, вернутся назад, поняв, что их обманули. А потому ему надо спрятаться в более надежном и безопасном месте.
Миновав густые, почти непролазные кусты сирени и малинника, Микола увидел низенький забор. Не долго думая, перемахнул через него – и остолбенел. Он узнал двор, в котором очутился. То была усадьба Язепа Дубинца, старшего гарнизонного повара, бывшего батрака пана Ползуновича-Вальковского.
«Чтоб тебя громом побило! – выругался Скакун, тихо отступая в глубь двора. – Из огня да в полымя».
Он подкрался к забору, намереваясь снова прыгнуть в кусты сирени, и увидел немцев. Они осторожно двигались по саду, приглядываясь к каждому дереву, к каждому следу.
«Поздно. Э-эх, да будь что будет!» – Микола круто повернулся и легкими неслышными шагами поднялся на крыльцо...
...Стрельба, видимо, напугала гарнизонного повара, и он, спасаясь от случайной пули, лежал на полу, на пестрой домотканой дорожке. Увидев на пороге вооруженного человека в белом, Дубинец сел и испуганно уставился на непрошеного гостя.
А гость настороженно обвел глазами комнату и тихо сказал:
– Добрый вечер, дядька Язеп.
Язеп вздрогнул, будто его толкнули в грудь, испуганно пробормотал:
– Но я... Я вас не знаю! Что вам от меня нужно?
– А я тебя знаю. Ты работаешь в гарнизонной столовой? Ну, вот. А надо мне немного. Я ранен и не могу идти. Спрячь меня, пока все стихнет.
– Но – кто вы?!
– Микола Скакун. Разве не узнал?
Лицо Язепа стало серым. Скакун! Откуда взялся тут этот человек? И что ему надо?
Язеп испуганно посмотрел на замерзшие окна. Сейчас немцы могут ворваться в хату, и тогда... тогда ему виселица!
Язеп бросил быстрый взгляд на стену, где висела немецкая винтовка. «Да, да. Только так...» Воровато взглянув на Миколу, он одним прыжком оказался возле стены и, сорвав с крюка винтовку, лязгнул затвором.
– Вот ты как! – Скакун схватился правой рукой за автомат, но тут же опустил ее. Поздно. Дуло винтовки враждебно и холодно глядело ему прямо в лицо...
...За всю войну он, Скакун, кажется, впервые увидел смерть так близко, и сердце его на миг остановилось. Но только на миг. Ступив шаг вперед, он, задыхаясь, крикнул:
– Изменник! Выродок! За черпак вонючего супа убиваешь своих же людей?
Ствол винтовки качнулся, холодный черный глаз смерти исчез.
– Ты... ты не имеешь права! – услышал он злой, но растерянный голос Дубинца. – Я никогда никого не убивал...
Скакун отступил на середину хаты, широко расставил ноги, опустил руки. По пальцам его левой руки сразу же побежали красные ручейки. Крупные капли крови, словно рубиновые бусы с оборванной нитки, часто сыпались на чистый белый пол.
– Ну, чего же ты онемел? – презрительно посмотрев в глаза повару, снова спросил Скакун.
– Я... я... – Язеп вдруг испуганно посмотрел на печь, где, забившись в темный угол, неподвижно сидела его жена, потом бросил винтовку, схватил с вешалки белый халат и разорвал его на широкие длинные полосы. – Разреши, я перевяжу. А то...
Микола, пошатываясь, подошел к скамье, сел и закрыл глаза. Непреодолимая слабость вдруг овладела им, и ему уже не хотелось ни смотреть на человека, который минуту назад хотел его убить, а теперь вот неумело перевязывал ему руку, ни думать о том, чем кончится для него эта неудачная морозная ночь...
Он не раскрыл глаза и тогда, когда Язеп кончил перевязку. «Плохи дела», – посмотрев на бледное лицо партизана, вздохнул Дубинец. Он вытер рукавом его взмокший лоб и, взяв в руки винтовку, сел на табуретку у двери...
Так, неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку на улице, Язеп просидел почти до утра. Потом осторожно подошел к Миколе и тронул его за плечо.
Скакун вздрогнул, испуганно раскрыл глаза и оглянулся, видимо, не сразу уяснив, где он. Увидев перед собой Дубинца с винтовкой в руках, снова презрительно усмехнулся.
– Уже? А не рановато? Комендант еще спит. Или сам решил прикончить?
– Идем, – глухо отозвался Язеп и отступил в сторону, давая Скакуну дорогу.
Скакун спокойно переступил порог, остановился на крыльце. Луна уже была высоко. Белые яблони в саду стояли неподвижно, и вся земля, залитая слабым голубым светом, была красива до слез.
Скакун развернул плечи и, посмотрев на Язепа, сказал:
– Веди, что ли!
Язеп, опустив голову, тихо сказал:
– Иди. Через сад до гумна. А там... куда хочешь... Там лес начинается. Иди же! – неожиданно повысил он голос.
Микола медленно повернулся лицом к своему конвоиру. Тот стоял, неуклюжий, как обломанный грозой дуб, и смотрел вниз, на носки своих огромных сапог.
И Микола понял, что этот человек говорит правду, что он отпускает его.
– Спасибо... Большое спасибо, дядька Язеп, – дрогнувшим голосом проговорил он. – За все... – Он хотел протянуть Язепу руку, но передумал и, перескочив невысокий забор, пошел по засыпанной сеном тропке.
Когда он уже был у самой пуни, его догнал Дубинец.
– Не бойся, – заметив, что Микола схватился за автомат, прерывистым голосом заговорил Язеп. – Я только одно слово... Я... Не понимаю я... Что мне теперь делать? А сам я не знаю...
– Что делать? – Скакун взял руку Язепа, пожал ее. – А ты подумай. Сам. – Он еще раз пожал руку Язепу, пригладил свои густые русые волосы, казавшиеся белыми при лунном свете, – и ускорил шаг.
Вскоре он скрылся в лесу, а Язеп еще долго стоял возле пуни и смотрел ему вслед. Потом вернулся в хату, повесил на место винтовку и опустился на кровать.
– Если завтра придут из гарнизона – никому ни слова. А про меня скажешь, что заболел, – бросил он жене, которая мокрой тряпкой затирала кровь на полу...
IX
Стычка с немцами в Заборье была для Миколы Скакуна, как ушат холодной воды, и он с разочарованием понял, что его прежний план – фантазия мальчишки. Надо было искать другой выход. И если не удастся заполучить в свои руки генерала, – уничтожить его еще до того, как он начнет проводить карательную экспедицию.
В партизанских штабах и землянках много говорили о немецком инспекторе, которого захватили регулярники, об уничтоженной ими авиабазе. Сначала Микола не придавал значения этим разговорам, а потом... потом, вопреки своему самолюбию, стал внимательно изучать эту последнюю операцию регулярников. И вдруг с радостью отметил, что есть в этой операции эпизод, который может явиться ключом к решению его собственной задачи. И он двинулся в дорогу. Теперь путь его лежал на «Таинственный остров», к регулярникам.
Была глубокая ночь, когда он вошел в землянку к Шаповалову.
Партизанский разведчик еще не знал о том, что случилось в Заречье прошлой ночью, и теперь внимательно и молча слушал невеселый рассказ старшего лейтенанта. Скакун мало знал Аимбетова, и все же его трагическая смерть чрезвычайно взволновала Миколу. Был такой незаметный с виду парень, с узкими раскосыми глазами, а погиб как герой.
– Его похоронили?
– Днем... Вот и на этом тихом островке появилась первая могила... А Галькевича и Валю самолетом отправили на Большую землю. Осиротел наш капитан...
– Слушай, Михась, давай сходим на могилу к Ахмету, – вдруг предложил Скакун.
Шаповалов внимательно посмотрел на партизана, встал и первым вышел из землянки.
...Это была настоящая, досмотренная могила. Аккуратный холмик был старательно приглажен. Над ним белел высокий обелиск из смолистого соснового бревна со звездой наверху.
Звезду вырезал Алеша Крючок из Ахметова котелка, тщательно отполировал ее песком. Подумал, прежде чем сделать это. Выпадет мокрый снег или польет дождь, и станет звезда красной, такой, какой она и должна быть...
Скакун долго стоял над свежей могилой, потом отломил ветку ели и положил ее на желтый песок. Тихо, будто про себя, сказал:
– Я знаю, кто его убил.
Шаповалов удивленно посмотрел на него, пожал плечами:
– Что же тут знать? Полицаи...
– Не одни они! – твердо возразил Скакун. – Хочешь, через два часа я приведу сюда настоящих убийц Ахмета?!
Шаповалов удивился еще больше. А Микола уже загорелся:
– Слушай, Михаил, у вас есть немецкая военная форма. Дай мне двух своих хлопцев, мы переоденемся, и через два часа ты увидишь тех холуев, которые навели на хату Войтенка карателей. Я этих провокаторов знаю давно. Только вот как-то руки не доходили.
– Ты это серьезно?
– Честное партизанское! Дай двух разведчиков, и во всем убедишься сам.
– Ладно, идем.
...Через полчаса трое, все в немецкой форме, шагали по озеру, направляясь прямо к Зареченской пристани. Луны уже не было, стало довольно темно, и прятаться от чужих глаз не приходилось. Тем более, что надо было спешить – до утра оставалось не больше трех часов.
Первым шагал Скакун. За ним шли Кузнецов и Бондаренко, оба в форме оберштурмфюреров.
В шесть часов подошли к деревне и остановились в лозняке, недалеко от заброшенной пуни, которая стояла на отшибе, под старой липой. Прислушались, деревня, кажется, еще спала. Не слышно было даже лая собак. Только изредка подавал голос одинокий петух и, будто испугавшись собственного голоса, мгновенно затихал.
– Их двое, – заговорил Скакун. – Хаты их стоят одна против другой. Первая – четвертая справа, вторая – четвертая слева, если считать отсюда, от озера. В первой хате живет Андрейчик Маленький, во второй Герасим Большой. Оба – немецкие прислужники, шпики бургомистра Вальковского. Что это так – докажу. Но потом. Сейчас их надо тайком вывести из деревни.
– Что ты предлагаешь? – спросил Бондаренко, рукавицей растирая нос.
– Я пошел бы к ним сам, – но они меня хорошо знают. А потому идти придется вам. Сразу же направляйтесь в хату к Андрейчику, он более доверчивый. Скажите ему, чтобы позвал к себе брата, и прикажите... ну, проводить вас до хаты Войтенка. Я буду ждать вас там.
– Что ж, это неплохо придумано, – помолчав, согласился Кузнецов. – Хата Войтенка от деревни далековато... Вот что, – повернулся он к Бондаренко: – Я – переводчик, притом говорю с акцентом. Ты по-русски не понимаешь ни слова.
– Ясно, товарищ сержант.
– Пошли. А ты спрячься в Рыгоровом сарае, мы пойдем как раз мимо него.
– Подождите, – остановил их Скакун. – Чуть не забыл. Спросите у Андрейчика, передал ли он бургомистру список коммунистов, комсомольцев и партизанских семей, который ему приказано составить.
– А ты, Скакун, не по годам хитрый! – с уважением посмотрев на юношу, улыбнулся Кузнецов и вышел из кустов на укатанную санями дорогу...
...На стук и немецкую команду дверь Андрейчиковой хаты открылась мгновенно, будто хозяин всю ночь только и ждал этого стука. На пороге появился маленький тщедушный человечек. О таких в народе обычно говорят: «аршин с шапкой». Увидев эсэсовцев, да еще офицеров, человечек на миг окаменел, потом расплылся в улыбке и, задом отступая в сени, залебезил:
– Прошу, прошу дорогих панов! Ох, простите, тут темно. Бабы! Лампу!
– Штиль, – по-немецки приказал Бондаренко, а Кузнецов тут же перевел:
– Отставить! Прочь лямпа! Маленький коптилка пали! И не шуми. Зови брата. Шнэль!
– Бабы! Запалите коптилку! Шнэль! – словно эхо, повторил Андрейчик и вылетел за дверь.
Кузнецов и Бондаренко присели на лавку. В углу, на скрипучей деревянной кровати, пыхтела толстая баба, стараясь натянуть на себя платье.
«Сам – гном, а такую бабищу взял!» – ухмыльнувшись, подумал Бондаренко и отвернулся.
Вернулся Андрейчик, расстегнутый, потный и растеряный, он согнулся крючком и от порога льстиво проговорил:
– Брат спал. Вчера... немножко того, выпил лишнее. Но сейчас прибежит.
– Корошо! – успокоил его Кузнецов. Немного помолчав, спохватился: – О! Вспомниль! Слушай, ты этот бумажка... как то ест... о, список про большевик и другой дрянь – подаль пану бургомистру?
– Подаль! Подаль! – расцвел в улыбке Андрейчик. – Давно подаль!
Раскрылась дверь, и в хату, с клубами пара, неуклюже ввалился рослый человек. Лицо его густо заросло рыжей щетиной, весь он был какой-то развинченный: казалось, вот-вот развалится на части.
«Пьяный, гад! Едва на ногах держится», – с отвращением подумал Кузнецов, но вслух весело проговорил:
– Пан Герасим? Ошень похвально! – и, обращаясь к Андрейчику: – Я не ошибся? Это – ваш брат?
– Он, он! Немного того... простите... Но... это действительно он!
– Ошень карошо, – не слушая Андрейчика, снова похвалил Кузнецов и приказал: – Одевай свой свитка и покажит хату... как его... О! Файценак! Рыгор Фай-ценак!..
– Есть! Слушаюсь! Это не далеко. Это совсем не далеко, – заметался Андрейчик и, толкнув в спину Герасима, следом за ним вывалился в сени...
X
Язеп Дубинец думал. Думал упорно, напряженно и в конце концов пришел к выводу, что вся его жизнь, которая еще вчера казалось ему разумной и правильной, таковой не была. Впервые за свои сорок восемь лет он понял это и ужаснулся: там, в прошлом, не было ничего значительного, стоящего воспоминаний. Была одна черная, холодная пустота. Он напрягал память, стараясь отыскать хоть что-нибудь приметное, исключительное в своей жизни, а видел лишь засиженную мухами стену да закопченный котел.
...Обычно человек сам выбирает в жизни какую-нибудь дорогу, куда-то идет, чего-то добивается. У Язепа не было никакой дороги. Он знал одно: службу на кого-то, труд на кого-то. Была власть панов – он стряпал для старого, больного пана Вальковского. Используя свой кулинарный талант, Язеп всячески старался угодить переборчивому пану и был искренне рад, когда это ему удавалось. Революция сокрушила власть панов, в Заборье пришла советская власть, а в жизни Язепа мало что изменилось. Удирая в 1920 году от Советов, старик Вальковский захватил с собой и повара, отвез его под Варшаву, да и бросил там. Много лет бродил Язеп по городам, от хозяина к хозяину, пока наконец в 1939 году не пришла в Кобрин, где он батрачил, Красная Армия. Тогда, не долго думая, он вернулся, в Заборье, где его уже никто не ждал.
Незнакомая, новая жизнь бурлила в родной деревне. Что это была за жизнь, он так и не успел познать: началась новая война...
Несколько дней Язеп, как и большинство жителей Заборья, не выходил из хаты, где жил примаком, будто желая этим отмежеваться от всех событий, что бушевали на земле, а потом... потом ему неожиданно предложили место повара в немецком гарнизоне. Он согласился. Жить же как-то надо?
Его сфотографировали, фото прилепили к какой-то бумаге. Потом намазали черной краской пальцы и предложили сделать отпечатки их на другой бумаге. А на следующий день Язеп уже озабоченно ходил возле громадных, дышащих горячим паром, котлов, поторапливал подсобных рабочих, взвешивал крупу, муку, мясо, соль, разливал по тарелкам и котелкам еду. Снова четыре серых стены кухни отгородили Язепа от жизни с ее борьбой, радостями и горем...
Вскоре Язеп встретился тут, в гарнизоне, с одним из своих бывших хозяев – паном Вальковским-младшим. Вальковский даже обрадовался ему – приветливо кивнул головой и сказал, обратившись к коменданту:
– Старый и верный слуга нашего дома. Я вам о нем уже говорил. – И снова обернулся к Язепу: – Привет, дружище Язеп! Дождался избавления?
Язеп не понял, о каком избавлении говорил сын его бывшего хозяина, но улыбнулся в ответ и, по старой привычке, поцеловал панскую руку...
В хлопотах и трудах мелькали недели и месяцы, прошел год, начался второй, бее шло как по-заведенному: с утра до поздней ночи – работа на кухне, потом – короткий сон и опять кухня, горячий, чадный воздух с запахом жареного лука, сала, постного масла...
В этой жизни было мало радости, но не было времени и скучать, – так было вчера, десять, тридцать лет назад. И вот, словно каменная глыба, поперек этого русла стал незнакомый человек с чистыми темно-серыми глазами и твердым уверенным голосом. Стал и крикнул: «Оглянись!» – и весь привычный уклад жизни Язепа нарушился, все перемешалось, и он уже не мог вернуть себе прежнего покоя.
«Что делать? Как жить дальше?» – эти вопросы тяжелым грузом навалились на него, и он никак не мог найти на них ясного и простого ответа. Бросить работу в гарнизоне? Но кто ему это разрешит? Если он не выйдет на кухню, то на второй же день очутится за решеткой гарнизонной тюрьмы, и эсэсовский палач, рыжий Ганс, с наслаждением размалюет шомполом его плечи... Убежать, податься к партизанам? Но кто примет его, повара пана Вальковского, того самого Вальковского, сын которого сейчас терзает всю округу, повара эсэсовцев? Кто поверит в искренность его желания загладить свою вину перед родным народом?
Ночь была на исходе, за окнами брезжил рассвет, а Язеп все еще сновал из угла в угол, тяжело шлепая босыми ногами по холодным доскам. Ему почему-то казалось, что вот-вот за окном вспыхнет стрельба, распахнется дверь и в хату войдет Микола Скакун. Он, не задумываясь, пойдет за ним, и тогда свалится с плеч эта страшная тяжесть неразрешимых вопросов...
Но шли часы, а к нему никто не приходил. И только после полудня кто-то неожиданно застучал в сенях. В хату вошел пожилой фельдфебель, а с ним франтоватый переводчик. Они поздоровались, и переводчик сказал:
– Мы пришли спросить, пан Дубинец, почему ты не вышел на работу. Господин комендант и господин бургомистр не могут тебя дождаться. Никто лучше тебя не может угодить их тонкому вкусу.
Язеп вдруг побледнел и, сжав кулаки, сделал шаг к ним.
– Что с тобой? Ты болен? – отступил к двери переводчик.
Язеп спохватился.
– Я так... Немного того... Плохо. Но мне уже лучше, – тихо сказал он. И вдруг глаза его вспыхнули каким-то странным, зловещим огнем. Он быстро повернулся к жене и приказал:
– Ядя! Достань из сундука новый халат. А вы, господа, – поклонился он гостям, – идите. Я вас догоню.
Фельдфебель и переводчик, удивленно переглянувшись, вышли. Как только закрылась за ними дверь, Язеп подбежал к полке.
На этой полке жена держала всякие зелья – сушеные мухоморы, травы, семена цветов, овощей. Тут же лежала и коробка с мышьяком. Более года назад эту отраву дал Язепу знакомый лекарь: в доме развелось много крыс и тараканов, и Язеп травил их мышьяком. Он схватил коробку, раскрыл ее. Отравы там было еще много, хватит, чтобы совершить задуманное...
Сунув в карман коробку, он тихо сказал Ядвиге:
– Пойду, поработаю. Зачем лезть на рожон? А ты... Ты, кажется, хотела сестру навестить? Так можешь пожить у нее неделю-другую. Я и один тут управлюсь...
Жена обрадовалась, и они, простившись, разошлись: Язеп – в гарнизон, жена – в местечко.
Увидев Язепа, фельдфебель (он заведовал столовой), недовольно покосился на него и, как бы в ответ на виноватую улыбку Язепа, сказал:
– Пришел? Ну, что ж, зеер гут!.. Берись за дело.
– Мне немного нездоровилось. Теперь стало лучше…
– О, я! Немношко шнапс тринкент! Я, я! Ферштеен!.. – и, шутливо погрозив Язепу пальцем, немец вышел.
Язеп принялся за работу. Кажется, ни разу за всю свою жизнь не работал он с таким вдохновением. Шутил с подсобными рабочими, рассказывал анекдоты. У него в руках все так и горело. И только иногда на лице появлялась тревожная задумчивость, тогда он останавливался и бросал беспокойный взгляд на стенные часы. Чем меньше времени оставалось до обеда, тем больше хмурилось его лицо.
Наконец пришел врач, снял пробу. У казармы послышался стук котелков, хриплые голоса фельдфебелей, покрикивавших на солдат.
«Ну, пора!..» – мысленно прошептал Язеп. Он подошел к котлу с супом. Выбрав удобный момент, когда дежурный по кухне вышел, открыл коробку и... бессильно опустил руку. Теперь, когда настала решающая минута, он понял, что у него не хватит сил осуществить задуманное…
