Текст книги "Гроза зреет в тишине"
Автор книги: Александр Шашков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
ГРОЗА ЗРЕЕТ В ТИШИНЕ
Авторизованный перевод с белорусского МИХАИЛА ГОРБАЧЕВА.
Художник К. ТИХОНОВИЧ.
Глава первая. ПО ОСОБОЙ ПРОГРАММЕ
I
Несколько недель подряд гудели рельсы, что с юга и запада сбегались к городу Ржеву. Несколько недель подряд, не умолкая ни на час, лихорадочно стучали колеса тяжелых составов, нагруженных желтыми танками и людьми в зеленой форме. Подкатив к Ржеву, составы останавливались, торопливо выбрасывали из вагонов и платформ груз и мчались назад, в степи Украины, к Черному морю, в Польшу, Германию, а то и дальше, на берег Ла-Манша, – за новым грузом.
В конце августа выгрузились последние батальоны двенадцатой по счету дивизии, и многотысячная лавина с гулом и лязгом начала растекаться по старым разъезженным трактам, по кривым и тесным проселкам.
На восток.
На Москву.
Но лавина вдруг остановилась, а потом начала спешно зарываться в сырую, пропахшую порохом и человеческой кровью, землю. На большом участке фронта, от Ржева до Вязьмы и дальше, – до Белого и Юхнова, там, где еще вчера люди глохли от адского грохота тысяч орудий и непрерывных бомбежек, воцарилась тишина, неожиданная, действительную причину которой не сразу поняли даже в больших штабах.
Неожиданной, даже подозрительной показалась она и капитану Кремневу, командиру дивизионной роты разведки. Да и в самом деле: что заставило фашистскую машину затормозить в то самое время, когда она только-только набрала разгон? Нет ли во всем этом какого то маневра, новой, хитро задуманной, авантюры? Не для того же сняли гитлеровцы с других фронтов такую грозную силу, чтобы упрятать ее в дотах и блиндажа: где-то на Ржевском направлении!..
И хотя у каждого бывалого воина эта неожиданная передышка вызвала внутреннюю тревогу, все были рады такому повороту событий.
Радовались солдаты, что наконец-то можно будет помыться, сменить грязное, пропахшее потом белье сбросить с ног сопревшие портянки, что можно будет выспаться, пусть себе и не в кровати, а просто на соломе, ощутить аромат свежей, только что обмолоченной ржи... А может, даже повезет, и они вволю... Нет, бог с нею, с сытной едой! Хоть бы помыться и выспаться, спокойно уснуть, твердо веря, что завтра проснешься снова.
Радовались и командиры. Их тоже измотали бесконечные жестокие бои, и они, не меньше солдат, мечтали о чистом белье и отдыхе. Но занимало и другое: надеялись, что за время передышки, наверное, подойдут резервы, поступит новое оружие: быстроходные танки, долгожданные многозарядные автоматы, мощные противотанковые орудия и – «катюши»? Тогда держись фриц!..
На четвертый день затишья многие части начали скрытно отходить в тыл.
Как-то ночью снялась с передовой и дивизия, в которой служил капитан Кремнев.
Шли без привалов всю ночь. Шли то глухими лесными просеками, то извилистыми полевыми дорогами в полной темноте, под бархатисто-черным звездным небом.
Шли отдыхать. Отдыхать впервые за пятнадцать месяцев войны! И когда ласковое, веселое сентябрьское солнце залило неярким светом старый сосновый бор по узким дорогам которого растекалась дивизия, поступил приказ: остановиться и строить жилые землянки.
Жилые землянки!.. Землянки в золотистом бору и так далеко от фронта, что сюда, пожалуй, не долетит даже снаряд из дальнобойки!..
Нет, это была не просто радость. Это было счастье.
Через три дня в сосновом бору вырос лагерь-городок с линейками, с парками для орудий и автомашин, с грибками для часовых, с кухнями и курилками. А чтобы еще больше подчеркнуть, что началась новая, «тыловая» жизнь, неугомонные старшины рот вывесили в каждой землянке графики дежурств и правила внутреннего распорядка: подъем, физзарядка, завтрак, занятия, обед, снова занятия, отбой.
Землянками, построенным лесным «городком» солдаты гордились. Нравилась им и «столовая» – поляна, на которой ровными рядами стояли самодельные столы. На этих столах они три раза в день делили хлеб: буханка на десять человек. На этих столах чистили свои трехлинейки. На этих же столах писали и скупые солдатские письма.
Даже требование старшин – подшивать белые подворотнички – нравилось. И только на распорядок, на подъемы, и отбои, смотрели косо, порою незлобиво ворчали: чего, дескать, не выдумает человек, когда изнывает от безделья! Придумали: строевая! А на кой черт она тут, на фронте, нужна? Перед фрицами, что ли, строевым шагом маршировать?
Или вот еще: учат ползать. Да когда над головой засвищут пули – и без науки поползешь, да еще как! Травкой-плауном по землице виться станешь, прильнешь к ней, как к родной матушке после долгой разлуки!..
Ворчать – ворчали, но приказ есть приказ, и как только строительные работы в лагере были окончены, все не медля приступили к занятиям. Учились стрелять, ползать, рыть окопы, колоть штыком и бить прикладом, бросать гранаты и резать колючую проволоку, – короче, вернувшись из самого пекла войны, опять учились воевать.
Готовилась к занятиям и рота Кремнева. Кремнев облюбовал себе учебное поле километрах в четырех от штаба дивизии, на берегу реки. Тут сохранилась почти не поврежденная бывшая немецкая оборона с глубокими, в рост человека, окопами, с блиндажами и дотами, с густой сетью колючей проволоки и даже минным полем. И где, как не на этом заброшенном поле войны, можно было учить разведчиков переплывать реку, снимать мины, подкрадываться к вражеским окопам, бесшумно резать проволоку и без единого выстрела брать «языка»?
Кремнев решил руководить занятиями сам. Он был уже опытным разведчиком, участвовал еще в боях с белофиннами. Теперь он составил программу занятий, которая, по мнению помощника начальника штаба по разведке и всех командиров взводов, получилась очень интересной.
Но осуществить ату программу так и не пришлось.
В ту самую ночь, когда готовились выйти на первые занятия, связной доставил приказ: капитану Кремневу срочно прибыть в штаб армии...
II
Старший сержант Шаповалов еще раз внимательно осмотрел отремонтированный сапог и удовлетворенно щелкнул языком: прикрученная проволокой подошва, кажется, держалась прочно. И хоть от сырости спасенья все равно не будет, зато идти можно смело – пальцы не вылезут.
Обувшись, Шаповалов поудобнее уселся под развесистой березой, достал из кармана кисет с табаком и взглянул на свой – второй – взвод. Разделившись на две группы, разведчики сидели в сторонке, курили и лениво переговаривались. А двое, накрывшись трофейными плащ-палатками, и вовсе спали.
«Черти, хоть бы автомат разобрали для виду!» – недовольно подумал Шаповалов и уже хотел было встать, чтобы растормошить своих не слишком рьяных к учебе бойцов, но, увидев Галькевича, командира третьего взвода, раздумал и весело крикнул:
– Ленька! Иди, старик, сюда, покурим!
Галькевич, тоже старший сержант, парень лет двадцати трех, свернул к березе, где сидел Шаповалов, бросил на траву плащ-палатку и неуверенно сказал:
– Слушай, Михаил, может, надо все же организовать занятия? Наскочит какой-нибудь штабист – будет шуму. Вон Крючок и Бузун спать завалились...
– А, пускай спят, пока есть возможность, – равнодушно махнул рукой Шаповалов. – Вернемся на передок, там не до сна будет... – Помолчав немного, он вдруг оживился и спросил: – Слушай, а все же зачем нашего ротного в штаб армии вызвали? Ты ведь, небось, знаешь?
– То же самое, что и ты, знаю. Разное болтают, – ответил Галькевич и начал сворачивать цигарку.
Про вызов Кремнева в штаб армии, действительно, говорили много и разное. Одни утверждали, что Кремнева заберут в армейскую разведку – таких, мол, разведчиков, как он, во всей армии единицы. Другие добавляли, что вместе с Кремневым заберут туда и всех лучших разведчиков из роты, даже называли фамилии. Третьи пошли дальше и объявили, что Кремнева вообще отзывают с фронта, так как он – писатель, а дело писателя бить врага словом, а не лазить по ночам во вражеские тылы с автоматом да кинжалом в руках. Четвертые...
Короче, придумывали, кто что мог, а придумав – горячо отстаивали свои выдумки и... нетерпеливо ждали, когда вернется сам Кремнев.
– А я почему-то предчувствую, что...
– Кремнев! – незаметно швырнув в траву цигарку, шепнул Галькевич и, вскочив на ноги, скомандовал:
– Р-рота – смир-р-рно! Товарищ капитан!
– Вольно, – прервал его капитан и приказал: – Построй роту.
В течение нескольких минут рота была построена. Разведчики настороженно следили за каждым движением своего командира.
Заложив руки за спину, Кремнев медленно прошелся вдоль строя, хмуро посматривая на носки своих новеньких хромовых сапог. Сапоги были густо заляпаны грязью, и казалось, что капитану очень жаль своей обновы и он думает теперь только о ней.
Но вот он остановился и снова отрывисто приказал:
– Слушай мою команду!
На поляне стало тихо-тихо. Было слышно, как сбрасывает с себя береза пожухлые рыжие листья, да где-то далеко-далеко ухает наша батарея тяжелых орудий.
– Старший сержант Галькевич!
– Я!
– Старший сержант Шаповалов!
– Я!
– Сержант Кузнецов!
– Я!
– Рядовые: Аимбетов!
– Я!
– Бондаренко!
– Я!
– Бизун!
– Я!
– Веселов!
– Я!
– Герасимович!
– Я!
– Кравцов!
– Я!
– Крючок!
. – Я!
– Кого назвал – два шага вперед! Остальные... напра-во! Старшина Филипович! Продолжайте занятия!
– Есть продолжать занятия! – выбежав из строя, козырнул пожилой старшина, и по березнику раскатился его могучий голос:
– Р-рота! Слушай мою команду! Ш-шагом... а-арш! Десятки ног, обутых в тяжелые солдатские ботинки, твердо ступили на влажную, скользкую землю.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой! —
звонко затянул кто-то впереди, и звонкие молодые голоса слаженно и дружно подхватили:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная.
Священная война!..
Рота уходила все дальше и дальше. Удалялась, затихала песня. На опустевшей поляне, среди мокрых, печальных берез, осталось одиннадцать человек. Старшему из них, командиру, было двадцать восемь лет.
– Можно курить, – сказал Кремнев, когда рота скрылась за рощей. – А вы, – повернулся он к Галькевичу и Шаповалову, – идите за мной.
Они пересекли поляну и остановились под той самой березой, где еще недавно сидели взводные. Ветер крутил, заламывал ее гибкие ветви. Береза глухо вздыхала, тяжело раскачивалась из стороны в сторону, будто хотела сойти с этого голого места в затишье, да вот только никак не могла вырваться из липкой грязи.
– Что это вы остановились на таком сквозняке? – бросив на траву планшет, спросил Кремнев.
– Отсюда за людьми наблюдать удобно, – ответил, улыбаясь, Шаповалов.
– Разве что... Ну, садитесь.
Галькевич и Шаповалов сели, глянули на Кремнева, как бы спрашивая: «Ну, хорошо, сели, а что дальше?»
Кремнев, видимо, понял этот немой вопрос. Немного помолчав, словно обдумывая, с чего лучше начать, сказал:
– Дали новое задание...
– За «языком»?
– Нет. Не за «языком»...
Кремнев закурил и задумался. Так, молча, он сидел, пока не догорела папироса. Потом затоптал окурок и повторил более категорично:
– Не за «языком». Задание более серьезное. Вот вам список группы. Покурят люди и – на аэродром. С сегодняшнего дня будем заниматься по особой программе. А я сейчас – в штаб дивизии. Встретимся на аэродроме.
Капитан встал. Встали и командиры взводов. Они снова взглянули на Кремнева, ждали, что тот скажет что-то еще, более конкретное и понятное. Но капитан больше ничего не сказал. Он неторопливо застегнул планшет и повторил:
– Встретимся на аэродроме.
– Есть!
С ловкостью кадровых сержантов Галькевич и Шаповалов повернулись кругом, но Кремнев тут же позвал Галькевича.
– Минутку, – сказал он и, торопливо расстегнув планшет, достал четыре зеленых кубика. – Вот, держи.
– Мне? – Обветренное лицо Галькевича порозовело.
– Тебе-тебе! Лейтенант. Только что пришел приказ. Сам читал. Поздравляю и бегу.
– Подождите. А Шаповалову?
– Пока нет.
Галькевич с удивлением посмотрел на командира. И его, Левона Галькевича, и старшего сержанта Михаила Шаповалова в один и тот же день, месяца два назад, утвердили командирами взводов. В штабе дивизии их считали хорошими разведчиками и, опасаясь брать в прославленную разведроту необстрелянных лейтенантов-новичков, которых время от времени присылали прямо из училищ на пополнение, решили присвоить обоим старшим сержантам лейтенантские звания. И вот...
– Я не думаю, чтобы Шаповалову отказали, – застегивая планшет, тихо заметил Кремнев. – У парня – высшее образование, высокие награды, да и знают его не только в нашей дивизии. Просто фамилия его на «ша», а в штабах перегрузка... Ну, я пошел. Заходи вечером ко мне в землянку, вместе поужинаем.
Кремнев пожал Галькевичу руку и, оглядевшись, как бы соображая, по какой тропинке будет ближе к штабу, свернул в чащу. А растерянный Галькевич еще долго смотрел на зеленые кубики, тускло блестевшие на его широкой шершавой ладони. Потом поднял голову и обвел глазами поляну.
Над поляной по-прежнему кружились желтые листья, – последние листья осени 1942 года. Будто ржавые осколки, падали они на землю, исчезали в рыжей, как и они сами, траве...
III
Старенький, потрепанный в боях самолет так долго бежал по широкому полю, что в голове у Кремнева возникла смешная мысль: не собирается ли этот двухкрылый тарантас скакать на своих резиновых колесах до самого Лосиного острова, туда, где спецгруппа проводила теперь занятия по особой программе? Но, сделав, как видно, последнее усилие, самолет вдруг оторвался от земли, закачался с крыла на крыло и, видимо, обрадовавшись, что снова увидит небо, начал набирать высоту. И когда Кремнев, прервав свои мысли, посмотрел в окошко, то ощутил в сердце неприятный холодок. Земля, по которой он легко ходил двадцать восемь лет и которую он привык всегда ощущать под ногами, была теперь далеко-далеко внизу, – так далеко, что домики села, над которым они летели, казались ему обыкновенными спичечными коробками.
«Ч-черт возьми! И с такой высоты надо...»
Кремнев передернул плечами, отвернулся от окна. По его спине, от пояса к шее, медленно ползли холодные мурашки, а сердце билось короткими неровными толчками, – билось так сильно и громко, что капитану показалось, что эти толчки слышат все. Он беспокойно задвигался, словно хотел поудобней устроиться на узенькой жесткой скамейке, украдкой взглянул на разведчиков.
Десять человек стояли и сидели молча, и в глазах у каждого – тревога, напряженное ожидание и плохо скрываемый страх. Только один человек – пожилой старшина, с солидным брюшком, чувствовал себя в самолете так, будто у него под ногами пол собственной квартиры. Он спокойно листал какой-то толстый замусоленный журнал да изредка бросал на притихших разведчиков насмешливые взгляды.
Это был инструктор парашютного спорта. Два дня он знакомил разведчиков с устройством парашюта, терпеливо объяснял каждому, какая это отличная вещь – белый шелковый зонт. Теперь он вез их куда-то за Волгу, чтобы доказать им это на практике.
...Первый прыжок с парашютом!.. С такой высоты!..
Кремнев снова зябко передернул плечами. Неприятное, отвратительное ощущение страха нарастало. И откуда оно взялось? Через какую щель проникло в закаленное сердце опытного разведчика? Если бы еще вчера, еще полчаса назад, там, на земле, кто-нибудь сказал, что он, капитан Кремнев, будет дрожать от страха, принял бы эти слова за глубокое оскорбление. А вот теперь, в небе, в кабине самолета...
– Эй, Ахмет, ты спишь? – неожиданно нарушил мысли Кремнева голос Алеши Крючка.
– Нет, – неохотно отозвался Аимбетов.
– Подвинься ближе, что-то скажу.
– Ну, что скажешь? – доверительно наклонившись, спросил Аимбетов.
– Знаешь ли ты, Ахметка, что будет с тобой, если вдруг не раскроется твой парашют?
Глаза Аимбетова мгновенно сделались большими – даже изменился их цвет: вместо черных стали какими-то темно-золотистыми. Он испуганно ощупал рукой парашют и растерянно оглянулся, будто просил помощи.
– А вот что станется с тобой, милый мой Ахмет, – тем временем сочувственно шептал Алеша. – Полетишь ты птичкой на луг, а попадешь прямёхонько в рай...
– Подготовиться! – послышался спокойный голос инструктора, Кремнев вдруг заметил, как все разведчики, будто по команде, взглянули на него. Под этими взглядами капитан неожиданно почувствовал, что ноги у него отнялись и он не может сдвинуться с места.
«Баба! Слюнтяй! – про себя выругался он и рывком оторвался от лавки. – Ты прыгнешь первым, и только первым!..»
– Вам лучше последним, – будто разгадав намерение капитана, сказал инструктор и, наклонившись к его уху, тихо добавил: – Первый прыжок, и люди могут меня не послушаться. Понимаете? Заминочка получится.
Кремнев искоса взглянул на инструктора, хотел ему возразить, но передумал и стал с ним рядом.
Накренившись на левое крыло, самолет легко пошел на первый круг. Инструктор посмотрел на часы, кивнул капитану головой: пора.
– Ну, хлопцы, кто первый? – как можно веселей, крикнул Кремнев.
Все переглянулись и... остались стоять неподвижно.
– Товарищи, товарищи, быстрей! – забеспокоился инструктор.
– Эх, лететь в пропасть, так вниз головой, – неожиданно воскликнул Шаповалов и, сложив над головой руки, прыгнул за борт самолета, прыгнул так просто и легко, как, наверно, когда-то прыгал с крутого берега в бурное течение родного Енисея.
Какое-то мгновение все стояли, оцепеневшие, потом кто-то радостно крикнул:
– Раскрылся? Раскрылся?
Разведчики припали к окнам.
Сбоку и ниже самолета, в чистом, как родниковая вода, воздухе спокойно и величаво плыл ослепительно белый зонт парашюта. А под ним, словно маятник, раскачивался маленький Михаил Шаповалов и, как показалось всем, призывно махал рукой...
На шестом повороте за борт самолета выбросился капитан Кремнев.
Качаясь на прочных стропах парашюта, он взволнованно глядел на широкий приволжский луг. Там, далеко внизу, на еще зеленоватой траве, отчетливо виднелись одиннадцать белых пятен. Скупое осеннее солнце освещало луг, и эти пятна казались ему белыми цветами, что неожиданно расцвели на крутых берегах великой русской реки. И тот отвратительный цепкий страх, который еще минуту назад леденил ему сердце, исчез. И – Кремнев теперь в это твердо верил – больше никогда не вернется. Даже тогда, когда настанет время ступить за борт самолета, чтобы очутиться уже где-то далеко-далеко от этих мест...
IV
Организовав еще несколько ночных вылетов на Лосиный остров, старшина-парашютист простился с разведчиками. Но сразу же появился новый инструктор, и занятия продолжались. Теперь разведчики учились взрывать мосты и здания, минировать дороги и русла судоходных рек, изучали воинские уставы противника, его оружие и форму одежды, старательно знакомились со структурой учреждений, которые создали оккупанты на захваченной советской земле, чтобы закрепить там свой «новый порядок».
Те, кто когда-то имел дело с автомашинами, – «приручали» трофейный немецкий «оппель», нещадно гоняли его по горбатым лесным дорогам; те, кто знал немецкий язык, – закрепляли и пополняли эти знания.
Пятая гвардейская снова сражалась где-то на Ржевском направлении, а маленькая группа ее бойцов жила мирной жизнью, укрывшись в тихом сосновом бору, в неприметной землянке, где на дверях бывшей коптерки все еще белела бумажка с распорядком дня, когда-то вывешенная старшиной Филиповичем.
Этот распорядок теперь никому не был нужен, висел, всеми забытый, и только изредка, случайно попав кому-нибудь на глаза, будил воспоминания о тех, чью жизнь он некогда регламентировал.
Где вы, дорогие друзья, сейчас? Кто из вас пойдет сегодня ночью в разведку? Кто завтра будет с новым орденом, а кто ляжет где-нибудь на минном поле, среди пожухлой, неубранной ржи, чтобы уже никогда больше не подняться на ноги?! И было как-то неловко от сознания того, что ты вот спокойно спишь в обжитой землянке, читаешь – хотя и не очень интересные – книги, а твои друзья, может, каждую ночь идут в окопы к фашистам, идут за себя и за тебя, так как ты разведчик только по списку.
Вот почему Кремнев очень обрадовался, когда наконец получил приказ немедленно явиться в штаб дивизии. Оставив группу на лейтенанта Галькевича, он приказал Шаповалову готовить машину.
Через четверть часа трофейный «оппель» мчался по лесной дороге – на запад.
Уже вечерело, когда они остановились на опушке, на берегу небольшой речки» за которой простиралось широкое холмистое поле...
...В детстве Василь прочел много книг о войне, про давние и недавние битвы. Видел немало знаменитых картин на все ту же извечную тему – тему войны. И постепенно в его представлении война приобрела отчетливый, статичный образ: усеянное трупами поле, черные вороны да свинцово-сумрачное или багрово-красное, будто набрякшее кровью, небо...
И вот он возле реки, на краю поля, где, наверное, только сегодня отгремел бой. О, как непохоже было оно, это поле боя, на все те, что создала фантазия мастеров кисти или пера! Близко, может, в ста метрах от реки, поднявшись на дыбы и сцепившись в мощных объятиях, неподвижно стояли два черных танка. Из стволов их пушек, вздернутых в небо, еще курился черный дым...
Два других танка повернулись один к другому боком и, скосив башни, будто ждали момента, чтобы снова схватиться в смертельной схватке. А еще один их собрат, такой же черный и молчаливый, выбежал на берег реки и, свесив обожженный хобот, казалось, жадно тянулся к целительной, прозрачной воде...
Танки, пушки, автомашины стояли всюду: на дорогах, пригорках, в лощинах, на брустверах развороченных окопов, среди порыжевшей колючей проволоки, среди истоптанной ногами и гусеницами ржи, среди еще зеленого луга.
И всюду валялись трупы. Их было много, в зеленом и сером. Лежали по одному и целыми рядами, будто припали к земле, чтобы в нужный час и по определенному сигналу снова встать и ринуться в новый бой.
Но нигде не было ни черного, в кровавых подтеках, неба, ни воронов. В чистом, кристально чистом небе светило солнце, а на земле царила тишина. Солнце, огромное, близкое и спокойное, плыло над лесом, щедро заливало все вокруг тихим, ровным светом.
Странно, но все, что было увидено, не вызвало в душе Кремнева ни боли, ни печали. Наоборот, в душе шевельнулась радость, – та самая робкая радость, которую он впервые изведал прошлой зимой, под Наро-Фоминском, на безымянной высоте, усеянной черным и желтым крестастым железом...
Поискав и не найдя в карманах папирос, Кремнев через плечо посмотрел на Шаповалова. Старший сержант неподвижно сидел за рулем и смотрел на танк, который по-прежнему жадно тянулся к целительной воде и никак не мог до нее дотянуться. Лицо у старшего сержанта было серым, будто на него осел толстый слой дорожной пыли.
– Ты что это, старшой, скис? – усмехнулся Кремнев.
– Я? – вздрогнул Шаповалов.
– Ну, не я же. Немцев, видишь, снова погнали.
– Погнали, – машинально повторил старший сержант. Немного помолчав, он тихо добавил: – Танк... вон этот, что у реки стоит, знакомый...
– Да ну? – не поверил Кремнев. – Откуда же он тебе знаком?
– Под Наро-Фоминском мы с вами, раненые, ехали на нем. Танкисты нас тогда подобрали...
Шаповалов расстегнул воротник гимнастерки, потер ладонью грудь. Звякнула медаль «За отвагу», задев орден Красного Знамени, и снова стало тихо-тихо. Слышно было, как глухо журчит вода под разбитым Мостом.
– А ты не ошибаешься? – помолчав, спросил Кремнев.
– Узнать-то его легко! – вздохнул Шаповалов. – Шрам у него вон на башне. Тогда, когда мы лежали на броне, я все глядел на этот шрам. Мне казалось очень странным, что и танк можно ранить...
Какое-то время Кремнев смотрел на сожженный танк, потом, толкнув плечом дверцу автомашины, направился к мосту. Схватив автомат, Шаповалов поспешил за ним.
...От сожженной «тридцатьчетверки» еще отдавало теплом. Большая черная пробоина зияла в ее правом боку, а рядом, на черной, выжженной траве, блестела перебитая гусеница. Башня, уже, видимо, сбитая взрывом остатков снарядов, оставшихся в танке, немного перекосилась, подалась вперед, и длинный ствол пушки повис над водой. На этом стволе, просвечиваясь сквозь сажу, тускло белели восемь звезд – число уничтоженных вражеских танков.
Медленно обойдя машину, Шаповалов немного постоял, словно вспоминая о чем-то, потом вскочил на горячую броню и осторожно заглянул в раскрытый люк. И вдруг лицо его просветлело, будто резкий ветер, что неожиданно подул из-за речки, смел с него серую пыль.
– Товарищ капитан, пусто! – радостно воскликнул он. – Только одни гильзы валяются!..
– Ну вот, а ты!.. Паникер ты, братец, – дрогнувшим голосом пробормотал Кремнев и снова начал старательно искать в карманах курево, которого там давно не было.
– Так ведь сердце же... хоть ты с ним что хочешь!.. Как вспомнил того танкиста, который спасал нас... Росточка маленького, глазенки черные, стоит под пулями и на броню нас тянет...
Шаповалов соскочил на землю и вдруг, погрозив кулаком в сторону запада, процедил сквозь зубы:
– Танк что, танк другой будет! А хлопцы... они вам еще под самую завязку врежут!..
– Это верно, – сильно сжав старшему сержанту плечо, улыбнулся Кремнев. – Хлопцы им и сегодня немало показали. А вот нам с тобой пора искать штаб, пока он не перебрался на новое место и пока еще не стемнело.
– На машине поедем?
– Да, пожалуй, лучше пешком. Черт его знает, какая впереди дорога. Гони машину вон в тот орешник. Там и оставим.
Не успели они забросать «оппель» ветками, как на дороге, с которой они только что свернули, послышались чьи-то голоса. Кремнев и Шаповалов притаились.
– Ей-богу, наши! – вдруг прошептал Михаил.
– Не шуми, – дернул его за рукав Кремнев и присел, чтобы лучше видеть дорогу.
– Да нет же, честно говорю, что наши, разведчики! – еще увереннее зашептал старший сержант. – Старшина Филипович и с ним еще кто-то. Прислушайтесь.
Они снова замолчали, ловя каждый шорох. Но на дороге уже было тихо.
– А тебе не показалось? – усомнился Кремнев, взглянув на Шаповалова, который, вытянув шею, все еще к чему-то чутко прислушивался.
– Говорю вам: он, Филипович, – упрямо повторил Шаповалов и тихо позвал: – Сымон Рыгорович! Спички есть?
– Шаповалов?! – тотчас же близко отозвался знакомый голос.
– Ну, что я говорил? – прошептал Шаповалов и начал ловко разгребать сильными руками молодой орешник.
– Откуда ты взялся? – с тревогой в голосе спросил Филипович, подозрительно оглядывая старшего сержанта с головы до ног и держа автомат наготове.
– С курорта прикатил, товарищ старшина, – сверкнул зубами Шаповалов. – Разве по мне этого не видно?
– Я спрашиваю, почему ты один? – строго допытывался Филипович. – Где все остальные?
– Принимают солнечные ванны! – снова шутливо ответил старший сержант, но, заметив, что старшина начинает злиться, сменил тон: – Остальные там, в лесу. А капитан здесь.
В этот момент в кустах зашуршало, и на дорогу вышел Кремнев. Грузный, кряжистый Филипович мгновенно подтянулся. Стукнув каблуками, он развернул плечи и, с ловкостью старого служаки, доложил:
– Товарищ капитан! За время вашего отсутствия в роте никаких перемен не произошло!
– Как же не произошло, если за рекой столько танков подбили? – пожав руку старшине, усмехнулся Кремнев.
– Точно, фрицев сегодня укокошили много! – расцвел Филипович.
– Там и ноши попадаются, – вставил Шаповалов, внимательно разглядывая незнакомого сержанта, стоявшего немного поодаль.
– «Наши попадаются»! – недовольно передразнил Филипович, бросив на Шаповалова сердитый взгляд. – А ты знаешь, что сегодня мы фрица на целых двенадцать километров назад отбросили, да еще и тридцать шесть его танков сожгли!..
– Ну, раз фрицы далеко – угощай, старшина, табаком, – снова улыбнулся капитан. – У нас – ни щепотки.
– Почему – табаком? И папиросы найдутся...
Филипович еще раз недовольно взглянул на Шаповалова, озабоченно насупил густые седеющие брови и полез в какой-то потайной карман, совершенно не предусмотренный для солдата мастерскими военпошива и, достав пачку «Беломора», протянул ее капитану.
– Давно прячешь? Месяц? Или два? – наклонившись к старшине, шепнул Кремнев.
– Почему месяц? И совсем не два, – стараясь не глядеть в глаза капитану, смущенно пробурчал Филипович. – Был вот на складе, ну и... подарили хлопцы.
– Славные хлопцы! – заметил Кремнев, прикуривая от спички Филиповича. И тут, увидев незнакомого сержанта, кивнул в его сторону:
– А это кто с тобой?
– Радист. Новенький. Прямо из школы прислали.
«Вон оно что!.. Значит, скоро за линию фронта», – подумал Кремнев, а вслух спросил:
– Дорога до штаба хорошая?
– Какая там дорога! – махнул рукой старшина. – Разве что на мотоцикле и можно проехать.
– Ну, что же, пойдем пешком. А ты, Шаповалов, оставайся возле машины. Думаю, что долго не задержусь.
– Слушаю, товарищ капитан! – козырнул Шаповалов и исчез в орешнике. Кремнев и Филипович свернули на узкую дорожку, которая сплошь светилась небольшими лужицами. Следом за ними пошел и новичок-радист, строгая на ходу кинжалом ореховую палку.
– Ну, хвались, дружище, как тут тебе жилось? – немного помолчав, обратился Кремнев к Филиповичу.
– Да так, – нехотя отозвался Сымон. – Лицо его было сосредоточенным, а в серых глазах таилась беспокойная мысль. Кремнев замолчал. Он отлично понимал, что угнетало и беспокоило Сымона, но первым заговорить об этом не мог.
Так, молча, они и пошли плечом к плечу, – рослый молодой капитан и пожилой, кряжистый, словно полевой дуб, старшина. Не сегодня и не вчера сошлись их дороги. Еще в 1935 году познакомился минский студент Василь Кремнев с председателем знаменитого тогда на всю Витебщину колхоза. Он приехал, чтобы написать в газету очерк. С того времени дом Филиповича стал для него, бывшего детдомовца, родным домом. Здесь же, когда Кремнев работал над своей второй книгой о пограничниках, его и застала война.
Не ожидая повесток, друзья пошли в военкомат, оттуда – на фронт...
Кремнев, еще раз взглянув на Филиповича и не увидев его лица, спохватился и с тревогой сказал:
– Уже совсем темно! Давайте прибавим шагу, мне обязательно надо попасть в штаб сегодня.
