Текст книги "Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)"
Автор книги: Александр Зимин
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Глава 12
Дело Максима Грека и второй брак Василия III
В июле 1524 г, т. е. во время неудачного Казанского похода, в Москву прибыл долгожданный посол из Порты. Однако и на этот раз великого князя ждало разочарование. Этим послом оказался не «великий» или «ближний» человек султана, а все тот же плутоватый грек Скиндер, который и раньше внушал недоверие Василию III. Да и в грамотах султана можно было прочесть много пышных слов о дружеских чувствах, которые якобы питал султан к московскому государю, о желании развить торговые отношения между двумя странами, однако никаких конкретных союзнических обязательств Сулейман на себя и на этот раз брать не захотел.
Всем этим Василий III был настолько раздосадован, что когда в сентябре решил отпустить Скиндера обратно в Порту, то с ним не послал больше своей миссии. Ему было «своего доброго человека послати не пригоже того для, что салтан большего посла не прислал». Но слишком много значил в дипломатических планах Василия III турецкий вопрос, чтобы великий князь пошел на открытый разрыв с Сулейманом. Поэтому со Скиндером отправлено было султану новое послание с просьбой направить «большого посла» и начать переговоры о реальном союзе [1067]1067
Дунаев, стр. 63, 75, 78–79.
[Закрыть].
Вскоре после этого из Кафы стали поступать сведения, что Скиндер «великого князя людем… великую соромоту чинил». Вероятно, грек не делал секрета из того, как его принимали при дворе московского государя. Тогда 4 июня 1525 г. с казаком Кудояром Кадышевым султану была послана новая грамота. Целью ее было предотвратить «злые козни» Скиндера, который мог «непригожие речи султану и пашам говорить» [1068]1068
Дунаев, стр. 80.
[Закрыть].
Так постепенно складывалась и крепла у Василия III мысль, что в его неудаче наладить союз с турецким султаном виноват злокозненный грек Скиндер, а следовательно, и его приятели, к числу которых относился и Максим Грек. Недаром последний все время развивал идею о необходимости освободить греков от турецкого ига.
После отъезда Скиндера. примерно около начала декабря, Максима Грека «поймали» [1069]1069
Берсень на следствии говорил: «Угонил меня, господине, Федко Жареной неделю против Николы, а Максима уж изымали» (ААЭ, т. 1, № 172, стр. 144). «Против» (около) Николы, т. е. около 6 декабря.
[Закрыть]. Вскоре попали в заключение сын боярский И. Н. Берсень Беклемишев и другие лица. Судя по тому, что Максим позднее стремился всячески представить в черных красках его деятельность, очевидно, и втя-нут-то был в процесс Берсень благодаря показаниям Максима.
До нас дошли два «противня» (списка) с расспросных речей по этому делу, датирующихся февралем 1525 г.4 Оба текста подверг скрупулезному источниковедческому анализу С. Н. Чернов [1070]1070
С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека. – «Сборник статей к сорокалетию деятельности акад. А. С. Орлова». Л., 1934, стр. 465–474.
[Закрыть].
Максим Грек, виднейший писатель-публицист первой трети XVI в., был фигурой очень сложной. Человек, неоднократно радикальным образом менявший свои взгляды, он сочетал в себе черты образованнейшего представителя эпохи Возрождения и беспринципного политикана. После капитального труда И. Денисова, установившего тождество Максима Грека с Михаилом Триволисом [1071]1071
Elie Denisoff. Maxime le Grec et l’Occident. Paris – Louvin, 1943. См. также: С. М. Каштанов. Труды И. Денисова о Максиме Греке и его биографах. – Византийский временник, т. XI, стр. 284–295; А. И. Клибанов. К изучению биографии и литературного наследия Максима Грека. – Там же.
[Закрыть], жизненный путь Максима до прибытия на Русь рисуется более или менее отчетливо.
Известно, что Михаил Триволис родился в 1470 г. в городе Арте. Позже некоторое время жил на о. Корфу, около 1492 г. переехал в Италию. Здесь Триволис провел годы учебы у византийского гуманиста Иоанна Ласкариса и неоплатоника Марсилио Фичино. В гуманистической среде, окруяжавшей Михаила Триволиса, увлекались античностью, астрологией и естественными науками. Позднее Максим Грек, больше чем кто-либо из русских клерикалов, писал о пагубности подобных «заблуждений». Прожив несколько лет во Флоренции, Триволис затем в 1497–1498 гг. работал в Венеции у известного первопечатника Альда Мануция. Некоторое время (1498–1502 гг.) он служил у одного из мелких итальянских правителей – Джиованни Франческо Пико делла Мирандолы. Увлечение пламенным проповедником флорентийцем Савонаролой привело к тому, что летом 1502 г. Михаил постригся в монастыре св. Марка, где его кумир ранее был приором. В связи с преследованием последователей Савонаролы Михаил Триволис в 1504 г. покидает Этот монастырь, и в 1505 г. мы встречаем на Афоне православного монаха Максима Триволиса, который на Руси стал именоваться Максимом Греком.
Обстоятельства приезда Максима Грека в Россию сводятся к следующему.
В конце 1514 – начале 1515 г. в Москве побывали с Афона старец Афанасьева монастыря Мелентий и старец Ватопедова монастыря Нифонт. В марте того же года они с грамотой [1072]1072
ЦГАДА, Греческий статейный список, № 1, л. 18, об.; Дунаев, стр. 8; СГГД, ч. V, № 68.
[Закрыть]были отпущены в Турцию вместе с послами Василия III В. А. Коробовым, Василием Копылом Спячим и Иваном Варавиным (последние двое были отправлены с милостынею в «Святую гору») [1073]1073
ПСРЛ, т. IV, стр. 539; т. VIII, стр. 259.
[Закрыть]. В грамоте от 15 марта, адресованной проту Афонской горы Симеону, содержалась просьба прислать в Москву «старца Саву, переводчика книж-ново, на время» [1074]1074
Временник ОИДР, кн. 5. М., 1850, стр. 31–32; «Сношения…», стр. 22-24
[Закрыть]. Просьба связана была с усилившимся влиянием при дворе Василия III нестяжателей, и прежде всего митрополита Варлаама и Вассиана Патрикеева. Новым фаворитам Василия III для укрепления своего влияния на великого князя нужно было опереться на авторитетную поддержку если не вселенских патриархов, то во всяком случае афонского монашества.
На Афон В. Копыл добрался с величайшим трудом только весною 1516 г. (Иван Варавин так и застрял в Царьграде). Тем временем в 1517 г. к Василию III прибыл игумен Ксиропотамского монастыря Исайя Сербии да патриарший дьякон Дионисий Грек. Василий Копыл и Иван Варавин смогли вернуться в Москву только через три года после своего отъезда – в марте 1518 г. Вместе с ними прибыл от патриарха Феолипга митрополит Григорий Грек за милостынею, а в качестве переводчиков трое монахов Ватопедова монастыря Максим Грек, Нифонт Грек и Лаврентий Грек, а также игумен Пантелеймонова монастыря Савва [1075]1075
ПСРЛ, т. VI, стр. 260–261; т. VIII, стр. 263. См. грамоту властей Ватопедова монастыря о посылке Максима Грека (Временник ОИДР, кн. 5, стр. 32–33), а также пять грамот митрополиту Варлааму и Василию III от православных церковных деятелей Востока (АИ, т. 1, № 121–123).
[Закрыть]. Позднее, в августе 1519 г., Москву посетил грек Климентий из Святой горы [1076]1076
ПСРЛ, т. XIII, стр. 30; т. XX, стр. 397; ИЛ, стр. 175. «Сношения России с Востоком», т. 1, стр. 33. См. «Сказание Климента о иерусалимских монастырях к старцу Васияну» (Патрикееву). Текст см.: «Описание рукописей А. И. Хлудова», стр. 61–62; А. И. Соболевский. Переводная литература, стр. 288.
[Закрыть].
Савва Грек, которого русские власти просили приехать в Москву, был уже известен как переводчик греческих книг на церковнославянский язык. Но так как ученый грек был «многолетен и ногами немощен», вместо него выбор афонских монахов остановился на Максиме Греке, отличавшемся разносторонней образованностью и тонкими дипломатическими способностями. Этого было достаточно. Слабое знание русского языка компенсировалось тем, что с Максимом прибыли на Русь один болгарин (Лаврентий) и, возможно, один русский монах (Савва).
Отец И. Н. Берсеня Беклемишева Никита Васильевич Беклемишев происходил из видной служилой фамилии. Он входил в состав наиболее доверенных лиц великого князя Ивана III, хотя до думного чина не дослужился. Еще в 1471 г. он послан был «в Поле», чтобы перезвать на сторону великого князя татарского царевича Муртозу Мустофина сына. В 1472 г. был воеводой в Алексине. С этим поручением он удачно справился. В 1473 г., когда Иван III «поймал» грека Ивана Тревизана, он был посажен на двор к Никите Беклемишеву. В марге – ноябре 1474 г. Н. В. Беклемишев ездил в Крым с миссией к Менгли-Гирею [1077]1077
ПСРЛ, т. XXVIII, стр. 128, 133, 135, 137–138; Сб. РИО, т. 41, стр. 1-13.
[Закрыть]. В ноябре 1475 г. он, будучи сыном боярским, сопровождал Ивана III в его Новгородском походе [1078]1078
ПСРЛ, т. XIII, стр. 174. В разрядах он назван ошибочно дьяком (РК, стр. 17).
[Закрыть]. Уже около 1472–1473 гг. владел землями в Юрьевском уезде [1079]1079
АСЭИ, т. I, № 413, стр. 303. В августе 1472 г. он был душеприказчиком некоего Ф. Новокщенова (АСЭИ, т. III, № 404, стр. 418).
[Закрыть].
Около 1462–1473 гг. он был разъездчиком земель и вел разбирательство поземельных споров. В 1475–1476 гг. Н. В. Беклемишев среди других «бояр» присутствовал на докладе у великого князя. В 1484–1488 гг. ему докладывались мировые грамоты по земельным вопросам. Один из братьев Никиты, Александр, в 1490 г. был наместником трети Московской. Второй брат Никиты, Семен, – держатель села Почепа Малоярославского уезда у Троицкого монастыря [1080]1080
АСЭИ, т. I, № 326, стр. 235–236, № 510.
[Закрыть]. Третий брат, Михаил, был вотчинником в Дмитровском уезде. Будучи землевладельцами Дмитровского уезда, некоторые Беклемишевы связаны были со двором князя Юрия Ивановича. Так, двоюродный брат Берсеня Иван Шадра Александров Беклемишев в 1520 г. был волостелем Жабенской волости Кашинского уезда князя Юрия, а в 1518 г. присутствовал на докладе поземельного спора у боярина князя Юрия. Дети его в середине XVI в. служили по Дмитрову [1081]1081
АФЗХ, ч. I, № 81, стр. 83 (1473–1789 гг.); ГБЛ, Троицк, кн. 527; № 93; Шумаков. Обзор, вып. III, № 149, стр. 46; Тысячная книга, стр. 130.
[Закрыть].
Биография самого Берсеня также небезынтересна. Около 1483 г. умер его отец, и Берсень передал его землю в Юрьевском уезде митрополичьему двору. С митрополичьим окружением Берсень сохранил связи на всю жизнь. Один из ближайших друзей Берсеня был митрополичий «крестовый» дьяк Федор Жареный.
Служебная карьера Берсеня при дворе началась еще в июле 1490 г., когда он присутствовал в качестве пристава на приеме имперского посла Юрия Делатора [1082]1082
АФЗХ, ч. I, № 153, стр. 134; ПДС, т. I, стб. 26.
[Закрыть]. В 1492 г. он должен был отправиться с посольством к великому князю Литовскому Казимиру, но оно не состоялось. В 1492, 1493 и 1494 гг. Берсень участвует в приемах литовских послов. Известно, что в 1495 г. он ездил с Иваном III и его окружением в Новгород. В октябре 1502 и ноябре 1503 г. дважды посылался с миссией в Крым, но так и не смог туда проехать из-за нападений крымцев в Поле [1083]1083
Сб. РИО, т. 35, стр. 60–68, 74, 82, 108, 117–136; т. 41, стр. 434–443, 453–465, 516, 537; РК, стр. 26.
[Закрыть].
Снова сведения о Берсене появляются уже после приближения к Василию III Вассиана Патрикеева, друга Максима Грека, близкого также и к Берсеню. В 1510 г. И. Н. Берсень Беклемишев, как и в молодости, исполнял обязанности во время приема литовских послов. За истекшие годы, следовательно, Берсень по лестнице чинов не продвинулся. Это способствовало, очевидно, росту его оппозиционных настроений. Времена Ивана III, когда отец его был в зените славы и у самого Берсеня раскрывались широкие перспективы, рисовались теперь уже пожилому придворному в самом радужном свете, а годы правления Василия III – в темных тонах. Судя по словам Максима Грека, он с горечью вспоминал: «Добр дел был отец великого князя… и до людей ласков… а нынешней государь не по тому, людей мало жалует» [1084]1084
ААЭ, т. I, № 172, стр. 142.
[Закрыть].
Уже в период смоленских походов Берсень говорил «встречу» великому князю «о Смоленску». Содержание этих возражений не ясно. Речь шла, вероятно, о стремлении Берсеня к устроению мира с Литвой. С тех пор московский государь особенно невзлюбил упрямого старика. Впрочем, еще в 1514 г. Иван Никитич присутствует на приеме турецкого посла. В последний раз при дворе он появляется в августе 1517 г. на приеме литовского посольства. Затем Берсень попадает в опалу [1085]1085
В феврале 1525 г. Максим Грек говорил: «Пришел, господине, ко мне Берсень, как был в опале, а тому с год нет» (ААЭ, т. I, № 172, стр. 141).
[Закрыть], и у него отбирается «подворье» в Кремле [1086]1086
Около 1523 г. во время Нижегородского похода Василия III сын Берсеня был оставлен в Нижнем (ААЭ, т. I, № 172, стр. 142).
[Закрыть]. Возможно, оно находилось возле башни, которая получила название Беклемишевской.
Третьим из лиц, пострадавших в 1525 г., был Петр Муха Федорович Карпов, двоюродный брат известного дипломата Федора Ивановича Карпова, знатока восточных дел и видного гуманиста, друга Максима Грека [1087]1087
Родословная книга, ч. II. М., 1787, стр. 211–212. О Ф. И. Карпове см. гл. 14.
[Закрыть]. Сын Петра Мухи Василий в середине XVI в. числился сыном боярским по Костроме. Племянники Петра Мухи Федор и Афанасий Андреевичи в середине XVI в. служили по Кашину, причем первый из них в Тысячной книге 1550 г. помещен в рубрике «князь Юрьевские» [1088]1088
Тысячная книга, стр. 68, 134, 148.
[Закрыть]. Следовательно, некоторые из Карповых, как и Беклемишевы, связаны были с князем Юрием.
К делу Берсеня – Максима Грека привлечены были также митрополичий дьяк Федор Жареный (возможно, недовольный деятельностью нового митрополита Даниила) и спасский архимандрит Савва Грек.
Но кроме этих лиц несколько человек были «советны» с Берсенем и приходили к нему и Максиму для разговоров по волнующим их вопросам. Судя по следственному делу, келейник Максима Афанасий говорил, что «прихожи были к Максиму Иван Берсень, князь Иван Токмак, Василей Михайлов сын Тучков, Иван Данилов сын Сабурова, князь Андрей Холмской, Юшко Тютин». При этом они «говаривали с Максимом книгами» [1089]1089
ААЭ, т. I, № 172, 141.
[Закрыть].
Иван Васильевич Токмак происходил из князей звенигородских. Его дети в середине XVI в. служили детьми боярскими сначала по Коломне, затем по «княж Юрьевскому Кашину» [1090]1090
Тысячная книга, стр. 158, 161. Сын Ивана Токмака Юрий, один из воевод в 1558–1576 гг., был человеком образованным и составил Повесть о Выдропусской иконе («Памятники старинной русской литературы», вып. 4. СПб., 1862, стр. 180–183).
[Закрыть]. Отец князя Ивана Василий Иванович Ноздреватый некоторое время был окольничим при Василии III (последний раз упоминается под 1509 г.) [1091]1091
РК, стр. 44.
[Закрыть]. Звенигород входил в удел князя Юрия Ивановича.
Второй из «советников» Бероеня – Василий Михайлович Тучков. Это фигура достаточно известная. Он был сыном окольничего М. В. Тучкова (из рода Морозовых). В 1511–1515 гг. М. В. Тучков – крымский посол, в 1533 г. – боярин, умер около 1550 г. В 1516 г. Михаил Васильевич и оружничий Никита Карпов ездили с миссией в Казань [1092]1092
ПСРЛ, т. VI, стр. 252–258.
[Закрыть]. Его сын Василий в изучаемое время был, очевидно, еще молодым человеком. Выдвинулся он позднее, когда с 1541 по 1545 г. был рязанским дворецким. Умер в 1548 г. По поручению митрополита Макария в 1537 г. составил особую редакцию Жития Михаила Клопского [1093]1093
Повести о житии Михаила Клопского. М.-Л., 1958, стр. 7 и сл.
[Закрыть]. Он принадлежал к непосредственному окружению Максима Грека. В 1545 г. по его распоряжению была переписана одна из рукописей Грека [1094]1094
В. С. Иконников. Максим Грек. Киев, 1915, стр. 576; С. О. Шмидт. Новое о Тучковых. – «Исследования по социально-политической истории России». Л., 1971, стр. 129-141
[Закрыть].
Третье лицо из близких Максиму и Берсеню – Иван Данилович Сабуров, двоюродный брат Соломонии. Он служил по Новгороду. Еще в 1522 г. на сравнительно видных местах находились окольничий Андрей Васильевич (двоюродный брат отца Соломонии), его сын Михаил (рында) и брат Соломонии Иван Юрьевич (рында, возможно, кравчий). Все они вместе с ближайшим окружением Василия III отправились летом 1522 г. в Коломну в связи с предполагавшимся походом Мухаммед-Гирея. Этот год был началом заката карьеры Сабуровых. Андрей Васильевич исчезает из разрядов почти на 10 лет и появляется с чином боярина в конце 1531 г., т. е. после рождения у Василия III наследника [1095]1095
Родословная книга, ч. I, стр. 245; РК, стр. 68–69, 80
[Закрыть]. Только один из Сабуровых в 20-х годах сохранил ненадолго свое положение, да и то потому, что находился вдали от великокняжеского двора, – это дядя Соломонии Иван Константинович Сабуров, новгородский дворецкий в 1517–1525 гг. Близость И. Д. Сабурова к кружку Берсеня объясняется и тем, что Василий III, собираясь вступить во второй брак, отстранил от себя родичей Соломонии.
Следующим из окружения Берсеня и Максима был князь Андрей Иванович Холмский. Вероятно, он также был молодым человеком [1096]1096
В разрядах упоминается с 1535 г. (РК, стр. 88). Его сын Петр в середине XVI в. дворовый сын боярский по Можайску (Тысячная книга, стр. 184).
[Закрыть]. Его троюродным братом был известный князь В. Д. Холмский, женатый на сестре Василия III и «пойманный» в ноябре 1508 г. [1097]1097
ПСРЛ, т. VIII, стр. 250.
[Закрыть]После опалы князя Василия Холмские были отстранены от сколько-нибудь видной придворной деятельности.
Наконец, Юшка Тютин – отец известного казначея середины XVI в. «грецка роду» [1098]1098
РИБ, т. XXXI, стр. 297.
[Закрыть]. Тютин происходил из той же среды греков, близкой к государевой казне, из которой вышел и грек Юрий Траханиог, попавший в опалу около 1522 г. [1099]1099
В Царском архиве хранились материалы «о людех Юрья Малово» (Описи, ящик 26, стр. 20).
[Закрыть]
В одном ящике Царского архива с материалами дела И. Берсеня и Максима Грека хранились «списки Петра Карпова-Мухина, и Некраса Харламова, и Якова Дмитриева». Опала этих лиц также связана с делом Берсеня. Дьяк Иван Некрас Владимиров сын Харламов был одним из видных деятелей дьяческого аппарата в 1510–1522 гг. Последний раз в источниках он упомянут осенью 1523 г. во время приема литовских послов [1100]1100
Описи, ящик 27, стр. 20; Сб. РИО, т. 35, стр. 673.
[Закрыть]. Яков Дмитриев сын Давыдов в 1512–1515 гг. упоминается в разрядах как военачальник князя Дмитрия Углицкого. Его сын Григорий в середине XVI в. служил как дворовый сын боярский по Угличу [1101]1101
РК, стр. 25, 39, 45, 47, 56; Тысячная книга, стр. 205.
[Закрыть].
Вторым браком Василия III были недовольны многие из «мирских сигклигов», т. е. знати. Среди них был и князь Семен Федорович Курбский, видный полководец. Его великий князь «от очей отогнал, даже до смерти его». В неудачном Казанском походе 1524 г. князь Семен, возглавлявший передовой полк судовой рати, затем в разрядах исчезает. Он появился единственный раз в 1528 г., когда находился в Нижнем Новгороде. Жив был он, очевидно, еще в 1547/48 г. [1102]1102
РИБ, т. XXXI, стб. 163–165; РК, стр. 69, 71.
[Закрыть]Курбские связаны были с удельными князьями.
Двоюродный браг князя Семена Андрей Дмитриевич женат был на дочери Андрея Васильевича Углицкого [1103]1103
АФЗХ, ч. II, № 200, стр. 201.
[Закрыть]. Браг Андрея Дмитриевича Михаил Карамыш (дед Андрея Курбского), по словам Грозного, «умышлял» с Андреем Углицким на Ивана III. Племянник князя Семена Андрей Михайлович Курбский давал резкую характеристику и самому Василию III, и Софии Палеолог. Себя он считал учеником Максима Грека. Мать князя Андрея была сестрой В. М. Тучкова, также одного из учеников Максима Грека. По словам Грозного, отец Андрея «многи пагуба и смерти умышлял» вместе с Дмитрием-внуком на Василия III [1104]1104
Послания Ивана Грозного, стр. 29.
[Закрыть].
В 1523 г. в последний раз в разрядах упомянут Михаил Андреевич Плещеев. Из более поздних известий мы знаем, что он попал в немилость. Причины опалы М. А. Плещеева в общем ясны – это связи его с оппозиционными кругами. Дед его Петр Михайлович служил боярином князю Юрию Ивановичу. При дворе дмитровского князя находился и его дальний родственник Василий Рычко Помяс Плещеев (сын Воропая Петрова) [1105]1105
Родословная книга, ч. I, стр. 288, 299; ПСРЛ, т. XXVIII, стр. 159; Э, л. 81 об.
[Закрыть]. В середине XVI в. по Кашину служили Василий Семенович Плещеев с детьми Андреем и Замятней, тогда же по Дмитрову числились Нечай и Чобот Никитичи Плещеевы [1106]1106
Тысячная книга, стр. 130, 134. По родословцу, у Никиты (служившего князю Юрию) дети были Петр и Иван (Родословная книга, ч. I, стр. 301). Речь, очевидно, идет об одних и тех же лицах.
[Закрыть]. Двоюродному брату Никиты Павлиновича Ивану Васильевичу Плещееву в мае 1526 г. князь Юрий Дмитровскии выдал жалованную грамоту.
Плещеевы были близки и к Кирилло-Белозерскому монастырю, поддерживавшему нестяжателей. Если дядя Михаила Плещеева Вельямин постригся в Троице, то родной брат Афанасий «был в чернцах в Кирилове монастыре». Возможно, это пострижение было недобровольно. Во всяком случае один двоюродный брат Михаила, Иван Юрьевич, «побежал в Литву», а другого, Василия, «постриг… князь великий в Кирилове монастыре в опале». Несколько Плещеевых служили митрополитам, причем один из них, Богдан Федорович, – Варлааму [1107]1107
Родословная книга, ч. I, стр. 277, 299, 300.
[Закрыть].
Таким образом, опалу М. А. Плещеева с большей долей вероятности можно связать с событиями 1525 г.
Итак, в деле И. Н. Берсеня Беклемишева и Максима Грека явственно обнаруживаются две группы лиц. С одной стороны, это люди, связанные с окружением Юрия Дмитровского и Дмитрия Углицкого (И. Берсень, П. Муха Карпов, Я. Давыдов, возможно, М. Плещеев), с другой – нестяжательская часть духовенства (Максим Грек). Выступая из канонических соображений против предполагавшегося развода Василия III, Максим Грек и его окружение тем самым отстаивали права Юрия Дмитровского на наследование московского престола [1108]1108
Основные положения этой главы были доложены автором 18 октября 1968 г. на заседании группы феодализма ЛОИИ. С ними был знаком В. Д. Назаров, который позднее писал: «За участниками процесса (Максима Грека и Берсеня Беклемишева 1525 г. – А. 3.) вырисовывалась и фигура родного брата Василия III, дмитровско-кашинского удельного князя Юрия, следующего по старшинству сына Ивана III. Именно при его дворе служило большинство ближайших родственников Берсеня Беклемишева. Бездетный брак Василия III сулил князю Юрию радужные перспективы на занятие престола после смерти. Вполне понятно, что намечавшийся развод московского государя не соответствовал его интересам» (В. Д. Назаров. Тайна челобитной Ивана Воротынского. – «Вопросы истории», 1969, № 1, стр. 214. Ср. там же ссылку на Летописец собр. Оболенского, № 42, с ремаркой: «Указано нам А. А. Зиминым»). На этот текст В. Д. Назарова ссылается и Н. А. Казакова (Н. А. Казакова. Очерки, стр. 225): «Сочувствие Берсеня удельным князьям, быть может, было обусловлено в какой-то степени его родственными связями: большинство ближайших родственников служило при дворе удельного дмитровско-кашинского князя Юрия Ивановича».
[Закрыть].
О том, что Максим Грек и его окружение выступали против второго брака Василия III, свидетельствует «Выпись о втором браке», составленная на вполне доброкачественных источниках. В ней рассказывается о выступлении Вассиана Патрикеева (друга Максима) против развода великого князя и мотивируется осуждение Максима и его сподвижников «того ради, чтобы изложения и обличения от них не было про совокупление брака» [1109]1109
С. Белокуров. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1898, прил., стр. LX.
[Закрыть], т. е. чтобы они впредь не выступали против второго брака великого князя. Конечно, Это было не официальное обвинение, а лишь причина гнева великого князя.
О сходстве позиции Вассиана с Максимом Греком можно судить уже не только по «Выписи», но и по рассказу Андрея Курбского [1110]1110
РИБ, т. XXXI, стр. 163.
[Закрыть]. Н. А. Казакова считает оба рассказа недостоверными, ибо, по ее наблюдениям, Вассиан после 1525 г. еще в течение ряда лет пользовался влиянием при великокняжеском дворе [1111]1111
Казакова, стр. 70–72. Ср. ее же. Очерки, стр. 117–120. По мнению Н. А. Казаковой, «версия об осуждении Вассиана за его противодействие второму браку Василия III, созданная в оппозиционных кругах Ивану IV с целью его дискредитации, была распространена на Максима Грека в тех же самых целях» (там же, стр. 182), Доказательства этого умозаключения Н. А. Казакова не приводит, а ее замечание о родстве Вассиана с Сабуровыми ошибочно (там же, стр. 118).
[Закрыть]. Но этот довод не может считаться убедительным. Ведь и Сильвестр в 1553 г. выступал на заседании Боярской думы против Ивана IV (по вопросу о наследнике престола), однако осужден он был значительно позднее (в 1560 г.). В отличие от Максима Грека Вассиан не был противником внешнеполитической программы Василия III.
Взгляды Максима Грека в какой-то мере разделяли отдельные представители придворного окружения Василия III. Это не были выразители интересов «реакционного боярства», в число которых, кстати, охотно и бездоказательно заносят и самого Максима. Среди них мы находим лиц, по тем или иным причинам недовольных политикой московского государя, и тех, кто в кружке Максима стремился приобрести философские, литературные и другие знания, тяга к которым была в это время очень явственной. Никаких преступлений даже с точки зрения юрисдикции XVI в. Эти лица не совершили и в число обвиняемых не были включены.
Главным свидетелем обвинения по делу Берсеня стал Максим Грек, пытавшийся «откровенным признанием» облегчить свою участь. Человек сомнительной моральной чистоты [1112]1112
О его трансформации из гуманиста в доминиканца, а затем в православного монаха см. выше.
[Закрыть], Максим Грек надеялся, что он, как иноземец, обладает известным иммунитетом, который он решил подкрепить еще доносом на И. Н. Берсеня и тем самым вызвать признательность властей. Но предателям редко удается избегнуть возмездия. Так случилось и на этот раз. Максим Грек не знал, что гнев Василия III (и тем более митрополита Даниила) направлен был прежде всего по его адресу, а Берсень оказался попутно втянут в судебное разбирательство.
Еще в начале декабря 1524 г., когда Максим был «пойман», Федька Жареный говорил Берсеню: «Велят мне Максима клепати». Якобы даже сам великий князь присылал к нему троицкого игумена со словами: «Только мне солжи на Максима, и яз тебя пожалую» [1113]1113
ААЭ, т. I, № 172, стр. 144.
[Закрыть]. Игра Максима Грека была проиграна еще до того, как началась.
На следствии в феврале 1525 г. Максим Грек показал, что И. Н. Берсень вел с ним сомнительные разговоры о турецких «царях бесерменьских». Очевидно, именно турецкая тема волновала прежде всего инициаторов процесса. Берсень спрашивал у Максима: «Как вы от них прожываете?» Ведь турки – «гонители» православных, и, следовательно, для греков настали «люты» времена. Максим Грек отвечал, что «цари у нас злочестивые, а у патреярхов и у митрополитов в их суд не въступаются». Получалось, что Максим «бусурманов» хвалил и в то же время хулил русские порядки (при которых, как известно, великий князь не только вмешивался в церковные дела, но даже организовал суд над самим Максимом).
Итак, первый пункт расспроса касался Турции. И приговор по делу Максима Грека и Саввы особенно подчеркивал измену обоих греков, которые «посылали грамоты да и поминки железца стрелные к паше к туретцкому, а велели ему итти воевати украин великого князя» [1114]1114
Тихомиров, стр. 112.
[Закрыть]. Эта запись сохранилась в летописце Пафнутьева монастыря и навеяна, очевидно, материалами канцелярии митрополита Даниила [1115]1115
А. Н. Насонов. Материалы и исследования по истории русского летописания. – «Проблемы источниковедения», сб. VI. М., 1958, стр. 248; II. А. Казакова. Очерки, стр. 210–214.
[Закрыть]. На процессе Максима Даниил говорил, обращаясь к обоим грекам: «Вы же ведали Искандеря Турского посла советы и похвалы, что хотел подъимати Турскаго царя на государя». При этом «вы с Савою вместо благих посылали грамоты к турским пашам и к самому Турскому царю, подымая его на… великаго князя» [1116]1116
Чтения ОИДР, 1847, № 7, стр. 4–5; Сибирски й список, л. 340–341 об.; Н. А. Казакова. Очерки, стр. 205.
[Закрыть]. У Саввы действительно хранились «грамоты греческие посольные» [1117]1117
Описи, ящик 61, стр. 25.
[Закрыть]. Совершенно справедливо Н. А. Казакова считает, что речь в данном случае идет скорее всего о грамотах, «которыми снабжались представители греческой церкви» [1118]1118
Н. А. Казакова. Очерки, стр. 207–208.
[Закрыть].
Позднее, в конце XVI в., А. Поссевин писал, что Максим Грек, «несмотря даже на энергичные настояния турецкого султана, так и не мог освободиться от заключения, где, говорят, и окончил дни» [1119]1119
И. И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. – «Вопросы истории», 194(5, № 2–3, стр. 124.
[Закрыть]. Степень достоверности этого сведения не вполне ясна [1120]1120
См. Н. А. Казакова. Очерки, стр. 209.
[Закрыть]. Но в нем во всяком случае ничего не говорится о причинах заточения Максима.
Все приведенные выше тексты И. И. Смирнов и И. Б. Греков трактовали как свидетельство того, что Максим Грек действительно был турецким агентом [1121]1121
И. И. Смирнов. К вопросу о суде… стр. 118–126; И. Б. Греков. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV–XV вв. (далее – И. Б. Греков). М., 1963, стр. 273–288.
[Закрыть]. Подобная точка зрения вызвала решительные возражения И. У. Будовница, Г. Д. Бурдея, Н. А. Казаковой и др. [1122]1122
И. У. Будовниц. Русская публицистика. XVI в. М.-Л., 1947, стр. 142–143; Г. Д. Бурдей. Некоторые вопросы дипломатической истории Восточной Европы XIV–XV вв. – «Международные отношения в Центральной и Восточной Европе и их историография». М., J960, стр. 202–204; Н. А. Казакова. Очерки, 203–230; А. А. Зимин. И. С. Нересветов и его современники. М., 1958, стр. 419.
[Закрыть]Прежде всего Максим Грек уже на следствии сказал по вопросу о Турции, что «инех (кроме его собственных слов, приведенных выше. – А. 3.) речей с ним (Берсенем. – А. 3.) не говорил», да и позднее он считал себя ни в чем не повинным. Грек Скин-дер вызывал к себе резкую неприязнь Василия III тем, что, по мнению великого князя, препятствовал турецко-русскому сближению. Этому же, по мысли Василия III, содействовал и Максим Грек, «подымавший» султана на Русь. Ведь греки кровно были заинтересованы в помощи России и в их борьбе с турецким игом. Максиму Греку вменялось в вину и то, что он не сообщил о злокозненных планах Искандера, и сомнительных разговорах такого типа: «Ратует князь великий Казань, да неколи ему будет и сором, турскому ему не молчати… Быти на той земле Рустей салтану турскому, зане же салтан не любит сродников царегородских». Вероятно, Максим говорил, что если Василий III не пойдет войной на Порту, а ограничится борьбой за Казань, то турецкий султан сам может завоевать Россию. Максим также якобы говорил: «Князь великий Василей выдал землю крымскому царю, а сам, изробев, побежал. От Турского ему как не бежати? Пойдет Турской, и ему либо Казань дати, или побежати» [1123]1123
Чтения ОИДР, 1847, № 7, стр. 5.
[Закрыть]. Максим с горечью говорил о бегстве Василия III от Мухаммед-Гирея в 1521 г. и боялся возможности повторения этого в случае войны с Турцией [1124]1124
Н. А. Казакова эти слова ранее рассматривала «лишь как заведомую клевету обвинителей» Максима (Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека (далее – Вопрос…). – «Византийский временник», 1968, т. XXVIII, стр. 122).
[Закрыть]. Он также признался, что говорил келейнику Афанасию: «Быти на той земле Русской турскому салтану, зане же салтан не любит от роду царегородских царей». Эти слова якобы сказаны были «бережения для, чтобы князь великий от него (султана. – А. 3.) берегся» [1125]1125
Сибирский список, л. 328 об., 329; Н. А. Казакова. Очерки, стр. 220. Позднее был найден Сибирский список, в котором есть сведение, что Максим показал: «…те есми речи Саве про великого князя говорил» (Сибирский список, л. 329, 342). Поэтому Н. А. Казакова признала, что Максиму Греку принадлежат «отдельные критические замечания в адрес русского правительства, в основе которых лежало его резко отрицательное отношение к идее русско-турецкого союза», «его упреки в адрес великого князя были вызваны не враждебностью к России, а болью за нее и ненавистью к «басурманам»» (Н. А. Казакова. Очерки, стр. 220–221).
[Закрыть].
Как известно, на турок всячески натравливали Василия ш папа и император. Одно из лиц, близких к Максиму (толмач Власий), в свое время посылался в составе миссии к императору и был хорошо знаком с Герберштейном. Несмотря на старания имперского посла, московский государь не дал себя втянуть в антитурецкую авантюру. В обстановке крымской активности союз с Поргой был жизненно необходим России. Василий III готов был не обращать внимания на церковные разномыслия Максима с митрополитом, но его самостоятельная линия поведения в вопросах внешней и внутренней политики (вопрос о втором браке) привела к тому, что великий князь решил отдать Грека в руки клерикального и светского правосудия.
Крымско-турецкий вопрос теснейшим образом переплетался с династическим. Дело в том, что князь Юрий подозревался в сношениях с татарами. Прилегавший к его владениям Сурожек находился в распоряжении татарских царевичей. Некоторое время после смерти Менгли-Гирея владел «княж» Юрьевским Звенигородом Абдул-Латиф (до своей смерти в ноябре 1518 г.) [1126]1126
Описи, ящик 105, стр. 28.
[Закрыть]. В Звенигороде еще в 1504 г. была Дмитриевская слободка, «что за татары», много «численных земель и ордынских» (как, впрочем, и в Рузе) [1127]1127
ДДГ, № 95, стр. 397, 380, 382, 397, 400, 402.
[Закрыть]. Позднее, в начале 1532 г., в Литве распространились слухи, что князь Юрий находился в контакте с «Заволской ордой» [1128]1128
Акты Литовско-Русского государства, т. I, стр. 240.
[Закрыть]. И для этого, возможно, были некоторые основания. Один из воевод князя Юрия, Василий Иванович Шадрин, с осени 1516 по весну 1518 г. находился в крымском плену. Но в это время он сумел приблизиться к ханскому двору и был кем-то вроде неофициального русского представителя в Крыму [1129]1129
Сб. РИО, т. 95, стр. 494–507.
[Закрыть]. Конечно, вряд ли при этом он забывал князя Юрия.
Но вернемся к февральскому следствию 1525 г. После Максима Грека показания давал его келейник Афанасий. Именно он сообщил имена тех, кто «прихожи были к Максиму». Он же выделил из их среды Берсеня: ибо только «коли к нему придет Берсень, и он нас вышлет тогды всех вон, а с Берсенем сидят долго один на один». Это показание также ухудшало положение Берсеня и фактически оправдывало всех остальных, которые просто «спиралися меж себя о книжном» [1130]1130
ААЭ, т. I, № 172, стр. 141.
[Закрыть].
После этого лица, ведшие следствие, снова обратились к Максиму Греку с вопросом о том, что же являлось темой его разговоров с Берсенем. Максим оказался многоречив.
Примерно год тому назад, когда Берсень был в опале, он, по словам Максима, приходил к нему. Грек спросил его: «Был лы еси сего дни у митрополита». Очевидно, Максим считал, что Берсень должен был побывать у Даниила, чтобы попросить его ходатайствовать за себя перед великим князем. На это Берсень с горечью сказал: «Яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве». Ведь от Даниила не дождешься никаких «учительных слов» да он и «не печялуется ни о ком». Вместо печалования Даниил поступил как клятвопреступник, давши опасную грамоту Шемячичу, который тем не менее был «пойман» в Москве. Берсень и самого Максима спрашивал: «Какую пользу от тебя взяли?» Вель «пригоже было нам тебя въспрашивати, как устроти государю землю свою и как людей жаловати и как митрополиту жити».
И опять Максим допустил бестактность. Не отрицая впрямую слов Берсеня, он сказал только, что «у вас, господине, книги и правила есть, можете устроитися». Но всякое превознесение деятельности Максима могло вызвать чувство негодования у московского государя. Когда у Максима спросили, к чему бы это вел подобные речи Берсень, он добавил к сказанному еще более крамольные слова своего приятеля: «Добр-деи был отец великого князя Васильев князь великий Иван и до людей ласков… а нынешней государь не по тому, людей мало жалует; а как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася; а дотоле земля наша Русскаа жила в тишине и миру». Во всем виновата София: как она пришла на Русь «с вашими греки, так наша земля замешалася и пришли нестроениа великие, как и у вас во Царегороде при ваших царех».
Из этих слов видно, что Берсень был сторонник того курса, который осуществлялся при Иване III в кругу противников Софии, т. е. в кругу Дмитрия-внука (Федора Курицына и других вольнодумцев). Греки были не только врагами Дмитрия-внука, но и русских реформаторов из его окружения. Берсень разделял программу мира с Литвой (как Патрикеевы и Ряполовский, заключившие в 1494 г. мир с Великим княжеством Литовским). О «нестроениях» в Царьграде много размышлял и сам Максим Грек, а позднее И. С. Пересветов. Наконец, выпячивая в рассказе Берсеня «антигреческую» тему, Максим Грек как бы стремился отделить себя от своего прежнего друга и предстать вполне благонадежным человеком.
Максим Грек изложил конкретно причины неудовольствия Берсеня внутренней политикой Василия III. Берсень печалился, что «ныне в людех правды нет» [1131]1131
ААЭ, т. I, № 172, стр. 141–143.
[Закрыть]. Все это из-за того, что были нарушены старые обычаи: «Которая земля переставливает обычьи свои, и та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил; ино на нас которого добра чяяти?» Сам Берсень считал, что «лутче старых обычяев держатися, и людей жаловати, и старых почитати». При этом он говорил: «Государь-деи упрям и въстречи против собя не любит, кто ему въстречю говорит, и он на того опалается; а отец его князь велики против собя стречю любил и тех жаловал, которые против его говаривали». На следствии Берсень утверждал, что он «тех речей не сказывал». Но в целом его «речи» звучат весьма правдоподобно.
Возмущался Берсень и тем, что «ныне-деи государь наш, запершыся, сам третей у постели всякие дела делает». По его представлению (как позднее и по мысли Курбского), великий князь должен привлекать мудрых советников для того, чтобы разумно править страной. Максиму Греку он говорил: «Ты человек разумной и можешь нас ползовати, и пригоже было нам te6n въспрашивати, как устроити государю землю свою, и как людей жаловати, и как митрополиту жити». У нас нет прямых сведений об отношении Берсеня к разводу Василия III. Но второго брака великого государя он мог опасаться уже потому, что подобный случай с отцом Василия III, по его мнению, принес Русской земле одни беды.
Внешнеполитическая программа Берсеня была очень выразительна и определенна: она заключалась в настойчивом призыве к миру с соседними державами. «Ныне, – говорил он, – отвсюды брани, ни с кем нам миру нет, ни с Литовским, ни с Крымским, ни с Казанью, все нам недрузи, а наше нестроенье» [1132]1132
ААЭ, т. I, № 172, стр. 141–143.
[Закрыть]. Он, по словам Федьки Жареного, был крайне недоволен постройкой Васильсурска, ибо это явится препятствием к миру с Казанью («поставил на их стороне лукно, ино как ся с ними (казанцами. – А. 3.) помирити»). Если уж строить города, то на своей стороне, тогда и мир будет [1133]1133
ААЭ, т. I, № 172, стр. 145.
[Закрыть]. Из тех же соображений Берсень недоволен был присоединением Смоленска («как Смоленеск жо город взял, а люди тамо, ино нелзе миру быти»). Правда, Берсень категорически отрицал, что он говорил Федьке речи «про город». Но и Максим передавал разговор с Берсенем, из которого он узнал, что тот говорил «въстречю… о Смоленьску», в результате чего взбешенный великий князь сказал: «Пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси». Прямым диссонансом мирной программы Берсеня звучат его слова, сказанные по случаю приезда турецкого посла Скиндера: «На что нам его (турецкого султана. – А. «?.) дружба? Лугши было с ним не дружитися» [1134]1134
ААЭ, т. I, № 172, стр. 145.
[Закрыть]. Н. А. Казакова считает эту реплику не следствием принципиальной враждебности Берсеня к Турции, «а скорее одним из проявлений раздражения против правительства и стремления осуждать все его действия» [1135]1135
Н. А. Казакова. Очерки, стр. 224.
[Закрыть]. Впрочем, может быть, в данном случае просто покривил душой Максим Грек, передавая смысл своей беседы с Берсенем. Обвиняя своего старого приятеля в недружелюбном отношении к Турции (как и в брани по адресу Василия III), Максим Грек явно надеялся, что ему удастся утопить Берсеня и самому выйти сухим из воды.
