355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Фадеев » Последний из удэге » Текст книги (страница 22)
Последний из удэге
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 12:06

Текст книги "Последний из удэге"


Автор книги: Александр Фадеев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

XXIV

Испытывая взаимную неловкость, как только они остались вдвоем, но и не пытаясь найти общей темы для разговора, они молча шли по селу. Казанок не глядел на Сеню и, как бы подчеркивая свою независимость от него, небрежно пощелкивал плетью пыль на дороге. Сеня, умывшийся, причесавшийся и похорошевший и оттого еще более чувствовавший несвежесть своего белья, которое он не стал менять до бани, щурился от солнца и с интересом человека, давно оторванного от людных мест, наблюдал за кипящей жизнью села.

Оттого, что был воскресный день, и оттого, что в Скобеевке находился центр всего партизанского движения области, улицы полны были народа.

Группы партизан с красными бантами и лентами на фуражках слонялись по селу. В тени садов, тучно выпиравших через плетни, судачили бабы. Девочки в цветастых платочках нянчили белоголовых ребят. Стаи мальчишек, игравших с равным увлечением и в партизан, и в лапту, и в чижика, с криками, раздувая рубашонки, носились по улицам. Пестро одетые девчата и парни в сатиновых рубахах, сидя на бревнах, распевали песни под гармонь, лузгали семя. Возле каждой такой группы во множестве толпились партизаны – иные с бомбами и револьверными кобурами у поясов, иные с плетьми в руках и драгунками за плечами. Двое партизан, бывших, как видно, ночью в карауле, спали, разметавшись на придорожной мураве на самом солнцепеке.

Китайские и кооперативные лавки были открыты, народ толкался на крыльцах. Закопченные двери кузниц были распахнуты настежь; слышны были перестуки молотков, шипенье мехов, грузные удары больших молотов. Могучие бородатые люди ковали бившихся в станках партизанских коней. Веселая чумазая девчонка ногой раздувала мех, выказывая из-под юбки полное грязное колено; белокурый партизан, прислонясь плечом к двери, заигрывал с девчонкой.

Навстречу Сене и Казанку валила толпа мужиков, – они ожесточенно переругивались между собой: кончился сход, о котором говорил десятский. Мужики, узнавая Казанка, здоровались с ним, уважительно снимая шапки. Казанок в ответ только потряхивал своей белой головкой.

Миновав народный дом в глубине большой, поросшей ярко-зеленой травкой площади с деревянной трибуной, возле которой еще толкались группы спорящих между собой мужиков, Сеня и Казанок подошли к высокому одноэтажному зданию с цинковой крышей.

– Школа и есть? – спросил Сеня, увидев на крыльце двух вооруженных корейцев. – Ты домой сейчас?

– Я только помоюсь да белье сменю…

– Так поговорю я с Сурковым.

– Ну, просцевайте покуда, – сказал Казанок, приподняв свою американскую шапочку.

Сеня на цыпочках вошел в класс и притворил за собой дверь. Его обдал какой-то нерусский, пряный и чистый запах. На тесно составленных партах спиной к Сене сидели делегаты-корейцы в белых халатах, некоторые в русских одеждах. Никто не оглянулся на Сеню.

Молодая стройная кореянка в черном платье со стоячим воротом, с ровно подстриженной челкой черных блестящих волос, спадавших ей на лоб, говорила что-то обок стола президиума голосом, полным сдержанной страсти и напряжения, но почти без жестов, изредка только подымая над головой вытянутую руку.

За длинным столом президиума среди нескольких человек корейцев и русских сидел в синей косоворотке предревкома Петр Сурков, выложив одна на другую тяжелые кисти рук и полуобернув к говорящей кореянке моложавое, в крупных порах лицо с могучими надбровными буграми. Короткие светлые густые волосы его были плотно зачесаны назад. Сеня сразу узнал крутой постанов его головы. Сурков нисколько не изменился с той поры, как Сеня больше года назад видел его. Обаяние скованной силы исходило от всей его широкой плотной фигуры.

Сидевший рядом с ним маленький короткошеий человечек с ежовой головой, которого Сеня тоже сразу узнал, увидев Сеню, шепнул что-то Суркову на ухо. Сурков, вопросительно подняв одну бровь, обернул лицо к Сене, радостно просиявшему навстречу всеми добрыми морщинками своего лица. Глаза Суркова приветливо, но сдержанно блеснули, и улыбка чуть тронула его плотно сжатые полные губы. Он поискал глазами место для Сени и, не найдя места, кивнул Сене на окно, потом на кореянку. Сеня понял это как предложение подождать, пока не кончит кореянка.

Он на цыпочках подошел к ближнему окну и сел на подоконник и снова повернул к Суркову свое улыбающееся лицо, но Сурков уже не смотрел на него.

Сеня, приняв обычное грустное выражение, с удовольствием вслушивался в чем-то приятные ему страстные интонации в голосе кореянки; в то же время спокойные, внимательные глаза его переходили с одного лица на другое и все запоминали.

Маленький, с ежовой головой, человек, сидевший рядом с Сурковым, был один из работников подпольного комитета, Алексей Чуркин. Сеня сталкивался с ним в восемнадцатом году на партийных и профессиональных съездах. Сеня рад был тому, что Алеша Маленький, которого все любили в организации, не арестован.

Председательствовал на съезде кореец средних лет, стриженый, с интеллигентным лицом и в европейском платье, – из учителей. Кроме него, за столом сидели еще старик в белом халате, с седыми волосами, собранными в замысловатый узел, и немолодая, сильно робеющая кореянка, тоже в белом халате, перетянутом под самыми грудями.

Среди делегатов, в большинстве молодых, были две-три женщины. Желтолицые старики в проволочных шляпах, подавшись вперед и приложив к уху свернутые трубочкой ладони, внимательно слушали кореянку. Она продолжала быстро и страстно говорить, изредка подымая над головой руку в черном рукаве.

Сурков все чаще поглядывал на нее из-под бугристых бровей, досадливо хмурился, недовольный тем, что она говорит так долго. Наконец он не выдержал, шепнул что-то Алеше Маленькому и, тяжело ступая на носки давно не чищенных сапог, слегка раскачиваясь квадратным туловищем и чуть заметно прихрамывая, подошел к Сене. Хотя Сеня знал, что Сурков всегда прихрамывает немного, и что прихрамывает он оттого, что в детстве отец его, сталевар военного порта, пьяный, ударил его по бедру поленом, теперь хромота Суркова напомнила Сене о том, что он ранен в бою под рудником.

– Как рана твоя? – шепотом спросил Сеня.

– Пойдем на крыльцо, посидим: она век не кончит, – шепнул Сурков, крепко сжав руку Сени своей широкой плотной ладонью. – Давно ли прибыли? – заговорил он грубым отрывистым голосом, когда они вышли на залитое солнцем крыльцо, на котором все еще стояли два вооруженных корейца. Он схватил Сеню за плечи своими большими руками и скорее по-хозяйски, чем дружески, осмотрел худощавую и сутулую фигуру Сени от кончиков унтов до редких колец волос. – Ты ничего: лучше выглядишь… Сядем на ступеньки. Давно ли прибыли? Как разместились?

– Прибыли мы только что и разместились лучше не надо, – садясь рядом с ним, радостно заговорил Сеня. – Под рудником ты раненный был, говорят?

– В бок. Под самые кишки. Заросло, как на собаке… Это, видишь ли, они пробную вылазку с рудника делали. Старого начальника гарнизона у них сменили за военные неуспехи. Прислали нового – полковника Лангового. Может, слыхал?.. Хотел прощупать нас, – усмехнулся Сурков. – Рад, что вы пришли. Большой отряд?

– Двести тридцать два…

– Мало… Гладких кто?

– Охотник тамошний.

– Уросливый, говорят?

– Да нет, он слушает меня, – с улыбкой сказал Сеня, – командир он хороший… Что нового у вас?

– Что нового у вас?

Сеня стал рассказывать о положении дел в Ольгинском районе. Он выкладывал Суркову все свои сомнения и колебания. Он жаловался на отсутствие информации и директив ревкома, на то, что, хотя в Ольгинском районе подъем у населения не меньший, чем здесь, разворот движения поневоле слабый: нет организаторов. Потом он рассказал о встрече с Мартемьяновым, о работе, проделанной Мартемьяновым, и о том, что еще осталось проделать.

– От Ольги на север и не слыхали еще о съезде областном, – говорил Сеня. – Крынкин сказывал…

– Крынкин – задница, – неожиданно сказал Сурков.

– Нет, он человек преданный, по-моему, но…

– Я не сказал, что он не преданный. Я сказал, что он задница, – повторил Сурков. – Организаторов! – передразнил он. – Разве ревком рожает организаторов? Организаторов создают из рядовых людей. Странно слышать такую жалобу от представителя Тетюхинского рудника, – он подчеркнул: рудника. – Организаторов движения в Ольгинском районе должны дать вы, тетюхинцы, и только вы… Так что говорит Крынкин?

– Да это не суть важно, пожалуй, – засмеялся Сеня. – Ты прав. И моя вина тут… Тебе вот письмо от Ли-фу. Слыхал такого?

– От Ли-фу? – Сурков развернул красную бумажку, которую Сеня подал ему. – "…Имевший место недоразумений… войск китайского народа… – забубнил он, – …дальнейших выводов не сделать"… Сволочь… – сказал он, отчеркивая ногтем то место, где Ли-фу писал о том, что партизаны не имеют права помогать врагам "китайских революционных отрядов" ни в каких формах. – Ты знаешь, что это значит? Это значит, мы не имеем права вызывать туземцев на наш областной съезд, не имеем права созывать корейский съезд, не имеем права защищать Николаевку, когда они пришли ее жечь, не имеем права вооружать южных гольдов и тазов, когда они отказались платить дань хунхузам и цайдунам… Сволочь!.. Вы где их встретили?

Сеня рассказал о встрече с хунхузами, о своем разговоре с Ли-фу и о найденном в реке трупе человека с перерезанным горлом.

– Очень хорошо, – злобно фыркнул Сурков. – Сегодня же пошлем роту – передавить к чертовой матери… По-русски понимает кто? – обернулся он к корейцам на крыльце.

– По-русики я понимай, – сказал один, почтительно склоняясь к Суркову.

– Сбегай к командиру Новолитовской роты, – знаешь, где они стоят? – скажи, чтоб зашел через полчаса на квартиру ко мне. Не переврешь?

– Нет, нет, – осклабился кореец.

– Повтори.

Кореец повторил.

– Умница, – похвалил Сурков, снова уткнувшись в бумажку. – Они отчего волнуются? – сказал он, комкая бумажку и засовывая ее в карман. – Мы подрубили их под корень. Они жили за счет дани: корейцы и туземцы платили. Теперь мы вооружили тех и других. Первыми всполошились китайские купцы и цайдуны, потом хунхузы. Они даже помирились на этом деле. Теперь купцы и цайдуны используют хунхузов как вооруженную силу… Ничего союзники!

– А ведь немало их, – сказал Сеня.

– Верно. Но какие солдаты? За что им умирать?

– Силы отымут все-таки…

– Так, может, договор подписать? – насмешливо спросил Сурков, устремляя на Сеню из-под бугров на лбу свои холодноватые, финского разреза глаза, в которых время от времени точно взрывалось что-то.

"И злой же, братец ты мой", – весело подумал Сеня.

– Силы, силы! – передразнил Сурков. – Ни у кого нет столько сил, сколь у нас. Из одного Ольгинского района целые полки двинуты… вашими стараниями…

– Крынкин там… – начал было Сеня.

– Крынкина снять надо, – холодно сказал Сурков. – Сам посуди: готовим наступление на Сучанский рудник, подняли здесь все, что можно. Рабочие идут на стачку. Мало сказать – идут: с трудом удерживаем, чтоб не выступили раньше времени. У меня сейчас сидят представители рудничного комитета, – сам услышишь… Я даю ему телеграмму за телеграммой: "Высылай отряды", – отрядов нет… Упустили самое золотое время, когда на руднике было мало войск. Теперь туда стягиваются японские эшелоны. Будь мы на руднике, город и железная дорога без угля… Правда, дело еще поправимо, потому что Бредюк под Шкотовом задерживает передвижение японцев, и рудник мы возьмем, – убеждая скорее самого себя, чем Сеню, говорил Сурков, – но Крынкин твой задница: его бы в кашевары…

– А Алеша Маленький как смотрит?

– Алеша Маленький привез дурацкую директиву областкома, что все, что мы делаем, это не то, что нужно делать, а нужно делать то, что надумали они в областкоме, – язвительно сказал Сурков.

– Понятно объяснил! – засмеялся Сеня.

– А на самом деле… На заседаниях ревкома, где, кстати сказать, два левых эсера, он виляет, а смысл таков: "Вы зарываетесь, больших отрядов не нужно, мужицкими делами заниматься не нужно, никаких съездов не нужно…" А сам разъезжает по селам и приветствует и мужиков, и отряды, и съезды, то есть благословляет все, что мы делаем. Политика, нечего сказать!

– А я, по совести, еще не все тут схватываю, – сказал Сеня, огорчаясь, что не может согласиться с Сурковым. – Сам же говоришь, японцы…

– И прекрасно. Алеша рад будет союзничку…

– Я ж не говорю, что согласен с ним, – улыбнулся Сеня.

– Если не со мной, так с ним…

– С комитетом областным? – лукаво переспросил Сеня.

– С тем, что осталось от областного комитета… Впрочем, у Алеши там тоже какой-то свой оттеночек.

– Да я за съезд во всяком разе…

– Спасибо.

– А ты не злись, – блеснув кремовыми зубами, сказал Сеня, – умрешь от злости.

– Умирают от доброты, – усмехнулся Сурков.

– Расскажи лучше, как арестовали тебя и как убежал, – примирительно сказал Сеня. – А кто говорит это? – перебил он себя, прислушиваясь к доносившемуся из распахнутых окон страстному голосу кореянки.

– О чем же сначала: как арестовали или кто говорит?

– Сначала арестовали как…

– Говорит корейская революционерка Мария Цой… Из русских подданных: русскую гимназию кончила. Докладывает о восстании в Корее, она только что оттуда… Рад, рад, что вы пришли. Тебе рад, – в первый раз широко улыбнулся Сурков и крепко сжал Сенину руку.

Из окон донеслись гомон одобрения, шумные сморкания, скрип отодвигаемых парт.

– Могу хорошим обедом угостить, – говорил Сурков. – Мы на квартире у местного врача стоим…

– Знаю уж – сына его с Мартемьяновым встретили. Славный паренек, по-моему…

– Мог бы быть, коли б не портили.

– А портит кто?

– Добряки вроде тебя. Людей в его годы нужно больше ругать, а вы его хвалите, – сказал Сурков, грузно подымаясь навстречу выходящим из школы корейцам. – Вот и Алеша… Вот тебе союзничек, Алеша, – Сеня Кудрявый…

– Ну не совсем союзничек, – смеялся Сеня.

– У него оттеночек от твоего оттенка, – издевался Сурков.

– Видал сумасшедшего дурака?.. – весело и тоненько сказал Алеша Маленький, указывая на Суркова большим пальцем и взглядывая на Сеню своими живыми умными глазами. – Пусть-ка он лучше тебе расскажет, как его американцы подвели…

– А что американцы? – спросил Сеня.

– Он всю свою тактику строил на противоречиях между американцами и японцами, – пояснил Алеша, – а они сейчас вместе с японцами громят под Шкотовом Бредюка…

– Глупости все это, – отмахнулся Сурков.

– Ну как, интересно на съезде? – спрашивал Сеня у Алеши.

– А я не понял ни слова, кроме как сам говорил… Ежели по моей речи судить, так интересно, – тоненько отвечал Алеша Маленький.

– Цой, обедать с нами, – сказал Сурков кореянке, с группой окружавших ее корейцев, тоже вышедшей на крыльцо.

– Обедать с вами? – Она на мгновение заколебалась, ее быстрые темно-карие глаза чуть-чуть задержались на Суркове. – Нет, я обещалась в корейскую роту, – со вздохом сказала она и тряхнула челкой. – У них несчастье: караульный шалил с ружьем и нечаянно убил русского мальчика. Они постановили расстрелять его. А я думаю, он уже и так наказан смертью мальчика…

– Недобрый, недобрый народ, – усмехнулся Сурков. – Ты скажи им, чтоб они его лучше из отряда выгнали, коли он с винтовкой обращаться не умеет… Пошли обедать.

XXV

Алеша Маленький, сильно соскучившийся и проголодавшийся на съезде, весело крутил ежовой своей головой и без умолку говорил о том, какой им Аксинья Наумовна, должно быть, приготовила обед и какой Сеня, видать, умник, если не согласен с Сурковым, и что хорошо бы поспать после обеда.

Сеня, пересмеиваясь с ним, расспрашивал Суркова о его жизни за год, что они не видались, но Сурков или отвык от Сени, или был слишком занят своими мыслями, только он все время переводил разговор на дела или на Сеню.

Справа от них потянулся редкий дощатый заборчик, за которым виднелись уходящие в глубь двора, заросшего ярко-зеленой муравой, одноэтажные деревянные корпуса больницы, за ними виднелись лесистые, пробрызнутые солнцем склоны горного отрога. Потом они поравнялись с каменным зданьицем, тоже в глубине двора, с ведущей к зданьицу липовой аллейкой и большой цветочной клумбой перед зданьицем. В тени аллейки на скамьях сидели больные и раненые с костылями, с забинтованными ногами или руками.

Возле распахнутой калитки партизан с рукой на перевязи другой, здоровой рукой, держал за кофту красивую, статную сиделку в белой косынке, шедшей к ее черноглазому, с острым подбородком лицу.

– Не уходи, Фроська! – просил он. – А то, ей-богу, за тобой пойду…

– Больным и раненым на улицу ход воспрещается! – смеялась она. – Да ну, пусти, меня дома дети ждут… Здравствуйте, Петр Андреевич! – поздоровалась она с Сурковым, стрельнув в него своими черными глазами.

– Здравствуйте, – ответил он, не глядя.

– Эх, нет в тебе, Петя, обращения, – шутил Алеша Маленький. – Эдакая красота, а ты: «Здравствуйте»… А она еще выхаживала тебя раненого.

– А что ж мне прикажешь делать?

– Я бы нашел, что делать, ежели б она на меня так поглядела. Да куда там! Не глядит. Я хоть и красивый, да маленький… Вот и квартира наша, – сказал Алеша Сене, указывая на обширный деревянный дом с резными карнизами и высоким резным крыльцом, выходящим на улицу.

Прямо за домом, видный с улицы, раскинулся до самого отрога большой плодовый сад – гордость Владимира Григорьевича Костенецкого: сад этот был разбит и посажен им по специально выписанному из Германии руководству для садоводов-любителей.

Они вошли в полутемный коридорчик, деливший дом пополам. Дверь в конце коридора была открыта; виден был угол русской печи; тянуло запахом всяческого варева и жаренья. Простоволосая, худая, чисто одетая старуха в белом переднике, с засученными рукавами, высунулась в дверь.

– Пришли? – радушно сказала она. – И то заждались. Сейчас подаю…

– Я подсоблю тебе, Аксинья Наумовна!

Алеша Маленький, подмигнув Сене, побежал на кухню. В просторной угловой комнате, с громадным буфетом у стены, стоял застланный клеенкой стол, накрытый на семь человек.

Высокий и чудаковатый старик в сапогах, со свернутой набок черной с проседью бородкой, которую он каким-то беспокойным движением то и дело захватывал горстью, ходил по комнате нетвердой, ревматической походкой и оживленно говорил что-то двум сидевшим на стульях горнякам в брезентовых блузах.

– …Это такой народ, вокруг пальца обведут… – простуженным голосом сказал горняк с пышными русыми усами в тот момент, как Сурков и Сеня вошли в комнату.

Другой горняк, с веснушчатым лицом и жидкими серыми волосиками, завидев Суркова, робко привстал, теребя в руках фуражку, но, покосившись на своего развалившегося на стуле товарища, снова сел на краешек стула.

– Какой народ? – спросил Сурков.

– Владимир Григорьевич о сходе вот рассказывает…

Сурков, не дослушав, прихрамывая, прошел в соседнюю комнату.

– Вон вы живете как!.. – Сеня оглядел приборы в две тарелки, вилки, ножи, металлические ложки, стеклянные солонки – предметы, от которых он давно уже отвык. – По-буржуйски живете, – шутливо говорил он хрипловатым смеющимся голосом, здороваясь со всеми за руку.

– Остатки прежней роскоши, так сказать… Костенецкий, – назвал себя старик со свернутой набок бородкой и по-совиному поглядел на Сеню.

– Вот и хорошо… А я, в аккурат, с сыном вашим познакомился…

– Но-о, Сережу видели? – вдруг по-детски рассияв, воскликнул Владимир Григорьевич. – И что? Как он чувствует себя, этот юноша?

– Здорово чувствует, по-моему. Мы с ним прямо, можно сказать, подружили…

– А кончился сход? – спросил Сурков, с мылом и полотенцем в руках появляясь в дверях из соседней комнаты.

– Как же, как же… – торопливо сказал Владимир Григорьевич.

– Как выборы?

– Да я вот рассказывал товарищам… – Владимир Григорьевич беспокойно схватился за бороду. – Благополучно, в общем… Список наш почти целиком прошел, но Казанка они все-таки вставили и выбрали небольшим, правда, большинством…

– Как же вы допустили? – холодно спросил Сурков.

– Позвольте, как же не допустить, если барышничество он оставил, и сын у него в партизанах, и он бесплатно снабжает партизан мясом? – сказал Владимир Григорьевич, не замечая того, что он приводит те самые доказательства о необходимости выбрать Казанка, которые на сходе приводили ему сторонники Казанка и которые на сходе он яростно опровергал.

– Сдали, значит? – усмехнулся Сурков.

– Сдал? – покраснев носом, сердито сказал Владимир Григорьевич. – Я считаю неуместным это замечание. Я сделал все, что мог… – Он обиженно отвернулся к окну.

– Какой Казанок это? – спросил Сеня, вспомнив просьбу Гладких.

– Местный кулак, барышник, – резко сказал Сурков, – а теперь вот делегат повстанческого съезда. Очень хорошо…

– А я скажу, товарищ Сурков, его, и правда, трудно было не допустить, – вставил горняк с пышными усами. – Я его очень даже знаю и все село их знаю. Первый он человек у них. В старое время у кого скорей всего мужик подмогу находил? У Казанка. Он, понятно, наживался на том, да разве они понимают? И перед начальством он первый был заступник. Приставов он, правду сказать, не терпел…

– Достойный человек, что говорить… – фыркнул Сурков.

– Сын его в отряде у нас, – сказал Сеня. – Очень отличался… Его полюбили у нас. А я, по совести, хотя и не знал, как отец его, а все доверия к нему не было. Но Гладких горой за него, просит, чтоб совсем в отряде у нас оставили…

– Отличался, говоришь? – переспросил Сурков. – Ну-ну… Он приемный сын, говорят? Пускай остается. Умыться хочешь?

Дверь из коридора распахнулась, и Алеша Маленький, тоненький голосок которого слышен был еще в коридоре, вошел в комнату с дымящейся суповой миской в руках. За ним шла Аксинья Наумовна с хлебом и какими-то салатами.

– Еще прибор, Аксинья Наумовна, гость у нас, – сказал Сурков, проходя с Сеней на кухню.

– Да ведь Леночки-то нету! – крикнула она вслед.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю