Текст книги "Мой Темный Квартет (СИ)"

Автор книги: Алекс Мелроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 51 страниц)

Новинки и продолжение читайте на сайте библиотеки https://www.litmir.me

====== Пролог. ======

POV Алексис

Тысячи верстовых столбов. Десятки. Сотни. Тысячи. Я уже давно сбилась со счета, пытаясь хоть как-то скоротать время. Не нужно было разряжать телефон, часами слушая музыку после очередной ссоры с матерью. Вот сейчас и приходится буквально считать мух: одна, две, три, четвертая идиотка ударилась снаружи о стекло, видимо, намереваясь пробраться через него в машину. Да тут не особо лучше, чем на улице: так же душно. Но окно открыть нельзя, нет, а то матери уши надует. Ну конечно. Странно, что она вообще нашла время перевезти меня в другое место, выкроив его между своей работой и тысячами свиданий, который заканчиваются стандартным – ИССЗНБМ (идиот с сексуальной задницей, но без мозгов, если что). Однако все эти «свидания» ничему ее не учат: за последние три года у меня было столько «пап», что я уже даже не стараюсь запомнить имя очередного, а просто говорю «здрасьте», когда его вижу и ухожу к себе. Отлипаюсь от стекла, к которому мой висок практически приклеился, вспотев и став красным. Потираю натертое место и щурюсь на солнце. Его тут не много. Тут. Если бы я знала, куда вообще еду. Нет, я не особо против переезда, ведь с Линдси я поссорилась, других друзей у меня особо не было, так как с проститутками я не очень горю желанием дружить. А вот Ник... Ну что. Может, о нем я и буду вспоминать. Иногда. Хотя мы и встречались практически два года. Если только это можно назвать «встречанием»: на утро я получала «доброе утро, зайчик» и смайлик-поцелуй; вечером – «спи сладко, кролик». Нет, в 16 лет я просто фанатела от такой нежности, мимишества и тому подобного, но позднее... Мне это жестко надоело. Ну серьезно. Все это вечное «сюсюсю» в глотке застряло, о чем я ему и сообщило. И знаете, как он среагировал? Заржал, так громко, что я чуть не упала, ведь максимум, что он себе позволял, эти тихо хихикать. Наржавшись вдоволь, он сел на мой диван и прижал меня к боку.

«Ну слава Богу! А то я думал, что ты навсегда останешься такой монашкой»

И полез целоваться.

Знаете, если считать, что это был мой первый поцелуй с парнем (не считаю поцелуйчиков в щеку), то это было ужасно. Все девчонки – повторяю, все – грезят о волшебном первом поцелуе. Мой был просто отстойным. Его язык, который был похож на склизкого, длинного и мерзкого слизня присосался к моему рту. Нет, я пыталась привыкнуть к этому ощущению, честно, пока этот урод не взялся за ширинку моих брюк. Тут уж я взбунтовалась. Пошел он к черту со своими руками.

И тогда я сказала сама себе, что я не целовалась с парнями, и поклялась, что мой первый (первый-первый-первый) поцелуй будет особенным.

Не помню, чем я его стукнула, но царапина на щеке, я надеюсь, осталась до сих пор. В любом случаи – он визжал очень громко, когда упал на пол, а я приводила себя в порядок, используя все знакомые мне ругательства на всех известных мне языках и, я подозреваю, придумывала новые. Спустя минут пять, когда кровь из пореза перестала идти, и этот придурок смог встать, он просто вышел, даже не оглянувшись. А я лежала и рыдала на кровати. Ну извините, я еще не совершеннолетняя, а меня уже пытались изнасиловать! Сдержишься тут...

Однако на следующий день в школу Ник пришел с огромным букетом лилий – ненавижу лилии. Встретил меня у входа и начал поливать извинениями и уговорил встретиться с ним после уроков, чтобы все обсудить. Я, маленькая идиотка, согласилась, соблазнившись на букет. Дождавшись меня у выхода, парень начал осыпать меня комплиментами (хотя на мне была далеко не новая кофта).Увидев мой скептический взгляд, он усадил меня на скамейку и, взяв за руки, снова начал повторять тысячи раз слово «прости», от которого у меня уже начали стучать зубы, иногда вставляя фразы, типа «я очень давно тебя сильно люблю», «я серьезно тебя люблю», «я мечтаю об этом с тобой» и коронное – «я просто не сдержался, так как очень тебя хочу». Я еще неученая была, однако фразу «я тебя хочу» более-менее понимала. И красный огонек в голове мешал мне сказать «да», однако и «нет» что-то не вылетало. Но когда Ник двинулся меня поцеловать, я решительно его оттолкнула.

– Мы скоро въедем в город, – вырвал меня из мыслей голос матери. Кстати о ней. Эббигейл Маллейн (ее девичью фамилию я не знаю, когда я спрашивала, она огрызалась и посылала меня заниматься своими делами) всегда пользовалась оглушительным успехом у мужчин, и это не странно: у нее были шикарные, пышные волосы цвета темного красного вина, пухлые губы, всегда покрытые красной помадой, длинные черные ресницы, тонкая талия, длинные ноги... Ну и прочие атрибуты, от которых у мужской половины сносило крышу. Для меня она всегда была женщиной, у которой нет времени на собственную дочь. Я не знаю, как получилось, что она завалилась с отцом на кровать, а потом, из-за известий о будущей мне, им пришлось пожениться, однако я не думаю, что она хоть когда-нибудь меня любила. Ну, может только первые несколько часов, когда все наперебой только охали да ахали ( ну Вы знаете – «какие у нас глазки!» да «какой носик!») Но ее любовь прошла очень быстро. В детстве-то я не очень получала материнскую любовь и ласку, что уж говорить о подростковом возрасте... Но вот мой отец – Жак Маллейн – я … я его искренне любила, как и он меня. Это был высокий, очень красивый мужчина, с синими-синими глазами, загорелый, мускулистый, с самой доброй на свете улыбкой. Именно благодаря ему я знаю, что такое смех, улыбки, развлечения. Он водил меня в цирк, в кино, в парк, катал на любых аттракционах, покупал мне игрушки и книжки. Он был для меня Богом, над чем он всегда смеялся и водил в церковь, рассказывая о Иисусе, ангелах и Библии. У меня была даже своя «детская Библия», ну, я думаю у каждого она есть. Но смотря на изображения Бога, я видела отца. Он был эталоном для подражания. Это был рай для меня. Однако он был недолгим: когда оставалось две недели до моего седьмого дня рождения – я собиралась пойти в школу, и папа очень мной гордился – отец пропал. Мать сообщила мне на утро школьного дня, что отец уехал и что она не сможет меня отвезти в школу, мне придется самой идти. На все мои вопросы о папе, она отвечала «не знаю». И вот она я: с букетом, купленном отцом, с бантиками, подаренными отцом, в одежде, выбранной отцом, стою одна отдельно от толпы красиво разодетых детишек с их гордыми родителями. Все смеются, улыбаются, а я...

Уже потом я узнала, что мать выгнала отца, однако развестись у них не получилось: мама мамы, моя бабушка, была очень верующая и запретила матери подавать на развод перед своей смертью. Но это особо ничего не меняло: родители стали жить порознь, но самое страшное было то, что мать не отдала меня отцу и, более того, категорически запретила ему со мной видеться. Правда, один раз, когда мне было двенадцать, он подкараулил меня около школы, и мы целый день гуляли по городу, но мать узнала и пригрозила посадить его, а на меня наорала. Я скучаю по папе, но мама регулярно раньше проверяла мой телефон, на случай, чтобы там не появился его номер, как и мои социальные сети, так что я оказалась напрочь отрезанной от любимого папы. Это не могло не повлиять на мой характер: когда-то веселая и улыбчивая девочка закрылась в себе и ожесточилась, отказываясь с кем-либо дружить. Пока не появилась Линдси...

– Вот и город. Алексис, посмотри, – какой у нее довольный голос. Ну конечно, здесь разрешается несовершеннолетним жить одним, так что у нее будет полная свобода от обузы, в виде непослушной хамовитой девчонки с глазами ненавистного мужчины. Однако реально нужно посмотреть, куда я вообще приехала и где будет продолжаться моя жизнь. Чтож. Прислоняюсь лбом к стеклу.

Городок небольшой, но только из-за высоты домиков: максимум – это три этажа. Три этажа, для человека, прибывшего из Нью-Йорка. Мои глаза сами по себе расширяются, пока я как маленькая залезаю на сиденье с ногами, вставая на колени, чтобы лучше видеть. Где-то задним ухом я слышу команду матери сесть нормально, но я игнорирую ее, продолжая смотреть. Маленькие, однообразные домишки выстроились по прямым улицам, совсем мало машин на обочинах, видимо, все стоят в идеально чистых гаражах, покрытых белой краской. Одна главная больница. Две школы. Колледж. Мать с переднего сидения информирует, что я буду тут учиться. Не так уж и плохо: красные кирпичные стены, четыре этажа, спортивная площадка... Хотя бы на психушку не похоже. Студенты снуют туда сюда, кто-то бежит, кто-то едва плетется, смеются, целуются, дерутся... Все как всегда. Ботаники, мачо, умники, стервы... Ничего нового. Объезжаем колледж и едем по очередной улице-клону. Дома без номеров, отличаются только оригинальностью и фантазией хозяев. В какой-то момент мать резко тормозит на светофоре, и я со всей силы стукаюсь виском о стекло. Тру ноющее место, недовольно сморщившись. Тут краем глаза улавливаю какое-то пятно: на другом светофоре (мы стоим на перекрестке, из которого идут четыре дороги), перпендикулярном нам, стоят мотоцикл, черный, опасный, таинственный... как и его хозяин. Мои глаза отрываются от транспорта и скользят по парню: достаточно молодой, но я бы не сказала, что старше 20 лет. Черные ботинки, черные модно потертые джинсы, темно-синяя футболка с какой-то черной надписью – вглядываюсь и разбираю полустертые слова «плохой мальчик любит плохую игру» (хаха, как мило) – черная кожаная куртка, которая просто потрясающе сидит на фигуре, точно влитая. Да хоть что-нибудь у него есть не черное? Смотрю наконец в лицо и замираю – черные очки закрывают глаза, но я готова отдать все свои сбережения, если его глаза не чертовски привлекательны! И, конечно, черные, взлохмаченные ветром (и я думаю, не только ветром) волосы, напоминающие цветом крылья ворона, потрясающие скулы, чувственные, приоткрытые губы... В этот момент мотоцикл срывается с места и летит на красный, резко поворачивая на нашу дорогу, в ту самую секунду, когда нам дают зеленый свет, и мать нажимает на газ. Чудом миновав наш капот, парень проносится мимо на полной скорости, под громкую ругань матери. Невольно поворачиваю голову и слежу за черным пятном. Остается только надеяться, что таких придурков будет как можно меньше в моей группе.

– Сумасшедший водила!, – не унимается мать, выворачивая баранку и поворачивая на очередную улицу, – уже права захапал! А потом сдохнет, не доживя до 25! Придурок!

– Ма.., – пытаюсь ее угомонить, но она только стреляет зелеными глазами в зеркало заднего видения, приказывая замолчать.

– Именно поэтому я и запрещаю тебе приобрести мотоцикл. Еще свернешь шею, а мне что?

– Продолжать жить припеваючи и радоваться, – шепчу я так тихо, что даже если бы она хотела, не услышала. Отворачиваюсь к окну, намереваясь смотреть на очередные одинаковые дома, однако мать тормозит около одного из них; шины визжат по гравию, мотор перестает гудеть, и я берусь за ручку, чтобы вылезти, наконец, из машины, но рука матери останавливает меня, всовывая мне ключи от дома.

– Прости, у меня дела. Может, через несколько дней заеду, – говорит Эббигейл. Я едва успеваю вытащить чемодан, чудом умудряясь не выронить ключи и телефон, а она уже дает газу, и машина срывается с места, уносясь за очередной поворот.

– И тебе «хорошего первого школьного дня», – вздыхаю и, волоча за собой сумку, поднимаюсь по лестнице, кое-как вставляю ключ в скважину и, не с первой попытки, открываю дверь. Распахнув ее настежь, затаскиваю чемодан и захлопываю дверь ногой, позволяя грохоту пронестись по пустому дому. Ну что у нас тут? Бежевые стены, деревянная мебель и пол, люстры. Холл, гостиная, кухня, ванная, еще одна комната. Поднимаюсь на второй этаж: две спальни, еще ванная и … хм … кабинет? Захожу в одну из спален, в которой имеется балкон, и решительно бросаю телефон на кровать, как бы помечая территорию. Осматриваю свою новую комнату: обычные стены, пол, потолок, два шкафа (один, видимо, для одежды, другой для книг и тому подобного), рабочий стол, стул, тумбочка и кровать, покрытая бледно-серым постельным бельем, – ну не волнуйся: очень скоро ты изменишься до неузнаваемости, – говорю я громко и тут закрываю рот, чувствуя себя идиоткой, разговаривающей с комнатой.

«Крыша уже едет, а я только приехала... Да уж, веселенькая жизнь мне предстоит»

Понимаю, что скоро захочу есть, да и чемодан сам не разложится (ну почему я не Гермиона!?), поэтому снова спускаюсь на первый этаж, затаскиваю чемодан в свою комнату и останавливаюсь перед выбором: начать разбирать вещи, но это займет весь день, или сначала сходить в магазин? Мой желудок четко дает мне ответ в виде уханья совы, смешанном со стоном банши, и, достав кошелек, я опять иду вниз, закрывая дверь, убираю ключ в карман джинс и выхожу на улицу, застыв в нерешительности. Куда идти. Доверяя мысленной памяти, поворачиваю влево, где я, судя по обрывкам мыслей, видела магазин, и шагаю по прямой улице, оглядываясь по сторонам. Дойдя до светофора, останавливаюсь в толпе людей, за высоким светловолосым парнем, который одет в явную школьную форму. Плюс – очки-половинки на носу. Он разговаривает по телефону, тихо и культурно.

– Я был в поликлинике. Да, я взял справку, чтобы доказать, почему пропустил урок. Я скоро буду., – некоторое время он молчит, слушая собеседника, потом мягко улыбается и качает головой, – нет, я уже иду. Близнецов еще нет? Кто бы сомневался? Да иду я. Что? Что ты..., – он замолкает и поднимает голову, вглядываясь вдаль. Невольно слежу за его взглядом и понимаю, что он смотрит на колледж, однако не вижу там ничего необычного, хотя он находится, по крайней мере, в ста метрах от нас. Блондин снова качает головой, – отойди от окна. Если тебя заметит миссис Квинси, получим мы оба. Я скоро приду, – с этими словами он идет вперед, и я понимаю, что загорелся зеленый. Чувствуя себя неловко из-за того, что подслушала чужой разговор, пытаюсь протиснуться мимо него и, слегка толкнув его, пробиваюсь вперед, понимаю, что он выронил книгу, однако не оборачиваюсь и бегу, теряясь в толпе. Уговариваю себя остановиться только пробежав метров двадцать. Сердце бешено стучит в горле. И чего я испугалась? Дурочка. Упираюсь руками в колени, дыша через рот, восстанавливая дыхание. Потом поднимаю глаза и вижу прямо перед собой магазин.

«Вот и отлично»

Народу в магазине немного, чему я, несомненно, рада. Сам он просто огромный, десятка три стеллажей до полотка, забитых всем, чем только можно. Беру корзину и, медленно двигаясь мимо стеллажей, сбрасываю в нее воду, банки колы, чипсы, яйца, хлеб, салфетки. Дойдя до отделения «химии», кладу мыло и туалетную бумагу, так как не проверила их наличие в доме. Возвращаясь к кассам, останавливаюсь около стенда с журналами, прыгая глазами от одного к другому. Наткнувшись на нужный, тянусь к нему, но делаю неловкое движение, и стенд начинает падать вперед. Пытаюсь удержать его, но тут слышу громкое «черт» из-за него. Испугавшись, чуть не отпускаю его, но мужские руки с той стороны помогают мне привести все в первоначальное состояние. «Потерпевший» обращается ко мне, все еще фиксируя стенд.

– Поаккуратней!

– Я... да … прости, – лепечу я, подхватываю корзину и спешу к кассе, слыша за спиной голос парня:

– Айз, ты там жив?

– Меня стендом не убьешь, Геракл, – отзывается похожий голос, и я краем глаза, наконец, вижу двух парней, видимо, близнецов, с русыми волосами в ярких футболках. Быстро оплачиваю покупки, как попало, запихивая продукты в пакеты, и выбегаю на улицу, устремляясь к дому.

«Фуф... как я же я все-таки неловкая»

Остаток дня уходит на разбор чемодана. К часу ночи я убираю пустую сумку под кровать и смотрю на немного изменившуюся комнату: появились книги, на полках лежит одежда, вместо старого постельного белья – мой любимый комплект, напоминающий звездное небо. Абсолютно валюсь с ног, поэтому успеваю только поставить будильник на 6:30 и валюсь прямо в одежде на кровать, засыпая тут же. Проснувшись от навязчивой мелодии, проклиная будильник, встаю и иду в ванную, привожу себя в порядок и, вернувшись в комнату, открываю шкаф, чтобы выбрать одежду в первый школьный день. Джинсы или юбка? Рубашка или свитер? Туфли или кеды? М-да уж... Наконец останавливаюсь на любимом свитере, натягиваю колготки, короткую юбку, высокие кроссовки-ботинки, совсем чуть-чуть подвожу глаза черным карандашом и, накинув на плечо сумку, выхожу на улицу, закрыв дверь. Пожалуй, я могу привыкнуть. Добираюсь до колледжа за полчаса до начала занятий. Вот и отличненько. Но подойдя к входу, ноги начинают дрожать, и я останавливаюсь, глядя на незнакомое здание. Чувствую себя неловко, и, несмотря на солнце, ежусь от холода.

«Ну же, Маллейн, возьми себя в руки. Такой же городок, те же подростки, те же занятия... Соберись»

Я, сделав серьезное лицо, решительно берусь за ручку, открывая дверь в новую жизнь. Вот и я.

====== Глава 1 – 10. ======

1997 год

– Маааааам! Чак опять забрал мою машину! Мою машинку! – Неправда! Это моя! – О Боже, – далеко уже немолодая женщина облокотилась о столбик качелей, глядя на двоих своих сыновей. Чак и Айзек – близнецы, некоторое время даже она их путала, так как в них не было ни малейших различий. Она вздохнула и медленно опустилась на скамейку, устало улыбнувшись. Ее блеклые глаза проследовала по площадке и остановились на соседней семье – Хандерсоны, мать и сын. Но какая разница! Как же Монике повезло с Аланом... Тихий, спокойный, его не слышно никогда, хорошо учится, никогда никаких проблем. Сидит, читает в песочнице. И как он только уживается с ее бесенятами? Сорванцы, ленивцы, все время дерутся. Ее мальчики. Она встряхнула своими короткими хрупкими волосами, смаргивая слезинки, – Айзек, верни брату игрушку. У тебя такая же. – Нееет! Это моя! – Моя! – Мальчики... Ну посмотрите на Алана. Посидите с ним, поговорите, прекратите постоянные споры..., – тихо сказала Леонора, покусывая губы. Моника подняла голову, отрываясь от книги, и сказала четно и строго: – Чак. Айзек. Прекратите немедленно. Вы ведете себя, как животные. А это не культурно. – Дааааааа, тетя Моника, – в унисон пропели братья, продолжая мутузить друг друга в грязи и песке. Вдруг послышался скрежет шин о дорожное покрытие. Пять голов поднялись навстречу подъехавшей черной машине. Дорогая, черная, гладкая, точно пантера. Из нее медленно с достоинством вышла девушка, ровесница Моники и Леоноры. Ее темно-бардовые волосы были уложены в аккуратную модную прическу, красивый сливовый костюмчик идеально подчеркивал ее фигуру. Леонора невольно покраснела – она, в своем старом пальтишке и длинной юбке, которую носила еще ее мама, чувствовала себя неловко. Незнакомка окинула всех взглядом своих карих глаз, и ее лицо озарила улыбка с потрясающими ямочками. – Лорочка! Мика! А вот и я!, – и она, как молоденькая девушка, подбежала к ним, и три девушки крепко обнялись. Каждая из них засмеялась по-своему – Жальен громко и задорно, Моника сухо и культурно, Леонора тихо и скромно. Школьные подруги. Годы спустя. Жальен первая прервала тишину, – ой! Девочки! Как я по вам соскучилась! Лорочка, детка, ты такая милашка! А ты, Мика, какой свитерок! Так бы и отняла!, – весело щебетала она, в то время как две ее подруги снисходительно улыбались, переглядываясь и просто радуясь, вспоминая прошлые года, – ой!, – Жальен отошла в сторону, глядя на мальчишек, которые неотрывно на нее смотрели – Алан серьезно через свои очки-половинки, Чак и Айзек с нескрываемым любопытством, – это ваши мальчишки?! Какие милые! Кстати, – она развернулась на каблучках, погружаясь в песок, тут же отскочила, постукивая туфлями, затем снова взглянула на машину, – Сынооок! Он сейчас придет, мой мальчик, а мы давайте сядем на скамеечку, потолкуем, девчонки мои, – продолжала говорить женщина, подталкивая их к скамеечке, – а вы, ребятки, идите к машине, – кивнула она мальчикам. Навстречу им уже шел их ровесник – мальчик в черной рубашке и джинсах. Он шел спокойно, не задирая голову, но и не утыкаясь в дорогу, его глаза, взрослые не по-детски, смотрели прямо перед собой, внимательно изучая все вокруг себя. Подойдя к мальчишкам, он замер, как они. Каждый изучал друг друга. Создавалась невероятная картина – мальчик в черном, с прямой спиной и беззастенчивым взором; мальчишка в светлых одеждах, в очках, с книгой в руках; близнецы, чумазые, в штопанных-перештопанных одеждах. Глаза изучали черты лица, одежду. Нахмуренные брови. Складки между бровей. Прищуренные глаза. Гордо поднятый подбородок. Нервно шевелящиеся пальцы. Прямой взгляд. Наконец, последний мальчишка решительно вытянул руку, пожимая ею каждого оторопевшего мальчишку, не обращая на наличие грязи и пыли. Затем тишину дня, шелест ветра и скрип качелей прервал тихий, но отчетливый голос мальчишки. – Меня зовут Брайан Адамс. И я уверен – мы станем друзьями. Хорошими. Лучшими. *** Что может быть страннее этих слов, сказанных маленьким ребенком, который еще даже не пошел в школу? Что может знать этот малец, который не так уж и давно начал говорить, ходить, думать? Но... Ведь не зря же говорят «устами младенца глаголет истина»? Значит ли это, что это предположение, основанное на абсолютной уверенности, сказанное немного дерзким голосом, было пророчеством? *** 2014 год – Черт бы тебя побрал, Айзек! Скоро придет Брайан, и мне опять из-за тебя влетит! Поднимай свою задницу! – Амрррррррррррр... – Вставай! Черт! Я тоже спать хочу!, – парень долбанул подушкой по башке брата, который упрямо не желал вылезать из кровати. Он недовольно хмыкнул и продолжал мутузить по кровати подушкой, не обращая на злобное «умррршшшррр» спящего. – Вас слышно даже на улице, – произнес голос у входа в комнату. – Алан? Ты меня испугал! Я думал... – Для Брайана рано. Сейчас только 16:56. Он всегда приходит четко вовремя, – светски сказал блондин, облокотившись о дверной косяк и привычным движением поправляя очки, – Айзек не встает? Ведь уже вечер. – Да чтоб ему пусто было! Как всегда – в 5 утра свалил к Дэйзи, в час вернулся и теперь спит. Говнюк!, – шутливо бросил Чак, щекоча голую ногу брата. – Явшешлышу, – послышалось из-под одеяла. – Что-что?, – улыбнулся Алан, подходя к кровати сбоку, шаря глазами по столу: мусор, мусор, учебники, листки, карандаши, ластик, куски чего-то (о чем он даже не хотел думать) и вдруг увидел лизуна. План созрел моментально. Взяв его в руку, он подмигнул Чаку, который довольно закивал и закрыл рот рукой, пытаясь на засмеяться, – что ты говоришь, Айзек? – Швалинафикалан. – Что? Я тебя не слышу. И вставай – а не то нам придется прибегнуть к последнему средству. Мы ведь выльем на тебя воду. – Ититенафик. – Ну чтож, – парни переглянулись. Чак кивнул, и Алан положил лизуна на голую ногу Айзека. Несколько секунд было очень тихо. Потом раздался вопль. Парень вскочил, истошно оря, прыгая на одной ноге. Когда он увидел лизуна, он замер – в мятой футболке, шортах, с всклокоченными волосами – посередине комнаты. Некоторое время он сжимал жижицу в руках, потом поднял взгляд на своего брата и друга, которые, согнувшись в три погибели, тряслись от неудержимого хохота. Чак упал на колени, колотя кулаком по полу, Алан стер истеричные слезы из-под ресниц. – ДА ВЫ...ВЫ СОВСЕМ..., – порывался заорать Айзек, но в конце концов он тоже сдался, и двухэтажный дом заполнили три голоса, смеявшихся на разные тональности. – Ох..Ладно, – улыбнулся блондин, потрепав по щеке Айзека и поднимая с пола его брата, – Одевайся, а то скоро... Звонок в дверь. Пробел. Двойной звонок. – …придет Брайан, – закончил Алан. Секунду они стояли как статуи, а затем накинулись на Айзека, натягивая на него черную футболку и черные драные штаны. Застегивая на ходу ширинку, он другой рукой поправлял волосы, поспевая за братом и другом, которые неслись по лестнице вниз. Алан первый подоспел к двери и открыл ее. На пороге стоял парень – черная мотоциклетная куртка, черная футболка, черные джинсы и кеды. Угольно-черные волосы падают на лицо. Глаза, темно-коричневого цвета, похожего на 95% шоколад, не спеша обследовали черную аккуратную рубашку блондина, его классические черные брюки, футболку и джинсы близнецов. Айзек замер, надеясь, что успел все поправить. Но от Брайана ничего не могло укрыться. Между черных бровей пролегла миллиметровая складка, а парень уже понял, что им недовольны, – ты как всегда точен по-королевски. А мы тебя ждем и гадаем, не опоздаешь ли ты, – примирительно улыбнулся Алан. – А правильнее сказать – пытаетесь разбудить Айзека, – чистый мужской баритон прервал его. Близнец сжался. – Ну...я проснулся...просто...я... – Да, – вступился за брата Чак, – он...просто был в туалете, вот поэтому у него... – Расстегнуты штаны и один синий носок?, – приподнял бровь брюнет. Айзек осмотрел себя и понял, что друг прав. Видимо, он не закрепил «собачку»...Густо покраснев, он застегнулся и стащил носок, отбросив его в угол. Пытливый взгляд плавленного шоколада упорно смотрел на него, а потом слегка расслабился, – пошли, – произнес наконец он и вышел на улицу, даже не проверяя, идут ли за ним другие. Ему это не требовалось, он и так знал, что они безмолвно следуют за ним. Послышался облегченный выдох Айзека, и он последовал за братом. На улице Брайан одел и закрепил шлем, сев на черный мотоцикл; Айзек и Чак – в черный джип; Алан сел на велосипед. Мотоцикл заревел и тронулся с места. В сторону леса. Три часа пути, и они идут по темнеющему лесу. Солнце уже давно зашло, небо темно-синее, ветра нет. Под ногами хрустят шишки, веточки. Парни тихо переговариваются, идя за Брайаном, который не принимает участия в их диалоге. Он идет по известной тропинке, о которой они ходили уже сотни раз. Наверное, даже закрыв глаза, они могли бы найти Ту Самую Поляну. Вот и она. Неправильная и мистическая. Абсолютно круглая. Со всех сторон окруженная лесом. Даже днем сюда практически не попадает света. Только посередине есть кружок, образованный кронами деревьев, через который лучи достигают земли. Пройдя в центр, брюнет поднял голову. На его загорелое лицо упало слабое свечение – луна, проступающая сквозь тяжелые тучи. Рядом встал Алан, глядя на ночное светило. – Еще часик, где-то. – Около пятидесяти минут, – последовал тихий ответ. Блондин кивнул и повернулся к близнецам, увлеченно что-то обсуждали, глядя в телефон Чака. – Ждем около часа. Брайан, будет что-нибудь? – Только колу. Сев на поваленное бревно, друзья открыли рюкзак Алана и достали банки колы и сэндвичи. Близнецы начали активно шевелить челюстями, пытаясь впихнуть в себя как можно больше еды; Алан медленно пил свою минералку; Брайан, прислонившись к дереву, смотрел в чащу, иногда поднося к губам банку газировки. Так продолжалось около часа. Как вдруг Чак чертыхнулся и выронил сэндвич. Двое обернулись к нему: парень вытянул руку – на внутренней стороне запястья ярко-серебристым светом горела метка. Затем зашипел Айзек, глядя на свою руку. Алан закатал свою рубашку, обнажая горящую татушку. Три парня переглянулись и посмотрела на своего лидера – Брайана, который спокойно допил свой напиток, убрал его в пакет и пошел в центр. Парни последовали за ним и встали в середину поляны, прямо в свет серой луны. Шоколадные глаза глаза по очереди «пометили» каждого из юношей, а затем брюнет поднял рукав куртки правой руки, подставляя под свет запястье, трое других повторили его движения, соединяя руки в некотором подобии креста. Метки засияли ярче, и по телам начала распространяться легкая покалывающая боль. Поехали, всем удачи, – бросил брюнет, и всех четверых поглотил свет. *** «Это случилось, когда нам было по 10 лет. Еще мальцами, мы сбегали из дома и допоздна гуляли по округе. Один раз мы, накупив еды, бродили по окраине города и в какой-то момент забрели на опушку перед самым лесом. Обычно никто не ходил сюда – уж слишком у этого места плохая репутация: непроходимая глушь, катакомбы, бывшее кладбище, бандиты... Словом, не курорт. Но нас, мальчишек, сюда тянуло как магнитом. Каждый раз мы подбирались все ближе и ближе, но не решались зайти под крону деревьев, в тень этих вековых великанов, в эту тишь, когда вздрагиваешь от каждого шороха и скрипа собственных ботинок о листья. Мы шли очень медленно, вздрагивая от каждого стука и вдоха, а потом улыбаясь, скрывая смущение. И вдруг Она – эта странная поляна. Мы не могли понять, как вообще возможно такое – ровный круг, в центре леса. Некоторое время мы стояли завороженные, потом нас привлек этот странный свет – круглый кружочек света на темной жесткой траве. Этот свет... он манил нас. Не осознавая, что мы делаем, мы вошли в этот круг и подняли взгляд наверх, на круглую, ярко-горящую луну... Что было дальше, мы не помним. Мы проснулись у себя в кроватях, промокшие насквозь холодным потом с непонятным жжением в запястьях правых рук. Все дико перепугались, но Брайан взял ситуацию в свои руки – собрав нас на следующий день, он обследовал наши руки и понял, что едва заметные метки практически одинаковые. Ни в одной книге школьной или городской библиотек мы не нашли таких знаков, и, если честно, жестко труханули, но брюнет сказал, чтобы мы молчали и никому не рассказывали и ждали. Ждать пришлось не долго. Спустя примерно месяц мы проснулись от боли – наши запястья жгли огнем. Мы собрались, обсуждая, что это может значить. Читали в Интернете обо всем – начиная от древних предсказаний, заканчивая гороскопами. Но потом я нашел необычную информацию – о Серой Луне. Она была необычна тем, что нельзя было рассчитать, когда она появится – промежутки могут составлять от двух недель то месяца. Об этой Луне у разных народов сохранились различные легенды: большинство – это леденящие душу истории о кровавых бойнях, сумасшествии... Короче, мы выяснили одно – во время Серой Луны появлялась какая-то энергетика, которая создавала помехи, искажая пространство. Выслушав всю информацию, Брайан задумался, в то время, как близнецы чуть не выли от страха. Спустя некоторое время Брайан сказал, что мы должны пойти на поляну. Там мы найдем ответы. Посчитали ли мы его сумасшедшим? Да. Испугались ли мы его предложения? Да. Последовали ли мы его словам? Опять да. На этой поляне мы провели весь день – с трех дня и до самой ночи. Когда потемнело, паника стала подступать к нам, обволакивая своими щупальцами. Но Брайан не давал нам уйти, не отрываясь от неба. А потом – эта боль в руках. Опять. Скорее, в круг!, – последовал немного взволнованный приказ брюнета. Сжав руки, мы, пошатываясь, вошли в этот ярко-серый свет. Боль. Вот все что мы чувствовали. Дикая ломка по всему телу, точно во время самого ужасного гриппа, только умноженного в тысячи раз. Мы даже не могли кричать, потому что дыхание прерывалась от ощущения ломающихся костей, рвущихся мышц. В глазах мелькали белые пятна, воздуха не хватало, колени подгибались, мы рухнули на колючую сожженную траву, обхватив себя руками и до крови кусая губы. Потом мы не выдержали. Медленно, по очереди, мы переставали бороться с этой агонией, отдавались этому свету. Сдались. Прекратили сражаться за свою жизнь. Отклонили свою гордость и нежелание повиноваться. Сдались. Сдались. Сдались. … … … … … Но мы не умерли. Мы изменились. Очнувшись, мы чувствовали это странное ощущение свободы и сплоченности, принадлежность к чему-то важному и чувство долга, нависшего над нашими хрупкими детскими плечиками. Чак стал нашей силой. Он без малейших усилий вырывал с корнем вековые деревья, поднимал и бросал на большие расстояния огромные камни. Пробивал бетон на несколько метров. Сжимал железо, точно держал в руках масло. И не дай Бог попасть под его руку во время гнева – он даже глазом не моргнет, только нажмет на руку врага, а его кости будут раздробленны. Айзек стал нашим слухом. Он слышал абсолютно все – начиная с шума колес в ста километрах от него, заканчивая биением каждого сердца в заполненной комнате. Сидя на четвертом этаже, он мог спокойно сказать, что говорит человек на улице шепотом. Услышать муху в соседнем кабинете. Скрип ручки о бумагу у девчонку на этаж ниже. Когда ему не нужно было что-то подслушать, он просто отключался и слышал то, что слышит любой, акцентируя свое внимание только в крайнем случае. Так что он теперь был в курсе всех сплетен. Я стал глазами нашей группы. Не смотря на то, что я ходил в очках, я видел идеально. Стоя на высоком мосту, я видел каждую песчинку на дне глубокого озера. Сидя на последней парте в классе, я замечал каждую мельчайшую пылинку на лампочке над доской. Находясь на обрыве, я видел каждый изгиб дороги в горе, расположенной от меня в километрах. Подняв голову вверх, я видел звезды даже днем. Брайан стал нашим разумом, обонянием, лидером. Его мозг был настолько развит, что он решал самую трудную задачу, над которой ученые думали месяцами, за считанные минуты. Если была какая-то проблема, нужно было только обратиться к нему – и он придумает оптимальное решение, в котором все будет идеально. Его нос был настолько чувствительным, что выходя из дома, он с уверенностью говорил, что везут в школьную столовку. Он различал запах любого цветка в трехэтажном цветочном магазине. А лидер... Он врожденный лидер. Мы никогда его не избирали главным, но это подразумевалось. Мы просто следовали за ним, прислушивались к нему, выполняли его требования, хотя он никогда не приказывал, никогда не повышал голос. Он вообще был невероятно спокоен и скрытен. Мы практически ничего о нем не знали. Только то, что в 15 лет он взял у матери тысячу долларов и ушел из дома. Заработав, он купил сначала квартиру, потом дом, в котором живет до сих пор. В нем было что-то такое, какая-то уверенность, что ему можно довериться. После первого «изменения» мы отметили несколько отличий от нашего прошлого состояния: во-первых, наши метки стали черными, поэтому мы говорили, что это просто татуировки; во-вторых, наши чувства обострились – мы могли двигаться быстрее нормального человека, если захотим, видели лучше, ощущали запахи, стали сильнее. Будучи маленькими, мы использовали эти «способности», участвуя в спортивных соревнованиях. Ну а какой мальчишка не захочет стать крутым спортсменом? Становясь взрослее, мы учились скрывать наши возможности, но не всегда. Однажды, в пятом классе, Айзек сильно повздорил со школьным хулиганом. Получилось так, что тот парень толкнул его, потом обозвал и потребовал извиниться. Айзек взвился... и толкнул его в грудь. Хулиган пролетел метров десять перед тем, как со всей силы впечатался спиной в шкафчики. Звенящая тишина. Айзек тяжело дышал, понимая, что попал. Потом все эти расследования. Мы добились того, чтобы полиция решила в итоге, что Айзек просто толкнул парня, а тот поскользнулся на полу. Глупо, но хотя бы Айзека не выгнали из школы. Он отделался выговором, как от матери и директора – крики, от которых закладывало уши – , так и от Брайана – хмурым взглядом и складкой между бровей. Мы тренировались. Много. Пытались узнать, насколько сильно развиты наши способности. Составляли возможный график появления Луны. Но она нас «предупреждала» – за ночь до нее мы просыпались с болью в руках и понимали, что следующей ночью нам предстоит идти в лес. Первое время мы даже не помнили, что делали ночью, а только просыпались на рассвете в грязи и листьях. Но спустя месяцы в наших головах оставались воспоминания, и в итоге сложилась общая картина – мы защищали лес и его обитателей. От браконьеров, туристов, хулиганов, просто бедствий. Эдакие «защитники природы». Мы стали частью природы, у нас появилась еще одна семья, за которую нужно бороться. Все было замечательно – ощущение, точно ты супергерой; внимание девушек; успехи, – кроме того, что нужно было скрываться. Это было невыносимо. Особенно когда ты еще не взрослый и тебя распирает от желания похвастаться: « Слышь, спорим, я сломаю то бревно?» « Как насчет перегнать ветер?» « Спорим твоя мать сейчас готовит курицу?» « Хочешь из окна школы покажу точное расположение созвездия Сириус?» Но нельзя. Брайан очень строго за этим следил. Каким-то образом он узнавал, если мы провинились, и мы не могли убежать от его испытуещего взгляда, от которого в пору на стенку лезть. Мы даже пошли в один класс, подписались на одни и те же уроки, чтобы быть все время вместе. Мы стали командой. Квартом. И нас нельзя разделить»