Текст книги "Крест и стрела"

Автор книги: Альберт Мальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Глава третья

1

2 часа 25 минут ночи.

Комиссар гестапо Кер хмыкнул и поднял глаза от лежащего перед ним на столе досье. Вынув изо рта мокрый окурок сигары, он громко крикнул:

– Зиммель!

В соседней комнате тотчас же послышался шорох, дверь быстро открылась, и на пороге появился унтерфюрер СС Зиммель, приземистый, очень широкоплечий молодой человек двадцати семи лет, в черной эсэсовской форме.

– Я, комиссар Kep!

– Будьте добры, Зиммель… – Кер верил в преимущества вежливого обращения с подчиненными. К этому «будьте добры» он пришел путем долгого опыта. Произнесенные должным образом, эти слова звучали почти любезно и в то же время как приказ. – Введите эту женщину, Берту Линг.

– Через две минуты, комиссар Кер. Она отдыхает. – Зиммель говорил как-то странно, точно с набитым ртом. – Я отвел ее на койку, это здесь, рядом.

Кер кивнул и снова зажал зубами окурок сигары, но через секунду выдернул его изо рта.

– Где я вас видел, Зиммель?

Зиммель обернулся в дверях, его широкое добродушное лицо расплылось в улыбке. Оно было бы привлекательно, это лицо, если бы не расплющенный, почти плоский нос. Зиммель давно уже гадал про себя, спросит ли его об этом комиссар, и боялся, что не спросит.

– Наверное, на шестидневных велосипедных гонках? Я немножко занимался этим. – Он с надеждой взглянул на комиссара.

Кер всмотрелся в него.

– Ну как же, Отто Зиммель! «Молниеносный Зиммель». Сколько раз я делал на вас ставки! Как это я вас сразу не узнал!

Зиммель, сияя от удовольствия, закивал головой.

– Нос – вот почему. Из-за него и пришлось все бросить.

– Авария?

Зиммель бочком подошел ближе к столу.

– Гнал на мотоцикле в одном состязании, – с азартом заговорил он. – На скорости девяносто километров в час переднее колесо – к черту.

Кер свистнул.

– Сломал обе руки, все как есть ребра, челюсть, выбил все зубы.

Кер покачал головой.

– Вот, – сказал Зиммель и, широко раскрыв рот, быстро выхватил изо рта обе челюсти, верхнюю и нижнюю. – Видали? – помахал он протезами. – Полный комплект. – Привычным движением он сунул их в рот и щелкнул зубами. – Влетели мне в тысячу двести марок.

– Жаль, жаль, – сказал Кер. – Могли бы показать класс.

– Шесть месяцев в больнице. Круглосуточная сиделка. Два специалиста.

– Ну, ну, зато вы теперь унтерфюрер СС, – сказал Кер, которому все это начинало надоедать.

– Да, было времечко. Музыка играет, и гремит «ура», как говорится. А теперь я просто еще одна фигура в частях СС. Хотя это большая честь, – поспешно добавил он. – Служить фюреру, понимаете.

– Слушайте, вот вы – человек, привыкший к тому, что ваши фотографии помещали в газетах, что вас всегда окружала толпа… Должно быть, вам этого здорово недостает, а?

– Да как вам сказать… Дело в том, – добродушно ухмыльнулся Зиммель, – что я лентяй. Для меня эти тренировки – хуже смерти. А такая вот служба…

Кер засмеялся.

– Так, так… Теперь, будьте добры, приведите эту женщину.

– Есть, комиссар. – Зиммель лихо повернулся и вышел; лицо его сияло. Кер усмехнулся ему вслед. «Молниеносный Зиммель», подумал он. «Эберт и Штреземан, Гесс и Зиммель…» Где они теперь? В конечном счете остаются лишь трезвые и спокойные. Пять лет назад он сидел на трибуне и аплодировал Зиммелю. Сегодня Зиммель – в подчинении у комиссара Кера. Как низко падают сильные мира сего!

Кер слегка рыгнул и, жуя остаток сигары, вернулся к досье Веглера. Он пробежал глазами страницу и нахмурился. То, что там было написано, могло хоть кого сбить с толку.

Имя. Веглер, Вилли.

Дата рождения. 7 июля 1900 г.

Место рождения. Берлин.

Местожительство. Кельн – 1920–1934; Дюссельдорф – 1934–1941. Эвакуирован в X. после бомбежек Дюссельдорфа в декабре 1941 г.

Расовая принадлежность. Арийская; нордическая.

Родители. Умерли.

Жена. Кетэ (Рентшлер). Убита во время бомбежки в декабре 1941 г.

Вот, не угодно ли: казалось бы, немец, жена которого погибла от английской бомбы, должен ненавидеть англичан. А Веглер пытался подать им сигнал.

Дети. Сын, Рихард, родился 12 января 1919 г. Ефрейтор СС. Убит в Нарвике, в 1940 г. Посмертно награжден Железным крестом второй степени.

Вторая неувязка. Если сын служил в эсэсовских частях, значит отец был тщательно проверен гестапо. Сколько бы партия ни твердила о своем неизмеримом уважении к рабочему классу (Кер про себя подсмеивался над этим), она поступала совсем наоборот, когда речь шла об отборе людей для СС. В организацию коричневых рубашек мог вступить каждый – поэтому-то ее и низвели до уровня группы «Зимней помощи». Желая создать надежный отряд преданных до последнего дыхания бойцов, партия всегда предпочитала сыновей фермеров, банковских конторщиков и прочих в том же роде потомству людей, которые когда-то могли быть в рядах красных. То, что Рихарда Веглера, сына рабочего, допустили в части СС, служило рекомендацией не только молодому человеку, но и его отцу. Если только тут нет какой-нибудь ошибки! Это надо будет тщательно проверить.

Вероисповедание. Лютеранин. Церковь не посещает.

Поведение. Скромен; не читает ни книг, ни газет.

Нравственность. По-видимому, неравнодушен к Берте Линг, вдове фермера; бывает у нее со времени приезда в X. Линг способна к деторождению. Необходимо посетить.

По крайней мере хоть от этой бабенки он что-нибудь узнает. Веглер, видно, обхаживал ее; быть может, уже и спал с ней. Должна же она была что-нибудь за ним заметить, если только это не тупая деревенская корова (что тоже весьма возможно – Керу везло на такие случаи).

Занятие (специальности). Водопроводчик; временами работал каменщиком. С 1939 г. – рабочий в литейном цехе. В настоящее время работает у парового молота.

Политическое прошлое. Принадлежность к марксистским партиям – данных нет. Масонские ложи – данных нет. Еврейские организации – не состоял. Католические организации – случайные посещения. Профсоюзы – состоял в профсоюзе строителей до 1933 г.; должностей не занимал. Антипартийная деятельность – не было. Антипартийные высказывания – нет.

Кер на мгновение задумался. Веглер был членом профсоюза. Разумеется, во времена республики все рабочие состояли в профсоюзах. Следовательно, быть может, это кое-что и значит, а быть может, и нет. Он стал читать дальше.

Общая характеристика. Политически не активен, как до Третьего рейха, так и после. Попытки втянуть его в деятельность партии остались безуспешными. Блоклейтер и сын, Рихард Веглер, поручились за его благонадежность. Характеристики за период мировой войны превосходны (см. приложение).

Текущая характеристика. Может считаться совершенно благонадежным. Руководитель ячейки считает его стойким немецким патриотом.

Кер пожевал окурок и со вздохом захлопнул папку. Нельзя сказать, чтобы досье Веглера проясняло дело. Но посмотрим, сутки ведь еще только начинаются.

Дверь приоткрылась. Зиммель просунул голову в щель, вопросительно приподняв брови. Кер кивнул.

– Фрау Линг! – пролаял Зиммель. Женщина вошла, и он, быстро отступив назад, захлопнул за собой дверь.

У Кера, как у каждого следователя, была своя система допроса. Лишь изредка, приноравливаясь к необычному характеру допрашиваемого, он варьировал свои приемы, обычно же пользовался тем, что он называл «отеческим подходом». На допросах он разговаривал спокойным, сочувственным и ободряющим тоном. Так он держался даже с закоренелыми преступниками. И если допрашиваемые догадывались, что это лишь прием, все равно, он действовал почти безотказно. Само собой, по выражению самого Кера, он разыгрывал разные вариации на своей флейте-пикколо. Например, «отец», видя, что ему лгут, приходил в негодование, и тем, на кого он обрушивал свой страшный гнев, приходилось нелегко. А порою, понимая, что его обманывают, он устремлял на неблагодарного пристальный взгляд, покачивал головой, вздыхал и долгим молчанием доводил свою несчастную жертву до того, что она уже не помнила себя от страха. Что касается Берты Линг, то, поскольку это будет зависеть от него, «отеческий подход» совсем не должен носить характер допроса. Если ситуация позволяла, этот способ давал наилучшие результаты.

К его приятному удивлению, фрау Линг, несмотря на заплаканное, все в грязных потеках от слез лицо, оказалась вовсе не дурна собой. Со свойственным горожанам снобизмом Кер представлял ее себе толстоногой широкозадой бабищей в измазанных навозом башмаках. Все в Берте Линг – от платка на плечах до грубых, потрескавшихся рук – выдавало крестьянку, но она была из тех ладно скроенных деревенских женщин, которые при хорошем росте сохраняют стройность, потому что тяжелый физический труд не дает им толстеть. «Очень, очень недурна!» – подумал Кер, таявший при виде каждой хорошенькой женщины. Дома у него была длинная и тощая жена, которая в двадцать лет покорила его своей хрупкой красотой, а к тридцати превратилась в сухую жердь. Это было единственной неприятностью в его вполне благополучной жизни – неприятностью, особенно досадной, часто говаривал он, для человека с такой пылкой душой, как у него. И хотя Кер никогда не позволял личным интересам влиять на дела, однако он постоянно охотился за острыми ощущениями.

– Фрау Линг, – начал он, выходя из-за стола ей навстречу, – я глубоко восхищен вашим поступком. Каждый немец должен быть благодарен вам за то, что вы сделали!

Женщина вздохнула так, словно давно уже сдерживала дыхание. Она ничего не ответила и отвела глаза в сторону.

– Присядьте, пожалуйста. Между прочим, меня зовут комиссар Кер… Нет, погодите, – ласково дотронулся он до ее плеча. – Сначала вот что. – Он указал на раковину в углу. – Ополосните лицо. Прошу. Это вас освежит.

Женщина послушно направилась к раковине. Кер предупредительно отвернул кран и отошел в сторону, задумчиво наблюдая за нею. Он чувствовал ее внутреннюю напряженность, и это ему не нравилось. Женщина выпрямилась, зажмурив глаза; по лицу ее текла вода.

Кер выхватил из кармана платок.

– Пожалуйста, возьмите. Здесь нет полотенца. Он совершенно чистый.

– Ох, нет, что вы, – залепетала она.

– А я прошу! – Он попытался вытереть ей лицо, но женщина быстро перехватила у него платок, и он, улыбаясь, отступил назад.

В самом деле, очень занятная бабенка, подумал он. Такие не производят сильного впечатления с первого взгляда, но потом все больше и больше волнуют своей женственностью. Не клубника со взбитыми сливками, а кусочек хорошего жаркого, говорил он о женщинах такого типа. Сейчас, когда она смыла со щек грязные разводы, он определил, что ей лет тридцать с небольшим. Лицо у нее приятное. Не то, чтобы красивое – короткий тупой нос, слишком большой рот, – но круглое, белое, с чуть дерзким выражением. К тому же, сбросив с плеч платок, сна обнаружила великолепную грудь, обтянутую темно-красным свитером.

Кера бросило в жар.

– Ну вот, дорогая… Садитесь, пожалуйста. – Он взял у нее свой носовой платок и кивнул в ответ на ее невнятное «спасибо». Она села, куда он указал: на стул с прямой спинкой, около стола. Не сводя с нее глаз, Кер весело сказал: – Прошу прощения, какой у вас красивый свитер! – И с удивлением увидел, как вспыхнули ее щеки от этого комплимента.

Свитер его заинтересовал. Платье, юбка и туфли старые, латаные, но свитер – новый, явно дорогой и модный, из тонкой шерсти. В ее возрасте уже не краснеют от похвалы свитеру… и даже от мужского взгляда, шарящего по ее груди: раз женщина так обтягивает бюст, значит, хочет, чтобы мужчины оценили его.

– Он… он из Франции, герр комиссар, – тихо и напряженно проговорила Берта. – Мой сын, Руди, в армии – это он мне привез.

– Не называйте меня так официально, – сказал Кер. – Ведь у нас с вами просто дружеская беседа, э? Со мной очень легко поладить, вот увидите. – Он обошел вокруг стола и сел, удобно вытянув ноги. – Дорогая моя, вы сегодня очень переволновались, совсем не спали… Я отпущу вас домой как можно скорее. Но вы понимаете… безопасность завода… словом, я должен поговорить с вами.

Берта судорожно кивнула головой.

Спокойно, с дружеской улыбкой Кер подробно описал, какую важную роль она может сыграть в этом деле и в чем ее долг перед государством. Главное – ничего не скрывать, а наоборот – сообщить ему все, что может послужить, так сказать, путеводной нитью.

– Итак, фрау Линг, расскажите с самого начала: что произошло сегодня ночью?

В первый раз она взглянула ему прямо в глаза, словно стараясь определить, насколько он ей друг (или, быть может, насколько он доверчив, подумал Кер). Глаза Берты Линг встревожили его. Мягкая покорность сочеталась в них с весьма определенной хитрецой. Покорные глаза у женщины– это прекрасно, Керу это нравилось: всегда очень волнует. Но как следователя его беспокоила хитрость, так же как беспокоили и ее внезапный румянец и эта напряженность. Женщина Совершила патриотический поступок, однако, по-видимому, не торжествует, а волнуется. Что-то она скрывает!

– Не можете ли вы сказать… – спросила она почти шепотом, – что с этим человеком… с Веглером?

– Он тут, в больнице.

– И все благополучно?

– Его оперировали. Пока еще неизвестно.

– Если… Что с ним будет, если он поправится?

Не сводя с нее взгляда, Кер небрежно ответил:

– Его казнят за измену.

Лицо ее побелело.

– Да?.. Ну и хорошо. Очень хорошо.

– Но все-таки, вам, должно быть, тяжело.

– Мне? А мне-то какое дело! – взвизгнула она.

– Вы собирались за него замуж, не так ли?

– Я? Ничего подобного. Чистое недоразумение, герр комисcap. За него? Ерунда какая!

– Я думал…

– Глупости все это. Я его почти и не знала. И нечего меня припутывать, герр комиссар.

– Понимаю. Простите. Значит, вы с ним просто дружили?

– Даже и не дружили.

– Вы с ним не знакомы?

– Знакома, но не настолько, чтобы дружить, – решительно заявила Берта, но щеки ее снова вспыхнули, а взгляд стал хитрым.

«Не очень-то умеет притворяться, – подумал Кер. – Простонародью вообще ложь дается труднее, чем что-либо другое».

– Значит, он просто ваш знакомый. Понимаю. Ну, так расскажите, как это все случилось.

– Что?

– Вы же знаете, дорогая: как на вашем поле загорелось сено.

Берта облизнула пересохшие губы.

– Я уже спала. Вдруг проснулась, сама не знаю почему. Может, от сирены. Потом увидела в окно, что он бежит по полю. – Она остановилась, глядя на Кера. Тот ободряюще кивнул. – Я его окликнула. Окно было открыто. Он даже не оглянулся. Гляжу – он что-то делает с сеном, но не пойму что. Я бегу туда. Он на меня никакого внимания. Смотрю, он разоряет мои копны, хватаю его за руку, а он… он ударил меня, и я упала…

Берта снова остановилась.

– Продолжайте, прошу вас.

– Когда он стал поливать сено керосином, я поняла, что он задумал… то есть тут я увидела, как он сложил сено. И подумала: «Пусть он меня убьет, но свой патриотический долг я выполню». Я побежала к изгороди и закричала. – Впервые в ее монотонном голосе прозвучала злость. – Он бросился на меня с вилами. Он хотел убить меня. – И так же внезапно злость улетучилась, и женщина сразу вся как-то обмякла. – Вот и все.

Кер погладил подбородок и молчал, глядя ей в глаза.

– Вот и все, – повторила она. – Больше ничего я не знаю.

Кер молча кивнул.

– Мне можно идти домой?

– Вы ничего больше не припомните? Не говорил ли он вам чего-нибудь такого, за что мы могли бы ухватиться?

– Нет.

Кер молча поглаживал подбородок. Берта встала, накинула на плечи платок и потрогала рукой толстые, заколотые на затылке косы. Ее темные красивые глаза были непроницаемы.

– Подождите немножко, – мягко сказал он. – Присядьте.

– Но…

– Прошу вас, дорогая.

Берта села. Кер пристально поглядел на нее и вздохнул. Ему так хотелось, чтобы все обошлось гладко. Он мог бы посетить ее перед отъездом. Фермерша, конечно, была бы польщена вниманием комиссара гестапо. А теперь она злится на него за то, что ей приходится лгать. Допрашиваемые всегда злятся на следователей, особенно если те выводят их на чистую воду.

– Простите. – Он прошел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь. Зиммель вскочил на ноги, торопливо застегивая мундир. Кер взял телефонную трубку.

– Комиссар гестапо Кер… Мне нужно поговорить с арбейтсфронтфюрером Баумером. Разыщите его, пожалуйста.

– Он на собрании в сборочном цехе, герр комиссар, – ответила телефонистка. – Он освободится через…

– Неважно, когда он освободится, – перебил Кер. – Разве он не оставил распоряжения? Его должны вызвать в любую минуту, когда он мне понадобится. Найдите его и соедините меня с ним.

– Есть, герр комиссар.

Кер повернулся к Зиммелю.

– Что вам известно об этой женщине и Веглере?

– Ничего, комиссар.

– Вы взяли вещи Веглера из барака?

– Вот они. – Зиммель указал на тюк в углу.

– Есть какие-нибудь бумаги?

– Ничего, даже ни одного письма.

– Фотографии?

– Нет, комиссар.

– Нет ли у него в цеху шкафчика, где он мог прятать что-нибудь?

– Да, есть.

Пошлите кого-нибудь обыскать его шкафчик.

– Слушаюсь, комиссар. Сейчас?

– Давно уже надо было это сделать. Вы должны были подумать об этом, Молниеносный Зиммель. Ну-ка, вообразите, будто вы снова на велотреке. Пошевелите мозгами. Вы знаете этот завод. Я его не знаю. Вы можете мне помочь. Да живо – времени на дело Веглера нам дано немного.

– Слушаюсь, комиссар. – Зиммель пулей вылетел из комнаты.

Кер усмехнулся. Как низко падают великие мира сего!

– Комиссар Кер? – послышался в трубке голос телефонистки.

– Да.

– Герр Баумер у телефона.

– Это вы, Баумер?

– Да.

Кер понизил голос.

– Эта женщина, Линг, утверждает, будто Веглер был просто ее знакомым. Вы говорили…

– Врет, сука! – злобно перебил его Баумер. – Третьего дня ко мне приходил ортсбауэрнфюрер этой деревни, Розенхарт. Он сказал, что они собираются обвенчаться. Они просили его поговорить со мной насчет перевода Веглера на другую работу, то есть Веглер хотел жить и работать у нее на ферме.

– И вы дали согласие?

– Нет. Уже было решено, что Веглер должен вызваться добровольцем в армию.

– Понятно. Вы считаете, его поступок не связан с вашим отказом?

– Не знаю… Как-то не подумал об этом. Может, тут что-то и есть.

– Ладно… посмотрим, что скажет женщина. Полагаю, она лжет насчет своих отношений с Веглером по одной простой причине – боится, чтобы ее не сочли соучастницей, ну и так далее.

– Ей нечего бояться. Какого черта она ерепенится, эта корова? Мы не можем топтаться на месте, Кер. Времени у нас в обрез!

– Знаю.

– Мой человек, Зиммель, быстро вправит ей мозги, если нужно.

– Не беспокойтесь, – сказал Кер. – Мне такой помощи не требуется. Позвоню вам позже. – Он повесил трубку и вернулся к себе. Женщина сидела на стуле все в той же позе, сложив на коленях руки и уставясь в пол. Она не подняла глаз, когда вошел Кер. Став почти рядом с нею, он оперся о край стола.

– Фрау Линг, – сокрушенно сказал он, – вы со мной не откровенны. Мне думается, я знаю, почему: простой честной женщине, вроде вас, комиссар гестапо представляется каким-то злодеем. Вас пугает само слово «полиция». Но поверьте, доведись нам с вами встретиться за чашечкой кофе или посидеть вместе в пивной, вы подумали бы: «Какой он веселый и добрый». Кто знает, может, мы с вами еще и посидим где-нибудь уютненько вдвоем. Но и сейчас, когда я исполняю служебные обязанности, вы никак не должны меня бояться.

– Я…

– Минутку. Вы не должны также бояться и полиции. Я ведь знаю вас, деревенских жителей. Слово «полиция» нагоняет на вас ужас. Вас ни в чем не подозревают, фрау Линг. Я, комиссар гестапо, рассчитываю на то, что вы поможете мне. Серьезно. Без вашей помощи мне не обойтись. Вы знаете Веглера и можете рассказать мне о нем. Вы ведь собирались выйти за него…

– Ничего подобного, – перебила она. – Я же вам уже сказала…

– Прошу вас…

– Он был просто знакомым, герр комиссар.

Кер выпрямился. Его поросячье лицо побагровело, и весь он, низенький и плотный, стал как бы разбухать от гнева.

– Ах вот как! – закричал он. – Вы хотите, чтобы я считал вас сообщницей этого изменника? Отлично. Так и буду считать! По каким-то причинам вы отрицаете то, что всем известно, – что вы знали Веглера, жили с ним и собирались выйти за него замуж!

– Это неправда!

Кер шлепнул ее по губам. Женщина охнула, но он не дал ей произнести ни слова.

– Как вам не стыдно! Третьего дня местный ортсбауэрфюрер приходил по вашей просьбе на завод. Вы думаете, я этого не знаю? Довольно врать! Вы ведете себя, как ребенок. Прекратите сию минуту, не то я вас отшлепаю, как маленькую! – Он нагнулся над ней. – Так я и сделаю. Вот возьму, положу вас поперек колен и вздую, фрау Линг.

Женщина расплакалась. Кер смотрел на нее сверху вниз, лицо его было сердито, но глаза смеялись.

– Ну, хватит, хватит… Слушайте меня: вы боитесь, что, если вы скажете правду, я подумаю, будто вы заодно с Веглером. Нет, я этого не подумаю. Вы не враг своего отечества. Да бог с вами, ведь это вы позвали охрану и спасли завод! – Он внезапно схватил ее за плечо. – Или вы скрываете что-нибудь серьезное? Может, вы в самом деле были с ним заодно, а? Может, вы просто поссорились со своим любовником, потому и выдали его?

Вскинув на него глаза, Берта отчаянно запротестовала:

– О нет, нет!

– Так что, быть может, топору предстоит двойная работа, а? – безжалостно продолжал Кер. – Топор не очень-то разборчив, знаете. Женщина ли, мужчина – ему безразлично. Голова все равно скатится в корзину.

И Берта сдалась – ведь она заранее знала, что рано или поздно ее заставят сдаться. С детских лет она слишком хорошо усвоила, что в мире, управляемом мужчинами, женщина абсолютно беспомощна. Иногда можно выкрутиться с помощью хитрости или улыбки, но в конце концов все сводится к одному: они всегда сумеют обойти женщину. И она громко зарыдала, не только потому, что Кер – мужчина, стало быть, доверять ему нельзя, и не только от страха, что он может сделать с ней все что угодно, – и кто знает, в какую ловушку загонит ее его мужской ум, – но потому, что в эту минуту она почувствовала, как унизительна вся ее жизнь, и это вечное унижение как-то повинно в том, что она так страшно предала человека, которого любила. Но, уже сдавшись, она старалась как-нибудь извернуться – этому она тоже научилась с детства, – рассказать Керу не больше, чем следует, уступить, но уступить хитро. Она отняла руки от лица.

– Я так напугалась. Я не знала, что мне за это будет.

– Ничего вам не будет, ничего!

– Да, я собиралась выйти за него замуж.

Кер сочувственно кивнул.

– Сегодня ночью, – продолжала Берта, – он был у меня. Потом ушел – я думала домой, в барак. Пошла в свою комнату. Разделась и легла. И вдруг увидела его – это я вам уже рассказывала. И потом было все так, как я говорила. Истинная правда.

– Почему он это сделал? Вот что я хочу знать.

На лбу ее появилась морщинка. И снова Кер по глазам увидел, что она хитрит, и на этот раз по-настоящему разозлился.

– Не знаю.

Кер сильно хлопнул по столу ладонью.

– Слушайте, вы!..

– Подождите, герр комиссар, я как раз хотела сказать… Я не знаю почему, но…

– Ну? Я не могу сидеть тут всю ночь, уважаемая!

– Он… – (А стоит ли говорить про это? Поверит ли он, что она готова ему помочь, или она запутается еще больше?) – Он сказал, что должен что-то сделать.

– Поджечь сено?

– Он не объяснил, что. Просто сделать одно «важное дело», так он сказал. Он хотел, чтобы я обещала наперед, что буду ему помогать.

– В чем помогать?

– Он сказал – в одном деле.

– В каком деле?

– Да я же про это и толкую, герр комиссар. Он сказал, что мы оба виноваты перед поляком.

– Виноваты? Что это значит?

– Так он сказал. Мне тоже тогда подумалось: вот глупость-то! Не знаю, что бы это значило.

– Кто этот поляк?

– Пленный – у меня на ферме. Работник. Я его купила.

Лицо Кера прояснилось.

– Веглер связался с этим поляком, да?

– Нет.

– Нет? Ничего не понимаю. А откуда вы знаете, что нет?

– Я привезла поляка третьего дня. Когда же бы он успел?

– Вы уверены?

– Конечно, герр комиссар. Вилли его и в глаза не видал.

– Тогда почему он сказал, что виноват перед ним?

– Вот этого-то я и не знаю. Я всю ночь ломаю себе голову. Наверное, он свихнулся.

– Почему вы так думаете?

– Ну, сделать такое… и, главное, ни с того ни с сего.

– Откуда вы знаете?

– Он всегда был таким патриотом. Его сын…

– А он всегда был патриотом?

– Конечно.

– У вас не было никаких подозрений? Он никогда ничего такого не говорил?

– Мне-то? – Сердце ее заколотилось. – Неужели вы думаете, что я не донесла бы, скажи он хоть слово? За кого вы меня принимаете, герр комиссар? В конце концов, я…

«Ты женщина, – сказал про себя Кер, – и один бог знает, что у тебя на уме». Он прислонился к столу и нахмурился.

– Но что же Веглер имел в виду, говоря, что он виноват?

– Я его спросила. Но он только сказал: «Я виноват». Он был просто не в себе, герр комиссар. И сколько я к нему ни приставала, что это, мол, значит, он так ничего и не ответил.

Кер снова нахмурился. Судя по всем данным, Веглер мог действовать в приступе помешательства. У него самого мелькала эта смутная мысль после того, как он ознакомился с досье Веглера. А показания женщины делают это предположение весьма вероятным. Только в этом сумасшествии есть нечто подозрительное. Если человек сходит с ума, он становится сумасшедшим, и все. Он не станет выкладывать из сена стрелу…

– У Веглера были какие-нибудь друзья?

– Друзья? Может, на заводе. Мне он никогда о них не говорил.

– А о чем он с вами говорил?

– О том, что, может, мы будем вместе жить на ферме… ребенке. Вообще-то он не из разговорчивых.

– А о войне он говорил?

– Ну… немножко. – Она почувствовала стеснение в груди и заерзала на стуле, стараясь прогнать это ощущение.

– Что же он говорил о войне?

– Да так… ничего особенного. О том… когда, мол, наши солдаты возьмут Сталинград… ну и в этом роде. – Чуть заторопившись, она добавила – Ведь мы, фермеры, говорим только о всяких мелочах – о картошке или о детях.

– Случалось Веглеру критиковать партийных руководителей?

Берта смотрела в пол, но голос ее был тверд:

– О нет, герр комиссар.

– Вы хотите сказать, что он не критиковал даже арбейтсфронтфюрера Баумера? Веглер хотел работать на ферме, так? Что он говорил, когда ему отказали в разрешении?

Женщина пожала плечами.

– Он почти и не говорил об этом. Сказал только, что его призывают в армию.

– Ему, конечно, не хотелось идти в армию? Ведь он не юноша.

Берта снова заерзала на стуле.

– Он мне сказал это только сегодня вечером. Не знаю, хотелось ему или нет. Он заладил свое, как ненормальный. Про этого поляка.

Кер помолчал, обдумывая ее ответ. «Очень мало толку пока что», – со вздохом решил он про себя.

– А что представляет собою ваш поляк? – спросил он.

Берта вздохнула.

– Да просто поляк. Ленивый. Проку от него никакого. Надули меня, вот что.

– Вы с ним разговариваете?

– Само собой – говорю ему, что делать. Он жил где-то возле границы… знает по-немецки. Я ведь на ферме совсем одна.

– Почему нам сообщили, что вы с поляком в близких отношениях?

– Что?! – Она вскочила со стула. – Кто посмел? С поляком?

– Вы знаете, ведь немецким женщинам запрещено.

– Я? С поляком?! – хрипло выкрикнула она.

– Поэтому Веглер и сказал, что он виноват?

– И кому это взбрело в голову! – исступленно кричала женщина. – Слышать даже не хочу!

Кер усмехнулся.

– Ну ладно, дорогая, сядьте. Успокойтесь, пожалуйста. Полицейскому чиновнику приходится спрашивать обо всем… даже о том, чему он сам не верит. – Он знал, что обвинение необоснованно. – А теперь расскажите, что у вас было вечером с Веглером. Вы поссорились?

Она покачала головой. Лицо ее все еще горело.

– Нет. Я ему только сказала, что он, видно, спятил, – он так странно говорил.

– А вообще вы с ним ссорились?

– Нет, герр комиссар.

– Сколько времени пробыл у вас вчера Веглер?

– Ну, наверное… с полчаса… не больше.

– Поздно вечером?

– Да. Как раз перед тем, как он… сделал это.

– А день он разве провел не у вас? У него была увольнительная с завода.

– Нет, не у меня, герр комиссар. Он пришел поздно вечером. Я уже легла спать.

– Вы уверены, фрау Линг?

– Я могу доказать. Весь день я работала на поле. И поляк был там.

Кер, вздохнув, заглянул в записную книжку.

– Ну, а керосин, которым Веглер полил сено? Где он его взял?

Берта не опустила глаз под его пристальным взглядом.

– Это мой керосин. Месячный паек. Он и лампу у меня взял тоже. И разбил. Теперь целый месяц буду сидеть без света.

– Зачем же вы ему отдали?

– Отдала? – визгливо вскрикнула Берта. – Да я и не знала ничего. Я была у себя в спальне. Только потом увидела.

Кер помолчал. Затем сердито захлопнул записную книжку. Пока что ничего существенного, и вообще, фактов – кот наплакал.

– Вы… э-э… очень любили Веглера, фрау Линг?

Берта ничего не ответила.

– В сущности, вы и сейчас его любите.

– Ничего подобного. Вот еще! – со злостью воскликнула она. – Стану я любить предателя!

– Что ж, бывает и так… Женское сердце…

– Много вы, мужчины, знаете о женском сердце! Подумать только, сделать такое… Ведь англичане могли убить и меня тоже. – Она сердито натянула на плечи платок. – Чистое сумасшествие, вот что это такое!

– Вы его теперь ненавидите?

– Еще бы. Он давал сигналы англичанам. Я же немка.

– Хорошо, что вы от него избавились, а?

– Еще бы.

– Если пожелаете, дорогая моя… могу это устроить… вы сможете присутствовать, когда ему будут отрубать голову.

Она судорожно икнула – казалось, ее вот-вот вырвет – и, словно от удара, схватилась обеими руками за живот. Лицо ее так побелело, что Кер испугался, как бы она не хлопнулась в обморок.

– Вам это неприятно? Почему?

Берта ничего не ответила, только в глазах ее отразилась тоскливая, горькая беспомощность перед этой мужской жестокостью.

– Прошу извинить, – сказал Кер, – следователь должен интересоваться всем решительно. – Он поглядел на закрытую папку – досье Веглера. Он был склонен верить, что эта женщина не утаивает от него ничего серьезного, но все-таки странно, что ей нечего больше сказать. Не может быть, чтобы Веглер ни словом не выдал свое враждебное отношение к правительству.

– Знаете, фрау Линг, иногда человек случайно обронит какую-нибудь фразу, а мы и не обратим внимания. Потом, когда нам становится кое-что известно, мы начинаем копаться в памяти и вдруг понимаем, что эти случайные слова имеют очень важный смысл. Постарайтесь вспомнить, не говорил ли он вам чего-нибудь такого…

– Ничего, герр комиссар, поверьте мне. С тех пор, как это случилось, я все думаю и думаю. Нет, ровно ничего. Сами посудите: ему даже дали на заводе крест за заслуги.

Кер опять вздохнул. Простонародью ложь дается с трудом, – но с таким же трудом оно и мыслит. Если Веглер состоял в подпольной коммунистической группе и был ловким саботажником (а это – единственное логическое предположение), то такая коровища могла, конечно, проморгать десятки важнейших улик. Разве только Веглер и вправду сошел с ума, как она считает.