Текст книги "Крест и стрела"

Автор книги: Альберт Мальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Глава одиннадцатая

1

Суббота в августе 1942 года.

Близился вечер. Жаркие лучи солнца лились в кухню сквозь занавешенные окна, рисовали на полу золотой филигранный узор, и Берте казалось, будто сам бог шлет благословение ее дому. Никогда еще с первого дня войны домик ее не выглядел так празднично. Всюду были расставлены полевые цветы в вазочках, на столе стоял букет, а зеркало обвивала гирлянда. Потертый пол сверкал чистотой, медные кастрюли горели на солнце, в кухне вкусно пахло жареной свининой и молодой картошкой.

Берта неслышно ходила на цыпочках по кухне. Она накрыла стол кружевной скатертью – это был свадебный подарок, и за двадцать лет Берта пользовалась ею раз десять, не больше. Она заглядывала в духовку, принюхивалась и поливала соком жирное мясо, постепенно становившееся мягким, как масло.

Стол был накрыт на троих. Снова и снова с пылкой гордостью Берта шептала про себя: «Оба мои мужчины – за одним столом». Она часто останавливалась перед зеркалом и каждый раз видела в нем сияющее лицо – лицо, которое не могло скрыть восторженной радости, переполнявшей ее сердце. То и дело она поглядывала на старые часы, ожидая, пока стрелки остановятся на пяти.

Сын вернулся домой. Незадолго до полудня он вошел во двор; на одном плече у него висел туго набитый рюкзак, на другом – тяжелый сверток, фуражка была лихо сдвинута набок. В военной форме он выглядел таким красавцем, что Берта, выбежав ему навстречу, чуть не задохнулась от гордости. Руди ушел на войну деревенским пареньком, со щеками, как яблоки, с круглой, добродушной физиономией, слишком юной для его массивной фигуры. Сейчас он стал старше на год с лишним. Берта с первого же взгляда заметила, как он переменился. Лицо его потеряло округлость, тяжеловатая нижняя челюсть выдалась вперед. Он похудел и вместе с тем стал как-то крупнее. За этот год к нему пришла зрелость, и Берте было горько и приятно видеть это.

Они крепко обнялись.

– Ну, мама, – сказал Руди, – как тебе нравится твой фермер?

– Руди, какой ты красивый! Ты стал выше, а плечи-то какие широченные! Ха! Что скажет Гедда Гутман, когда увидит тебя! – Берта лихорадочно целовала сына, искала слов, чтобы выразить свою любовь, и сердилась, что в голову приходят одни только глупости вроде упоминания о Гедде Гутман. – Ох, милый, ведь целый год без тебя, такой длинный, трудный год!

– Ну вот! И почему это женщины не могут без слез? – досадливо сказал Руди.

– Ничего. Захотелось поплакать, я и поплачу. Ты здоров? У тебя все хорошо?

– Я здоров, как бык. – Руди не мог сдержать хвастливой улыбки. – Конечно, деревенская работа наращивает мускулы, это факт. Но настоящим мужчиной можно стать только в армии, уж можешь мне поверить. Ты бы посмотрела, какая у меня теперь грудь! А ноги!

– Ты – мужчина? Да тебе и девятнадцати еще нет. Ребенок!

Руди, ухмыляясь, приподнял ее с земли.

– Вот сейчас я тебя в свинарник!.. Теперь я – герр Линг, хозяин дома… Ну?

Берта обняла его, не помня себя от гордости.

– Правильно. Теперь ты – герр Линг. Я не посмею называть тебя Руди. – Возмужалость сына приятно волновала ее. Она живо представляла себе его малышом – темные, взлохмаченные волосенки, пухлые щеки, два кривых передних зуба. У него и сейчас остались эти неправильные зубы, но теперь Руди был худым, загорелым, с хрипловатым голосом, взлохмаченные волосы превратились в аккуратный ежик, из тугого воротника мундира выпирала крепкая шея. – Ну, как, герр Линг, – со смехом спросила она, – хорошо снова очутиться дома?

– Ох! – сказал Руди. – Ты даже не представляешь, до чего хорошо! Не скажу, чтобы в армии было трудно. Пока что это была просто веселая прогулочка. Но дома! – Он засмеялся совсем как прежде: весело и добродушно. – Когда война кончится и я вернусь насовсем, я и шагу отсюда не сделаю, даже в пивную Поппеля не загляну. – Он схватил мать за руку. – Идем, мама, покажи мне ферму, я хочу видеть все!

Первый час его пребывания дома ушел на осмотр скота и посевов. Руди покачал головой, увидев траву для сенокоса: она перестоялась, ее давно уже пора было скосить.

– Еще немного, мама, и она пойдет в цвет, это не годится.

Снова став крестьянином до мозга костей, он слушал Берту, жаловавшуюся на трудности, на невозможность управляться на ферме одной. И тут они неизбежно подошли к делу, о котором еще не было сказано ни слова.

– Ага, – шутливо сказал он, – теперь я понимаю, почему ты хочешь выйти замуж. Работник понадобился, да?

– Не только поэтому. – Берта слегка покраснела. – В мои годы женщине еще трудно жить одной.

– Конечно, – добродушно подтвердил сын. Он остановился и окинул ее взглядом. – Знаешь, а ведь ты еще хоть куда!

– А, перестань!

– Нет, серьезно. Раньше ты была просто мамой – и все. А теперь, после разлуки, я смотрю на тебя другими глазами. Ну, так что это за человек, а?

Берта описала Вилли, не скупясь на хвалебные слова: он и порядочный, и еще молодой, и силой бог не обидел – справится с любой работой…

– Член нашей партии?

Берта заколебалась.

– Кажется, нет.

– Очень жаль.

– Его сын был награжден Железным крестом, – волнуясь, добавила Берта.

– Да?

– Он убит в Норвегии.

– Очень хорошо, но все-таки жаль, что Вилли не национал-социалист.

– Смотри, как ты стал силен в политике, Руди! Раньше тебя это совсем не интересовало.

– В армии многому научишься, – пожал плечами Руди. – Там все время лекции. Я теперь образованный. Я уже не деревенщина.

– Так как же насчет Вилли?

– Вообще-то я не возражаю… если мы условимся, что ферма – моя.

– Конечно, твоя. По закону. Вилли знает это.

– Я не о том. Я тоже знаю закон – ферма переходит ко мне и к моему старшему сыну. Я терпеть не могу неурядиц, вот что я хочу сказать. Когда я вернусь, я буду управлять фермой сам, и чтоб никто мне не указывал, что делать.

– А чего ради он тебе будет указывать? Ведь фермер ты, а не он.

– Кто его знает? Вот почему я хотел сперва с ним познакомиться, посмотреть, что он за птица.

– Хороший, смирный человек, Руди. Вот увидишь. Он вечером придет.

– Ладно. Если мы с ним сойдемся – отлично. Можешь выходить замуж хоть завтра. Если нет… – Он пожал плечами. – Я уже не ребенок, мать. Я все обдумал. Можешь, конечно, выходить за него, если хочешь, но я не желаю, чтоб на моей ферме кто-то путался у меня под ногами.

– Он тебе понравится, наверняка понравится, Руди.

– Ладно, вечером увидим. А теперь хватит. Я спать хочу. Две ночи не спал.

– Бедный мой мальчик! Неужели правда?

– И вчерашнюю ночь почти не спал, пришлось стоять. Что делается в поездах, ты себе не представляешь!

– Но как же насчет вечера? Ты писал с вокзала, чтобы я позвала на сегодня гостей. В первый же вечер – не пойму, зачем это.

– А ты их позвала?

– Да, но ведь ты же устал.

– Посплю днем и буду как огурчик. Ты бы посмотрела на нас во время маневров: целый день топаем, поспим четыре часа и опять топаем! Я привык… Так кто же придет вечером?

– Ты же просил позвать только Гутманов. Больше я никого не приглашала. Ну, и Вилли будет, конечно.

– Как Гедда?

– Гедду я не видела с тех пор, как ты уехал. Она работает на заводе. И мать ее тоже не видела. У нас ведь сразу после пахоты отобрали лошадей, так что в гости мы теперь не ездим. А ты Гедде писал?

– Нет.

– Что ж ты так ею интересуешься?

– Понимаешь, – усмехнулся Руди, – она мне всегда нравилась. Когда мне пообещали отпуск, я сразу стал думать о Гедде. Кто знает, может, я женюсь на ней после войны.

– Тогда ступай спать. Нельзя показываться Гедде в таком виде. В твоей комнате все приготовлено.

– А выпивка у тебя найдется? – спросил он, когда они вошли в кухню.

– Нет… полбутылки черносмородинного вина.

– Неужели та самая бурда, что мы пили, когда я уезжал?

– Да.

Руди захохотал.

– Твоим вином только грудных младенцев поить! Нет, сегодня надо выпить шампанского.

– Шампанского? Как же! Еще что прикажете, герр Линг?

– Думаешь, я шучу? – Он разорвал тяжелый сверток, привезенный с собой, и стал вытаскивать завернутые в солому бутылки. Ухмыляясь, он эффектно расставил их в ряд на столе. Бутылок было семь. – Вуаля, как говорят французишки. Сегодня пьем шампанское.

– Руди! Ведь это же, наверное, стоит бог знает сколько! Выбросить такую уйму денег!

– Во Франции, – широко улыбнулся Руди, – немецкий солдат может купить все, что хочешь, почти задаром. Ну-ка, мать, поди сюда. Чем ты пахнешь? – Он притянул ее к себе, и, громко втягивая воздух, понюхал ее шею. – Фу, фермой от тебя несет! – Он открыл рюкзак и, пошарив, вытащил маленькую яркую коробочку. – Знаешь, что такое духи? Или ты такая неотесанная деревенщина, что никогда и слова такого не слыхала?

– Конечно, знаю, – взволнованно ответила Берта. – Ты это купил мне?

– Не коровам же. У тебя когда-нибудь были духи?

– Один раз. Твой отец привез мне из города. Но не такие. Я уж вижу, что эти страшно дорогие, – возбужденно говорила она, открывая коробочку. – Я видела объявления. Настоящие французские духи, подумать только! Я буду пахнуть, как фея из сказки. – Она понюхала флакон. – Как цветы, Руди! Как в раю!

– Мать, – остановился он перед ней, – ты, кажется, писала прошлой зимой, что тебе пришлось отдать твой свитер на «зимнюю помощь»?

– Да неужели же ты мне и свитер привез, Руди? Не может быть!

Руди запустил руку в рюкзак.

– Скажу тебе правду, он не совсем новый, это образчик из магазина. Но не хуже нового. – Руди торжествующе достал свитер. – Знаешь, сколько такая штучка стоила бы в Германии?

У Берты загорелись глаза. Свитер был чисто шерстяной, мягкий, темно-красного цвета.

– Ох, Руди, милый мой, просто не верится! Да такую вещь в Германии ни за какие деньги не купишь. Разве только, если ты миллионер…

– Тебе нравится?

– Нравится? Ха! Пусть Анна Манке попробует отобрать! Я ее задушу.

– Посмотри-ка вот это! – Он вытащил две розовые ночные рубашки тонкого шелка, отделанные кружевами.

Берта онемела. На глазах ее выступили слезы. Она притянула Руди к себе и поцеловала.

– Господи, какое же это счастье иметь любящего сына!

– Ну вот, мать, опять плачешь!

– Так разве удержишься? – засмеялась Берта. – Я не посмею надеть такие вещи. Я буду похожа на киноактрису!

– Что? Ты не будешь это носить?

– Буду, конечно, буду! И буду чувствовать себя королевой. Но кто мог подумать? Господи, какие они, наверное, богатые, эти французы!

Руди расхохотался.

– Теперь уж они не богатые. Все магазины очищены. Солдаты забрали все до нитки.

– Но сколько же все это стоит, Руди?

– Я же тебе сказал, мать. Курс обмена такой, что все получается дешевле пареной репы – двадцать французских франков за одну марку. Мы идем в ресторан, заказываем обед – вино, пиво, жаркое, паштеты, и за все платим одну марку. Ну, я пошел спать. Строгий приказ: разбудить меня в пять часов. Надо еще побриться, вымыться…

– Сейчас поставлю на плиту воду. Но ты лучше поспи до шести. Вилли раньше семи не придет с завода.

– В пять часов. Вот мой приказ. Я хочу еще раз осмотреть ферму.

– Хорошо, солдатик мой, – засмеялась Берта. – В пять, так в пять.

Руди пошел к себе в комнату. А Берта, сияя от счастья, принялась готовить угощение.

Часовая стрелка наконец-то подползла к пяти. Берта остановилась перед зеркалом, еще раз бросив взгляд на свой красивый свитер. Потом тихонько вошла в комнату Руди.

Во сне лицо его стало мягче и казалось совсем детским. «И такой птенец должен пройти через все ужасы войны!» – вздрогнув, подумала Берта. Многих убивают на войне, но то чужие сыновья, а ее мальчик будет жив и невредим. Бог, конечно, сохранит его матери. Берта нагнулась и нежно поцеловала его в лоб. Как он похож на отца, подумала она. Глаза и волосы у него темные, как у нее, но во всем остальном – вылитый отец: толстый нос, густые брови, тяжелый квадратный подбородок. Конечно, он не похож на киноактера, но у него отцовский мужественный склад лица – настоящий немецкий крестьянин из здоровой семьи. В конце концов, самое важное – характер и кровь, а не красивый нос. Не у каждой матери такой заботливый сын, как ее Руди: он так аккуратно шлет письма и привозит подарки. Отец его был хорошим человеком и хорошим фермером, таким же будет и сын.

– Руди, – сказала она, тихонько тряся его за плечо, – уже пять часов.

Лицо Руди вдруг странно исказилось, он испуганно открыл глаза.

– Господи, что с тобой? – спросила Берта.

Руди облегченно вздохнул и засмеялся.

– Веришь ли, мне снились треклятые французы. – Он помотал головой и не совсем искренне засмеялся. – Будто в казарму ко мне ворвался французишка с ножом в руке. А нож длинный, как штык. Француз нагнулся надо мной, и тут я проснулся. Сволочи! Они теперь всем нам портят нервы. Ты не знаешь, что это за народ, мать. Никакой культуры. Злые, как черти. Ну, просто свиньи, да и все.

Берта погладила его лоб.

– Бедненький Руди. Какой ужас эта война!

Руди зевнул, обнажив крепкие кривые, пожелтевшие от табака зубы.

– Я бы еще поспал.

– Герр генерал, вы приказали лейтенанту разбудить вас в пять часов. Сейчас ровно пять. Я выполняю ваше приказание, герр генерал. В точности, как велено.

– Мама, как тебе идет свитер! Ух ты! Ну прямо жена банкира, ей-богу, или депутата рейхстага!

– Он мне не тесен? – озабоченно спросила она. – Боюсь, он слишком меня обтягивает.

Руди скользнул взглядом по ее пышной груди. Свитер, конечно, ей маловат.

– Нет, – соврал он. – В самый раз. Носи на здоровье.

И, усмехнувшись про себя, подумал: «Многовато у тебя спереди, мамаша. Француженки-то поизящней. А у тебя словно тыквы за пазухой». На мгновение ему стало совестно: нехорошо так думать о родной матери. Впрочем, тут же он посмеялся над собой. «А что особенного? – подумал он. – Меня ведь не под капустой нашли. Папаша лежал с мамашей, и они делали то, что делают все люди. Небось, когда этот Вилли увидит мать в моем свитере, ему захочется сразу же повалить ее на кровать. Смешно. Мне всегда казалось, будто моя мама ничем таким не занимается. Ребячий вздор! Так думаешь в двенадцать лет, когда впервые узнаешь про это. Черт, та француженка была не моложе мамы».

– Ну, лентяй, – сказала Берта, – горячая вода готова. Налить в чан?

– Да, конечно! Чем это так пахнет из кухни?

– Ничем. Ужин сегодня будет неважный.

– Мама! Это жареная свинина!

Берта просияла.

– И молодая картошка. Осенью фермерское бюро получит на несколько картошек и на одну свинью меньше, но мой Руди будет вкусно есть, пока он дома. Знаешь, что я сделала весной? Когда Розенхарт считал поросят, я одного припрятала.

– Да что ты? Если б тебя поймали…

– Не беспокойся. Эрих хорошо ко мне относится. Я не боюсь. Если бы на его месте был кто другой… А знаешь, чем я тебя накормлю завтра?.. – Она увидела, как вдруг изменилось его лицо, и замолкла.

– Завтра, завтра, – тихо произнес Руди и сделал гримасу. – Боюсь, что завтра тебе уже не придется меня кормить. Я хотел сказать тебе попозже, но, в конце концов, это все равно.

– Ты не пробудешь здесь десять дней? – почти утвердительно сказала она, словно заранее зная ответ.

Руди покачал головой.

– Всего неделю? – с отчаянием спросила Берта.

– Только без слез, мать. Я уезжаю сегодня вечером.

Лицо Берты побелело, губы задрожали.

– Не сегодня. Нет, нет, ради бога, не сегодня.

– Я должен поспеть на поезд в час тридцать ночи.

– Но это же несправедливо! Целый год ты без отпуска!

– Война, мать.

– Офицеры-то, небось, получают отпуск, когда хотят, – с горечью заметила Берта.

– Ты, мать, пожалуйста, так не говори. Это неуважение. Офицер – это офицер.

– В последнем письме перед отъездом ты писал, что тебе наверняка дадут десять дней.

– Да, но послушай, знаешь, где бы я сейчас был, если бы у меня не сработали мозги? В России. Всю мою дивизию погрузили в поезд и – прямехонько на Восток, а меня и еще нескольких отпустили домой. Так что скажи спасибо, мать. – Руди потрепал ее по плечу. На лице его появилась веселая и хитрая гримаса. «Что он там придумал?» – мелькнуло в голове у Берты. Она хорошо знала это выражение: Руди перенял его у отца.

– Ну, говори, – прямо сказала она. – Что ты от меня скрываешь?

Руди захихикал.

– Так и быть, скажу. Я догадывался, что нас пошлют в Россию. Тогда я подал заявление, чтобы меня приняли в части СС. – Он ткнул мать большим пальцем в бок и, еле сдерживая смех, продолжал – Я патриот не хуже других, но зачем мне ехать в Россию, если можно не поехать? Почти все эсэсовские части остаются – знаешь где?

– Где?

– Здесь, в Германии.

– Руди!

Уже не сдерживаясь, Руди расхохотался.

– Так что, вероятно, до конца войны я буду стеречь русских пленных. Знаешь, как наши ребята между собой называют Россию? «Большая мясорубка».

Берта тоже рассмеялась. Глядя на сына заблестевшими черными глазами, она крепко стиснула его руку.

– Мы, Линги, нигде не пропадем, а? Я же знала, что ты как-то там извернешься.

– Знала? Откуда ты знала?

– Да уж наперед догадалась. Ты весь в отца. – Берта затряслась от смеха. – Утки-то, утки, Руди! Помнишь, как отец продавал уток?

Руди ухмыльнулся.

– Ты тогда еще был маленький, но…

– Он их продавал на вес, да? – захохотал Руди.

Берта совсем развеселилась, вспоминая этот случай. Как-то, лет пятнадцать назад, к ним на ферму ввалилась целая орава горожан с тугими кошельками и жадным желанием полакомиться утками.

– Утки у вас есть? – нетерпеливо спросили они.

Отец Руди молча кивнул, но Берта подметила на его лице насмешливо-хитрое выражение, означающее, что он измышляет какой-то подвох.

– Продайте нам четырех уток. Мы, видите ли, устраиваем пикник. Едем к месту привала.

Хозяин снова кивнул.

– Сколько возьмете за уток?

– А почем вы их покупаете в городе? Само собой, столько же заплатите и мне.

– В городе они продаются ощипанные.

– Я их вам ощиплю.

– Но ведь тут утки дешевле, чем в городе, – рассудительно заметил один из приезжих, как видно, их вожак. – Вы продаете их перекупщикам. А перекупщики наживаются и на вас, и на нас.

– Верно.

– Тогда давайте разделим разницу. Мы купим дешевле, чем обычно, а вы продадите дороже. Будем считать на вес. – Он назвал цену.

– Ладно. Вам пожирнее или тощих?

– Пожирнее! Жирные вкуснее. Только приготовьте их так, чтобы сразу можно было жарить. Да поскорее, нам еще шестьдесят километров ехать.

– Ладно, будут вам жирные, – сказал хозяин. И Берта увидела на его лице ту самую плутоватую гримасу, которая появилась сейчас на физиономии Руди. Позже Берта узнала, в чем дело. Ее Иоганн надул покупателей с помощью старой крестьянской уловки, каравшейся по закону, если птица продавалась на рынке. Он взял штопальную иглу и продырявил у каждой утки крупную артерию в груди; потом через небольшой шланг накачал артерии водой. Это было минутное дело, и – чего не случалось ни раньше, ни потом – трехфунтовые утки покинули ферму, веся пять фунтов. Над этим случаем все потешались много лет подряд. О нем и до сих пор любили рассказывать в деревне…

– Яблочко от яблони недалеко падает, – ласково пошутила Берта. – Мы, Линги, все сметливые.

– Во всяком случае, мужчины! – воскликнул Руди, снова ткнув ее в бок большим пальцем.

– И слава богу. Я понимаю, кто-то должен погибать на войне. Но ведь не обязательно же ты. Каждый день, пока тебя не было, я говорила себе – не обязательно ты. Я тоже патриотка. Но пусть уж другие матери кричат «хайль Гитлер» и радуются, когда погибают их сыновья.

– А ты будешь кричать «хайль Гитлер», только если твой сын останется жив-здоров, а?

Берта обняла его и прижалась щекой к его щеке.

– Слава богу, ты умеешь поберечь себя. Ведь если сам…

– Знаю, знаю, если сам о себе не позаботишься, кто же тогда о тебе позаботится. Что-то мне кажется, будто я это уже слышал!

– Ну и что? Такие слова не грех и повторить лишний раз… Ты наверняка знаешь, что тебя не пошлют на фронт?

– Наверняка, конечно, никто не знает. Иногда посылают и дивизии СС. Но большей частью они остаются в Германии или на оккупированных территориях за границей. Меня могут послать, например, в Норвегию. Было бы неплохо. Говорят, зимы там холодные, зато девушки горячие.

– Руди!

– А что? – захохотал он. – Ты думаешь, я маленький мальчик?

– Ну ладно, – сказала Берта, переводя разговор на другое. – Вода уже нагрелась. Принести чан сюда?

– Да, хорошо было бы. – Руди с наслаждением потянулся. – До чего обидно, что нельзя побыть тут подольше! Ей-богу, у нас дома как в раю. Ну что ты, мать, опять плачешь!

– Откуда ты взял?

– Я же по лицу вижу. У тебя глаза на мокром месте. Радуйся, что я тут, а не на фронте под Сталинградом.

– Я и радуюсь. Я радуюсь. А ты что думал?

– Давай договоримся, мать. Вечером будем делать вид, будто я приехал надолго. Будем смеяться, пить, веселиться, – и если ты увидишь, что я разок-другой ущипну Гедду за мягкое место, когда мы будем танцевать, не кричи «Руди!» Договорились?

– Договорились, – улыбнулась Берта.

– Теперь тащи горячую воду, лейтенант. И смотри, чтобы она была действительно горячая!

2

Руди вытер губы тыльной стороной руки и с восхищением поглядел на мать.

– Ну и свинина! – в десятый раз воскликнул он. – Как мед! И жевать не надо, а, Вилли? Сама во рту тает. Здорово ты готовишь, мать. Вилли, хватим еще по стаканчику шампанского.

Вилли, начинавший ощущать действие четырех больших стаканов, взглянул на Берту. Он знал, что она будет недовольна, если он напьется.

– Может, не стоит, – виновато сказал он. – Может, лучше оставим гостям?

– Да бросьте вы, это не по-мужски! Там еще пять бутылок, – сказал Руди. – Подставляйте-ка стакан.

– Пей, пей, Вилли, – с жаром подхватила Берта. – Почему не выпить? Сегодня у нас праздник. – Она улыбнулась сыну, стремясь поддержать в нем хорошее настроение. – Разве нам когда-нибудь случалось пить шампанское? – добавила она.

Руди ухмыльнулся и налил стаканы.

– Все имеет свою хорошую сторону, даже война. Хайль Гитлер!

Вилли, довольно усмехнувшись, поднес к губам стакан. Шампанское казалось ему восхитительным; хорошо бы выпивать такую бутылочку каждый вечер за обедом. Он поглядывал на Берту, кивал, подмигивал и улыбался.

Вилли чувствовал себя отлично. Несмотря на то, что о браке не было сказано еще ни слова, он не сомневался, что все будет в порядке. Дело шло на лад. Час назад, когда он пришел на ферму, у калитки его встретила взволнованная Берта.

– Он здесь, Вилли, – прошептала она. – Постарайся ему понравиться! Если ты ему понравишься, мы сможем сразу же пожениться, милый.

Очень хорошо. Быть любезным не так уж трудно. Тем более что малый оказался славным, веселым, приветливым и был ласков с матерью. Последнее особенно тронуло Вилли. У парня, который приехал из армии с целой охапкой подарков для матери, безусловно, есть и характер и душа. Очень хорошо.

Правда, в первые полчаса, сидя за обеденным столом, Вилли немного волновался. Они ели, пили шампанское и говорили обо всем на свете, кроме самого главного. Стоило Вилли намекнуть на интересующий его вопрос, как Руди тотчас же менял разговор. Это чрезвычайно беспокоило Вилли, пока он вдруг не понял, в чем дело. Малый затеял своего рода игру, он поглядывал на Вилли с хитрой усмешкой и спрашивал:

– Значит, вы тот самый Вилли, о котором она мне писала, да? – и сразу же принимался говорить о чем-нибудь другом. Или восклицал – Так, так! А с какого конца корова дает молоко? Хоть это вы знаете, Вилли?

Ну и что же, очень хорошо. Правда, на месте Руди Вилли поступил бы иначе. Он уселся бы с будущим женихом в сторонке, завел бы разговор по душам, а затем сказал бы прямо– да или нет. Но если Руди захотелось повести дело по-другому, что ж, его можно понять. Парню девятнадцать лет, ему хочется поважничать. Очень хорошо. Жениться на своей горячо любимой Берте, зажить с ней на ферме – это все, чего хотел Вилли. Он был готов даже льстить молодому человеку, чтобы достичь этой цели. Пусть малый чувствует себя главным в доме. Еще немножко выпьем, еще немножко посмеемся, и он уж не отвертится от прямого ответа.

– Пить так пить! – сказал Вилли, осушая стакан. – В жизни не пробовал ничего лучше.

– Ха-ха! – засмеялся Руди. – Вот молодчина!

– Пить так пить! – весело хохотал Вилли. – Почему не выпить, а, Берта? Когда сын приезжает домой – это большой праздник. Пить так пить! Руди, ты когда-нибудь занимался гимнастикой?

– Немножко, на параллельных брусьях во время учений, вот и все.

– А я участвовал в пирамиде, – сказал Вилли. – Держал на себе четырех человек.

– Да что вы! А делать стойку на одной руке вы можете? – с интересом спросил Руди.

– Сейчас нет, надо поупражняться. Если часа два поупражняюсь, то смогу.

Вилли немножко смущало, что он так расхвастался, но он делал это нарочно. Времени, чтобы произвести на Руди впечатление, было мало, а он знал, что юноши всегда относятся с уважением к физической ловкости.

– Ты бы посмотрел, как Вилли делает фокус с носовым платком, – с гордостью подхватила Берта.

– А как это? – спросил Руди.

Прикусив свиной хрящик кривыми передними зубами, он с любопытством уставился на Вилли.

– А, это просто, – сказал Вилли. – Платок кладется на пол, потом надо постепенно сгибать колени, руки выбросить в стороны и поднять платок зубами. Понятно? Это каждый может.

– Покажи ему, Вилли! – воскликнула Берта. – Ему будет интересно.

– Конечно, – подтвердил Руди.

Вилли засмеялся.

– Если я стану показывать этот фокус, набив живот свининой, знаете, что будет? Уж лучше не просите. Разве попозже.

– Хорошо, – сказал Руди, – вы покажете мне потом. Если это легко, я хотел бы научиться.

– С такими мускулами ты за пять минут научишься, – с чувством сказал Вилли.

– Ладно, – сказал Руди. – Так не забудьте же… Эй, мама! Ты что, жалеешь картошку? Смотри, у меня пустая тарелка! Разве так встречают защитника отечества?

Он весело засмеялся. Ему тоже было хорошо. Хмель приятно бродил у него в желудке, и, сидя во главе стола, где всегда раньше сидел его отец, он чувствовал себя почти королем. Он никогда и не думал, что ему придется занять место хозяина фермы в таком раннем возрасте. Жаль, конечно, что умер отец, – Руди любил его, – но стать землевладельцем в девятнадцать лет, разве это не здорово?

– Что ж, Вилли, – ухмыльнулся он, – сперва надо решить первый вопрос. А вопрос такой: что появилось сначала – яйцо или курица? – Он громко захохотал. – Мама, как ты думаешь, он знает? Подложи-ка еще свинины. Что ты скаредничаешь?

– А тебе, Вилли, – спросила Берта, – дать еще свинины? И луку?

Вилли, вздохнув, покачал головой.

– Я, кажется, скоро лопну, Берта. Наверное, целую неделю не смогу работать. Уже лет десять я так не ел.

– Вуаля! – сказал Руди ни с того ни с сего. – Вуаля, вуаля! Мама, открой-ка еще бутылочку. – Он повернулся к Вилли. – Ваш сын убит, да?

Вилли кивнул.

– Мама говорит, он получил Железный крест.

– Да, в Норвегии. Он был парашютистом.

– Ого! – почтительно воскликнул Руди.

Вилли выпил свой стакан до дна. Лучше бы Руди не заговаривал о его сыне. У него заныло где-то внутри. Он вспомнил то утро, когда он стоял со своей невесткой перед ораторствующим полковником. И тогда он чувствовал то же, что и теперь, – не гордость, а боль… боль и злость.

– Слушай, мама, – Руди внезапно огляделся вокруг. – А где же наша сука?

Берта покраснела. Слегка заикаясь, она ответила:

– Мне пришлось ее продать, Руди.

– Почему? Кто ее купил?

– Мясник Фримль.

Она старалась не глядеть в глаза ни Вилли, ни Руди. В свое время, уступая ее настояниям, Вилли взял обратно свои восемнадцать марок, но все-таки ей было стыдно вспоминать этот случай.

– Фримль? Что ты говоришь! – удивился Руди. – Я помню, как он пинал ногами щенка Рольфа, который был у меня в детстве. Фримль терпеть не может собак.

– Он купил не для того, чтобы держать в доме, Руди.

– А для чего?

– Для… еды… – с трудом выговорила она.

Руди ошеломленно уставился на нее.

– Рано или поздно это сделал бы кто-нибудь другой, – торопливо объяснила Берта. – Теперь никто у нас уже не держит собак. Вот я и подумала, почему кто-то другой должен наживаться на моей собаке? А Фримль охотно купил ее.

Руди перестал жевать.

– Никто не держит собак? – медленно спросил он.

– Ты знаешь, сколько мяса нам выдают по карточкам? Ха! Может, ты думаешь, что мы едим так каждый день?

– Когда я уезжал, выдавали… – Руди наморщил лоб, – выдавали пятьсот граммов в неделю. Так, кажется, мама? А теперь сколько?

– Теперь триста. С апреля месяца.

– Триста? – Он глядел на нее, сдвинув брови. – В армейской газете об этом не писали.

– Вот почему я продала собаку. – Она засмеялась. – «Кролик с крыши» – так мы теперь зовем кошек. Пойди сам посмотри в мясной лавке.

Руди положил нож и вилку. Он ничего не ответил, но был явно смущен.

– И ведь все так, – продолжала мать. – Даже картошки не хватает. С прошлой зимы.

– Почему же не хватает картошки?

– Кто его знает? Спроси в Берлине, – угрюмо ответила Берта. – Но если всюду было так, как у нас… Тут было такое дождливое лето, какого я и не упомню, а потом ударили ранние заморозки. Почти половина моей картошки погнила, даже свиньи есть не стали.

Руди медленно налил себе шампанского.

– В армейской газете писали, что в тылу живут отлично, – недоуменно сказал он.

Берта фыркнула:

– Попробуй-ка поноси мои башмаки хоть денек. Попробуй выпить чай, который мы получаем.

– В армейской газете писали, что здесь все хорошо, – настойчиво повторил Руди. – Писали, что теперь на Украине живут немецкие фермеры, что в этом году они уже собрали урожай.

– А где же он?

– Может быть, скоро пришлют.

– Очень хорошо, если пришлют. А пока что твоя армейская газета врет.

– Армейская газета никогда не врет! – резко оборвал ее Руди.

Берта пожала плечами. Наступило молчание.

– Почему ты не писала мне об этом? – спросил Руди.

– Это запрещено. На почте висят объявления: «Гражданское население должно поддерживать моральный дух солдат. Никаких жалоб!»

– Понятно, – сказал Руди. – А табак тоже урезали? – обратился он к Вилли.

Вилли кивнул:

– Три сигареты в день.

– Три? И вы курите только три в день?

– Я приберегаю их на воскресенье, потом выкуриваю все разом.

Руди пошарил в нагрудном кармане и швырнул на стол пачку сигарет.

– Возьмите, у меня есть еще. Настоящий турецкий табак.

Вилли благодарно улыбнулся.

– Значит, вам здесь приходится туго, – сказал Руди. – Ну ладно, потерпите. Я уверен, что армейская газета говорит правду – на рождество вы будете есть русский хлеб. Жизнь станет куда легче.

– Будем надеяться.

– Мне здорово повезло, что я сейчас в армии. Нам дают консервированные помидоры, свежий хлеб, килограмм мяса в неделю. И все самое лучшее.

– Подавать кофе? – спросила Берта.

Мужчины утвердительно кивнули. Она принялась убирать со стола.

– Замечательный обед, мама. Как, по-вашему, Вилли?

Вилли усмехнулся.

– Знаешь, кому действительно повезло? Солдатам, которые первыми вошли во Францию. Мне говорили, что они намазывали маслом плитки шоколада. А когда я приехал, магазины были почти пустые.