Текст книги "Крест и стрела"

Автор книги: Альберт Мальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Ты пьешь за меня, Руди? – неприязненно спросила Гедда.

Руди уставился на нее, потом тупо сказал:

– А почему не выпить? – и быстро осушил стакан.

– Пошли домой, – хрипло сказал Гутман. – Идем, Эльзи. Девушки, пошли.

Он встал.

– Нет, – начала Берта, – погодите… – Она осеклась, когда Гутман повернул к ней побледневшее лицо. – Ну что ж, спасибо вам… за то, что пришли… – запинаясь, пробормотала она.

Гедда стояла, не сводя глаз с Рудди.

– Ну, скажи-ка, – холодно спросила она, – ты все еще намерен писать мне?

Руди запустил в печку стаканом, который разлетелся на мелкие осколки.

– Нет, черт тебя возьми, не намерен. Убирайся отсюда к черту!

Гедда окинула его взглядом, полным ненависти и презрения.

– Свинья! – бросила она и выбежала из комнаты. Сестра быстро последовала за ней. Гутман, обхватив жену за талию, повел ее к двери. У порога он остановился, оглянулся на Берту и махнул своей большой мозолистой рукой. Это был жест смятения, беспомощности, бессильной злобы.

Дверь за ними закрылась.

Руди сел за стол; лицо его подергивалось, глаза от ревности стали страдальческими.

– Руди, – начала Берта. – В конце концов, Гедда не единственная…

– Я не желаю говорить об этом! – грубо перебил Руди, стукнув кулаком по столу. – Слышишь? Не желаю!

– Конечно, конечно, – торопливо сказала мать. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться от горькой жалости к сыну.

Руди лихорадочно стал откупоривать бутылку – последнюю из семи, привезенных им с собою.

– Вилли, – прошептала Берта, – поиграй немножко.

Вилли взглянул на нее отсутствующим взглядом и ничего не ответил.

– Вилли?

Он медленно поднялся и подошел к столу. Налив полный стакан шампанского, он выпил, налил второй стакан и снова выпил.

– Почему нам испортили вечер? – с тоскливой злобой закричала Берта. – Проклятые Гутманы! Чего ради они затеяли тут семейную свару? Руди, вот что я скажу: может, эта Гедда и хорошенькая, но она не стоит твоего ногтя. Думаешь, такой красивый мужчина, как ты, не найдет себе других?

Губы Руди сложились в надменную гримасу.

– Еще бы. – Язык его заплетался. – На что она мне? – добавил он. – Может, она к тому же и больна, эта шлюха.

– Ладно, – сказала Берта. – Бог с ними, с этими Гутманами. Давайте веселиться. Нам было так хорошо сначала. Ведь для нас-то ничего не переменилось, правда? Руди, ты поступишь в эсэсовские части, ты останешься в Германии, а мы с тобой, Вилли, поженимся. Ты будешь работать на ферме. И давайте не думать о чужих бедах. На свете беды хватает. Нельзя жить, если все время думать о других.

– Да, конечно, – сказал Вилли, – конечно… – Но тон его не соответствовал словам.

Глаза Вилли были устремлены на Берту, но он, казалось, не видел ее, думая о чем-то своем, а на губах его появилась кривая ироническая улыбка. Эта улыбка вывела Берту из себя. Ей хотелось крикнуть: «Ради бога, да что с тобой, Вилли?» Но вместо этого она возбужденно заговорила:

– Руди, налей мне тоже, я хочу как следует покутить. Через несколько часов ты уедешь, давайте повеселимся. – Она снова взглянула на Вилли и увидела все ту же кривую ироническую улыбку. – Вилли, сыграй! – громко приказала она. – Что-нибудь хорошее.

Вилли рассеянно кивнул. Он сел и положил пальцы на клавиатуру.

– Ох, какое шампанское! – воскликнула Берта. – Руди, ты замечательный сын. Ты тащил на себе столько бутылок всю дорогу из Франции! Играй же, Вилли, играй.

Вилли тихо заиграл генделевскую мелодию «Люди презрели и отвергли его, человека, познавшего великую скорбь». Кривая усмешка не сходила с его губ.

3

Последний раз похлопав по рюкзаку, Руди встал.

– Ну, мама, теперь попрощаемся.

Берта в отчаянии прижалась к нему.

– Я передумала, я пойду на станцию. Побуду с тобой хоть лишние полчаса.

– Нет, мать, это ни к чему. Ты устанешь до смерти. А в этих башмаках… – он засмеялся, – Вилли придется тащить тебя домой на спине. Нет, ты уж лучше ложись. Хочешь не хочешь, а утром надо доить коров, правда ведь? Этого война не отменила. Ну, до свидания, мама. – Он поцеловал ее и потрепал по плечу. – Береги себя.

– Ты мне пришли свой новый адрес.

– Конечно, как только приеду.

– Так обидно, что нам испортили вечер!

– Почему испортили? – Руди сделал широкий пьяный жест. – Хочешь знать правду? Мне на эту Гедду наплевать. Девушек на свете хватит.

– Вот и хорошо. Правильно ты говоришь.

Вилли поднял рюкзак и взвалил его на плечи.

– Пора, Руди. Как бы не опоздать на поезд. – Он опять улыбнулся той же странной кривой иронической улыбкой, которая не сходила с его губ, когда он играл на аккордеоне.

Берта встревожилась. Что-то нехорошее было в этой улыбке. Это даже не улыбка, а одна видимость. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы Вилли был немножко попроще, чтобы он не скрывал так много где-то в тайниках души.

– Слушай, ты забыл научить меня фокусу с платком, – сказал Руди. – Ну, ладно, следующий раз научишь. Все равно я сейчас пьян. – Он повернулся к матери. – Смотри же, – шутливо сказал он, – осторожнее стирай этот свитер. Если он хоть чуть-чуть сядет, пропали все мои хлопоты.

– Можешь не беспокоиться, – засмеялась Берта, ласково хлопнув его по спине.

Руди положил руку ей на плечо, и они вышли. Когда они шли через двор и Вилли немного отстал от них, Берта прошептала Руди на ухо:

– Тебе нравится Вилли?

– Конечно… Он славный. Это хорошо, что ты выходишь замуж.

– Я так рада, Руди. Ты очень понравился Вилли, он мне уже сказал.

Они остановились у калитки.

– Ну, мама…

– Я немножко пройдусь с тобой по дороге.

– Нет, оставайся здесь. Наш участок кончается за калиткой, а ты должна быть на своем месте. До свидания. И не плачь. – Они крепко обнялись. – Смотри же, не плачь, – добавил он. – Пошли, Вилли. Если я опоздаю на поезд…

Они вышли на дорогу.

– Ночь-то какая, – сказал Руди. – И луна и звезды светят в мою честь. И никаких английских самолетов. Где же эти самолеты, о которых ты мне говорила, мама?

– Я послала телеграмму английскому королю, чтобы сегодня самолетов не присылали. – Она не сводила глаз с сына, и губы ее дрожали. – Только помни, Руди, если случится быть в бою, ты особенно не геройствуй. Лучше возвращайся домой целым и невредимым.

– Не беспокойся, – засмеялся он. – До свидания.

– До свидания, мой дорогой. Я буду молиться за тебя каждый вечер.

Она стояла у калитки, борясь со слезами, пока фигуры двух мужчин не превратились в колеблющиеся тени на залитой лунным светом дороге. Тогда она тихо заплакала. Она смотрела им вслед, пока тени не исчезли. «Господи, боже мой, – думала она. – Кто затеял эту войну? Кому она нужна? Проклятые англичане! Звери они, а не люди!»

Плача, она вернулась в дом. Присев к неубранному столу, она положила голову на скрещенные руки.

– Господи, – шептала она, – спаси и сохрани мне Руди. Не дай американским солдатам прийти сюда, потопи все их корабли, боже. Вразуми их, чтобы они оставили нас в покое. Неужели мы, бедные, скромные люди, не можем пожить спокойно?

Наконец она перестала плакать, выпрямилась и отерла глаза. Она окинула взглядом кухню, не зная, ложиться или сначала убрать со стола. Она очень устала, но спать ей не хотелось. Мозг ее лихорадочно работал, перебирая события дня. Она решила вымыть посуду, а потом уже лечь. Сегодня суббота, Вилли не нужно возвращаться в барак, а завтра утром, управившись по хозяйству, они могут немножко поспать. Кроме того, приятно будет поболтать с Вилли, когда он вернется со станции. Ведь им нужно о стольком переговорить и столько решить. Может быть, завтра они пойдут в город повидаться с Розенхартом, она точнее узнает насчет рабочих команд, о которых говорил Гуго, и начнет хлопотать о переводе Вилли на ферму.

«Ох, эти Гутманы! – со злостью подумала она. – Все они бесчувственные, а Гедда хуже всех. Даже слепой и тот заметил бы, что Руди без ума от ее хорошенькой мордашки. Он всего на один вечер приехал домой, – почему не могла она придержать язык и быть с ним поласковее, может быть, даже поцеловать его?

С другими-то, небось, не очень-то скупилась на поцелуи, потаскуха этакая!»

Берта вздохнула. Никогда в жизни у нее не бывало так, чтобы все шло гладко. Вот теперь Вилли – до чего беспокойный человек. Его расстроили разговоры о войне; она видела это по его лицу. И почему это мужчины всегда беспокоятся о разных вещах, которые их совершенно не касаются? Чтобы жить хорошо, надо стараться думать только о приятном – в этом весь фокус. «Ах ты, – вдруг подумала она, – ну, я же тебе задам! Не воображай, что, когда вернешься, я буду говорить с тобой об убитых близнецах Розенхарта или о том, когда наконец кончится война! Я тебе покажу!»

Она громко рассмеялась. Вилли придет домой не раньше чем через час. Она притворится, будто спит. Пусть он увидит ее в одной из этих французских ночных рубашек, тогда он поймет, что все его тайные мысли ничего не стоят. Она примеряла ночные рубашки сегодня днем. Как и свитер, они были ей чуточку тесноваты, особенно в груди. Вот он увидит ее в розовой рубашке и подумает, что в постель по ошибке забралась какая-то французская потаскушка. Смех ее звенел в тихой комнате все громче и громче. Когда она услышит, что он открывает калитку, она сбросит простыню и соблазнительно раскинется на постели в этой рубашке. А к утру все его непонятные мысли вылетят у него из головы.

Улыбаясь и тихонько напевая, она стала мыть посуду.

4

Берту разбудил скрип калитки. «Это вернулся Вилли», – сонно подумала она и лежала в полудремоте, пока в кухне не послышались его тяжелые шаги. Тогда, вспомнив о своем плане, она торопливо откинула простыню и руками разгладила на себе рубашку. Берта лежала, спокойно улыбаясь, прислушиваясь к его шагам, и ждала, когда он войдет в спальню.

Но он все не шел. Берта, недоумевая, перегнулась на постели и заглянула в полуоткрытую дверь. Она увидела его массивный силуэт возле раковины. Вилли стоял неподвижно, спиной к спальне, потом медленно подошел к столу и сел, полуосвещенный падавшим из окна серебристым светом луны. Берта не могла разглядеть его лица, но увидела, что он положил на стол руку и крепко стиснул кулак. Ее охватило раздражение. «Ну, что еще? – подумала она. – Как мало надо мужчине, чтобы расстроиться вконец. Может, Руди сказал ему что-нибудь неприятное, – или он все еще думает о войне?»

Берта встала с постели и босиком прошла в кухню. Вилли не обернулся, но по тому, как слегка дрогнули его плечи, она поняла, что он слышал ее шаги. Она молча остановилась у его стула, наклонилась, прижалась губами к его лбу. Потом ласково взъерошила его волосы. Она улыбалась, и улыбка ее была нежной и в то же время чуть презрительной.

– Руди уехал благополучно? – негромко спросила она.

Вилли ответил не сразу.

– Да.

– Ты не хочешь лечь в постель?

Вилли не ответил. Она слегка отодвинулась, чтобы он мог лучше видеть ее.

– Я хотела сделать тебе сюрприз и надела новую рубашку. Я думала, ты войдешь в спальню, а я буду лежать в кровати, как французская аристократка.

По крупному телу Вилли пробежала дрожь. Он ничего не ответил и поглядел на нее измученным взглядом.

– Ну, в чем дело? – сердито крикнула она. Вилли молчал. – Ах ты, боже мой! Ну, что с тобой? Почему ты такой сегодня?

– Мне надо поговорить с тобой, Берта, – тихо произнес он. – Надо поговорить.

Несмотря на закипающую злость, Берта улыбнулась.

– Тогда пойдем ляжем, Вилли. Поговорим в постели.

– Нет, здесь, – сказал он. – Сейчас. Прошу тебя.

– Мне холодно. – Она придвинулась ближе и с игривым видом наклонилась к нему. – Я сяду к тебе на колени, а ты меня согреешь.

– Нет, – ответил он. – Мне нужно поговорить. Накинь что-нибудь, если тебе холодно. Пожалуйста.

Берта резко выпрямилась.

– Нет! – запальчиво воскликнула она. – Раз ты мне сказал «нет», так и я отвечу «нет»! Я устала. Поговорить мы можем и завтра. Я ложусь спать. – Но, встретив его взгляд, она на мгновение застыла: в глазах его вдруг появился яркий лихорадочный блеск, как у смертельно раненного человека. – Вилли, – изменившимся голосом сказала она. – В чем дело? Если что-то случилось, скажи мне, дорогой. Я буду тебя слушать, конечно, я буду слушать. Я просто была немножко взволнована, я думала, что ты приласкаешь меня, когда вернешься. Я просто обиделась.

Она умолкла.

– Берта, – страдальческим тоном произнес Вилли, – прошу тебя, накинь что-нибудь. Эта твоя красивая ночная рубашка – я не хочу ее видеть.

Берта, пораженная, заглянула ему в лицо, но он отвел глаза.

– Хорошо, Вилли, – пробормотала она. Молча она пошла в спальню, накинула на себя старенький халат и так же молча вернулась в кухню. – Хочешь, я зажгу лампу?

– Нет, – хрипло ответил он. – То, что я тебе скажу, должно быть сказано в темноте. Ты не захочешь видеть меня, а я не хочу видеть тебя.

Берта присела на край стола, руки ее начали трястись от волнения.

– Ты поссорился с Руди? – Это было первое, что пришло ей в голову.

– Нет, я не ссорился с Руди, – глухо ответил он. – Берта… Он глубоко вздохнул. – Берта… не знаю, как тебе сказать, моя дорогая, только выслушай меня.

– Я слушаю, Вилли. – «Неужели он пьян? – подумала она. – Да нет, непохоже». – Что случилось, Вилли? Скажи мне.

– Все оказалось сплошной мерзостью, вот что, – убито ответил он. – Ты и я, мы могли бы так славно жить вместе. Я часто думал, что мы будем жить на этой ферме, как… как на острове. Отдельно от всех. Но теперь этого не будет.

– Почему? – мягко спросила она. – Скажи мне, о чем ты думаешь? Не скрывай от меня. Я твоя жена, Вилли.

Он повернулся и посмотрел ей в лицо. Взгляд его смягчился от благодарности за ее любовь.

– Возьми мою руку, Берта. – Он протянул ей руку через стол. – Давай крепко держаться за руки, любимая. Не отнимай свою руку, что бы я ни сказал.

Берта обеими руками схватила его крепкую кисть.

– Нет, я тебя не отпущу, – прошептала она. – Что бы ты ни сказал, я не выпущу твою руку… пока ты любишь меня, Вилли.

– Да, я тебя люблю. Не знаю, что бы со мной было, если бы я тебя не полюбил, – со страстью сказал он и вздохнул. – Ну, хорошо, слушай. Сегодня у нас был праздник, – глухим голосом начал он. – Так приятно выпить шампанского, выкурить настоящую сигарету. А Руди привез тебе подарки – духи, ночные рубашки. Я скажу тебе, как Руди добыл все это, Берта. Руди мне все выложил. Он был пьян и хвастался, как иногда хвастается мужчина перед мужчиной. Должно быть, он сильно разозлился на Гедду. Я тоже мужчина, мне легко понять, что у него на душе. Его мучила ревность. Если девушка с кем-то путалась, то почему она отвергла его? Словом, желая показать мне, что он не ревнует, Руди рассказал мне одну историю. «Стану я унижаться перед какой-то Геддой», – заявил он и рассказал мне про французских женщин.

Пальцы Берты сжали его руку.

– Понятно, – с горечью перебила она. – Сыновья не рассказывают матерям такие вещи. И мужья женам – тоже. Но женщины не так уж глупы, мы знаем, какие бывают мужчины. Мужчины – всегда мужчины, тут уж ничего не поделаешь. Что ж, скажешь, ты никогда не ходил к проституткам до женитьбы?

– Да, я ходил к проституткам.

– Вот видишь. Почему же Руди должен быть другим? Он в армии, он на войне. Я стараюсь не думать о таких вещах, да и что толку.

– За несколько дней до отъезда домой Руди послали арестовать какую-то женщину. Руди пошел не один, их было человек десять. Женщина жила одна с четырнадцатилетним сыном. Они пришли рано утром, когда женщина и мальчик спали.

– Вилли, зачем ты мне это рассказываешь? – с ожесточением воскликнула Берта.

– Берта, если ты выпустишь мою руку до того, как я расскажу тебе все, я… я не знаю, что я сделаю…

Берта испугалась и сразу притихла, потом нехотя проворчала:

– Говори!

– Эта женщина была богата. Она жила на окраине маленького городка. У нее было имение с большой фермой и большим домом. Амбар у нее был полон зерна. Накануне за этим зерном приехали грузовики – у нее хотели отобрать все, – и она подожгла амбар. Поэтому Руди и другие пришли арестовать ее. – Вилли оперся лбом на ладонь свободной руки. В голосе его слышалась огромная усталость, – Они не стали дожидаться, пока им откроют, они выломали дверь. Женщина соскочила с кровати в ночной рубашке – в розовой, – сказал Вилли (Берта тихонько ахнула), – и встретила их наверху в коридоре. Мальчик был с нею. Тогда унтер-офицер, командовавший отрядом, объявил женщине, что она арестована. Она ничего не сказала, словно давно ждала этого. Она только попросила унтер-офицера дать ей несколько минут, чтобы переодеться. Он разрешил. Когда она ушла в спальню, унтер-офицер созвал своих людей. «Слушайте, ребята, – сказал он, – так рассказывал мне Руди, – эту женщину сегодня же утром расстреляют, мне это точно известно. Почему бы нам не доставить ей удовольствие перед смертью? Сами видите, она лакомый кусочек». И они вошли в спальню.

– Ох, перестань, перестань! – закричала Берта. На руку Вилли закапали горячие слезы. – Зачем ты это?

– Мальчик пытался остановить их. Тогда один из солдат подтащил его к кровати. Унтер-офицер все время повторял ему: «Смотри хорошенько, вот как аист приносит детей». Руди рассказывал это, покатываясь со смеху. Ему это казалось страшно смешным.

Берта молчала и горько плакала.

– И вот, прежде чем увести ее, солдаты стали рыться в ее шкафу. Капрал сказал им: «Не стесняйтесь, ребята. С какой стати оставлять эти вещи французам?» Вот каким образом немецкая мать получила красивый свитер, две ночные рубашки и флакон духов.

Берта дрожала всем телом.

– Я ведь не отняла руку, – прерывисто сказала она. – Ты доволен?

Они долго молчали: им нечего было сказать друг другу. Берта горестно всхлипывала, потом вдруг взорвалась:

– Чего ты от меня хочешь? Ведь не женщины затевают войну, а мужчины. Мы, женщины, рожаем мальчиков, мы стараемся вырастить порядочных людей, и вот какими они становятся! Мужчинами – вот кем они становятся, и старшие учат молодых, каким должен быть настоящий мужчина. Что же ты от меня хочешь?

С трудом подбирая слова, Вилли сказал:

– Ты не понимаешь, Берта. Дело не в Руди. Я был на прошлой войне. Когда мужчины воюют, многие из них всегда так поступают с чужеземными женщинами, я сам это видел.

– С чужеземными? – яростно перебила Берта. – Уберите ваших полицейских – и тогда увидите, что будет. Ты думаешь, немцы не поступали так с немками? Спроси мою соседку, Ирму Винц… Вы… вы… мужчины… у вас только одно на уме.

– Нет, – хрипло сказал Вилли. – Ты не права, Берта. И ты все-таки не понимаешь.

– Чего я не понимаю? – со злостью спросила она.

– Дело в том, что Руди не было стыдно, – медленно, с горечью сказал он. – Мужчины ведут себя как звери, я знаю. Когда побываешь на войне да насмотришься, как вокруг умирают люди, то становишься другим, я это по себе знаю. Когда-то я заколол француза – всадил ему нож в горло. Когда мужчинам приходится убивать и они месяцами сидят в окопах, то нетрудно забыть о всякой порядочности и, увидев женщину, взять ее силой. Но, убив француза, я не радовался. Я убил его потому, что иначе он убил бы меня. Но я не радовался. Я видел солдат, которые поступали с женщиной так, как Руди и другие поступили с той француженкой. Но после у них были тоскливые лица, им хотелось забыть о том, что они сделали. – Вилли повысил голос, стараясь преодолеть внутреннюю боль. – Они ничуть не гордились этим, Берта. А Руди гордился. А потом они не грабили женщину и не посылали ее свитер и ночные рубашки в подарок своим матерям.

Берта молча кусала губы. Вилли встал и зашагал по комнате.

– Слушай меня, Берта, – резко сказал он. – В нашей жизни завелась какая-то гниль, и я вижу, где она. Когда Руди рассказывал мне эту историю, хвастаясь и хохоча, я чуть его не убил. Я поднял с дороги камень и держал его в руке. Я знал, что одним ударом могу рассчитаться с ним за ту женщину.

Берта с приглушенным криком стала медленно подниматься со стула.

– Ты ничего ему не сделал?

Вилли пристально взглянул на нее, и Берта так же медленно села.

– Нет, – сказал он. – А что, если бы и сделал? – Он подошел к ней, глядя ей в глаза. – Что, если бы я его убил?

– О господи! Не мучь ты меня! – крикнула Берта, отводя взгляд.

– Если бы я его убил, Берта?..

– Тогда, клянусь богом, тебя повесили бы, – с ненавистью сказала она. – Ты был бы убийцей, убийцей моего родного сына!

– Да, – тихо сказал Вилли, не отрывая от нее взгляда. На губах его снова появилась кривая ироническая усмешка. – Ты не понимаешь меня. Ты не понимаешь, о чем я говорю. Ты единственная на свете, кого я люблю. Но ты не понимаешь, о чем я говорю.

– Я все понимаю. Но той француженки уже нет на свете. Что было, то прошло. Если бы ты убил Руди, ты был бы во сто раз хуже, чем он.

– Но эта гниль?.. – спросил Вилли с пылким удивлением, – неужели ты не понимаешь, где она, эта гниль? Дело не в том, что Руди сделал, и не в том, что он плохой человек. Руди – юноша, которого мы с тобой считаем хорошим. Руди любит свою мать. Руди был добр ко мне. Руди не чудовище и не преступник, и все-таки ему ни капельки не было стыдно, Берта, Вот в чем эта страшная гниль. – Голос его стал гневным, резкие слова хлестали ее. – Слушай меня. Я не доктор Геббельс, не генерал и не университетский профессор. Я не читаю книг, не умею говорить громкие слова. Я не способен схватывать сложные вещи на лету. Но что такое порядочность, справедливость – это я знаю! Что несправедливо, постыдно, грешно – это я понимаю! Когда молодой человек привозит своей матери одежду женщины, которую он изнасиловал, – я понимаю, что он заражен гнилью. Если для девушки родить ребенка – все равно что испечь хлеб в печи, – я понимаю, что это такое! – Задохнувшись, он умолк.

– Вилли…

– И еще одно я твердо знаю, – резко перебил он. – Я не стану жить с этой гнилью! Не стану! Ни одной минуты. Меня она не коснется. Слышишь, Берта? Меня она не коснется. Я не могу жить так. Я порядочный человек.

Берта глядела на него, поняв его по-своему и страшно испугавшись. Все ее страхи выразились в единственном скорбном вопросе:

– Что ты собираешься делать?

Вилли не ответил.

– Ты хочешь меня бросить, да?

Он поднял на нее удивленный взгляд. Этот вопрос на мгновение сбил его с толку.

– Бросить тебя? Ты с ума сошла.

– Нет, ты меня бросишь! – истерически закричала Берта. – Я вижу по твоему лицу. У тебя сейчас такое лицо, как в ту ночь, когда ты впервые вошел в мой дом. И я уже не раз сегодня это вижу.

– Берта, милая, – горячо заговорил он. – Ты просто сошла с ума. – Он схватил ее руки, стал целовать их. – Как же я тебя брошу? Я ведь не могу жить без тебя.

– Нет, ты что-то задумал, – все так же испуганно продолжала Берта. – Я вижу, ты что-то хочешь сделать. Я знаю.

– Да, – пробормотал Вилли. Он снова стал целовать ее руки, потом прижал их к своему лицу. – Ты должна понять, – зашептал он, словно боясь сказать это вслух. – Мой сын, Рихард… Все время, когда я рассказывал тебе о Руди, я думал о Рихарде. Словно… не знаю, как сказать… как будто… то, что случилось с Рихардом и Кетэ, повторилось опять. Словно то, что было с Рихардом, теперь случилось с Руди… Будто это одно и то же.

– Вилли, о чем ты говоришь? – в смятении спросила Берта. – Твоя жена убита во время бомбежки…

– Я знаю, – перебил он. – Но это то же самое. А я… я хочу уйти с этой фермы! – вдруг крикнул он.

– Уйти? Уйти отсюда, с моей фермы?

– Вместе с тобой, Берта. Уйдем вместе. Поселимся где-нибудь в другом месте.

– Бросить мою ферму?

– Мы найдем другую. Это его ферма. Я не хочу работать на его ферме.

– Боже мой, Вилли! – воскликнула Берта. Мысли ее лихорадочно заметались, стараясь уцепиться за какой-нибудь веский довод. – Ну хорошо, ты не хочешь жить с Руди. Но ведь Руди нет.

– Это его ферма. Я не…

– Ах, господи, давай говорить начистоту, – перебила Берта. – Ведь кто знает, вернется Руди или нет, а пока зачем нам уходить отсюда? Ты думаешь, фермы валяются на дороге, как камни, – нагнулся и подобрал?

– Ты не понимаешь, – пробормотал он.

– Я понимаю больше, чем тебе кажется. Это гниль – думаешь, я слепая? Но у тебя в голове все перепуталось, Вилли. Если бы Руди был здесь, тогда другое дело. Но ты припутал сюда свою погибшую жену, погибшего сына…

Вилли закрыл лицо руками.

– Господи, боже мой, я уже не знаю, что и думать. Не знаю даже, что я за человек.

– Милый мой, дорогой! – закричала Берта. – Ты самый хороший, самый честный человек – вот кто ты. Клянусь тебе, мы с тобой будем счастливы. Возьмем да пошлем всех к черту, а сами… – Она остановилась, не решаясь произнести ту ложь, что пришла ей в голову, потом медленно сказала: – А у нас родится ребенок, и мы будем счастливы. – Не слова, сказанные ею, а скорее ее тон заставил Вилли взглянуть на нее. – Да, – мягко подтвердила она. – Я ношу твоего ребенка, Вилли. Я хотела сказать тебе сегодня ночью. Теперь ты сам видишь, мы не можем уйти с фермы, пока не родится ребенок, правда ведь? Куда мы пойдем?

– Ребенок, Берта? Наш ребенок? – прошептал Вилли.

– Да, милый, – солгала она.

– О! – произнес он. – О!

Вилли молча смотрел ей в лицо. Немного погодя она протянула ему руку.

– Теперь ты возьмешь мою руку, Вилли? Я ведь не выпустила твоей, хотя то, что ты говорил, было ужасно. Возьми же теперь мою руку, Вилли, и скажи, что мы останемся здесь, на ферме, вдвоем.

Вилли медленно взял ее руку, крепко сжал, потом притянул Берту к себе. Она целовала его лицо, его горячий лоб, чувствуя, что сердце ее разрывается от нежности к этому доброму, честному человеку с раненой душой. Он молча прижал ее к себе.

– Ах, Вилли, – сказала она, – милый мой, любовь моя.

Он ничего не ответил, прижимая ее к себе еще крепче.

– Дорогой, – сказала она, – выйди во двор на минутку. Эти вещи, что привез мне Руди, когда ты вернешься… их уже не будет. Я сожгу их, и больше не будем вспоминать об этом. И вернись ко мне со спокойной душой, милый. Я буду ждать тебя в спальне. Ты ляжешь со мной, обнимешь и назовешь своей женой. Ну, иди, милый, побудь во дворе, пока я тебя не кликну.

Он страстно поцеловал ее, погладил пальцами по лицу, потом вышел за дверь.

Берта кинулась в спальню и сбросила с себя халат. Морщась от какой-то тайной душевной боли, она стащила через голову розовую ночную рубашку. «Мой родной сын! – думала она, швырнув рубашку на пол. – Какие звери эти мужчины!»

Она снова накинула халат и вытащила из комода вторую рубашку, потом подбежала к шкафу и сорвала с вешалки мягкий темно-красный свитер. И, наконец, по пути в кухню схватила флакончик духов, который еще час назад казался ей такой драгоценностью.

Она открыла печную дверцу, сунула в темное отверстие скомканную газету и подожгла. Со злобой она смотрела, как вспыхнула газета. Розовая ночная рубашка полетела в огонь. Шелк мгновенно запылал, и ей почудилось, будто она видит в огне лицо Руди. Она торопливо бросила сверху вторую рубашку и вскрикнула, глядя, как яркий огонь лижет блестящую материю. Берта хотела было бросить в печь и свитер, но вдруг остановилась, ее вытянутая рука, державшая свитер, застыла в воздухе. «Да ведь это же глупо! – кричал ей внутренний голос. – Тряпки – это только тряпки. Свитер – ведь только свитер. Что дурного может быть в свитере? Что я делаю! Жечь такие прекрасные вещи просто безумие!»

На секунду у нее закружилась голова. Что скажет Вилли?.. Рассудок быстро подсказал ответ: Вилли ничего не узнает. Она припрячет свитер подальше, а после как-нибудь раздобудет краски. Стоит только перекрасить свитер, и что получится? Другой свитер. Она что-нибудь выдумает – скажет, например, что свитер прислала двоюродная сестра. Месяцев через шесть, когда начнутся морозы, теплый свитер ей будет необходим, Вилли уже обо всем забудет. Что бы Руди ни натворил, теперь уже ничего не поправишь. Конечно, это возмутительно, но почему ее должна мучить совесть из-за какого-то свитера? Это ребячество. Ночные рубашки теперь пропали, но потеря не велика. Это просто безделушки, которые наверняка разлезлись бы после второй стирки. Но уничтожать такой прекрасный свитер или духи – это чистое безумие.

Берта закрыла печную дверцу. Побежав в спальню, она аккуратно сложила свитер и спрятала его в ящик комода под стопку других вещей. Флакончик духов она засунула в другой ящик и быстро вернулась в кухню. Она с удовлетворением заметила, что пахнет горелой материей: Вилли не разберет, в чем дело. Неслышно ступая, она подошла к входной двери. Вилли стоял у калитки спиной к дому, опустив голову.

– Милый, – окликнула она. Вилли медленно обернулся. – Иди, милый! – Берта бегом вернулась в спальню.

Вилли вошел в кухню, ноздри его дернулись от запаха гари. В щели печной дверцы виднелись перебегающие по золе последние искорки. Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь.

Берта лежала обнаженная, с нежной трепещущей улыбкой на губах. Вилли присел на кровать, пальцы его комкали простыню.

– Берта, любимая, – тихо сказал он, – спасибо тебе… за то, что ты сожгла эти тряпки.

– Молчи, – сказала Берта. – Все забыто. Я это сделала не только ради тебя, но и ради себя, Вилли.

– Да, – неуверенно произнес он. – Я знаю. Вот почему я… я люблю тебя, Берта.

Она прижалась губами к его руке.

– Ты больше не хочешь уйти от меня, Вилли?

– Нет. Как ты могла так подумать?

– Я так испугалась…

– Но после войны…

– Молчи, – сказала она. – Потом поговорим. Сейчас ты ляжешь со мной, Вилли. Обними меня.

– Прошу тебя, – сказал Вилли почти робко, – после войны, когда Руди вернется домой, я хочу… мы уедем с фермы, Берта. Клянусь, милая, я найду тебе другую ферму. А, может быть, даже… может, мы уедем в другую страну. Тут у меня было слишком много горя. Иной раз мне просто трудно тут дышать. Я еще не так стар, я могу заработать на жизнь где угодно.

– Молчи, – перебила Берта. – Мы еще успеем поговорить.

– Но я хочу знать сейчас. Ты поедешь со мной?

– Да, – прошептала она. – Пока ты будешь называть меня женой, я всегда буду там, где ты.

– Спасибо, – пробормотал он. – Спасибо тебе, Берта. Бог тебя благословит.

– Милый, – зашептала она, – брось ты об этом думать. Положи сюда голову, вот сюда, где наш ребенок.

Медленно, с пылающим лицом она притянула к себе его голову.

– Мы вырастим его таким, как ты, – сказала она. – Мы сделаем из него хорошего, честного человека, да, Вилли? Да, мой хороший, любимый Вилли?

Она крепко прижала его голову к своему мягкому теплому животу.