Текст книги "Крест и стрела"

Автор книги: Альберт Мальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Он остановился – национал-социалисты зааплодировали. Переждав, Баумер с воодушевлением сказал:

– Сегодня мы будем чествовать героический немецкий дух. Всем нам известно о блестящих подвигах наших солдат. Мы аплодируем им. Но иногда мы забываем о подвигах в тылу. Мы думаем о наших лишениях, о карточках, о длинном рабочем дне, забывая, что это не только лишения, но и великолепная гарантия победы. Без нас немецкие армии не могли бы сражаться в глубине России. Без того бесконечного потока боеприпасов, которые производим мы, немецкий солдат сражался бы не под Сталинградом и Каиром, а под Дрезденом, Берлином и Штеттином. Но позвольте вас заверить: если мы порой забываем о тыле, то фюрер никогда не забывает. И сегодня фюрер хочет почтить наградой представителя тех рабочих и работниц, которые самозабвенно сражаются на заводах, в нашем тылу. – Баумер повысил голос. – Вилли Веглер! Будьте добры, расстаньтесь с вашей машиной и поднимитесь сюда.

По кузнечному цеху пронесся недоуменный шепот. Те, кто знал Вилли, обернулись в его сторону, те, кто его не знал, с любопытством оглядывались вокруг. Но Вилли словно застыл возле парового молота, неподвижный, как чудовище, которым он управлял. Молчание затянулось и становилось неловким.

– Веглер! – снова сказал Баумер в микрофон. «Быть может, кто-то что-то напутал и этого человека здесь нет?» – подумал он.

Вилли не двинулся с места. Слова Баумера звучали в его ушах, а в мозгу метался тревожный вопрос: «Меня? Он вызывает меня?»

К нему быстро подошел Гартвиг.

– Веглер, – тревожно прошептал он. – Ты что, не слышишь? Ступай наверх.

Под общий смех Вилли бросился к лестнице, ведущей на галерейку. Баумер, довольный и слегка растроганный, следил за ним глазами. Очевидно, он скромен, этот человек: он не мог поверить, что именно ему выпала такая честь.

Небольшая группа улыбающихся чиновников расступилась, пропуская Вилли, который торопливо взобрался на галерею. Он остановился перед Баумером, глядя на него с высоты своего роста. Рядом с красивым стройным арбейтсфронтфюрером Вилли выглядел типичным заводским рабочим. В замасленной спецовке, с обнаженными мускулистыми руками, опущенными вдоль тела, он казался Баумеру живым воплощением завода – безыменной массы людей и машин. Баумер был в восторге от того, что их выбор пал именно на этого человека.

– Веглер, – произнес он мягко и торжественно, но не забывая говорить в микрофон. – Мне выпала честь выразить вам уважение фюрера, а в вашем лице – и всем мужчинам и женщинам, работающим на нашем заводе.

Гартвиг зааплодировал, к нему присоединились и остальные. Баумер выждал, пока не воцарилась тишина.

– Вас отметили, Вилли Веглер, как образцового рабочего этого огромного танкового арсенала. – Баумер перевел взгляд на рабочих внизу. – Позвольте мне рассказать вам немного об этом человеке, Веглере, который так скромно стоит рядом со мной. Веглеру сорок два года. Юношей он сражался в прошлой войне. Потом долгие годы спокойно и скромно трудился и воспитал прекрасного сына. Этот сын двадцати лет погиб в Норвегии за фюрера и отечество. А через несколько месяцев жена Веглера, его любимая подруга, с которой он прожил более двух десятков лет, погибла в Дюссельдорфе во время бомбежки. Я рассказываю вам обо всем этом потому, что даже те, кто близко знает Веглера, вероятно, не догадываются о том, какие испытания выпали на долю этого человека. Но Веглер не из тех, кто любит жаловаться. Он не нытик. Если он ожесточился, то знает, против кого – против врагов нашей родины. К такому заключению пришел Веглер. Он решил это про себя, молча. Ни слез, ни громких слов – просто молчаливая решимость.

Баумер на мгновенье остановился. Веглер с безучастным видом смотрел на железный решетчатый пол галереи. Это слегка удивило Баумера. Он ожидал хоть какого-то отклика на свои прочувствованные слова.

– Соратники-рабочие! – продолжал он, повысив голос. – Вот это и есть немецкий национальный характер. Это не политическая закалка. Вилли Веглер еще не вступил в национал-социалистскую партию. Он переносит испытания так мужественно потому, что его сердце – чисто немецкое сердце, а его кровь – чисто немецкая кровь. И родина ему дороже всего на свете. – Баумер незаметно начал впадать в пафос. – И поэтому сегодня мы чествуем этого человека. Мы чествуем сорокадвухлетнего рабочего, который добровольно, не дожидаясь просьб, взял на себя одну из самых тяжелых работ на заводе – работу у парового молота в этом цехе. В течение семи месяцев, не пропуская ни одного дня, не опаздывая ни на минуту, не произнеся ни одного слова жалобы, Вилли Веглер отважно сражается с этой машиной, которая подорвала силы многих людей помоложе, чем он. И если сегодня наши танки сметают с лица земли русские укрепления под Сталинградом, то только потому, что Вилли Веглер и вы, пятнадцать тысяч рабочих на этом заводе, отлично выполняете свой долг.

Баумер быстро обернулся. Один из эсэсовцев, шагнув вперед, протянул ему маленькую плоскую коробочку.

– Вилли Веглер, мне выпала честь вручить вам от имени фюрера крест «За военные заслуги». Это символ благодарности фронта тылу. Ведь это вы обеспечиваете нашим войскам победу.

Баумер приколол крест на грудь Вилли; внизу в цехе громко зааплодировали. Один из техников быстро переключил микрофон, и стены кузнечного цеха внезапно задрожали от громовых аплодисментов, доносившихся через репродуктор из других корпусов.

Баумер смотрел на Веглера, скрывая за улыбкой неясную тревогу. Он уже начинал опасаться, что этот Веглер просто болван. Даже сейчас на лице его не было и признаков взволнованности. Любой человек на его месте улыбался бы или прослезился, если он сентиментален, и вообще выразил бы хоть какие-нибудь чувства. А этот стоит, как статуя или как глухонемой, который не понимает, что происходит вокруг. Неужели у него одни мускулы и никаких мозгов, у этого молчаливого человека, которого они избрали в герои? Скверно, если он окажется круглым идиотом и не сможет завтра обратиться с речью к рабочим.

Аплодисменты стихли. Баумер медленно повернулся к Вилли, строго глядя ему в лицо, и негромко произнес:

– Вы не хотите что-нибудь сказать нам, Веглер?

В наступившей тишине Вилли молча открывал и закрывал коробочку, где лежал крест. Он был слишком ошеломлен и не мог собраться с мыслями.

– Ну? – сказал Баумер с беспокойным смешком. Он был положительно смущен. – Вы так потрясены этой честью, что не можете произнести ни слова?

Вилли, не отрывая глаз от пола, открыл рот, как рыба, вынутая из воды, потом закрыл его и открыл снова.

– Прошу вас… я бы… позвольте мне…

– Ну, ну? – подбодрил его Баумер. – Говорите же.

– Позвольте вернуться к молоту… Я бы хотел… пожалуйста…

Наступило неловкое молчание. Потом Баумер, глубоко взволнованный этим ответом, который он понял по-своему, подскочил к микрофону и схватил его обеими руками.

– Вы слышали? «Позвольте мне вернуться к молоту!» У этого трудового героя одна только просьба: пустите меня строить танки – я хочу снабжать оружием своих кровных братьев на фронте! – В голосе Баумера звенело ликование. – Его устами говорит единство немецкого народа, друзья мои! Одни из нас состоят в партии, другие нет, но все мы национал-социалисты. И если наши враги все еще не понимают нашего единства, мы сумеем нм растолковать. Они убедятся в этом на горе себе.

Гартвиг внизу начал было аплодировать, но Баумер, увлекшись, уже не мог остановиться. Патриотизм Веглера начисто опроверг его сомнения в искренней лояльности среднего немецкого рабочего. Он был опьянен этим проявлением патриотических чувств.

– Я должен еще кое-что сказать вам о нашем единстве, друзья мои. Знаете, что говорили наши враги, когда началась война? Они говорили: немецкие рабочие ненавидят национал-социалистскую партию, они откажутся воевать. Заводы будут выведены из строя саботажем. А что говорили мы? Мы говорили, что национал-социалистская партия завоевала доверие немецких рабочих. Мы говорили, что после тысяча девятьсот тридцать третьего года был создан новый немецкий народ. Что у нас нет классов и мы все братья, но братья по крови. И что же? – с ликующей гордостью спросил он. – Кто был прав, враги или мы? Ответьте же мне.

Внизу тотчас же раздались крики:

– Мы! Мы!

– И где у нас было дезертирство? – продолжал Баумер. – В сражениях за Норвегию или Францию, или, может быть, в Дюнкерке?

Внизу визгливо захохотали.

– Или во время нашего полуторатысячекилометрового продвижения в глубь России? Большинство наших солдат – рабочие или сыновья рабочих. Разве они дезертировали?

– Нет! Нет!

– Вот ответ нашим врагам! – кричал Баумер. – И ответ тем презренным клопам, которые ползали по заводской территории вчера ночью, делая свое жалкое дело. Быть может, не все из вас знают, о чем я говорю. Я скажу вам прямо: вчера ночью – ведь такие клопы могут действовать только под покровом темноты – на одной-двух стенках были намалеваны подрывные лозунги. И такие же лозунги, как помет, испачкали один-два валуна в роще. Многие из моих партийных соратников взволновались. «Это ужасно», – говорили они. «Нет, – ответил я, – ничего ужасного тут нет. Это значит только, что в нашем немецком доме еще осталось немножко клопов. Ну что ж, если мы их поймаем, то раздавим. Если не поймаем – потому что наш дом велик, а клоп крохотный, – так пусть себе иногда пачкают своим дерьмом какую-нибудь стенку. Все равно им от этого будет мало проку». – Внизу захохотали и зааплодировали. – Верно? – спросил Баумер.

– Верно! – последовал ответ.

– И еще одно: разве мы порабощаем других? Или, наоборот, освобождаем все нации от гнета евреев и коммунистов, вызволяем их из большевистского и капиталистического плена?

– Правильно! – заорал кто-то.

– Вы – немцы, – исступленно крикнул Баумер, – и вы должны понимать: скоро везде воцарится новый и справедливый порядок. И не кто иной, как мы, принесем его миру. Эта война – борьба между старым и новым. И либо погибнет старое, либо погибнем мы. А если погибнем мы, то предупреждаю вас: исчезнет не только национал-социалистская партия, но и все мы, вы, весь народ, все государство, потому что наши враги поклялись нас уничтожить. Но мы не погибнем, заверяю вас. Восемнадцатый год никогда не повторится! Когда война окончится победой, для нас начнется новая, чудесная жизнь. Ясно вам, друзья мои?

– Ясно, ясно! – ответил десяток голосов.

– Ну, а как же быть с этими польскими пленными? Разве у нас есть основания жалеть их? Разве мы их просили затевать с нами войну? Нет! Эти ничтожные прихвостни англичан потеряли право иметь свое государство. В будущем такими народами будут управлять те, кто заслужил право управлять. Это тоже вам ясно?

– Ясно, ясно!

– Значит, так тому и быть! – страстно воскликнул Баумер. – Это наш ответ всем клопам на свете… Это всё, друзья мои, и в грядущие дни помните о стойкости и патриотизме Вилли Веглера. А теперь – за работу. Старшие мастера всех корпусов, включите электроэнергию. Хайль Гитлер! Да здравствует победа! Зиг хайль!

– Хайль! – привычно гаркнул хор голосов внизу.

– Зиг…

– Хайль!

– Зиг…

– Хайль!

Баумер опустил руку. Шеренги распались, рабочие направились к своим машинам, и кузнечный цех сразу же вошел в повседневную жизнь. Баумер повернулся к Вилли, его потное лицо сияло от удовольствия.

– Пройдемте ко мне, Веглер, – прошептал он. – У меня есть для вас одно дело…

Всего двадцать четыре часа прошло после этого митинга в кузнечном цехе, а сейчас Вилли Веглер лежал на больничной койке, сжигаемый жаждой, с распухшим языком, с потрескавшимися губами и с пульсирующей болью в животе и паху. Он вспомнил, как Баумер крикнул в микрофон: «Вилли Веглер! Будьте добры, расстаньтесь с вашей машиной и поднимитесь сюда», и на несколько секунд он перестал ощущать боль и жажду – так сильна была захлестнувшая его душевная боль, вызванная этим воспоминанием… Он вспомнил ту мучительную мысль, что пронзила его, как молния, когда у него на груди заблестел приколотый Баумером крест. В то мгновенье Вилли понял наконец горькую истину, что он тоже виноват и виноват не меньше всех остальных. Что, верно служа паровому молоту, он помогал порабощать этих поляков… Что он вместе с Руди привез Берте Линг свитер расстрелянной женщины. Что и он купил на городской площади поляка за семнадцать марок и что добросовестный труд и молчание сделали его со-участником этих преступлений и теперь он тоже запятнан навеки.

И сейчас Вилли заплакал от стыда. Он плакал и с ненавистью говорил себе: «Все эти годы, когда ты так высоко держал голову, когда ты считал себя честным человеком, ты был не столько честен, сколько слеп. С каждым годом слепота твоя росла. Все эти годы, когда ты говорил Рихарду и его жене: „У нас с вами разные принципы“, какие же принципы были у тебя? „Я не сторож брату моему“, – вот твой принцип. И кончилось тем, что тебе нацепили крест на грудь и ты стал хозяином рабов. И теперь ничего уже не поправишь. Ты помогал убивать людей, попавших в руки немцам. Ты помогал бомбить города, разрушенные немецкими самолетами. Вот чем кончилась твоя честная жизнь, Вилли Веглер!»

Он плакал и в тоске, в жару начинал говорить вслух.

– Господи, – молился он, – сделай так, чтобы прилетели английские самолеты. Пусть они разбомбят завод. Дай мне дожить до этой минуты. Дай мне сделать хоть одно дело за всю мою жизнь! Молю тебя, господи. Ведь в душе я хотел, чтобы жизнь сложилась совсем иначе,

Глава четырнадцатая

1

6 часов 55 минут утра.

Капитан Шниттер, опираясь на трость и сильно раскачиваясь при каждом шаге, как все, кто ходит на протезе, вошел в приемную арбейтсфронтфюрера.

– Доброе утро, синеглазка, – сказал он телефонистке. – Какие волнующие события принес нам этот летний день?

Фрида, не оборачиваясь, усмехнулась и сказала в трубку: «Соединяю». Потом повернулась к смеющемуся красивому офицеру.

– Ровно никаких, – ответила она. – Тихо, как на кладбище. Только я работаю уже шестнадцать часов подряд, и если моя сменщица задержится, я просто свалюсь.

– Бедняжка Фрида, – сказал капитан. – Будь я на месте Блюмеля, я бы сумел позаботиться о своей подружке. Когда же наконец вы его бросите и возьмете меня?

– В ту же минуту, когда родится ваш второй ребенок, капитан. Как себя чувствует ваша жена?

– Прекрасно. Прекрасно. Мне нужно видеть Баумера.

– Есть, капитан! – Она воткнула шнур в ячейку. – У него сейчас герр Кольберг… Вас хочет видеть капитан Шниттер… Надеюсь, ваша зенитная батарея смазана маслом, капитан?

– Безусловно. Улыбнитесь мне, Фрида.

Она сделала усталую гримасу.

– Это не улыбка. В летнее утро такая хорошенькая девушка, как вы… Ведь даже моя жена и та… – Он вежливо повернулся к Баумеру, показавшемуся в дверях кабинета.

Баумер выглядел усталым и озабоченным. Раскачиваясь на ходу, Шниттер двинулся ему навстречу.

– В чем дело? – тихо спросил Баумер. Он держался напряженно и сосредоточенно, как человек, который старается сберечь оставшиеся силы.

– Прибыли экскаваторы для рытья ям под машинное оборудование. Нужны рабочие, чтобы доделывать остальное…

– Понятно, – нахмурился Баумер. – Герр Кольберг, – сказал он через плечо, – можно вас на минутку?

Из кабинета вышел Кольберг. Под темным налетом отросшей щетины лицо его было серым, как у больного язвой желудка.

– Вот в чем дело, – сказал Баумер. – Капитан Шниттер говорит, что прибыли экскаваторы.

– Какие экскаваторы? – рассеянно спросил Кольберг. Его острая память сегодня совсем отказывалась служить ему. На территории завода рабочие рыли щели, и это зрелище вконец расстроило директора.

– Мы же с вами говорили об этом всего полчаса назад, – раздраженно ответил Баумер, – по телефону.

– Разве речь шла об экскаваторах? Не помню.

– Но послушайте, – еле сдерживаясь, сказал Баумер. – Вы же хотели вырыть ямы, чтобы на случай налета спрятать какие-то ваши особенные станки!

– Ах да… Ну?

– Я сказал, что я добуду для этого дела экскаваторы.

– Да, разумеется. Простите меня. Что это со мной сегодня? Совсем ничего не помню. Значит, экскаваторы уже… Это замечательно.

– Два уже приступили к работе.

– Великолепно. Вы очень распорядительны, Баумер.

– Дело вот в чем, – сказал Шниттер. – Слой земли над ямами, конечно, укроет ваши станки, но этого недостаточно. Нужны мешки с землей, камуфляжная сетка, куриные перья, проволока. Понадобятся рабочие руки. Сооружение большое и сложное, за день тут не справиться.

– Как насчет рабочих ночной смены? – обратился Баумер к Кольбергу.

Директор ожесточенно затряс головой.

– Если они целый день будут копать, то с таким же успехом можно совсем остановить завод вечером. Вы забыли, ведь приезжает герр фон Бильдеринг.

– Да мне-то все равно, – возразил Баумер. – Если вы не станете заботиться о своих станках, то я – тем более.

– А почему нельзя использовать рабочих дневной смены?

– Они копают щели для людей.

– Пусть сначала выкопают ямы.

– Нет! – отрезал Баумер. – За безопасность людей отвечаю я. Пока не будут выкопаны щели, они не возьмутся ни за что другое.

– Ладно, – со вздохом уступил Кольберг. – Пошлите рыть ямы ночную смену. Придется остановить завод на двадцать четыре часа. Как все это глупо! Бомбить нас не будут, и ничего этого не нужно, я уверен. А вы, капитан?

Капитан Шниттер улыбнулся с плохо скрываемым презрением.

– Сказать по правде, нет.

– Послушайте, – сказал Кольберг, – я не говорю, что мы не должны принимать меры предосторожности. Но вся эта спешка – это же просто истерика… Я мыслю так: предположим, англичане видели сигнал предателя. Все равно они не станут бомбить без разведки. Это невозможно.

– Герр директор, – негромко сказал Шниттер, – предположим, вы командуете британскими воздушными силами. Вам докладывают, что в таком-то месте замечен сигнал. Как бы вы поступили?

– Да так, как я сказал: послал бы разведку. Англичане не дураки. Откуда они знают, например, что этот сигнал не трюк с целью завлечь их в зенитную ловушку? Кроме того, налеты планируются заранее.

– Верно, – ответил Шниттер. – Тем не менее, стрела указывала на лес, не забудьте. Один из способов проверки – это разведка. Но разведкой вы невольно предупреждаете противника. Второй способ – быстрый налет с зажигательными бомбами. Поймите меня, я не ожидаю форсированного налета без предварительной разведки, но пробный вылет «москитов» – это вполне осуществимо. Все зависит от умонастроения британской авиации. Позволю себе напомнить вам Клаузевица: «Основной принцип войны – внезапность». А ведь англичане тоже читают Клаузевица.

– Значит, вы думаете, что ночью будет налет? – с нескрываемой тревогой спросил Кольберг.

Шниттер опять презрительно улыбнулся.

– Вообще говоря, нет. Я просто прикидываю возможности.

– Есть еще какие-нибудь вопросы? – нетерпеливо перебил Баумер.

– У меня – нет, – ответил Кольберг. – Между прочим, вы добились грузовиков?

– Пока нет.

– Ах, господи…

– Прошу вас, – перебил Баумер, заливаясь краской, – не все сразу. Очень вас прошу. Черт возьми! Ведь ямы же еще не готовы. Свое дело я сделаю, можете быть уверены. Ямы будут глубокие, в них будут деревянные настилы, чтобы грузовые машины могли съехать вниз. Грузовики будут круглые сутки дежурить у каждого цеха, который вы укажете. Вам остается только организовать погрузку станков. Делайте ваше дело, а я займусь своим. И не дергайте меня, ради бога.

– Хватит, хватит, – понизив голос, надменно сказал Кольберг. – Что с вами? При телефонистке… Неужели вы не можете держать себя в руках? – Он повернулся на каблуке и широкими шагами вышел из приемной.

Баумер поморщился от раздражения и усталости.

– Послушайте, мне сейчас некогда, – тихо сказал он Шниттеру. – Посидите здесь с Фридой, пожалуйста. Она знает, кому позвонить, чтобы вызвать рабочих ночной смены и достать нужные вам материалы.

Капитан кивнул.

– Вы слышали, Фрида? – спросил Баумер.

– Да, герр Баумер. Я знаю, кому позвонить.

– Я буду у комиссара гестапо Кера.

– Герр Баумер… – неуверенно начала Фрида.

– Да?

– Мне очень неприятно беспокоить вас в такое время…

– Вы никогда не беспокоите меня, Фрида, – сказал Баумер со вздохом. – Вы одна из немногих, в чьем спокойствии я могу быть уверен. Кроме капитана. Вас никогда ничего не беспокоит– правда, Франц? Ну так в чем же дело, Фрида?

– Меня должна сменить Марта Гутман. Ее до сих пор нет, а она никогда не опаздывает. Я работаю уже много часов без перерыва – я не жалуюсь, герр Баумер, но когда я очень устаю, то начинаю ошибаться. Если бы мне хоть несколько часов поспать…

– Вы звонили Марте?

– У нее на ферме нет телефона.

– Скажите Зиммелю, пусть пошлет за ней машину.

– Спасибо, герр Баумер, – благодарно улыбнулась Фрида.

– Что за улыбка у этой девушки! – воскликнул Шниттер. – Видали вы такую улыбку, Юлиус? Разве не прелесть?

Баумер усмехнулся.

– Перспектива бомбежки вас веселит, Франц? Опять есть чем заняться после семимесячной передышки?

– Врать не стану, – ответил капитан, – мне не так уж весело. Дело в том, что я еще не опомнился от бомбежки в Смоленске. Между прочим… мне кажется, настроение рабочих оставляет желать лучшего. Они копают эти щели с видом могильщиков.

– Знаю, – проворчал Баумер. – Мне уже докладывали. Я устрою митинг пораньше, в десять пятнадцать.

Шниттер кивнул, и Баумер направился к двери. На пороге он столкнулся с Мартой Гутман.

– Вот и вы наконец! – воскликнул он. – Именно сегодня не надо было опаздывать. Ну, ничего. Садитесь за работу.

Он хотел было выйти, но Марта дотронулась до его плеча.

– Герр Баумер, – сказала она тихим, сдавленным голосом.

– Да? – Он пристально взглянул на нее. – В чем дело? У вас нехороший вид.

– Да, герр Баумер, – ответила Марта, и голос ее задрожал. – Простите, что я опоздала. Я пришла… попросить вас дать мне сегодня выходной.

– Слушайте, дитя, – хрипло ответил он, – если вы могли прийти, значит, сможете и работать. Сегодня вы здесь нужны. Возможно, нас будут бомбить. Фриде необходимо немножко поспать, а потом вы обе будете дежурить у коммутатора.

– Бомбить? – повторила Марта, широко открыв глаза.

– Да. Понятно вам? А теперь…

– Но, герр Баумер, я не больна… У меня особенный случай.

– Марта, я спешу.

– Прошу вас, герр Баумер. – Она расплакалась. – Мой муж убит, я недавно узнала.

Баумер прикусил губу. Он поколебался, потом обнял одной рукой рыдающую девушку и провел ее в свой кабинет. Притворив ногою дверь, он усадил Марту на стул и дал ей воды. Она выпила, держа стакан дрожащими руками.

– Когда вы узнали об этом? – мягко спросил он.

– Вчера вечером, герр Баумер. Он был в Африке.

– Да… Слушайте, Марта. Вам будет нелегко, как бы вы ни держались. Но я вас уверяю, самое лучшее средство: зажать себя в кулак и работать изо всех сил.

– Знаю, герр Баумер. Вы правы, я знаю, – ответила она сквозь рыдания. – Я буду работать. Но только сегодня… Это так важно для меня – я хочу пойти в церковь.

– В церковь? – удивленно переспросил Баумер.

– Я все понимаю, – тоскливо пробормотала Марта. – Я сама не знаю, почему меня туда тянет. Но я хочу пойти.

– Я не знал, что вы религиозны. Вы ведь руководитель отряда «Гитлерюгенда», не так ли?

Марта, вся дрожа, кивнула головой.

– Я не была в церкви пять лет. Я сама не знаю, почему мне хочется в церковь. Но я чувствую, что должна пойти. Он лежит где-то, может быть, даже не в могиле. Если моя молитва хоть немного ему поможет…

– Не поможет, – резко сказал Баумер. – Вы сами знаете, что не поможет. Это глупости. У вас просто истерика. Ходите себе в церковь сколько угодно, мне наплевать. Но сегодня вы должны работать. Черт возьми, девушка! Мы ждем бомбежки, надо подготовиться.

– Мне все равно! – дико закричала Марта. – Пусть его разбомбят, ваш завод, какое мне дело! Мне теперь незачем жить. Боже мой, вам даже не понять, как я его любила!

– Ну, Марта, успокойтесь. Ваш муж умер как солдат, и вы должны быть стойкой.

– Не хочу я быть стойкой, – рыдала девушка. – Верните мне моего мужа. Боже мой! Зачем нам эта война? Что она нам дает? – Ее лицо вспыхнуло. – Не все ли мне равно, возьмем мы Египет или нет? На что мне этот Египет? Пусть себе важные шишки в Берлине…

– Марта! – строго перебил он.

– Это правда, правда! Вся Африка не стоит моего мужа…

Баумер схватил ее за руку. Губы его побелели.

– Замолчите! – резко приказал он. – Прекратите эти разговоры! Кто-нибудь услышит, и вас арестуют.

– Ох! – крикнула она. – Пустите руку, мне больно.

– Вы слышали, что я сказал? Я нарочно делаю вам больно. Вас надо привести в чувство. – Он отпустил ее руку. – Думаете, вы единственная женщина, у которой убили мужа? Война есть война. Не знаю, что у вас там было до сих пор в голове, но если что и было, так немного. Вот, значит, каковы ваши убеждения? Вы считаете, что фюрер зря ведет эту войну?

– Нет, нет, – задыхаясь от слез, сказала она.

– Тогда возьмите себя в руки.

– Если бы вы только отпустили меня… на сегодня.

– Нет! – резко бросил Баумер. – Именно сегодня вы обязаны работать. Вы останетесь здесь. Я ухожу. Надеюсь, когда я вернусь, я застану вас за работой.

Он вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. Подойдя к коммутатору, он сказал Фриде:

– Пусть Марта побудет одна минут десять. Потом пойдите к ней и скажите, чтобы она принималась за работу. Посидите с ней немножко, пока не убедитесь, что она владеет собой. Потом поспите несколько часов.

– Хорошо, герр Баумер.

– А если Марта скажет что-нибудь такое, чего не следует говорить, сообщите мне.

– Что вы имеете в виду, герр Баумер?

– Вы сами поймете, что я имею в виду.

С суровым выражением лица он пошел по коридору. Поднося сигарету ко рту, он заметил что рука его дрожит. Губы его сжались в тонкую полоску. Марта вывела его из себя. Полгода она была его секретаршей; он считал ее преданной, самоотверженной и политически более развитой, чем другие, достигшие ее возраста. И сразу такой надлом характера и воли – это тревожно. Это было вроде веглеровского саботажа: как будто бы мелочь, но это поколебало его уверенность.

Сердито хлопнув дверью, Баумер вошел в приемную Кера. Он даже не заметил сидевших там рабочих и Берту Линг, которая вскочила на ноги, когда он проходил мимо Он распахнул дверь в кабинет и громким хриплым голосом сказал:

– Я хочу поговорить с вами.

Кер молча взглянул на него и кивком отпустил допрашиваемого. Как только за ним закрылась дверь, Баумер спросил:

– Ну?

Кер покачал головой.

– Пока что глухая стена, если только… – Он не докончил.

– Если только что?

– Если только вы не пожелаете обратить внимание на мою теорию насчет сумасшествия и поговорить об этом спокойно.

Баумер глубоко перевел дух.

– Я так и знал, – глухо произнес он. – Ваша главная забота – сочинить удобную теорийку для отчета, и дело закрыто. На земле все благополучно. Кер получает повышение… А подпольные связи Веглера так и не обнаружены. Кто марал марксистские лозунги на стенах, неизвестно. Засорение канализационных труб, поломка генератора на электростанции, пожар в столовой, все эти мелочи, происшедшие за последние месяцы, – тоже результаты сумасшествия, как и преступление Веглера… – Баумер сплюнул и, уже не сдерживая гнева, закричал – Черт вас возьми, Кер! Вы какой-то недотепа. Неужели вы не понимаете, что здесь существует подпольная организация? Почему мне не прислали кого-нибудь другого, у кого есть политическое чутье?

– Я попрошу вас успокоиться и следить за своими словами, – с ледяным спокойствием возразил Кер. – Я нахожусь здесь примерно шесть часов, и вы хотите, чтобы за это время я расследовал случаи саботажа пятимесячной давности?

– Да ничего подобного! – крикнул Баумер. – Я хочу, чтобы вы поняли характер веглеровского преступления. Как вы можете расследовать это дело, если вы подошли к нему, вбив себе в голову эту дурацкую теорию? А это дело политическое. – Он стукнул кулаком по столу. – Политическое! Вы хоть понимаете это слово?

– Вам стоит только поднять трубку и позвонить в главное управление, – спокойно ответил Кер. – Я уверен, что вам пришлют другого следователя. А пока что я буду вести это дело, опираясь на свой тридцатилетний полицейский опыт. Теперь же, если вам больше нечего сказать, будьте добры, не мешайте мне работать. Я тоже устал.

Баумер заколебался. Губы его искривились.

– Извините, я вспылил, – неохотно сказал он. – Я вообще очень вспыльчив. Я уверен, вы делаете все, что в ваших возможностях. Только теперь на одних человеческих возможностях далеко не уедешь. – Он помолчал, вздохнул. – Будто взбираешься на гору во сне… Карабкаешься, карабкаешься, и все без толку… О, черт! Немедленно арестуйте поляка с фермы той женщины. Пусть его проведут по территории на глазах у рабочих. Конвойные должны пустить слух, что он зажег для англичан сигнальный огонь… Через час я пойду к Веглеру. Если что-нибудь вытяну из него, дам вам знать.

Баумер быстро вышел. Кер молча откинулся на спинку стула и закрыл глаза. «Только этого мне не хватало, – подумал он. – Случай и так нелегкий, а тут еще этот сукин сын, у которого есть родственник в штабе Гиммлера, так что он может наплести на меня что угодно и я даже не смогу оправдаться. – Он протер глаза обеими руками и вдруг хихикнул. – Прекрасно, – философски подумал он, – подождем несколько лет, партейгеноссе Баумер, а там увидим».

2

7 часов утра.

Доктор Цодер, сгорбившись, удобно облокотился о стол и уткнулся подбородком в ладони. На нем был длинный белый халат, в котором он всегда делал обход. Рядом остывала чашка мутного кофе, приготовленного сестрой Вольвебер.

Снаружи стояла странная тишина. Несмотря на рабочий день, с испытательной площадки не доносился грохот танков, а в кузнечном цехе не слышно было тяжкого уханья. Отдаленный стук лопат не заглушал птичьих голосов и шелеста листвы под утренним ветерком. Отрадное чудо.

Глаза его были закрыты, но он не спал. Он мечтал, и на его жестких губах трепетала еле заметная улыбка. Сейчас для него был двадцать седьмой год, а не лето сорок второго. Оказывается, и время можно обмануть. «Что? – постоянно твердила какая-то частица его разума. – Тысяча девятьсот двадцать седьмой? Тысяча девятьсот девятнадцатый? Глупости! Сейчас тысяча девятьсот сорок второй год». Все равно, не мешай. Это так прекрасно, – настаивало все его существо. Итак, сейчас тысяча девятьсот двадцать седьмой год и Цодер живет на своей дачке возле озера в Шварцвальде. Сейчас утро, и он только что проснулся после долгого сна.

– Тебя, наверное, мучили кошмары? – сказала ему жена. – Что тебе снилось?

Ответ его, разумеется, прозвучал весело:

– Какие-то глупости. Представь себе, мне снилось, что гитлеровская шайка пришла к власти и… Гм… забыл, что было дальше. Но сон был неприятный.