Текст книги "Крест и стрела"

Автор книги: Альберт Мальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Какие они, должно быть, богатые, эти французы, – завистливо вздохнула Берта.

– Богатые, толстые и глупые, – презрительно добавил Руди. – Французы вечно хвастались своей культурой. Какая там культура! – В порыве злости он стукнул кулаком по столу. – Они просто варвары. Только о том и думают, как бы пожить получше да накопить побольше денег. – Он несколько раз отрыгнул и начал смеяться. – Но шампанское они делают неплохо, а, Вилли?

Вилли охотно согласился.

– Извините. – Руди, раскрасневшийся от еды и вина, внезапно выскочил из-за стола и торопливо вышел.

Берта быстро зашептала:

– С минуты на минуту придут Гутманы. Вилли, ты должен поговорить с ним.

– Не беспокойся, я поговорю.

– Он сейчас в хорошем настроении. Ты от него не отставай, не давай ему увиливать.

Вилли сжал ее руку.

– Я тянул нарочно, а сейчас спрошу его прямо.

Он нагнулся и нежно поцеловал ее.

– Я умру, если ничего не выйдет, Вилли, – жарко зашептала Берта, покрывая его руку жадными, быстрыми поцелуями.

Вилли погладил ее темные косы. Душа его была переполнена любовью и гордостью обладания.

– Не волнуйся, дорогая моя. Мы волновались три месяца, но теперь все будет хорошо. Я это понял сразу, как только увидел его. Славный у тебя парень, Берта. Он не будет стоять у нас поперек дороги. Он хочет поважничать, вот и заставляет нас ждать. – Вилли прижался губами к ее щеке. – Никто у меня не отнимет тебя, Берта, никто!

– Так, так, – послышался голос Руди с порога. – Влюбленные голубки. Благословляю вас, дети мои.

Вилли откашлялся.

– Руди, твоя мать тебе писала. – Он встал. – Мы хотим пожениться. Я тебя уверяю…

– Ух ты! – Руди, моргая, уставился на Вилли, словно видя его в первый раз. – Да ты, черт этакий, оказывается, просто великан, Вилли! Прости, мать. Я сам не знаю, что говорю. Сказать по правде, я немножко пьян. И где ты откопала такого быка? – Он захохотал. – Ты посмотри, пиджак на нем вот-вот треснет!

– Руди, – с терпеливой улыбкой сказал Вилли. – Пожалуйста, ответь – да или нет. Ночью ты уезжаешь, скоро придут гости. Пора нам решать.

Руди тяжело плюхнулся на стул.

– Да, ночью я уезжаю, – мрачно повторил он. – Покидаю свою ферму. – Лицо его погрустнело. – Ну, конечно. А почему нет? Женитесь себе на здоровье, мне-то что. Меня, наверно, пошлют на фронт. А там меня убьют. Молодым всегда не везет. Только старикам счастье.

– Нет, нет! – закричала Берта. – Что ты говоришь, Руди! Ты останешься в Германии, ты же сам сказал. Не мели языком, Руди.

– Кто знает, – сказал Руди и опустил голову на руки. – Я пьян, меня совсем развезло на воздухе. – Он вскинул налившиеся кровью глаза и опять улыбнулся. – Ну, так как же, Вилли, с какого конца корова дает молоко? Ты мне так и не сказал.

– С какого конца – я знаю, – ответил Вилли терпеливо и добродушно, – но молоко это не для меня.

Руди захохотал.

– Корова-то не электрическая, а? Тут тебе не кнопки нажимать.

– Ну, – спросил Вилли, – что же будет, Руди? Я прошу только права работать на ферме. Я хороший работник, вот увидишь. Я на все руки мастер и скоро стану настоящим фермером.

– Только давайте договоримся об одном, – вдруг сказал Руди почти сердито. – Хозяин на ферме – я. Как я скажу, так и будет.

– Безусловно. – Вилли подошел к нему. – Вот тебе моя рука, – взволнованно сказал он. – Как ты скажешь, так и будет. Слушай, я работал на хозяев всю свою жизнь. Так не лучше ли работать на тебя?

Руди снова отрыгнул и засмеялся.

– Но помни: куры дают только яйца. Не пытайся доить кур. Они этого не любят. – Он захохотал и хлопнул Вилли по спине. – Валяй. Поцелуй маму. Хочу посмотреть, как вы целуетесь, будто молоденькие. Господи, какие у него плечи, мать! Если весной у тебя не будет лошади, запряги его. Он тебе вспашет весь участок.

Берта, сияя, бросилась к сыну.

– Сначала тебя, – сказала она дрожащим от нежности голосом и поцеловала его. – Да благословит тебя бог и вернет к нам целым и невредимым, чтобы ты опять сидел за столом, как глава семьи. – Она поцеловала его еще раз.

Руди засмеялся.

– Ты у меня хорошая, мать. Ты тоже ничего, Вилли. Ну иди же поцелуй ее.

Вилли обвил рукой плечи Берты, наклонился и поцеловал ее в губы.

– Я твою мать очень люблю, – радостно сказал он. – Обещаю тебе, что буду добрым с ней.

– Только не слишком добрым, – посоветовал Руди. – Женщина должна знать свое место. Слышишь, мама?.. Ну вот, мы все, слава богу, счастливы. Надеюсь, ты сможешь сразу перебраться на ферму, Вилли. Маме нужен помощник. Тут до того все запущено, просто сердце кровью обливается.

– Как только мы поженимся, я пойду к Розенхарту, – сказала Берта. – Он обещал мне помочь.

– Ладно. – Руди улыбался, раскачиваясь на каблуках. – А невеста хороша, ничего не скажешь. Да, Вилли?

Вилли улыбнулся. Нечто большее, чем радость, – безмятежная ясность заполнила его сердце. «Но это же настоящее счастье! – шептал его рассудок. – Только пережив горе, понимаешь, что такое счастье».

– А свитерочек-то, – вдруг прыснул Руди, смеясь, – свитерочек все-таки узковат в груди? Как ты считаешь, Вилли?

Вилли усмехнулся. Ему показалось, что это немножко грубо со стороны Руди, но в общем ему было все равно. Пусть говорит, что хочет. Ведь сегодня ночью он уедет.

– Ах, этот свитер! – продолжал Руди, восхищенно улыбаясь какому-то воспоминанию. – Ничего-то вы не понимаете. Ты не знаешь, как я его достал, мать, и что со мной было! Ух, что было! – Он громко захохотал. – Ничего, что он тебе узок в груди!

Берта, смутившись, повернулась к столу.

– Надо сказать тост, Руди. Как можно без тоста?

Все подняли полные бокалы.

– Я скажу тост, – заявил Руди. Лицо его на мгновение стало серьезным и ласковым. – За тебя, мать, и за тебя, Вилли. Желаю вам хорошей жизни и много счастья.

Они молча выпили.

– Ох, я сейчас зареву! – воскликнула Берта. Она повернулась к Вилли и прижалась лицом к его плечу. – Разве он не самый хороший сын на свете?

– Да, – ответил Вилли, ощущая комок в горле.

– Тихо, мама! – насторожился Руди. – Кто-то входит в калитку. Это, наверное, они?

Берта побежала к двери.

– Они! – взволнованно сказала она и вышла.

Руди бросился к зеркалу. Он торопливо застегнул мундир, вытер сальные губы и закурил сигарету. Потом обернулся и, широко улыбаясь, выпрямил плечи.

Первым вошел Гутман, фермер лет шестидесяти, лысый, с бычьей шеей, мясистым лицом и шишковатым носом. Увидев Руди, он широко улыбнулся и протянул ему большую мозолистую руку.

– Значит, вернулся целым и невредимым, – хрипло сказал он. – Отлично, отлично!

Руди улыбнулся, но не отрывал глаз от двери. Гутман с вежливым любопытством взглянул на Вилли и поздоровался с ним кивком. Вилли тоже молча кивнул в ответ, но Руди, напряженно ждавшему Гедду, не пришло даже в голову познакомить их. Следующей, к досаде Руди, вошла Берта в обнимку с фрау Гутман, тощей женщиной лет пятидесяти, с кислым выражением лица. Казалось, она ненавидела весь мир, что, впрочем, более или менее соответствовало действительности. Когда-то она слыла первой красавицей в деревне, но пятеро детей и тридцать лет тяжелого труда высосали из нее все соки. Она тихо поздоровалась с Руди, поцеловала его, хотела было что-то сказать, но замолчала. Берта поняла, что она думает о своих сыновьях, воевавших в России.

Затем появилась Марта Гутман, и Руди, увидев, что вслед за ней никто не идет, чуть не заплакал от отчаяния. Он ждал, что первой вбежит Гедда – немецкая дева, пылко приветствующая возвратившегося воина. Он машинально пожал руку Марте. Еле отвечая на ее приветствие, он прошептал:

– А где же Гедда? Неужели она не пришла?

– Пришла, конечно, – ответила Марта. Обернувшись, она крикнула: – Гедда, где ты там?

Руди ожидал, что после этого маленького спектакля Гедда войдет застенчиво, но ошибся. В улыбке появившейся на пороге Гедды не было и следа застенчивости. Наоборот, девушка улыбалась вызывающе, даже слегка враждебно, да и держалась она точно так же. Явно рисуясь, она остановилась в дверях, втыкая полевой цветок в темно-рыжие волосы, и оглядела комнату с надменным видом принцессы. Ошеломленный ее красотой, Руди не обратил внимания на эту странную улыбку. Только потом он понял ее горький смысл. Когда он уезжал, Гедда была веселой, бойкой шестнадцатилетней девчонкой; теперь спустя лишь год Гедда ослепляла своей почти царственной красотой.

И не один Руди был поражен при виде Гедды. Берта, чувствуя, как к глазам ее подступают слезы, бросила быстрый взгляд на мать Гедды. Она будто снова видела перед собой Эльзи Гутман такой, какова она была четверть века назад, – девушку совсем не крестьянского склада, не широкобедрую, а стройную, как березка, изящно сложенную, с прелестной округлой грудью; скулы у нее были не широкие, нос не толстый, кожа не грубая, наоборот, черты ее лица были тонкими, точеными, почти классически прекрасными.

Руди порывисто бросился ей навстречу, хотя в планы его вовсе не входило проявлять к ней такой интерес. Он думал, что будет стоять в стороне, чуть надменно, как и подобает суровому воину, и снисходительно отвечать на почтительные приветствия девушки.

– Гедда! – восторженно закричал он, хватая ее за обе руки. – Что с тобой случилось? Ты стала красивая, как киноартистка! – Он возбужденно обернулся к фрау Гутман. – Теперь я знаю, почему мама говорит, что вы были самой хорошенькой девушкой в деревне!

К его смущению, фрау Гутман ничего не ответила и неодобрительно поджала губы. Руди испугался: неужели он сказал что-нибудь не так? Сейчас он твердо решил быть в наилучших отношениях со стариками Гутманами.

– Ну а ты рада видеть меня, Гедда? – смело спросил он.

– Да, конечно, – ответила она, и на этот раз улыбка ее была ласковой и искренне дружелюбной. – Я очень рада тебя видеть. А ты тоже переменился. Ты выглядишь отлично, настоящий солдат.

Руди, очень довольный, ухмыльнулся, не зная, что сказать.

– Боже мой! – воскликнула Берта. – Какая же я дурища! Я не познакомила вас с Вилли. – Гордо взяв своего возлюбленного под руку, она стала представлять его гостям.

– Мама, – засмеялся Руди, – что ты стесняешься? Герр Веглер… работает на заводе – и больше ничего?

Залившись жарким румянцем, Берта сказала:

– Да, это еще не все. Вилли и я… мы хотим пожениться.

На секунду гости примолкли от удивления, затем Эльзи Гутман в первый раз улыбнулась.

– Берта, дорогая моя, – сказала она, подходя к ней и Целуя ее. – Это замечательно. Желаю вам счастья от всей души.

Радостно и чуть глуповато улыбаясь, Вилли жал руки всем гостям по очереди.

– Я ведь опытный фермер, имейте в виду, – заявил он, – умею выращивать лук в ящике на окне.

Гутман захохотал, и даже жена его улыбнулась.

– Валяй, Вилли, расскажи им, откуда берется молоко, – сказал Руди.

– Молоко берется из консервных банок, – сияя, ответил Вилли. – Картошка растет на деревьях, а яйца делают на фабрике. Я опытный фермер из Дюссельдорфа. Я все знаю.

Гутманы захохотали. Им понравилось, что он не корчит из себя знатока деревенской жизни.

– Не беда, – сказала Берта, потрепав Вилли по плечу. Она была в восторге от того, что он произвел на Гутманов хорошее впечатление. – Вот увидите, какой фермер из него получится через год.

– Ну что ж, надо бы сказать тост и выпить настоящего французского шампанского, – сказал Руди.

– Французского шампанского? В самом деле? – живо откликнулась Гедда. Она встрепенулась и захихикала. – Интересно, какое оно.

– Потрясающее, – авторитетно заявил Руди, вытаскивая пробку. – Слышишь, как стреляет?

Не отрывая взгляда от Гедды, он принялся разливать вино в стаканы. Гедда внезапно покраснела и отвела глаза.

– Гляди, что делаешь, – сердито буркнула она. – Ты льешь мимо.

Руди нахмурился. В чем дело? – недоумевал он. Они с Геддой всегда были друзьями. И сам он сейчас так откровенно восхищается ею, почему же она такая… Он не мог найти подходящего слова… такая чудная? То она вроде бы рада его видеть, то вдруг сердится.

– За здоровье жениха и невесты, – хрипло закричал Гутман. – Желаю счастья и… – Он остановился, чуть было машинально не добавив «и побольше сыновей». Вместо этого он неловко закончил: —…и долгой жизни вам обоим. – Он торопливо выпил шампанское. У него даже вспотело лицо, но про себя он потешался. «Вовремя спохватился, – думал он. – В конце концов, они же не молоденькие». – Господи боже, какое вино! – восклицал он. – Неужели французы пьют его, когда хотят?

– Теперь нет, – ответил Руди. – Теперь пьем его мы.

– Оно похоже… я даже не знаю, на что оно похоже! – восхищенно воскликнула Гедда и, громко отрыгнув, спросила: – Можно мне еще, Руди?

Он показал на бутылки.

– Сколько угодно. Все это твое.

– Гедда, – резко сказала мать. – Помни!

– Да ладно, – капризно отмахнулась от нее девушка.

– Давайте сядем за стол, так нам будет удобнее, – весело воскликнула Берта. – Садись сюда, на стул, Эльзи, и вы тоже, Гуго. Дети, возьмите себе стулья. Руди, налей еще. Сегодня у нас настоящий праздник.

– Если бы только наши сыновья вернулись домой, – вздохнула Эльзи Гутман.

– Ну вот, мама, – недовольно сказала Марта, строго взглянув на мать. Марте было двадцать два года; она не отличалась такой красотой, как младшая сестра, но тоже была изящна и хорошо сложена. – Ну. как там во Франции? – быстро спросила она Руди.

– Во Франции – пикник, – откровенно признался Руди. – Пока что сплошной отдых. Не могу похвастаться никакими особыми победами.

– Неужели? Даже над французскими девушками? – осведомилась Гедда, дерзко вскинув голову.

– Французские девушки… – Руди осекся, он хотел было прихвастнуть, но передумал. – Француженки не стоят мизинчика такой немецкой девушки, как ты, – галантно закончил он.

– А ты знаешь? Ты уверен? – спросила она, вызывающе блеснув глазами.

Руди не мог устоять перед этим взглядом.

– Знаю. Уверен.

– Значит, во Франции тихо? – спросил Гутман.

– Иногда бывают бомбежки, но там, где я живу, возле Орлеана, довольно спокойно. Около наших казарм нет никаких заводов. Конечно, саботаж доставляет нам немало хлопот.

– Саботаж? – медленно произнес Вилли, пристально глядя на Руди.

– А в газетах пишут, что во Франции все спокойно! – воскликнул Гутман. – Я читал, что французы подчиняются Новому порядку.

Руди снисходительно засмеялся.

– Конечно, они подчиняются, паршивцы. Когда мы следим за ними – они подчиняются. Когда мы стоим возле них – они подчиняются. Когда мы их расстреливаем – они тоже подчиняются. А иначе – нет, уж поверьте мне.

– Вот как? – сказал Вилли и нахмурился.

– Зачем говорить о неприятном? – перебила Берта. – Эльзи, сколько земли вы отвели под овощи в этом году?

– Что они о себе воображают, эти французы? – спросил Гутман, не обращая внимания на Берту. – Неужели они не понимают, что мы их победили?

Руди пожал плечами.

– Не беспокойтесь, поймут. Знаете, что сказали нам, солдатам, когда мы прибыли во Францию? Строгий военный приказ: «С французами обращаться хорошо, быть вежливыми, показать им, что немцы их друзья». Ну и что вышло? Саботаж. Они взрывают поезда, где только могут. Они жгут пшеницу. Они могут пырнуть ножом нашего солдата, если он идет ночью один. Откровенно говоря, ничего приятного тут нет.

– А ты говоришь – отдых, – мгновенно пригорюнилась Берта, подумав об опасностях, подстерегавших ее мальчика. – Хорош отдых!

Руди ухмыльнулся.

– Орлеан – не Берлин, – ответил он с хитрым выражением лица, – но зато и не Ленинград. – Он громко захохотал.

– Подумать только! – возмущенно воскликнула Марта. – Так-то они платят нам за добро!

– Не беспокойся, – сказал Руди и таинственно закивал, словно поверял тайну. – Мы им тоже спуску не даем. За каждый случай саботажа они расплачиваются в десять раз дороже. Приходится вдалбливать им, кто у них хозяин.

– Руди, – спросила Гедда, взглянув в его горящие глаза. – А ты расстрелял хоть одного француза?

Руди пожал плечами.

– Я служу в стрелковом взводе, – небрежно ответил он. – Ну, и всех назначают по очереди.

– И ты многих расстрелял?

– Троих.

– Что же ты при этом чувствовал?

– Да что тут чувствовать? Привыкаешь, вот и все. Первый раз… ну, первый раз мне было немножко не по себе, а потом привыкаешь.

– А как ведут себя приговоренные? – не унималась Гедда. – Они плачут или…

– Ну, хватит! – резко перебила Эльзи Гутман. – К чему мы заговорили об этом? Расстреливают каких-то несчастных людей, а тебе непременно нужно знать все подробности.

– Несчастных? – с негодованием переспросила Марта. – Это мне нравится! Боже мой! Преступники, люди, которые всаживают ножи в спину немецким солдатам! Да их мало расстрелять!

– Если французы саботируют, Руди, – медленно сказал Вилли, – тогда… если откроется второй фронт, они…

– Не беспокойся, – ответил Руди. – Наши офицеры нам все объяснили. У нас свои планы. В случае, если откроется второй фронт, мы одним махом сбросим англичан в Ла-Манш. Им никогда не пробиться через наши укрепления. А если французские свиньи вздумают поднять голову, ну, так они пожалеют об этом, вот что я вам скажу.

– Ха! – с горечью воскликнула Марта. – Что же это делается на свете! Мы принесли во Францию мир и порядок. Мы протягиваем им руку помощи, хотя они нам навязали войну. И что же? Они готовы вонзить нам нож в спину. Ну что за народ эти французы!

Наступило молчание.

– А что бы мы делали, если бы французская армия оказалась здесь? – внезапно спросила фрау Гутман. – Ты-то не помнишь восемнадцатый год.

– Это что еще за разговоры, мать? – удивленно спросила Марта. – В восемнадцатом году рейнские земли захватили французы со своими черномазыми солдатами. Разве это можно сравнивать с тем, что происходит сейчас? Может, по-твоему, мы должны уйти из Польши, чтобы поляки опять напали на нас?

– Я хочу, чтобы кончилась война – вот и все, – тихо ответила мать. – Я хочу, чтобы мои сыновья вернулись домой, а до Польши мне нет дела и до Франции тоже.

– Мы все хотим, чтобы кончилась война, – колко ответила Марта. – Но в Германии не настанет мир, пока мы не уничтожим наших врагов.

– Это верно, Эльзи, – подтвердил Гутман. – Как, по-вашему, герр Веглер?

Веглер молчал. Он словно застыл на стуле, рассеянно глядя на пустой стакан, который держал в своих больших руках, и, когда он поднял глаза, сердце Берты сжалось – столько горечи было в его взгляде.

– Самый быстрый путь к миру и будет самым лучшим, – ответил он, уклоняясь от прямого ответа.

– Вилли, а не сыграешь ли ты на аккордеоне? – спросила Берта. – Вы не представляете себе, до чего хорошо он играет, – похвасталась она перед гостями.

– Отлично, отлично, давайте послушаем! – оживился Гутман.

– Руди, – сказала Марта, прежде чем Вилли успел встать. – Ты слышал, что выдумали американцы? – Руди отрицательно покачал головой. – Можешь себе представить, они издали закон: каждый немец, живущий в Америке, должен носить на груди черную свастику.

– Бандиты! – возмущенно воскликнула Гедда.

Руди кивнул с важным видом.

– Как сказал наш майор, – нетвердо выговорил он, язык его заплетался, – в Германии не должно существовать границ: либо немецкая культура, либо культура недочеловеков. Середины быть не может.

– Так когда же кончится война? – тихо спросила Эльзи Гутман. – Как может Германия покорить весь мир?

– Когда кончится, тогда и кончится, – отрезала Марта. – Ты что, не веришь фюреру?

Мать вскинула голову.

– Я хочу, чтобы вернулись мои сыновья!

– Твои сыновья, твои сыновья! – раздраженно передразнила Марта. – Мне стыдно за тебя, мать. Перед другими стыдно. Ты думаешь, я не хочу, чтобы мой муж вернулся домой?

– Руди, налей еще, – вмешалась Берта. – Сегодня у нас праздник, а мы тоску друг на друга нагоняем. Это не годится.

– Правильно, – сказал Руди. – Гуго, пейте. Вилли, налить тебе еще?

Вилли молча покачал головой. Он ненавидел такие разговоры. Он только и думал: хоть бы нашелся предлог, чтобы выйти отсюда. Пусть другие легкомысленно болтают о покорении мира, он-то будет помнить восемнадцатый год всю жизнь. Эти разговоры означали для него лишь одно: опять бесконечные месяцы войны, опять множество смертей, опять голод – словом, повторение все той же кровавой кутерьмы. И ради чего? Этот вопрос стал часто приходить ему в голову. Для какой цели? Куда идет Германия? Когда национал-социалисты пришли к власти, он не слишком радовался этому, но смирился. Когда Ричард сказал ему: «Отец, я отношусь к тебе не совсем так, как прежде», он был удручен, но смирился. Когда погибла Кетэ, он в бессильном протесте поднял кулаки к небу, а потом, с затуманенным рассудком и опустошенной душой, опять молча смирился. Но теперь, когда ему приходилось слушать этих строителей «нового порядка» – в казармах, на продовольственном складе или в кухне Берты, – у него начинало мучительно ныть внутри, и в первый раз в жизни он стал спрашивать себя, к чему это все приведет, к какому концу.

– Ах ты господи, – сказал Гутман. – Я чуть не забыл, Берта. Я сегодня видел Розенхарта. Есть новости. Сначала не самое главное. Вышел новый закон – ты получишь бумажку. Мы должны стричь скотине хвосты. Оставлять только маленькую кисточку на конце, чтобы корова могла отмахиваться от мух. Волос надо собирать в мешок и сдавать в фермерское бюро.

Берта расхохоталась.

– Чего только не придумают! Слышишь, Руди? Так мы теперь и живем. Вот глупость-то!

– Позволь, Берта, – вмешалась Марта, чуть покраснев. – Ты должна понимать, что закон не может быть глупым. Я случайно знаю, в чем дело. Волос пойдет на текстильные фабрики. Из него будут делать материю. Что же тут глупого?

– Конечно, конечно, – виновато сказала Берта. – Раз надо, значит, надо. Ты, пожалуйста, не подумай чего-нибудь… А еще что, Гуго?

Гутман усмехнулся.

– Как ты управляешься на ферме одна?

– Просто из сил выбиваюсь. Мое сено скоро совсем пересохнет, а картошка…

– На будущей неделе у тебя будут помощники.

– Нет, серьезно? Откуда вы знаете?

– Я видел сегодня Розенхарта. Прибывают рабочие команды.

– Ну, слава богу! – с жаром воскликнула Берта. – Руди, Вилли, вы слышите?

Руди хмыкнул:

– Давно пора. Когда кончится война, я хочу получить ферму, а не пять гектаров бурьяна.

Берта восторженно вздохнула:

– До чего хорошо! Какой счастливый день!

– А еще что ты слышал от Розенхарта? – тихо спросила фрау Гутман. – Что же ты не расскажешь, Гуго?

– Эльзи, ведь мы решили не говорить.

– А что такое? – заинтересовалась Берта.

Гутман пожал плечами.

– Да ничего. Скажу в другой раз. Руди, может нальешь еще по стаканчику, если тебе не жалко?

– Пейте вволю, – добродушно ответил Руди.

– Руди, слышал про моего Эрнста? – спросила Марта, протягивая стакан. – Он получил награду.

– Правда? Это здорово, Марта, – завистливо сказал Руди. – А где он теперь?

– Да все там же, в Африке. – Марта засмеялась. – Гоняет англичан. Он пишет, еще одна атака – и они будут уже в Египте.

– Умеют бегать эти англичане! – воскликнула Гедда. – Руди, если я буду пьяная от этого чудного шампанского, виноват будешь ты! Англичане умеют заставлять других воевать за себя – и бегать. Вот и все.

– Да ведь у англичан нет ни морали, ни чести, – добавила Марта. – Ей-богу, я написала своему Эрнсту, что, раз он воюет с англичанами, ему должны дать еще один орден или я не пущу его домой.

– Ордена! – негромко повторила ее мать. Она устремила на дочь свои печальные красивые глаза. – Ты думаешь, война – это прежде всего ордена? Четыре человека из нашей семьи сражаются на войне. Ты думаешь, им достанутся только ордена?

– Мать, это же просто пораженческие разговоры! – сердито воскликнула дочь. – Ты что, за ребенка меня считаешь? Новый мир нельзя создать без жертв.

– В газете напечатаны статистические данные, Эльзи, – успокаивающим тоном вставил Гутман. – На всех фронтах мы пока что потеряли три миллиона пятьсот тысяч человек, и большинство из них– раненые. А у русских уже восемь миллионов убитых.

– Что мне твоя статистика? – презрительно сказала фрау Гутман. – На прошлой неделе мы получили письмо от Гертруды. – Она обернулась к Берте. – Ее Лютц убит.

– Как? Сын Гертруды Брандит?

Лицо Эльзи Гутман стало злым.

– А Вальтер Беккер возвращается домой. Как раз вовремя, чтобы в сентябре помочь отцу рыть картошку. Только он совсем без ног, так что это, пожалуй, будет ему трудно.

– Мать, может быть, ты перестанешь? Ведь это же просто глупо! – заявила Гедда. – Это пораженчество.

– А близнецы Розенхарта, – неумолимо продолжала фрау Гутман. – Вы помните их?

– Эльзи! – прикрикнул на нее муж. – Ты же обещала.

Берта переводила взгляд с одного на другого. Лицо ее побелело.

– Они ранены?

Эльзи горько улыбнулась.

– Не ранены, не в плену и не пропали без вести – еще двое для статистики.

Берта прижала дрожащие пальцы ко рту.

– Неужели убиты, Эльзи? Неужели эти славные, красивые мальчики погибли?

– Оба погибли, оба. Им еще и двадцати двух лет нет, и оба убиты.

– О господи, – прошептала Берта и с тоской поглядела на Руди. – Ах, бедный Эрих.

– К черту! Довольно ныть! – сердито закричал Руди. – Давайте веселиться.

– Герр Веглер, – прохрипел Гутман. – Берта говорит, вы хорошо играете. Давайте-ка споем. – Сурово нахмурясь, он взглянул на жену.

Вилли встал. Он поглядел на Эльзи Гутман, и лицо его словно окаменело. Потом нетвердыми шагами – он был немножко пьян – подошел к ящику, в котором хранился аккордеон.

– Эй, Вилли, что-нибудь повеселее! – закричал Руди. – Чтобы забирало, понимаешь? – Он взглянул на Гедду, думая, как бы ему подвинуть свой стул ближе к ней, чтобы не заметила эта мегера, ее мать. – Давайте сдвинем стулья так, чтобы видеть его, – громко сказал он, когда Вилли пошел за аккордеоном. Он подвинул свой стул вплотную к стулу Гедды и захлопал в ладоши. – Занавес, занавес! – крикнул он. – Или, как говорят французы, вуаля!

Вилли сел и начал играть.

– Гедда, – зашептал Руди, не слушая музыку, – ты просто красотка. Ей-богу, я таких не видел.

Гедда улыбнулась и вскинула голову.

– Чего бы я не отдал, чтобы только не уезжать сегодня! Годовое жалованье отдал бы, ей-богу!

– Ты уезжаешь? – шепотом спросила она. – А твоя мать говорила…

– Да, сегодня уезжаю. Ты мне напишешь, Гедда, если я пришлю тебе письмо?

Она не ответила. Улыбка исчезла с ее лица.

– В чем дело? Ты сегодня какая-то чудная, Гедда. Я тебе не нравлюсь, что ли?

– Ты мне нравишься, – тихо сказала она. – Ты мне всегда нравился. Но за весь год ты мне ни разу не написал, а я все ждала…

– Я… я не знаю, что сказать, – залепетал он. – Я все хотел тебе написать. Я о тебе думал. Но я… как-то, понимаешь…

– Слишком много французских девушек, да? – ехидно спросила она.

– Нет, ей-богу, нет. Я о них и не думал вовсе.

Гедда презрительно фыркнула. Вилли окончил первую песенку, и она громко захлопала в ладоши.

– Как вы хорошо играете! – воскликнула она и кисло улыбнулась матери. Фрау Гутман во время ее разговора с Руди не сводила с дочери хмурого взгляда.

– Вилли, сыграй какой-нибудь танец, – сказал Руди. – Ты умеешь играть танцы?

– Я могу сыграть вальс, – тихо ответил Вилли.

– Вот и отлично! – Руди вскочил с места. – Идем танцевать, Гедда.

– Нет, – сквозь зубы ответила она.

– Что, ты не хочешь со мной танцевать?

– Нет, – сказала она. Лицо ее снова стало враждебным.

Марта встала со стула.

– Зато я хочу танцевать, Руди. Пойдем со мной.

– Нет, – упрямо сказал он. – Я приглашаю Гедду и хочу танцевать с ней, а не с тобой, Марта. Ты только, пожалуйста, не обижайся, – торопливо добавил он. – Но почему Гедда не хочет со мной танцевать? Друзья мы или нет?

– Руди, – натянутым тоном сказала Эльзи Гутман. – Гедда не совсем здорова. Не упрашивай ее танцевать.

– О! – Руди тотчас же раскаялся. – Простите, пожалуйста. Ну, хорошо, Марта, если ты…

– Вранье! – внезапно закричала Гедда, вскакивая на ноги. – Мне надоело это вранье!

– Придержи язык! – крикнула на нее мать.

Белое лицо Гедды загорелось румянцем.

– Ну и пусть тебе будет стыдно, старая дура! – взвизгнула она. – А я горжусь этим! – Она круто повернулась к Руди. – Знаешь, почему я не могу танцевать? Потому что я беременна. Через семь месяцев я стану немецкой матерью.

– Потаскушка! – крикнула мать, заливаясь слезами. – Боже мой, что же это за жизнь!

– Ну, почему ты меня не поздравляешь? – обратилась Гедда к Руди. На лице ее появилась та же недружелюбная улыбка, которую он заметил, когда она вошла в комнату, – холодная, желчная и самоуверенно-дерзкая.

– Ты вышла замуж? – спросил он.

– Нет, я не замужем. Разве девушка обязательно должна выйти замуж, чтобы исполнить свой долг перед фюрером? Я не желаю выходить замуж.

– Ах ты! – завопила ее мать. – Чем хвастаешься? Скажи мне, ради бога, чем ты хвастаешься перед посторонними?

– Тихо, Эльзи, – прохрипел Гутман. Его мясистое лицо посерело, он кусал губы. – Теперь другие времена.

– Нет, времена совсем не другие, – исступленно закричала мать. – Нагуляла ублюдка, так он ублюдком и останется.

– Мать, прекрати этот безнравственный разговор, – возмущенно заявила Марта, стараясь защитить сестру. – Ребенок будет усыновлен фюрером, ты же знаешь.

Фрау Гутман истерически засмеялась. Она повернулась к Берте, ломая руки.

– Они совсем сошли с ума, эти молодые. Заладили одно и то же, как граммофонная пластинка. Белое стало черным, ублюдок считается вроде почетной медали. Как тебе это нравится?

– Ты просто старая дура, – презрительно фыркнула Марта – Германия идет вперед, а моя мать стоит на месте.

– Ах, моя дочь еще не довольна! Она хочет, чтобы и ее мать стала шлюхой!

– Не смей называть меня так! – в бешенстве закричала Гедда. – Все порядочные немцы меня уважают.

– Все порядочные немцы посмотрят на твой живот и поднимут тебя на смех, потаскушка.

– Я донесу на тебя в полицию! – кричала девушка. – Я расскажу Анне Манке все, что ты говорила. Ты враг государства!

– Доноси, доноси! – Мать ожесточенно сплюнула.

– Да успокойтесь вы, ради бога! – взмолился Гутман. Он обернулся к Берте с исказившимся от отчаяния лицом. – Вы уж нас извините. Девчонка еще молода, она не понимает…

– Ох, это невыносимо! – крикнула Гедда, плача от злости. – Родители должны были бы относиться ко мне с уважением: я дам ребенка государству, может быть даже будущего солдата. За меня уже заплачено в Дом незамужних матерей, и все меня уважают, кроме родителей!

– И отца твоего ребенка, – ядовито добавила фрау Гутман. – Ты забыла. Он так мало тебя уважает, что пожалел денег на разрешение на брак.

– Врешь! – в бешенстве выкрикнула девушка. – Я и не собиралась выходить за него!

– А, черт бы вас взял! Замолчите! – заорал на них отец. Он весь побагровел и сжал кулаки. – Чтобы я больше не слышал ни одного слова! Понятно? Ты тоже закрой рот, Эльзи. Не желаю ничего больше слышать. Дайте мне хоть немножко покоя, не то я повешусь!

В комнате воцарилось молчание. Фрау Гутман горько плакала. У Берты дрожали губы; она смотрела на Вилли, а Вилли с тем знакомым ей окаменевшим, мертвым лицом, которого она боялась, рассеянно уставился в пол. Руди медленно налил себе стакан шампанского и, выпив его залпом, налил еще.