Текст книги "Невеста с миллионами"

Автор книги: Адольф Мютцельбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

НЕМНОГО ОБ АВТОРЕ

Адольф Мютцельбург родился в немецком городе Франкфурте-на-Одере в 1831 г. С детских лет он был уверен, что станет писателем. Ученье давалось ему легко. Он много и жадно читал, пробовал свои силы в сочинительстве. Еще в тринадцатилетнем возрасте он послал в одну из местных газет два рассказа и был крайне разочарован, когда ему вернули написанное. По окончании школы он поступает в Берлинский университет, но жажда творчества не покидает его, и вскоре он решает целиком посвятить себя литературной деятельности. Вся его последующая жизнь неразрывно связана с Берлином. Из-под пера А. Мютцельбурга один за другим выходят авантюрно-исторические романы. Одновременно он активно сотрудничает в газете «Трибюне», проявив себя незаурядным публицистом. Умер А. Мютцельбург в 1882 г., оставив немалое литературное наследство – более двух десятков увлекательных романов.

А. Дюма – А. Мютцельбург
НЕВЕСТА С МИЛЛИОНАМИ

ПРОЛОГ

Прекрасным весенним утром 1861 года небольшой городок Бингстаун, расположенный в штате Виргиния, покинул одинокий всадник. Едва только последние дома, утопающие в зелени садов, остались у него за спиной, он пустил свою английскую вороную резвой рысью. Обширная, кажущаяся поистине бескрайней равнина, расстилавшаяся перед ним, мягкая, покрытая молодой травкой земля, бодрящий утренний холодок – все это, похоже, доставляло искусному наезднику и его славной лошади подлинное удовольствие.

Молодому человеку, сидевшему в седле, было, пожалуй, немногим более двадцати лет. Румянец на его щеках и ясность взгляда придавали его лицу, с правильными чертами, выражение чистоты и неиссякаемой юношеской энергии, – выражение, которое не могло не расположить к нему каждую открытую, честную душу. Это был настоящий сын Севера, прямой потомок тех самых норманнов, что твердой рукой вели свои суда по неведомым морским просторам и отважно вступали на чужие, неизведанные берега словно завоеватели. Теперь, правда, во время столь мирной на первый взгляд скачки по прерии, молодому всаднику не было нужды следовать примеру своих суровых предков. Лицо его казалось умиротворенным, и, когда он всматривался в даль, на нем появлялось почти мечтательное выражение, а из груди невольно вырывался легкий вздох.

Проскакав около часу, молодой человек внезапно придержал лошадь и повернул голову налево, откуда до него донесся приглушенный стук копыт. Слух не обманул его: с южной стороны прямо к нему направлялся другой всадник.

Уверенный, что незнакомец непременно завяжет с ним разговор, юноша поехал медленнее. По его лицу пробежала тень досады – он вспомнил, что не захватил оружия, а в столь тревожное время, какое принес с собой наступивший 1861 год, доверять первому встречному было рискованно. Впрочем, тот, другой, был хорошо одет и скакал на прекрасной лошади – пожалуй, здесь нечего опасаться! Неожиданно наш герой остановил коня и пристальнее всмотрелся в приближавшегося незнакомца.

– Ну и ну! Так это ты, Ральф?

Второй всадник выглядел на несколько лет старше первого. Его большие черные глаза светились умом и энергией. От быстрой езды красивое, немного бледное лицо, обрамленное темными волосами и щеголеватой бородкой, едва заметно порозовело. Несколько портили его явные следы злоупотребления соблазнами жизни. Однако самое удивительное заключалось в том, что даже светлая радость, какой лучилось это лицо, когда он протягивал приятелю руку, оказалась бессильной полностью скрыть не сходившее с него суровое, почти мрачное выражение.

– Выходит, я все-таки перехватил тебя на полпути, Ричард! – воскликнул он. – Ты направляешься на плантацию «Либерти», не правда ли?

– Угадал, – ответил Ричард. – Откуда я мог знать, что ты окажешься поблизости? Мы считали, что ты в Чарльстоне. Поедешь со мной?

– Куда? На плантацию «Либерти»? Право, пока не решил, – сказал Ральф. – Мне нужно поговорить с тобой. Много времени это не займет, потому что у меня самого хлопот по горло. Обстановка здесь, на Юге, хуже некуда.

– Похоже, что так, – согласился Ричард. – Именно поэтому отец и отправил меня в Ричмонд побыстрее уладить дела, которые еще можно привести в порядок. Ну, признайся же, как ты догадался, что я в прерии?

– Это проще, чем ты думаешь, мой мальчик! – ответил Ральф. – Я послал телеграфный запрос Алисону. Он мне ответил, что ты сегодня выехал в Ричмонд. Не трудно было предположить, что ты не устоишь перед соблазном заглянуть на плантацию «Либерти». Расписание поездов я знаю достаточно хорошо; я рассчитал, что нынешнюю ночь ты проведешь в Бингстауне, а примерно в это время будешь на пути к вожделенной цели. И вот я здесь.

– Это просто замечательно! – воскликнул Ричард, искренне радуясь встрече. – Все получилось на редкость удачно! Но разве ты не поедешь со мной? У тебя есть время?

– Я рассчитываю вернуться уже вечерним поездом, – ответил Ральф. – Впрочем, ведь мы увидимся в Ричмонде. Я хотел только сообщить тебе нечто важное о некоторых лицах. Давай еще немного проедем без спешки.

И он действительно рассказал другу кое-что, касающееся крупных коммерческих сделок и банковских операций, а также надежности отдельных фирм, расположенных в Ричмонде. Из его слов было видно, что оба молодых человека служат в солидном банкирском доме мистера Эверетта, которому Ричард приходился приемным сыном (ибо мистер Эверетт не имел детей), а Ральф – дальним родственником. Ричард слушал с напряженным вниманием; особенно интересовали его политические новости, которые Ральф перемежал деловыми, коммерческими. На конгрессе в Монтгомери уже был провозглашен отход Южных штатов от Союза Штатов, однако никто еще не догадывался об ужасных последствиях этого раскола.

– Вот, собственно, и все, что я собирался тебе сказать, – закончил Ральф. – Мне придется задержаться на несколько дней в Северной Каролине. Тем временем ты уладишь свои дела в Ричмонде, я заеду за тобой туда, и мы вернемся вместе. Передавай привет мисс Элизе! Ты, верно, надеешься получить ее согласие, счастливчик?

Ричард вспыхнул, и на его открытом, честном лице появилось выражение почти девичьей застенчивости.

– О… я не ошибся! – продолжал со смехом Ральф. – Что ж, от души желаю тебе счастья, мой мальчик! Но как это все произошло? Поделись со мной!

– Увы, ты заблуждаешься! – возразил Ричард, от смущения не смея поднять глаза на Ральфа. – Хотя не буду скрывать: я люблю мисс Элизу. А любит ли она меня… Боже мой, вправе ли я судить об этом, даже если у меня и есть основания надеяться?.. Что я собой представляю? Что я могу предложить ей – красивой, вызывающей всеобщее восхищение… и, к сожалению, такой богатой? Отец ее, правда, весьма любезен со мной, порой мне кажется, он любит меня. Может быть… Впрочем, мне страшно даже подумать о том, каким несчастным я буду себя чувствовать, если самая заветная, самая сокровенная моя мечта не сбудется…

Он говорил словно сам с собой, по-прежнему не глядя на собеседника. Между тем Ральф отстал от него на несколько шагов. Ричард не видел, как побледнел его приятель, какая зловещая гримаса исказила его лицо, каким недобрым огнем сверкнули его черные глаза. Он не видел, как Ральф поднял руку…

Выстрел прогремел у самого его уха. Ричард взмахнул руками и беззвучно сполз с лошади, которая от испуга рванулась вперед. Теперь он лежал на траве, подергиваясь в конвульсиях и истекая кровью. Потом тело его вытянулось…

– Убит! – пробормотал Ральф.

Он повернул свою лошадь и ударил ее кулаком по холке с такой силой, что она стрелой помчалась на юг – в ту сторону, откуда недавно прискакала. Лошадь Ричарда, постепенно успокоившись, вскоре остановилась.

Прошло около четверти часа и лошадь Ральфа успела скрыться на горизонте, когда из оврага, находившегося в каких-нибудь тридцати шагах от места ужасной трагедии, показалась курчавая голова негра. Он боязливо огляделся по сторонам и, не обнаружив поблизости ни одной живой души, приблизился, прихрамывая, к распростертому на земле Ричарду и некоторое время глядел на него с молчаливым сочувствием.

– Бедный красивый, молодой масса! – бормотал он себе под нос. – Только мертвый, совсем мертвый… Боб уже не может помочь, но Бобу нужны деньги, чтобы быстрее попасть на Север. Белому массе деньги больше не понадобятся.

Говоря это, он не без опаски, с трудом преодолевая отвращение, обшаривал карманы убитого, пока не наткнулся на кошелек и записную книжку.

– Золото – хорошо! И эта бумага – хорошо, она как золото! – шептал он, разглядывая золотые доллары и банкноты. – От этой книжки никакой пользы, но Боб сохранит ее, она может ему понадобиться!

Он спрятал находки в карманы. Внезапно ему в голову пришла, должно быть, какая-то мысль, напугавшая его. Он вдруг резко выпрямился и осмотрелся кругом. «Если придут белые господа, они скажут, что Боб – убийца!» Он поспешил, насколько позволяла хромота, к лошади Ричарда, щипавшей траву совсем близко, взобрался на нее и направился на север. Вскоре он скрылся из виду, а на бескрайней равнине осталось лежать только тело молодого человека, который совсем недавно, полный сил и радужных надежд, выехал из Бингстауна.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ГАСИЕНДА

– Марион! Ты что, не слышишь? Опять зачиталась? Марион!

– Слышу, слышу, папа! Что случилось?

– Я собираюсь ненадолго в лес. Хочу поглядеть, как там наша скотина. Вернусь через часок, не позже. Приготовь к этому времени завтрак!

– Хорошо, папа! – Дочь опять склонила приподнятую было голову, жадно ища глазами не дочитанную по вине отца строчку.

Ее отец, мужчина не старше пятидесяти лет, с копной волос на голове и пышными, хоть и с проседью, усами, одетый отчасти на европейский, отчасти на мексиканский лад, забросил за спину короткоствольное ружье, свистнул огромного пса и, взяв напоследок толстую палку с металлическим наконечником, скрылся в буйных зарослях. Дочь как ни в чем не бывало продолжала читать. Она удобно расположилась на простой деревянной скамье, одну руку закинула за голову, в другой держала раскрытую книгу. В такой позе она вполне могла сойти за аллегорию блаженной праздности и страстного томления. Ее пухлые алые губы были слегка приоткрыты, блестящие каштановые волосы свободными локонами падали на обнаженные, очаровательной формы плечи (мантилья давно соскользнула с них на скамью и свешивалась до самой земли), а кокетливый вырез облегающего черного платья открывал белоснежный исток высокой соблазнительной груди.

Право, всякий, увидевший Марион, принял бы ее за присевшую отдохнуть красавицу мексиканку.

Однако ее внешность могла ввести в заблуждение лишь человека пришлого, не здешнего. Местный житель по чертам ее лица, цвету волос и кожи, да и по костюму безошибочно определил бы, что она не испанка, не креолка, тем более не метиска. И в самом деле, родители Марион были французами. Ее отец лет восемь назад поселился здесь, высоко в мексиканских горах, купив эту гасиенду.

Сейчас Марион сидела на балконе с полотняным тентом, сооруженным на самом краю необычайно узкого ущелья, стены которого уступами уходили вниз на глубину почти тысячи футов. Какой чудесный пейзаж окружал ее! Здесь, на высоте более двух тысяч футов над уровнем моря, синеву которого наметанный глаз способен был обнаружить в просветах между зеленью и скалами на протяжении многих миль, слились воедино прелесть и очарование жаркой и умеренной климатических зон, превращая Восточную Мексику в подлинный земной рай. Стен ущелья не было видно за сплошными зарослями самых разнообразных растений – настоящее царство флоры, которое благоухало и переливалось всеми цветами радуги, завораживая взор человека, не привычного к такому буйству красок.

Шагах в пятидесяти от края ущелья и балкона находилась гасиенда господина Ламота. С этой стороны ее почти полностью скрывали от глаз несколько роскошных пальм, возвышавшихся над зарослями лавра, а за пределами окружавшего гасиенду участка земли, по возможности очищенной от кустарника, начинался густой и, казалось, непроходимый лес, где во множестве росли пальмы и фернамбук. Лишь проникнув туда, можно было встретить немногочисленные поляны, превращенные в плантации хлопка, сахарного тростника, индиго или какао. Одним словом, куда ни посмотри, непременно увидишь синее небо, многоцветье листвы и удивительное великолепие экзотических цветов! Человек, очутившийся здесь впервые, от восхищения и восторга при виде этой красоты опустился бы, наверное, на колени. А между тем Марион Ламот увлеченно читала фривольный французский роман. Окружающий ее земной рай был знаком ей с детства, она в нем выросла, в то время как весьма двусмысленное описание любовной истории, которая разыгрывалась в далеком Париже, вносило некое разнообразие в монотонное существование восемнадцатилетней девушки, жаждущей любви, роскоши и развлечений.

Она мельком просмотрела последние страницы, желая побыстрее узнать развязку, и, отложив книгу в сторону, глубоко вздохнула.

С фасада к гасиенде примыкала веранда, где в окружении нескольких плетеных стульев стоял грубо сколоченный стол. В дверях, ведущих из дома на веранду, показалась немолодая женщина. По одежде и цвету кожи в ней можно было безошибочно узнать служанку из местных. Она несла маленькую жаровню с тлеющими углями.

Уже вступив на порог веранды, она вдруг пронзительно вскрикнула: «Матерь Божья!» Ее крик вывел Марион из мечтательной задумчивости. В следующее мгновение девушка уже поняла причину переполоха.

За ограду пробралась пума и схватила молодую козочку. Держа ее в зубах, огромная кошка недобро поглядывала то на молодую француженку, то на служанку, и ее намерения не предвещали ничего хорошего.

Неожиданно совсем рядом грянул выстрел, отозвавшийся в ущелье громовыми раскатами. На этот раз испугалась уже Марион. Пума выпустила свою добычу и поспешно скрылась в зарослях.

– Слава тебе, Матерь Божья! – прошептала старая индианка.

Увидев, что пума исчезла, Марион быстро поднялась со скамьи. Из зарослей на краю ущелья, над которыми еще не успело рассеяться облачко порохового дыма, появился молодой человек с ружьем в руке.

– Как это у вас хватило наглости, дон Луис, пугать нас подобным образом? – воскликнула, обращаясь к нему по-испански, Марион. Она была рассержена не на шутку: глаза ее сверкали и она даже топнула ножкой от негодования.

Улыбка сошла с лица молодого человека – вначале он удивился, а потом и вовсе смутился. Это был настоящий мексиканец. Широкополое сомбреро, темная, с оторочкой куртка, широкие, с большим количеством металлических бляшек брюки, шелковый платок, свободно повязанный вокруг шеи, свидетельствовали о том, что перед нами владелец ранчо или гасиенды; за широким поясом у него виднелась рукоятка мачете. Молодой человек был в самом расцвете сил. Ему было не более двадцати пяти лет, однако желтоватый цвет лица и круги под глазами делали незнакомца старше. Он был хорош собой: большие выразительные глаза, благородной формы нос, чувственный рот; в его движениях чувствовались не только сила и ловкость, как у всякого, кто вырос в горах, но и природная грация, какая почти всегда отличает испанцев и их потомков в других странах.

– Тысяча извинений, сеньорита! Позвольте мне почтительнейше припасть к вашим ногам! – сказал мексиканец, все еще пребывая в сомнении, действительно ли ему следует извиняться. – Я полагал, что избавил вас от незваной гостьи.

– И вы всерьез думаете, что нам требуется помощь, чтобы прогнать такую кошку? – презрительно воскликнула Марион. – Разве можно так пугать нас? Давай сюда угли, Литта! Что ты стоишь как вкопанная! Поворачивайся живее, старая ведьма!

Она уже запаслась сигаретой и, снова усевшись на скамью, прикурила от углей в железной жаровне, которую Литта поставила на стол. Все это она проделала, не обращая на дона Луиса ни малейшего внимания. Тот перебросился несколькими словами со старой индианкой и узнал, что «кабальеро», как она почтительно называла сеньора Ламота, нет дома. Тогда он довольно непринужденно расположился на балконе, неожиданно заняв место на столе, куда перед этим бросил свое сомбреро, бесцеремонно взял одну «пакиту» и принялся пускать дым, стараясь не отставать от Марион.

Девушка не удостаивала его вниманием, что нисколько не мешало мексиканцу пристально рассматривать строптивую красотку. Взгляды, которые он бросал на нее, становились все нежнее и умильнее. Наконец он не выдержал, отшвырнул сигарету прочь и неожиданно бросился перед ней на колени.

– Драгоценная сеньорита, обожаемая Марион, небесное создание, звезда моих очей и услада моей души, одари меня хоть одним из твоих божественных взглядов! Без этого мне жизнь не в радость, ты знаешь! Не сердись на меня, мой ангел! Скорее я пущу себе пулю в лоб, чем осмелюсь хоть на мгновение испугать тебя…

– Перестаньте ребячиться, сеньор, и поднимитесь с колен! – с раздражением перебила его Марион. – Если мой отец увидит вас в такой позе, он сбросит вас с обрыва.

– Сеньора «кабальеро» нет дома, и я знаю, что еще с полчаса могу позволить себе удовольствие поболтать с первой красавицей Мексики, – парировал дон Луис. Несмотря на серьезность, с какой были сказаны эти слова, в его тоне время от времени проскальзывали лукавые нотки.

– Первым делом встаньте с колен! – продолжала настаивать Марион.

Дон Луис поднялся и, не сводя глаз с девушки, склонился над ней и тихо сказал:

– Ты в самом деле сердишься на меня? Что с тобой?

– Здесь так скучно, так тоскливо! – бросила в ответ Марион, глядя в сторону. – Ужасное однообразие, вечно одно и то же. Мне бы хотелось жить в Париже!..

– В Париже? – переспросил он. – Что это вам вздумалось, сеньорита? Разве это не столица французов, этих гавачо, этих жалких комедиантов? Ничего не знаю лучше Мексики – самой замечательной страны на свете! Именно здесь, в благословенной Сьерра-Темпладе, истинный рай… Разве мы не счастливы здесь, Марион? – добавил он, понизив голос и бросив на девушку взгляд, красноречиво свидетельствующий о безграничной преданности.

– Не нужно мне вашего дурацкого рая! – воскликнула Марион, презрительно скривив губы. – Один день похож на другой, кругом одни и те же надоевшие лица! Отец мог бы придумать что-нибудь получше, чем селиться в этом «раю»! Я ничуть не пожалела бы, если бы нас изгнали из этого «рая».

По лицу креола[1]1
  Приведем значение некоторых распространенных в Мексике слов. Креолы – родившиеся в Мексике европейцы испанского происхождения. Насмешливое прозвище настоящих европейских испанцев – гачупин, французов – гавачо (обезьяна). Метисы – потомки от брака белых и индейцев, мулаты – белых и негров, самбо – индейцев и негров. Квартероны – потомки от брака белых и мулатов, квинтероны – белых и квартеронов. Креолы, метисы и индейцы составляют основное население Мексики. Индейцев в отличие от белых называли раньше «разумным народом». Со времени отделения Испании (1862) все изменилось. Впрочем, не следует путать оседлых индейцев, потомков древних ацтеков, с дикими индейцами на севере Мексики. Гасиендеро – владелец крупного поместья (гасиенды), ранчеро – мелкого имения (ранчо). – Здесь и далее примечания автора.


[Закрыть] пробежала тень недовольства, и он собрался было сказать в ответ что-то резкое, но тут же взял себя в руки.

– Я прекрасно знаю, что с тобой, – сказал он так тихо, что его голос, скорее, напоминал шипение. – Я тебе надоел. У тебя из головы не идет этот богач, дон Альфонсо, этот бледнолицый бесчувственный истукан! Но горе тебе, если ты обманываешь меня! Ты – моя и должна быть моею!

Женщины пугаются ружейной стрельбы, но сохраняют спокойствие, когда на них бросают взгляды, колючие, словно кинжалы. По лицу дона Луиса было видно, что шутки с ним плохи, и Марион не могла не знать, как легко вскипает кровь в жилах мексиканцев. Однако она в ответ лишь презрительно пожала плечами:

– Во всяком случае, он учтивее тебя!

– Да он всего-навсего лицемер, гордящийся своими миллионами и мнимой ученостью, которой набрался в Европе! – со злостью прошептал дон Луис.

– Как ты сказал? У него миллионы? – небрежно спросила Марион.

– А то ты не знаешь, притворщица! – заметил он. – Иначе разве стала бы ты увиваться вокруг него? Ты собираешься предать меня? Попробуй только!

– Глупая ревность! – возразила она немного спокойнее, сообразив, что следует быть осторожнее. – Ты же знаешь, что вместе нам не быть. Отец никогда не даст согласия. Он говорит, что ты – нищий, да еще и игрок к тому же. Ни один отец не доверит такому свою дочь. Если он застанет тебя здесь, тебе не поздоровится.

– И это все стало тебе известно только сегодня? – спросил он, горько усмехаясь. – Ты думаешь, я не знаю женской натуры? Ты пресытилась мною. Ну что ж, если тебе не суждено стать моей, то и другому ты не достанешься! Видишь там Орисабу, видишь, как блестит сквозь кроны пальм ее серебряная шапка? Так вот, скорее обрушится ее заснеженная вершина, чем ты сделаешься женой кого-то другого! Такого я не потерплю! Прежде убей меня, отрави, заколи, но, пока я жив, ты не выйдешь замуж за другого!

То ли этот взрыв страсти польстил самолюбию Марион, то ли по какой-то иной причине, но она улыбнулась и мельком подарила его многообещающим взглядом.

– Образумься, что ты несешь, дикарь! И не делай глупостей! Дон Альфонсо мне безразличен! А сейчас уходи! Ты ведь знаешь – отец терпеть тебя не может!

– Но его пока нет! – возразил дон Луис. Глаза креола вновь засветились счастьем, и он, казалось, был готов заключить девушку в объятия.

– Он вернется с минуты на минуту. Да вот же он! – воскликнула Марион.

Она неспешно поднялась, стараясь не подать виду, что неприятно удивлена, весьма церемонно поклонилась дону Луису, шепнув ему при этом:

– Будь осторожен и не задерживайся слишком долго!

Затем она направилась к гасиенде, столь же учтиво поклонившись в ту сторону, откуда приближался отец, ибо он явился не один, а в сопровождении знакомого, того самого дона Альфонсо, о котором здесь шла речь.

Это был молодой человек среднего роста, хрупкого сложения, с нежным лицом, оказавшимся намного светлее, чем у дона Луиса. Его отличали бледность, свойственная европейцам, и почти женская мягкость и правильность черт. Лишь темные глаза и черные вьющиеся волосы, прикрытые панамой, напоминали о его южном происхождении. Одет он был в европейском стиле. Красовавшийся на нем серый летний костюм и материалом, из которого был сшит, и самим покроем сделал бы честь самому элегантному парижскому салону, да, вероятно, и прибыл из Парижа. Он шел, беседуя с господином Ламотом, а за ним следовал погонщик, ведя за поводья мула в богатой упряжи.

При виде Марион глаза Альфонсо блеснули. Теперь же, когда девушка скрылась в доме, он продолжал спокойно шагать рядом с владельцем гасиенды.

Тот помрачнел, увидев дона Луиса, который, нахлобучив на пышную шевелюру сомбреро и держа в руке ружье, с некоторым смущением ожидал встречи с отцом Марион, но затем уверенно направился навстречу господину Ламоту и его спутнику.

– Целую руки, сеньор! – сказал он. – Мой путь лежит в Сан-Мартин, и я не мог отказать себе в удовольствии заглянуть к старым добрым знакомым.

– Добро пожаловать! – коротко ответил француз и добавил: – Вы знакомы, господа? – И когда оба дали отрицательный ответ, представил их друг другу: – Дон Альфонсо де Толедо, проездом в Мирадор; дон Луис Гуарато, мой сосед.

Дон Альфонсо поклонился с учтивостью светского человека, получившего прекрасное воспитание. В ответном поклоне дона Луиса не было такой очаровательной непринужденности: его приветствие выглядело несколько натянутым, официальным.

– Сожалею, что сразу же вынужден проститься с вами, – сказал дон Луис. – Теперь я убедился, что и вы, сеньор, и сеньорита в добром здравии, и могу продолжать свой путь в Сан-Мартин.

– Не угодно ли вам позавтракать с нами? – вежливо, но не настаивая, предложил француз. – Надеюсь, Марион с Литтой позаботились о лишнем куске мяса и еще одной миске черных бобов.

Дону Луису явно хотелось остаться. Редкостью было уже то, что Ламот приглашает его. К тому же его прельщала перспектива провести время вместе с Марион, понаблюдать за ней и своим соперником. Ревнивый мексиканец не смог пересилить себя и принял приглашение хозяина. Между тем Ламот добавил:

– Дон Альфонсо привез нам важные новости из Европы!

Это замечание француза подогрело нетерпение дона Луиса и окончательно убедило его в правильности принятого решения.

Все трое направились к дому.

– Мне показалось, что недавно здесь стреляли? – спросил Ламот.

Мексиканец со смехом объяснил, как было дело, и добавил, что его выстрел напугал сеньориту. При этом он мимоходом упомянул, что поднимался по стене ущелья.

– Как? Разве там есть путь наверх? – удивился Ламот. – А я и не предполагал. Я считал, такое под силу только ящерицам и пумам.

Дон Луис закусил губу, почувствовав, что сказал лишнее и при этом выдал какую-то тайну, но потом, рассмеявшись, ответил, что для него почти не существует непреодолимых ущелий и ему известны тропинки, о которых не подозревают даже индейцы.

– Прошу в дом! – пригласил Ламот. – Там не так жарко.

Он еще не успел договорить, как его огромный пес глухо заворчал. И тут же мимо гасиенды промчался какой-то человек. Лицо незнакомца пылало, одежда была изодрана. Казалось, он охвачен смертельным страхом. Но прежде чем наши герои успели разглядеть ею (дон Луис, узнав бегущего, вздрогнул и побледнел), беглец достиг кустов, преграждавших путь к ущелью, и исчез среди густых ветвей. Это было то самое место, откуда появился недавно дон Луис. Беглеца преследовали трое всадников, ехавшие на некотором расстоянии друг от друга. На них были мундиры офицеров Республики. Передний выстрелил из пистолета по кустам, в которых скрылся беглец, и промчался так далеко вперед, что Ламот, наблюдавший эту сцену с величайшим удивлением, крикнул ему:

– Стойте, стойте, сеньор! Иначе вы погибли!

– Проклятый гачупин! – вскричал офицер, осадив лошадь. Он спрыгнул наземь, подбежал к кустам и, раздвинув ветки, рассерженно добавил: – Здесь никому не спуститься! Негодяй то ли ускользнул, то ли свернул себе шею!

Будто в ответ на его слова, из глубины донесся насмешливый и торжествующий крик:

– Да здравствует Мирамон! Смерть Хуаресу!

– Проклятый пес! Он все-таки ушел! – скрипнул зубами офицер. – Вы не знаете, – обратился он к Ламоту, – как тут можно пробраться вниз?

– Не имею представления, вот, может быть, этот сеньор знает, – ответил тот, указывая на дона Луиса.

Мексиканец, успевший совершенно успокоиться, но выглядевший немного бледнее обыкновенного, выступил вперед:

– Я живу поблизости и знаю путь, каким можно попасть наверх. Он очень опасен, хотя и ничем не хуже всех прочих. Человек, которого вы преследуете, верно, живет или жил недалеко от этих мест. Иначе трудно поверить, что такое могло произойти. Это просто невероятно!

– Разумеется! – ответил офицер, разглядывая мексиканца. – Как ваше имя?

– Разве это имеет отношение к делу? – улыбнулся дон Луис.

– Конечно, сеньор, и в ответ я охотно назову себя.

– Много чести! – ответил мексиканец. – Итак, дон Луис Гуарато, с вашего позволения!

Офицер записал услышанное и сказал:

– А меня зовут Игнасио Сарагоса.

Дон Луис отвесил низкий поклон, но лицо его было не особенно приветливым. Что касается Ламота, он, напротив, со шляпой в руке приблизился к офицеру, довольно молодому еще, статному человеку с выразительным лицом.

– Я очень рад, что имею честь видеть у себя столь прославленного офицера Республики, – сказал он уважительно. – Если долг позволит вам воспользоваться моим гостеприимством, я буду счастлив предложить вам место у себя за столом.

Офицер, успевший снова сесть в седло, поклонился в знак признательности. Похоже, некоторое время он колебался, посматривая на часы и мельком взглянув на дона Луиса.

– Весьма благодарен вам, – обратился он к любезному хозяину, – но, боюсь, не имею права больше задерживаться здесь. Человек, которого мы преследуем, – предатель, наемный убийца, покушавшийся на жизнь нашего президента Хуареса. Я взялся лично изловить его, поскольку у него важные для нас документы. К сожалению, на этот раз ему удалось уйти. Впрочем, если вы распорядитесь дать мне и моим людям по стаканчику рома, мы будем вам очень признательны. С самого утра у нас во рту не было ни крошки.

– С удовольствием! – ответил Ламот, делая знак слуге. – И все же мне жаль, что я лишен удовольствия хотя бы час насладиться вашим обществом. Вот мой друг, дон Альфонсо де Толедо, который временно живет у сеньора Раториуса в Мирадоре, – при этом он сделал рукой соответствующий жест в сторону своего молодого гостя, – привез, по его словам, важные известия из Европы.

– Возможно, я с ними отчасти знаком, – ответил Сарагоса. – С тех пор как война в Соединенных Штатах затихла, посягнули на нас, мексиканцев. Ну что ж, посмотрим! – добавил он, и гордая, почти высокомерная улыбка заиграла на его губах. – Наследник Наполеона Первого найдет, пожалуй, в Мексике свою собственную Москву. Впрочем, я совсем забыл: ведь вы, кажется, сами француз, дон Ламот?

– Я родился во Франции, – ответил гасиендеро, невозмутимо отвечая на пристальный взгляд офицера. – Однако я не француз, пока мое отечество под властью очередного Наполеона. – И, словно поняв немой вопрос, заключенный во взгляде Сарагосы, добавил: – Я был сослан в 1851 году во Французскую Гвиану и бежал оттуда; теперь я – гражданин Мексики, которая стала мне второй родиной.

Офицер одобрительно кивнул. Появилась служанка, юная индианка, с подносом в руках, на котором стояли стаканы и несколько бутылок. Рядом с ней шла Марион. Офицеры почтительно приветствовали дочь хозяина дома, которая оценивающе поглядывала на крепкие фигуры кавалеристов. Она собственноручно подала им стаканы.

– За здоровье сеньориты и за процветание Мексики! – воскликнул Сарагоса, опустошая свой стакан. – А теперь прощайте, господа! Мне необходимо еще сегодня добраться до Тласкалы или какого-нибудь другого крупного населенного пункта, чтобы послать депешу в Веракрус. Пусть там попытаются схватить беглеца. Еще раз благодарю! Прощайте!

Он учтиво откланялся и вместе со своими спутниками ускакал прочь. Ламот и оба молодых человека смотрели ему вслед. Лицо дона Луиса приняло язвительное, почти злорадное выражение, не исчезнувшее даже после того, как Ламот охарактеризовал этого человека как одного из самых толковых и храбрых генералов – сторонников либеральной партии, а дон Альфонсо рассказал кое-что о его личных качествах. Марион тем временем возвратилась в дом, куда Ламот также пригласил своих гостей.

– Странно все-таки, – заметил он, – сегодня мне столь удивительным образом пришлось дважды убедиться в том, что по стене ущелья можно взобраться наверх. Я считал, что ее высота гарантирует неприступность, и никогда не думал о принятии каких-нибудь мер предосторожности. Сегодня или завтра мы исправим эту оплошность! Беглец, несомненно, из числа окрестных жителей. Вы не узнали его, дон Гуарато?

– Нет! – односложно ответил тот.

– И то сказать, ведь вы и сами из «черных»! – спохватился Ламот. – А ворон ворону глаз не выклюет!

В ответ креол лишь насмешливо улыбнулся. «Черными» прозвали реакционеров, а также сторонников клерикальной партии, которые в отличие от либералов, возглавляемых Хуаресом, стремились установить в Республике Мексике власть консерваторов и духовенства.

Теперь, когда трое мужчин очутились в доме, стоит поговорить о его планировке. Просторный коридор, пересекая дом, вел с веранды на широкий двор, окруженный постройками. По левой стороне коридора располагались кухня и комнаты Марион. Справа виднелась столовая, а чуть дальше – гостиная, к которой примыкали комнаты Ламота. Хозяйки на гасиенде не было: жена француза умерла от желтой лихорадки почти сразу же после приезда в Мексику.