Текст книги "Последний праведник"

Автор книги: А. й. Казински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

11

Архив Главного управления полиции, Копенгаген

– Хорошие люди? – В голосе Каспера не было даже намека на насмешку, только искреннее любопытство. – Ты ищешь «хороших людей»?

– Именно, – подтвердил Нильс, усаживаясь на край стола и осматриваясь в спартански обставленной компьютерной комнате. – Я ищу хороших людей. Ты можешь мне помочь?

Каспер уже уселся за свой компьютер. Нильсу он сесть не предложил, но такое поведение было в архиве в порядке вещей. Несмотря на то что помещение мало отличалось от всех остальных, разве что было немного просторнее, Нильса никогда не покидало здесь ощущение незваного гостя. Ни кофе не предложат, ни присесть, никакого тебе вступительного обмена любезностями. Нильс не мог понять, то ли архивные работники не питают к нему симпатии, то ли им просто не хватает социальных навыков. Может, проведя столько лет в пыльном архиве, в окружении указателей, папок и картотек, они стали асоциальными и боятся, что любое инородное тело вроде Нильса нарушит их лелеемый порядок, что все входящие в эти тяжелые черные деревянные двери несут с собой хаос?..

– Искусство быть хорошим человеком, – сказал Каспер, запустив поиск на словосочетание «хороший человек», и продолжил:

– Первая ссылка – об Иисусе.

– Отличная зацепка, Каспер.

Каспер смотрел на экран, искренне радуясь комплименту. Нильс напомнил себе о том, что ирония здесь не действует и не действовала никогда. Ирония может привести к недопониманию, оно вызовет ошибку в картотеке, и в конце концов окажется, что важная книга, папка или решающее доказательство потеряны навсегда. В архивном хранилище находилось более трехсот тысяч зарегистрированных дел. Нильс никогда там не бывал, вход без специального разрешения был строго запрещен, но те, кому посчастливилось увидеть хранилище, описывали его как полицейскую сокровищницу. Там были дела даже XIII века. И слишком много нераскрытых убийств. Больше сотни только после окончания Второй мировой. Конечно, многие из этих убийц давно уже лежат в земле и судят их другие инстанции, но если верить статистике, как минимум сорок из них до сих пор живы и на свободе. Не говоря уж об исчезнувших датчанах. Кто-то сбежал из дома, других спрятали так хорошо, что они не попали даже в список нераскрытых убийств.

Многие коллеги Нильса, выйдя на пенсию, добиваются разрешения на архивную охоту. Так что хотя обычная ирония здесь и не действовала, место все же не лишено собственной высшей иронии: только после выхода на пенсию у полицейских наконец-то появляется возможность делать ту работу, на которую их изначально нанимали. Все потому, что слишком много драгоценного рабочего времени уходит на ненужную бумажную возню. На рапорты, которые никто не читает, на документы, которыми никто не интересуется. Скоро на толчок нельзя будет сходить, не сверившись предварительно с документом в формате эксель. В последние восемь-десять лет положение ухудшилось. Хотя правительство и обещало выкорчевать бумажную возню и ненужную бюрократию, в действительности все только усугублялось. Да и на улицах и в переулках было чем заняться: банды рокеров, война преступных группировок, зверское насилие, снос Молодежного дома и все сопутствующие ему конфликты, неприкаянные молодые иммигранты, не видящие разницы между одноразовым грилем и соседской машиной, морально отупевшие предприниматели в постоянном поиске возможности смошенничать, восточноевропейские И арабские гангстеры, африканские проститутки, несчастные душевнобольные, на чьих больничных койках правительство решило сэкономить, и так далее, и тому подобное. Неудивительно, что некоторые полицейские продолжают работать и на пенсии. В верхах полушутя шепчутся по углам, что правительству стоило бы сформировать республиканскую гвардию, как в странах Ближнего Востока. Небольшое войско для удовлетворения правительственных желаний. Пока такая гвардия занималась бы очисткой «Христиании» и воевала с демонстрантами, полиция наконец-то смогла бы вздохнуть свободно и заняться тем, что ей удается лучше всего: защитой населения, профилактикой и раскрытием преступлений.

Каспер выжидательно смотрел на Нильса.

– Ну что, Иисус тебе подходит?

– Мне нужны современные датчане, Каспер.

– Хорошие датчане?

– Да, хорошие, справедливые люди доброй воли. Мне нужен список.

– Судьи Верховного суда, например? Кто-то в этом роде?

– Перестань валять дурака.

– Тогда приведи пример.

– Красный Крест, – сказал Нильс.

– Хорошо, теперь понятно. Ты имеешь в виду благотворительность.

– Не только благотворительность, но и ее тоже, да.

Каспер повернулся к монитору. Сколько ему лет? Не больше двадцати двух. Поразительно, как много умеет нынешняя зеленая молодежь. Трижды объехать вокруг Земли, получить образование, говорить на куче языков и писать собственные компьютерные программы. Нильс, когда ему было двадцать два, умел залатать спустившее велосипедное колесо и считать по-немецки до десяти.

– Сколько тебе нужно? Красный Крест, Международная амнистия, Датская церковная помощь, местный ЮНИСЕФ, Датская академия мира…

– Что еще за Академия мира? – спросила Сусанне, старший архивариус, поднимая голову от своей работы.

Каспер пожал плечами, вбивая адрес сайта Академии мира в адресную строку. Сусанне недовольно взглянула на Каспера и Нильса:

– А «Спасем детей»? Я плачу им взносы.

– Мне не нужны организации. Мне нужны люди. Хорошие люди.

– И чем тебе не подходит руководитель «Спасем детей»? – не сдавалась Сусанне.

Нильс глубоко вздохнул и решил попробовать начать с самого начала.

– Слушайте: по всему миру кто-то убивает хороших людей. Тех, кто борется за жизнь других. За их права и улучшение условий, в которых они живут.

– Нет, мы лучше вот что сделаем, – перебил его Каспер. – Будем искать по ключевым словам.

– Словам?

– Перекрестным ссылкам. Всегда есть какие-то люди, которые пользуются наибольшим вниманием средств массовой информации и которых мы назовем «особенно хорошими», правильно? И если мы имеем дело с неким международным террористом, который ездит по миру и убивает хороших, то он тоже черпает откуда-то информацию. И логично предположить, что черпает он ее из интернета.

– Резонно.

– Поэтому я предлагаю искать – и думаю, что террорист занимается тем же, – с помощью слов, которые мы все ассоциируем с топ-листом добрых дел. Ну там, окружающая среда, третий мир, все такое.

Пока Сусанне пыталась понять, готова ли она считать это хорошей идеей, Нильс подхватил:

– Волонтерство, СПИД, лекарства.

Каспер кивнул и продолжил:

– Климат. Вакцины. Рак. Экология. СО ₂.

– Но что значит – быть хорошим человеком? – перебила Сусанне.

– Это не имеет значения, – сказал Каспер. – Главное – чтобы другие считали тебя хорошим человеком.

Нильс подкинул еще несколько предложений:

– Исследования. Чистая вода, нет, чистая питьевая вода.

– Да, хорошо. Еще.

Пальцы Каспера забегали по клавиатуре, и Сусанне наконец-то отбросила свой скепсис:

– Детская смертность, может быть? Малярия. Здоровье.

– Хорошо!

– Борьба с неграмотностью, проституцией.

– Со злоупотреблениями, – вставил Нильс.

– Микрокредиты. Волонтеры в странах третьего мира, добровольцы, – сказал Каспер.

– И тропический лес, – закончила Сусанне, глядя на них таким негодующим взглядом, как будто Каспер с Нильсом лично вырубали тропические леса под корень. Пальцы Каспера застыли над клавиатурой, как будто он сидел за роялем «Стейнвей», из которого только что извлек последние аккорды рахманиновской Симфонии № 3:

– Дай мне десять минут.

* * *

Нильс провел эти десять минут у автомата с кофе. Он здесь был так себе, никакого сравнения с кофе из эспрессомашины, которую Катрине привезла в прошлом году домой из Парижа. Настроение у Нильса было неважное; возможно, на него давила обстановка архива – все эти нераскрытые убийства. Нильс ненавидел несправедливость сильнее, чем любил справедливость. Любое нераскрытое преступление – убийство, изнасилование, нападение – не давало ему спать ночами, наполняло его негодованием и злостью. Именно энергия несправедливости двигала его вперед. Но добившись осуждения преступника, стоя перед зданием суда и глядя, как того увозят, Нильс часто чувствовал внутри какую-то необъяснимую пустоту.

– Так. Сколько имен тебе нужно? – спросил со своего места Каспер.

Нильс взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Не позднее шести ему нужно вернуться домой, чтобы собрать вещи. Не забыть еще выпить таблетки. Итого у него есть восемь часов. Скажем, по часу на каждого. Со всеми людьми из списка он должен будет поговорить лично, потенциальная угроза убийства, сколь бы призрачной она ни была, не тема для телефонной беседы, рассудил Нильс.

– Восемь фамилий из начала списка.

– Распечатать тебе?

– Да, пожалуйста.

Принтер зажужжал. Нильс взглянул на список. Сливки благотворительной индустрии. The best of the best. [22]22
  Лучшие из лучших (англ.).


[Закрыть]Останови любого прохожего на улице, и тот с ходу назовет большинство из этих фамилий.

– Проверить их по нашей базе? – у Каспера на лице появилось нечто похожее на улыбку. Предложение было соблазнительным. Те, кто получает большинство хитов на «добрые слова», те, кто всегда появляется на экране или страницах газет, когда речь заходит о помощи сирым и убогим, – так не проверить ли сейчас, что может рассказать о них полицейская база данных?

– Ну что? Это больше двух минут не займет.

– Нет, не стоит. Нас ведь интересует то, как их воспринимают остальные.

Сусанне заглянула в список через плечо Нильса.

– Ну вот, я же вам говорила, – с облегчением сказала она, – руководитель «Спасем детей» тут тоже есть. Но вот что здесь делает Мерск?

Каспер изучил страницу поиска и покачал головой.

– Мерск имеет отношение к такому количеству проектов в Дании и за ее пределами, что всплывает чуть ли не каждый раз, когда мы запускаем поиск. Его налоги наверняка позволяют финансировать сотни муниципальных школ. Но если бы нам потребовалось найти наиболее ненавистных датчан, он бы тоже, несомненно, оказался в списке. Убрать его?

– Да, давай уберем. Он первый кандидат на выбывание.

– А тот, кто здесь указан первым номером, он кто такой? – спросила Сусанне.

– Торвальдсен? – переспросил Нильс, удивляясь ее незнанию. – Это же генеральный секретарь Красного Креста.

Новый список вышел из принтера. Вместо Мерска на шестом месте оказался часто появляющийся в средствах массовой информации священник.

– Все старые знакомцы, – констатировал Нильс. – Кроме восьмого номера. Его я не знаю.

– Густав Лунд. 11237 совпадений на слова «спасать» и «мир». Давай я проверю, – сказал Каспер, запуская поиск на имя. На экране появился видный профессор за пятьдесят.

– Красивый, – сухо сказала Сусанне.

– Густав Лунд. Математик, профессор. Ага, получил Нобелевскую премию в 2003 году, совместно с двумя канадскими и тремя американскими коллегами. Хм… Его сын покончил с собой… ему было всего двенадцать лет.

– Ну, от этого его отец не становится плохим человеком.

Похоже было, что Нильс и Каспер не совсем с этим согласны.

– И что в нем хорошего? – спросила Сусанне.

– Это вопрос. – Каспер внимательно смотрел на экран. – А, вот: в Нобелевской речи он сказал, что «мир спасет математика». Эту фразу, похоже, постоянно и повсеместно цитировали. Если хочешь, я могу его убрать и поставить вместо него девятый номер. Докладчик по климатическим вопросам из…

– Да нет, не стоит, – сказал Нильс, глядя на список. – Оставим место для сюрпризов.

12

Аэропорт Арланда, Стокгольм – Швеция

Выходя из самолета, Абдул Хади смотрел в пол, не осмеливаясь взглянуть в глаза стюардессе. Она принадлежала Западу, была собственностью Запада, и у него не было никаких оснований пытаться убедить себя в чем-то другом. К тому же она слишком сильно напоминала ему о сестре, хотя была совсем на нее не похожа. Возраст – единственное, что их объединяло, сестре сейчас было бы примерно столько же, тридцать восемь. Ей успело исполниться только восемь.

На паспортном контроле он встал в очередь для «лиц с иным гражданством». Граждане Евросоюза легко проскальзывали сквозь свой привилегированный вход. Им можно доверять. Очередь, в которой стоял Абдул Хади, не двигалась, но он давно к этому привык. Однажды какой-то араб назвал такую очередь «восточным экспрессом». Сомалийская мать с тремя детьми вела безнадежный для нее разговор со шведским полицейским за стеклом. Абдул Хади с первого взгляда понял, что ее никогда не пустят в страну, он видел такие ситуации каждый раз, пересекая границу. Не-западные граждане, которых отсылают обратно. Проблемы с визой, имя ребенка по-разному записано в паспорте и на билете, отсутствие обратного билета, слишком старая паспортная фотография – малейшее несоответствие правилам, и тебе отказывают во въезде. Европа стала фортом, паспортный контроль – пешеходным мостом, перекинутым через ров с водой, и если ты не знаешь пароля, ты можешь сразу поворачивать назад.

Сомалийская женщина плакала. Ее дети голодали, кожа так обтянула кости на их лицах, что они стали похожи на старичков. Ему было больно на это смотреть. Ей пришлось отступить в сторону, уступая место следующему в очереди. Лицо Абдула Хади было изучено очень внимательно – как фотография в паспорте, так и оригинал. Он принялся считать европейцев, которых успели пропустить в другой очереди. Пять. Полицейский провел его паспорт через какую-то машинку. Двенадцать.

–  Business?

–  Visiting family.

–  Do you have a return ticket?

–  Yes.

–  Show me please. [23]23
  Вы едете по делам? – В гости к семье. – У вас есть обратный билет? – Да. – Покажите его, пожалуйста ( англ.).


[Закрыть]

Абдул Хади взглянул на вторую очередь. Еще пятеро успели пройти, всего семнадцать. Полицейский внимательно изучал обратный билет. Без действующего обратного билета тебя никуда не пустят, они хотят быть уверенными в том, что ты уберешься отсюда как можно скорее. Двадцать пять. Абдул Хади успел досчитать до тридцати двух, пока ему без слов вернули паспорт и обратный билет.

–  Next! [24]24
  Следующий (англ.).


[Закрыть]

* * *

У выхода стоял только один араб, так что ошибки быть не могло. Они с Абдулом Хади обменялись взглядами и пошли друг другу навстречу.

– Абдул?

– Да.

– С приездом. Я Мухаммед, твой двоюродный брат.

Абдул Хади только сейчас заметил сходство. То же овальное лицо, волосы, не собирающиеся украшать голову слишком много лет, густые брови. Он улыбнулся. Прошли десятилетия с тех пор, как он в последний раз видел маминого брата, тот перебрался в Швецию больше двадцати лет назад, получил статус беженца, завел детей – и вот один из них стоит теперь перед ним. Расслабленный и довольно упитанный.

– Тебя здесь неплохо кормят.

– Да, я знаю, что я толстый. Папа тоже постоянно ворчит про это.

– Передавай ему мои приветствия и мое уважение.

– Да, обязательно. Давай я понесу твой чемодан.

Они направились в сторону выхода.

– Почему твой отец сам не пришел меня встретить?

Мухаммед молчал, подбирая слова.

– Он болен?

– Нет.

– Он боится?

– Да.

Абдул покачал головой.

– Но нас много, нас целое войско. Спящее войско.

– Только ваше спящее войско нелегко бывает разбудить, – сказал Абдул своему молодому двоюродному брату, так хорошо отъевшемуся на западных харчах.

Пакет лежал на заднем сиденье машины. Абдул отчитал Мухаммеда за то, что тот оставил его на виду. Спящее войско мало того что страдает избыточным весом, но еще и сделать ничего толком не может.

– Тут только фотографии, – оправдывался Мухаммед. – Вся взрывчатка в багажнике.

Абдул рассматривал фотографии не знакомой ему церкви.

– Ты уверен, что это та самая?

– Абсолютно. Это одна из самых известных церквей в Копенгагене.

Теперь Абдул и сам узнал фото, которые видел в интернете. Иисус на деревянном кресте. Он немного сожалел о том, что его тоже придется взорвать, но в конце концов, это же не Иисус, а просто кукла, всего лишь кукла. Все эти западные невыносимые и бесконечные попытки превращать священное в кукол, фигурки и рисунки. Инсценировки евангельских легенд, изящная деревянная резьба на основе библейских мотивов, статуи, рисунки – этому нет конца. Западные люди пытаются убедить самих себя с помощью картинок, они делали это раньше, они продолжают делать это сейчас. Теперь это реклама их стиля жизни. Не то что Хади и его народ, они чувствуют божественное внутри себя, им не нужно трогать его руками. Он снова взглянул на фигуру Иисуса. Какое-то детское очарование.

– Мы подкрутили шурупы. – Мухаммед указал на подвальное окошко церкви на снимке. – На это ушло три вечера. Но нас точно никто не заметил. Все четыре шурупа держатся на честном слове, выдавить стекло теперь ничего не стоит.

У Абдула Хади снова заурчало в животе – выданные стюардессой орешки были его единственной едой за последние много часов. Он коротко вспомнил о ней, о ее светлых волосах, о руке, коснувшейся его руки, – но он не мог думать о ней без того, чтобы не вспоминать свою умершую сестру и того мальчика, которого его отец переехал. Две жизни заплачены за то, чтобы он сидел сейчас здесь, две жизни. Так что только справедливо, что он хочет расплатиться по счетам. И бесполезно думать о стюардессе. Лучше бы она вообще ему не улыбалась. Не улыбалась так, по крайней мере.

13

Государственная полиция, Венеция

На столе лежал сверток с записью того, что происходило непосредственно во время одного из убийств. Скорее всего, это единственная подобная запись, и ее почти невозможно было раздобыть, но ему это все-таки удалось.

Томмасо Ди Барбара потер глаза, рассматривая маленький аккуратный сверток на столе в переговорной. Он нашел множество жертв, но никак не мог нащупать направление, где искать убийцу.

Комиссар Моранте пришел не один, Томмасо услышал это по шагам в коридоре. Властные ритмичные шаги в ногу. Томмасо подумал, что ритм прекрасен в музыке, но действует устрашающе в ходьбе. Люди, которые идут в ногу, затевают что-то слишком жестокое для того, чтобы делать это в одиночку. Дверь открылась. Комиссар сел и налил воды себе, начальнику отдела кадров и какому-то незнакомцу с материка, прежде чем взглянул на Томмасо. Тот постарался выглядеть максимально здоровым – насколько это возможно с температурой и головной болью.

– Ну и ночка выдалась. Вдова стеклодува.

– Она созналась? – спросил Томмасо.

– Да, но только утром, когда к Флавио присоединился священник.

– Это из-за страховки?

– Нет, он не был застрахован. – Комиссар откашлялся и сменил тему разговора: – Томмасо! Я последний раз спрашиваю…

– Да, – быстро ответил Томмасо.

– Что – да?

– Да, это я связался с китайскими властями и попросил их выслать пленку. Не исключено, что на ней содержатся очень важные данные.

Комиссар повысил голос:

– Не имея на то полномочий, ты использовал наши официальные каналы, чтобы разослать предупреждения в Киев, Копенгаген и целый ряд других городов.

Томмасо перестал слушать. Откуда комиссару может быть все это известно? Наверное, кто-то проболтался – или же они следили за ним гораздо дольше, чем он думал.

Возникла небольшая пауза, и Томмасо снова попробовал объяснить:

– Я который раз пытаюсь донести до вас, что все эти убийства совершаются по определенной схеме. И последнее из них еще не совершено.

Молчание. Кто-то из присутствующих откашлялся.

– Но Томмасо, – сказал комиссар, – ты связался с нашим консульством в Дели, заставил их отправить человека в Бомбей, чтобы искать какие-то следы.

– Нет, не следы. Я попросил его осмотреть убитого индийского экономиста.

Комиссар продолжил, игнорируя слова Томмасо:

– Ты попросил китайские власти переслать нам материалы. Ты связался с Интерполом.

– Потому что они работали над делом, похожим на бомбейское! Посмотрите на материалы, выслушайте то, что я могу вам рассказать, это все, о чем я прошу. Сначала я сам был ошарашен. Прошли месяцы с тех пор, как я впервые увидел разосланную Интерполом фотографию. Тогда это был просто какой-то труп с огромной татуировкой. Но потом я начал изучать материалы. Я запросил в Интерполе снимки в большем разрешении…

– Ты запросил у них дополнительные материалы? – Комиссар легонько покачал головой.

Томмасо отчаялся донести что-то до него и решил сосредоточить усилия на незнакомце справа от комиссара. Наверняка это какой-то вышестоящий чин с материка.

– Сначала был только один убитый. Потом двое. Убийства объединяла метка на спине жертвы. Кроме того, жертвы так или иначе помогали другим людям.

Незнакомец заинтересованно кивнул.

– Я обратился в Интерпол, но там отказались за это браться, сказали, что для них это слишком мелкое дело. Тогда я начал рыть сам.

– Тогда ты начал рыть сам? – повторил комиссар, неодобрительно качая головой.

– Да. Начал сам. В свободное время. Это не мешало моей работе, я не пропустил ни единого дежурства, я занимался поисками только в свободное время.

– В свободное время! Мы же говорим не только о том времени, которое ты на это потратил! Как насчет всех тех, кого ты к этому привлек? Как насчет сотрудника посольства в Дели?

– Мы все отвечаем за происходящее…

Комиссар сделал вид, что не слышал этого замечания, и продолжил:

– Завтра мы ждем высоких гостей – министра юстиции в сопровождении судей и политиков. И как, по-твоему, все это выглядит на фоне их визита?

Томмасо выругался про себя. Это единственное, что волнует комиссара: прием бесконечных высоких гостей, наезжающих в город чуть ли не каждую вторую неделю, потому что всем необходимо устраивать свои конференции именно в Венеции. Возможно, комиссар понял, что Томмасо разоблачил его болезненное тщеславие; во всяком случае, он сменил тактику:

– Так что же, как насчет всех тех людей, которых ты в это вовлек, Томмасо? Когда ты рассылаешь «красную карточку», люди должны на это реагировать. Ты задействовал людей во многих городах. В Анкаре. В Слайго.

– И в Копенгагене. Здесь есть закономерность.

Комиссар ободряюще взглянул на незнакомца с материка. Он смотрел на него так каждый раз, когда Томмасо упоминал о закономерности. Незнакомец откашлялся и провел обеими руками по волосам.

– Закономерность, в деталях которой я пока не уверен, – продолжал Томмасо. – Расстояние между местами преступлений составляет примерно три тысячи километров. Так что мне показалось естественным предупредить полицейские участки тех городов, которые, судя по всему, находятся в зоне опасности.

Повисла тишина. Комиссар снова взглянул на незнакомца, который выпрямился на стуле и взял наконец слово.

– Синьор Барбара, – начал он и сделал небольшую паузу. – Мы знаем, что ваша мать серьезно больна.

Томмасо нахмурился. Это еще здесь при чем?

– И?

– Она в хосписе?

– Да. За ней ухаживают сестры-францисканки.

– Я знаю, как это нелегко, когда умирает мать. Я сам потерял мать год назад.

Томмасо посмотрел на него удивленно. Перевел взгляд на комиссара, который увлеченно разглядывал стол перед собой.

– Иногда, когда люди совершенно выбиты из колеи своей беспомощностью, они с головой окунаются в совершенно бессмысленные проекты. Это словно ментальная компенсация, сублимация своего рода. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Простите, но вы кто?

– Доктор Мачетти.

– Доктор? Какой доктор?

– Психиатр, – ответил он, глядя Томмасо прямо в глаза, и продолжил: – Это совершенно нормально и естественно, что ваш мозг настроен на сверхактивность. Мало того: это даже более здоровая реакция, чем когда человек остается пассивным, или впадает в депрессию, или начинает пить, – последнее замечание психиатра адресовалось комиссару, который охотно кивал в ответ.

– Вы считаете, что я сошел с ума?

Оба смущенно рассмеялись.

– Нет, вовсе нет, – ответил психиатр. – Ваша реакция совершенно нормальна.

Томмасо снова сосредоточил свое внимание на лежавшем на столе нераспечатанном свертке.

– Может быть, вам следовало бы сконцентрироваться на маме? – предложил психиатр. – Тогда вы могли бы пару раз в неделю заходить ко мне в Венето.

– Нам даже не обязательно называть это «отстранением», – сказал комиссар. – Очень уж драматически это звучит. Но я все равно буду вынужден попросить тебя освободить кабинет и сдать оружие и удостоверение.