Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"
Автор книги: Verotchka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Это тебе. У меня все равно больше никого кроме тебя и матери нет. Если уж я ее прощаю за все, то и тебя прощаю тоже. Врешь ты мне или нет. Меняешь ты решения, или нет.
Ключ – тоже жест. Жест, который Рин придумал для него. Тобиас оценил. Он запомнит. Это будет яркое и сильное воспоминание. Замена Связи.
Тобиас кладет ключ в карман и быстро выходит под фонари и ветер октября.
Рин долго смотрит в полумрак. Ему хочется, чтобы Тобиас неожиданно вернулся, сказал что-нибудь вроде: «Я совсем забыл, что…» – и остался. Но Тобиас не возвращается. Рин поднимается к себе в комнату, подходит к зеркалу – из зазеркалья на него смотрит наивное и детское лицо, словно затерявшееся где-то на границах взросления. И что-то есть в отражении еще. Вторым планом. Не рассмотреть.
Полумрак комнаты разрезают неоновые полосы фар проехавшей машины. Они отражаются в зеркалах, пересекаясь и перепутываясь, перекрещиваются с неверными очертаниями, превращаются друг в друга. Второй план становится резче. Из-за стекла на Рина смотрит Тобиас. Рину хочется протянуть руку и… все пропадает. Отражение становится плоским.
Рин задумчиво проводит пальцем по холодной поверхности, потом ведет по стеклу всей пятерней, словно кот, что просится домой после долгого загула. Обгрызанные до самой кожи ногти извлекают из поверхности жалкий звук. Рин прислоняется лбом к стеклу. Гладкость и холод приятны на ощупь. Но ему не этого сейчас нужно. Ему до конвульсий в пальцах хочется, чтобы было плохо и больно, и надо было бы с этим что-то делать, сражаться, побеждать. Он смотрит на свое хилое и изнеженное тело, на покрасневшие глаза. Не все же еще потеряно? Боль – это Связь?
Рин заносит руку и ударяет со всей силы. Осколки брызжут по комнате мелкими и крупными каплями, Рин смотрит на побежавшую по ребру ладони кровь, на кусок отогнувшейся кожи, выковыривает из мякоти мышцы застрявшие кусочки зеркала, идет промывать руку, накладывает мазь, бинтует, подтирает пятна на полу, заметает остатки стекла.
Боль есть, но Связи нет.
========== VI. ==========
«Сейчас уже стало традицией,
что Заклинателей и Целителей старейшины соединяют в пары.
Но даже в самых удачных парах
Наследие не достигает своего былого могущества.
Словно стоит между людьми и им препятствие,
словно связь между первым и вторым не прямая линия от сердца к сердцу,
а лабиринт, в котором теряется что-то важное».
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
18.11.2017, суббота
Рин сидит на уроке и обрисовывает на бланке полугодовой министерской контрольной свою правую руку. Бланков дали с запасом, до звонка еще пятнадцать минут, а делать уже нечего. Анализ текста закончен, гипотезы высказаны и доказаны. Раньше бы Рин начал маяться от скуки, а теперь спокойно ждет и чувствует себя за партой почти уютно. Прислушивается. За его спиной шуршит рукавом по парте Клэр, иногда причмокивает, мусоля во рту кончик «Пилота», иногда постукивает носком туфли по его стулу. Просто так. Когда Клэр думает, она часто перестает контролировать руки или ноги. Такая особенность.
Последний урок вот-вот подойдет к концу, но кинуться из школы прочь со всех ног, как бывало раньше, Рину не хочется. Да и в класс по утрам он теперь заходит с удовольствием. Времена, когда за спиной слышалось злобное шушуканье и чудились косые взгляды, кажутся далекими и теряют остроту.
Он все чаще ловит очень заинтересованные, а если позволить себе немного воображения, то можно сказать и теплые, взгляды Клэр. Она красивая. У нее такие груди, что Рину каждый раз хочется сказать: «Ух ты!» – но он заставляет себя смотреть в ее в бархатные глаза, а не ниже.
Рин эти изменения в своем поведении и интерес к собственной персоне записывает на счет «Качалки». Каждый вечер с семи часов он там. Бегает, поднимает, тянет, выжимает, опять бегает. Все что угодно, чтобы не ждать сигнала видеофона или телефонного вибрато, не пялиться тупо в окно, а делать хоть что-нибудь. Занять себя, отвлечь от мыслей о Тобиасе. Ждать от него внимания невыносимо. А качалка – вот она, под боком, в двух шагах от дома, и если что, если вдруг что, можно быстро прибежать назад. Новостями Тобиас его не балует, встречи у них редкие, как ноябрьские заморозки, и Рин убивает время тренировками. Изменения своего тела – это единственное, что он может контролировать.
Звонок. Занятия закончены. Рин сбрасывает все в сумку одним движением, отдает черновики с автографом правой руки, не спеша идет на выход. Косится на собственное отражение в дверном стекле. Три недели не прошли бесследно. Плечи распрямились, походка начала пружинить, а глаза блестеть. Настроение перестало прыгать как бешеный заяц, а сон… А сон больше не повторяется. Рин даже доволен собой. Есть у него характер. Есть. Через силу, через «не хочу», через «назло всем», а он перестает быть хлюпиком.
– Домой или в библиотеку? – Клэр плавным движением откидывает назад каштановые волосы и смотрит. Глаза у нее большие и, кажется, добрые. Обещающие. В них приятно заглядывать и приятно чувствовать на себе скольжение ее взгляда. Рядом с Клэр вообще все приятно и понятно. Не то что рядом с Тобиасом.
– Домой. Я люблю с планшета читать. А ты? Тоже домой? За тобой сегодня не приезжают? Может тогда вместе до вокзала?
– Давай, а там пока TER подойдет можно коктейль выпить. Да? Нет? Не тормози, Рин.
Они идут вдоль реки, смотрят на уток, Рин срывает на ходу розовую Недотрогу, повертев в руках, передает Клэр. Она шумно, но мило смеется и закладывает невесомый цветок за ухо. Целует в щеку. Рин плотно сжимает губы и чуть поднимает уголки вверх. Улыбаться у него пока не получается, но жизнь налаживалась. Он не один. Он все меньше думает о прошлом, все больше о будущем. За Клэр все реже и реже приезжает мать, он все чаще и чаще провожает ее до электрички. Он с каждым разом чувствует себя все увереннее. Ему больше не кажется, что Сэм идет с ними третьим. Он больше не чувствует перед ним острой вины за то, что остался жить, и перед матерью за то, что не похож на того, кого она ждет. Он все спокойнее переживает отсутствие Тобиаса. От болезненного желания знать, что он рядом, не остается почти ничего.
Завтра воскресенье. Завтра он поедет к Клэр делать совместный доклад по Нарбонскому восстанию. Отец Клэр увлекается катаризмом, как и каждый второй житель Лангедока, он им с удовольствием все расскажет и покажет, возможно они даже домчатся до одной из крепостей, чтобы нащелкать фотографий. Но это завтра. А пока он идет домой, почти бежит, чтобы успеть сделать математику до семи часов.
Дом его встречает гробовой тишиной. Мать последнее время принимает сильные успокаивающие и почти не выходит из комнаты. Рин устраивается у себя, достает задачник, углубляется в формулы, но вдруг голову сжимает, как в тисках, и на какое-то мгновение она превращается в сплошной пульсирующий болью узел, в который кто-то настойчиво загоняет и медленно вытаскивает один и тот же гигантский гвоздь. Рин надавливает на виски и зажмуривается до черных дыр перед глазами. В ушах звенит. Тонко, пронзительно и надсадно.
Пока Рин решает, в какой момент надо начинать паниковать, боль исчезает также внезапно, как появилась. Бедолага вдыхает глубоко несколько раз подряд. Надо успокоиться. Но успокоиться и смотреть в книгу осмысленно у него больше не получается. В комнате вдруг становится тесно и душно, в мышцах ноет и дергает, хочется сорваться с места, срочно пойти, побежать, но только совершенно не понятно куда и зачем. Рин сидит сгорбившись еще какое-то время, резко поднимается, делает несколько бестолковых забегов по комнате из угла в угол, по привычке поглядывая туда, где еще месяц назад висело зеркало, а сейчас – деревянная рама от него, скатывается вниз по лестнице, хватает куртку и выскакивает из дома в сумерки, забыв запереть дверь.
***
Тобиас идет по городу, стараясь обогнать наступающие ему на пятки сумерки. В ноябре день быстро выдыхается, и в городе наступает короткое царство полутьмы, когда на дома широкими мазками ложатся глубокие тени, скрадывая очевидное и непривычно оголяя тайное.
Тобиас любит город и знает его наизусть. Город – та же Система: пространство, в котором есть невидимые силы и незримые связи. Второй год Тобиас в свободное время делает зарисовки Системы. А когда-то его ящики были набиты рисунками города, фотографиями его карнизов, балконов, окон, и, конечно, дверных ручек.
Он рисовал все это на первом и втором курсе, по десятку набросков в день, до исступления, но так и не научился переносить на бумагу сквозняки, приступы июльской лихорадки и осенние предчувствия. Рисунков больше нет, все они сожжены или разорваны Сэмом. Но, как оказалось, некоторые из них до сих пор всплывают в памяти, пробужденные случайным запахом, словом или шумом. И тогда по этим воспоминаниям он прокладывает очередной маршрут к дому Ришаров.
Это новая привычка, которую с октября завел себе Тобиас. Ему обязательно надо постоять под окнами мальчишки и убедиться, что с тем все хорошо. Убедиться издалека – не встречаясь. Потому что встречи каждый раз получаются слишком эмоциональные. Рин совсем не такой, как Сэмюэль.
Сэм ждал от Тобиаса эффективности. Рядом с Сэмом Тобиас пропускал через себя его, а не свои мысли, его, а не свои заклинания – гладкие, удобные и короткие. Иногда такие холодные, что вымораживало изнутри. Рядом с Сэмом Тобиас становился ему подстать – эффективным и беспощадным.
Но Рину такой Тобиас не нужен. Рин плевать хотел на эффективность. Рин требует искренности и дружбы, изводит вопросами, раздает направо и налево просьбы и флюиды андростерона. Всем этим хлещет по душе, как хлещут альпиниста по обмороженным рукам, чтобы восстановить кровообращения и избежать гангрены.
Под таким напором Тобиас все чаще хочет рассказать о себе, о матери, о детстве. Иногда о методах воспитания Ривайена. Но понимает, что это слабость. Он еще не так низко пал, чтобы переложить свое прошлое на плечи Рина и заставить его жалеть.
Тобиас молчит, но со Связью ничего поделать не может. Она после каждой такой встречи восстанавливается, и приходиться обрывает ее с болью и кровохарканьем. Это надолго выбивает из колеи, но к дому в два этажа с гигантским фламбуайаном Тобиаса тянет каждый день с непреодолимой силой.
Вот почему по вечерам он рассекает осень то по старому городу, то вдоль реки, то через церковные виноградники, то через студенческий квартал, а потом подолгу стоит, опираясь о гладкий ствол платана. Смотрит. Нагретая за день кора передает тепло спине, придает уверенности: Рину не место рядом с ним. Рин – не замена Сэму.
Но… Всегда есть это проклятое «но». Тобиас не может забыть чувство силы и эйфории, которое у него возникло рядом с Рином в Системе. Новое чувство. И он, как наркоман, хочет еще.
На ивенте Тобиас видел, с какой легкостью маленький Ришар собрал и усилил Тингар, с какой легкостью пропустил через себя обратные вибрации атакующего заклиная. Если бы он был неопытным бойцом, некудышным Целителем, его неподготовленное тело неизбежно бы раскатало по рингу. Но мальчишка, даже не заметив напряжения и давления Системы, прошел вперед и достал ту злосчастную пустую бумажку. «Неужели Рин только притворяется слабым? – подумал тогда Тобиас. – Неужели мне досталось сокровище?»
Он ликовал. Но ликование было коротким. На смену ему пришло разочарование. А на смену разочарованию – тревога. С Рином все сложно. Перегрузки Системы и поддержание Связи действуют на него с опозданием, аукаются бессонницей, головными болями, кошмарами, депрессией, паранойей. И каждый бой, особенно «дикий», может стать для мальчишки роковым.
Пытаясь поговорить с Рином о Системе Тобиас понял, что тот видит все, что в ней происходит, но его мозг не может это понять и блокирует. Наверное, так в средние века любой здравомыслящий человек заблокировал бы объяснения о мобильном телефоне или о дроне.
Во время их единственного ужина и долгого доверительного разговора, когда Связь развязала язык и чувственность, Тобиас чуть не сломал хрупкую психику Рина, окунув его в Наследие сразу, без жалости и без подготовки. Теперь, он хочет сберечь Рина от Тингара, от его боевых заклинаний и жестоких приказов, от алчности «белых пиджаков» и от насилия Школ подготовки боевых пар. Для этого он должен научиться думать, как думал Сэм. Стратегически. У него просто нет другого выхода.
Сегодня Тобиас опять идет посмотреть на окна Рина. На перекрестке останавливается. Какой маршрут выбрать? Уши закладывает от пронзительного гудка приходящего поезда, в нос ударяет теплой волной машинного масла от перегретых шпал, а перед глазами всплывает, да так живо, акварель с изображением часов вокзальной башни.
Ухмыльнувшись, он решает взглянуть на башню вживую и сворачивает на площадь, проходит мимо монументальной лестницы с венами копоти на стесанных ступенях. Из открытых окон главного здания вдохновенно дребезжит общественное пианино, силясь воспроизвести замысловатую джазовую мелодию. Не останавливаясь, Тобиас сразу за вокзалом сворачивает на Обепинов – самую невзрачную улицу во всем городе. Художник в нем возмущается, но Заклинатель видит одно бесспорное преимущество: улочка здорово сокращает путь до дома Ришаров. Тобиас шагает по ней широко и быстро, пряча нервные, чувствительные руки глубоко в карманах от сильного ветра.
Незадолго до слияния Обепинов с улицей де Голля его внимание привлекают громкие пререкания, оставляющие в воздухе привкус электричества. Ссорятся какие-то подростки. Вроде ничего необычного за исключением интонаций. Тягучие, переливчатые, ускользающие, с плавающими ударениями. Такой говор он знает очень хорошо. Такому учат только в школе на Нагорной. Тобиас меняет походку и неторопливо идет навстречу.
Вглядывается. Высокий и коренастый. У одного из-под капюшона развиваются светлые длинные волосы, он жестикулирует длинными руками с точеными запястьями. Второй, чернявый, мог бы напоминать Сэма, но все в нем чересчур: лицо чересчур топорной работы, чересчур простая одежда и он чересчур накаченный. Черный и Белый. Что-то Тобиас слышал про такую пару, но нет времени вспоминать что именно.
– Ептать, Бэка, куда, ну вот куда мы пришлепали? Ты видишь здесь клуб? Видишь? Не нукай, потому что я, например, не вижу. Ни здесь, ни здесь… О! – высокий парень оборачивается, у него бирюзовые глаза и ломкие черты лица, – Неожиданно! А вот теперь вижу. Правда не клуб, но как развлечение – оно даже круче. Не мычи, Бэка! Мне виднее, я тебя на два часа старше, – из искаженного ухмылкой рта вырвалось белое облачко пара. – Какая встреча! Привет, белоголовый!
Тобиас отвечает на злое приветствие вопросом:
– Ко всем задираетесь?
Просто дурацкое совпадение. Просто не повезло. Не надо было срезать через вокзал. Или нет? Школа решила опередить «белых пиджаков» и послала пару? Но почему такую мелочь? Судя по возрасту, они вряд ли прошли посвящение. Почему именно сейчас? Они уже были у Рина?
– Только к тем, кто поперек планов директора базарит и глаза мозолит. Но из таких долбоебов только ты один в живых и остался, – их мрачный смех, плевок сквозь зубы и презрительный взгляд неприятен. – Когда мы принесем в школу кусок от тебя, тогда придираться будет больше не к кому, – опять смех.
Тобиас одаривает малолеток почти теплым взглядом. Они с Сэмом тоже были такими. Хамоватыми, море по колено. Тобиас натягивают тонкую паутину связи от себя к Рину. С мальчишкой все хорошо. Пока.
– Узнаю воспитание Натали. Как поживают ее старые мослы?
Пока говорит, оглядывается по сторонам. Узкий переулок по правую руку – почти щель. Хорошая вытяжка и лужа под ногами. В таком месте никогда не знаешь, как пойдет звук по воде, как она его преломит. Какое слово труба переулка выдует из магической скороговорки. Мальчишки неопытные, значит у него есть преимущество.
– Меня от вашей Натали всегда тошнило, – тянет время Тобиас. – Но она меня никогда особо не беспокоила. Почему бы и вам меня не оставить меня в покое. Случайная встреча. Забудьте уже меня. Я вам не соперник и не помеха.
Тобиас не думает, что увещевание сработает. Так и есть. Сосунки распаляются.
– Не помеха? Да ты контракт опозорил и школу заодно! Забыть предлагаешь тебя? Да кто ж тебя забудет?! После каждого поединка дождь из крови, кишки веером, волосы дыбом? В здравом уме такого не забудешь. Никогда. Ты поганишь имя опекуна и ты отвратителен, Форсайт, – говорит тот, что Бэка. Фамилию произносит с особым смаком и с хрипотцой – в горле у него все-таки першит: нервничает. Ах ты боже мой, какой забавный. – Ты отвратительно силен. Был. Без Сэмюэля ты – никто. Отщепенец. Малодушная тварь, цепляющаяся за жизнь. Бесчувственная сволочь.
Тобиас успевает поставить щит. Они уже в системе и это уже атака. На сколько заклинаний хватит авторежима? Неважно, одно-два он соткет из того, что Рин вытащил из него наружу своими расспросами – из подавленной вины и прирученной боли. Они отразятся эхом от голосовых связок, повторятся в словах с неуловимыми искажениями, но уже с новым смыслом.
«Отлично. Вот и проверим, чего я действительно стою». Тобиас отвечает на вызов своей особой улыбкой. Левая рука взлетает вверх и вперед:
– У выскочек два цвета. Черный и белый. И никакой объективности. Они не сведущи в полутонах и нюансах. Выскочки – сорняки на тонкой ножке, хвастуны – их спалит собственная пылкость. Золотое пламя…
– Защита! – Заклинание брошенное Тобиасом рассыпается сухим желтым листом, ударившись об экран. – Возмездию не ведомы полутона.
– Как и глупости, – начинает плести новое заклинание Тобиас, но его sosie* – кажется Юрася? – прерывает:
– Может быть ты и умен, но главного у тебя нет и не было. Ты всего лишь перепевка с чужого голоса. В тебе нет ничего стоящего. Поэтому учитель тебя отдал Сэму, а не взял себе …
Голос его дрожит, полный гормонов и азарта. Юрасе не хватает дисциплины и изящества, но он с лихвой компенсирует это скоростью и напором. Ложь про Ривайена завернут в правду о Сэме, как конфета. Из уст сопляков это неожиданно и достает там, где Тобиас думал уже ничего не осталось кроме пустоты и шрамов. Неужели у него столько слабых мест? Слова пробивают насквозь. Боль пронзает предплечье, выставленное вперед. Секунда, и он перестает чувствовать левую руку. Есть еще правая. «Соберись! Ты не отражаешь чужое. Больше нет. Ни Сэма, ни Ривайена больше нет!»
– Мы встретили слабого Тоби. Потерянного щенка. Ты не сам по себе, ты копия, ты осколки. Тебя нет – ты тень Ришара, его недопара. Он держал тебя на цепи и показывал, куда надо идти. Его нет, а ты сбился с пути. Один, и тебя не спасти. На новую дорогу уже не вывести. Пелена на глазах и страх. Слепая атака.
Ладонь правой руки пробивает насквозь и Тобиас падает на колени. На тротуар капает. В темноте кровь черная. Тобиас вспоминает, что слышал про пару Черный и Белый. Это Иннокентии. Самая сильная пара Нагорной. Пусть! Зато они не умеют свою силу экономить и направлять. У них все не в меру, все слишком. Слишком талантливы. Слишком горячи. Слишком самоуверенны. Они даже не знают, что такое холодный расчет и как с ним бороться. Это его шанс.
В словах Иннокентиев много правды? Она злит и причиняет боль? Отлично! Их правота – огонь в топку. Теперь надо чуть-чуть времени. Надо подождать, пока злость и боль перегорят внутри, переплавятся в слова. Тобиас считает удары сердца. Десять.
Бэка щурится. За прищуром прячет злость и досаду. Тобиас еще держит щит. Досаду чувствует и Тобиас. Он сбился с ритма, сбился с дыхания, рука, дрогнув, едва заметно меняет направление и защита скользит вбок – он снова открылся.
Девять. Если Иннокентии начнут третью атаку прям сейчас он ее не выдержит. А собственная формула выплавляется медленно, выжигая под кадыком остатки вшитых Сэмом нитей силы. Те разбегаются по телу мурашами, отдельными буквами, которые никак нельзя собрать во что-то единое, они только бесполезно жалят в ответ, отвлекают. Нет, Сэм совсем теперь не помощник.
Восемь.
Он перестает чувствовать левую руку, а Юрася, вместо того чтобы добить, упивается собой, все меньше обращает внимание на него, стоящего на коленях. Неопытность и зазнайство.
Семь.
Пальцы правой еще сохраняют подвижность, но их надо поберечь для контратаки.
Шесть.
Прикусив губу, чтобы не растратить крик понапрасну, Тобиас ждет, когда заклинание распрямляется в горле пружиной.
Пять.
Сопляки. Смешно смотреть, как открываются, перестают ощущать поворотные моменты боя.
Четыре.
Заклинание начинает выходить горячими приступами. Он рассчитывает завершить все быстро. На «не быстро» у него уже нет сил. Он кричит и вслушивается. Слова перетекают из него в холод переулка. Тобиас старается их запомнить, чтобы повторить потом, когда остается один, измотанный и несчастный.
– Я не вижу пути, но ноги есть, и я могу пройти на слух два шага до вас и мне не надо для этого глаз. Мои шаги тяжелы, как две наполненные сумы. Я набит неприятностями, неведомыми вам странностями, через которые еще ни один не пролез, как сквозь дремучий лес. Моя боль плещется волнами у моих ног, из нее я сделаю для вас силок. Глазами его не разорвать, вашей талантливостью не развязать. Не увидеть опасность, смотри не смотри…
Три движения онемевшими пальцами. Три быстрых слова не вставая с колен. Три вибрации связок – и все закончилось.
– Глупое сердце замри.
***
Когда зажигаются фонари, Тобиас сидит на земле, сплевывает, и курит, держа сигарету дрожащими пальцами, старая кровь на них уже запеклась, а неуклюжая самодельная повязка останавливала новую ее порцию. Тишина давит на уши, как волны океанского прибоя. Тобиас выныривает из нее медленно. Из реальности к нему начинают прорываться звуки города, пока издалека, пока только приступами.
После второй сигареты его отпускает. Скачки адреналина и глухоты понемногу сходят на нет. Но успокоившись, Тобиас не может сказать с определенностью, почему, всматриваясь в искаженные яростью лица Иннокентиев, вместо «умри» он проорал другое, новое для себя, слово. Чтобы пощадить? Зачем?
Докурив, Тобиас поднимается на ноги. Надо поспешить. Проверить, как там Рин. Связь опять восстанавливается, но она сходит с ума – значит мальчишка здорово напуган. «Надо дойти и проверить», – отдает сам себе приказ Тобиас.
Все усилия воли уходят на то, чтобы заставить тело перемещаться. Он старается держаться в тени домов. Темными пятнами на одежде и светлых туфлях, мокрыми штанами и куском фланели, пропитанным кровью, можно напугать кого угодно, даже служителей порядка и уж тем более сердобольных пенсионеров и домохозяек. Левая рука висит плетью и никак не хочет двигаться. Ткань, которая раньше была шарфом блондинчика, затянута на запястье кое-как, уже разболталась, но сейчас не до нее.
Тобиас останавливается напротив дома Рина. Осматривается. Если кто чужой и показывался здесь, то давно ушел. В воздухе еще висит беспокойство и паника, но это только след Рина. Да и он уже теряет интенсивность. Ночь неторопливо накапливает спокойствие и безмятежность. Порывы Трамонтана** заставляют ритмично стучать ставни и мусорные баки. Вдруг, вслед за ставнями, хлопает входная дверь, потом еще раз, резче и настойчивей. Тобиас подбирается, как собака, почувствовавшая опасность. Кидает тело вперед, старается пересечь улицу не сутулясь и ровно переставляя ноги, не давая им подкашиваться на каждом шагу. Очень хочется побежать, но не получается.
Дом Ришаров открыт нараспашку, входная дверь бьет тревогу не первый десяток минут, уже еле держась на петлях. Чувство опасности перерастает в испуг, новый выброс адреналина, Тобиас перестает чувствовать боль, тело становится легким и быстрым. Он взбегает на второй этаж, проверяет спальню – мадам Ришар, погруженная в ежедневное наркотическое забытье, метается по кровати. Все как обычно.
Разворачивается, путаясь в собственных ногах, спешит в комнату Рина. В этот момент подросток возникает в неверном свете фонарей на последней ступеньке. Целый и невредимый, с горящими глазами и встрепанными волосами. Тобиаса как выключают. Он прислоняется к стене, так, чтобы ноги не сразу разъехались, прикрывает глаза и пробует перевести дыхание. В груди как-то хищно и липко свистит. Он откашливается, чтобы сделать голос по-возможности привычным, но Рин опережает его вопросы и обнимает:
– Где ты был? Я чуть с ума не сошел… Почему ты весь мокрый?!
Тобиас чуть не кричит под напором его костей и углов, чувствует, как нос Рина впечатывается в грудную клетку, как тонкие руки пробираются за спину.
– Упал прям в лужу. Отодвинься. Испачкаешься.
Тобиас едва сдерживается, чтобы не провести по волосам Рина рукой, но вовремя останавливается – не хватало еще измазать все вокруг кровью. Стоит смирно, позволяет мальчишке кричать, бить себя кулаками, тормошить. Он уже ничего не чувствует. Только бы не упасть.
– У меня был приступ паники и жуткая головная боль. Ты был мне нужен, – вопит Рин в самое ухо. – Я испугался. Я искал тебя! Сбегал домой. Там вместо тебя какой-то жлоб в фартуке. Сказал, что тебя не видел с утра. Телефон отключен – я проверял. Почему? Ты же обещал всегда быть рядом, когда нужен!
Рин плохо понимает, что говорит. Наконец у него заканчивается дыхание, он останавливается и поднимает на Тобиаса глаза. И только тут замечает, что Тоби странный. Нет, он уже привык к тому, что Тоби странный, но сейчас он еще страннее. Он по-новому пахнет – лужами, сухим листом и железом. Прячет руки за спину. Ничего не возражает на упреки. Не успокаивает. Рин вглядывается в осунувшееся лицо, ввалившиеся глаза:
– Тебе плохо? Ты дрался? Ты морщишься, когда я дотрагиваюсь…
– Нет. Мне хорошо.
Рину видит вымученную улыбку. .
– Малыш, прости меня. Мои дела тебя не касаются. Я не мог тебя предупредить. Это в последний раз. Обещаю. А телефон, наверное, выронил, когда… поскользнулся. Я его найду, пойду сейчас и найду. Все нормально. Прости.
Рин слушает. Он уже знает, что у Тобиаса разные голоса в зависимости от настроения. Он уже научился их различать и не путаться. Все остальные голоса по сравнению с этим – плоские, пустые и серые. Даже голос Клэр. Сейчас голос Тоби его удивляет. Такого он еще не слышал. Он словно колодец, на дне которого плещется солнце. Это что? У Тоби такой голос, когда он волнуется? За него? Рин подается вперед и позволяет голосу себя затянуть. В колодце глубоко и холодно. Но Рин все равно спускается все ниже, ему хочется дотянуться до света на самом дне:
– Нет, не нормально. Ты опять мне врешь. Ну почему ты опять мне врешь?
У Рина даже нет сил сердиться. Он час бегал сломя голову, не понимая, что за тревога гложет его изнутри и не дает остановиться. Он жутко устал и изнервничался. Разве много он просит? Сказать правду и еще немножко постоять вот так, прижавшись. В безопасности.
– И никуда ты не пойдешь. Завтра возьмешь в бутике новый телефон.
Тоби весь горит, а Рина бьет крупная дрожь. Рин чувствует непреодолимое желание взять Тобину левую руку в свои. Он так и делает. Потом бежит по ней пальцами вверх до предплечья, словно от этого зависит что-то важное, вспоминает, как хорошо было, когда эта рука его обнимала… Почему сейчас она висит, как плеть? Кладет ладонь куда-то между ключицей и плечом, секунда, и отдергивает руку. Плечо бьет током.
Рин смотрит – ладонь светится, как шаровая молния в темноте, потом свечение пропадает. В этот момент Тобиас говорит:
– Спасибо, Рин, уже намного лучше. Так что у тебя был за приступ?
– Я не знаю, – Рин все рассматривает пальцы и ладонь. – Мне показалось, что я должен пойти… искать тебя. Словно у тебя что-то случилось. Непоправимое. Или у меня что-то случилось. Я не сумел разобраться. Это было очень больно, как гвоздь в голове. Я почему-то подумал, что ты собираешься уехать. Не попрощавшись. Слушай, не хочешь мне ничего рассказывать – не рассказывай, только не уезжай. И приходи. Я устал тебя ждать. Я хочу, чтобы ты приходил, и мы готовили вместе, как в тот раз.
Рин наконец отлепляется от Тоби и поднимает голову вверх. Тобиас смотрит на него сквозь растрепанные пакли волос.
– Я не уеду. Куда мне уезжать? Я предупрежу Колина, того чувака в фартуке, чтобы он тебя никуда не отпускал одного, если меня нет дома. И я о тебе волновался. Очень. Пришел проверить. Прости, что в таком виде. Теперь все и вправду в порядке.
– Вид действительно ужасный. Пойдем в комнату, а? Я дам тебе переодеться. У меня есть чипсы, – и Рин тянет за ремень.– Ну так что?
Но Тобиас медленно, как бы недоверчиво, поднимает левую руку и легонько, почти невесомо, треплет его по голове. Значит нет.
– Спасибо тебе. Но сейчас мне правда надо идти. Ты молодец, и я… тебя люблю.
– Хорошо.
И в этот раз Рин верит. И в голове не крутится ни одной задней мысли.
***
Тобиас выходит от Рина и снова возвращается на Обепинов. По дороге проверяет левую руку: сжимает и разжимает запястье. Работает. Практически без простреливающей боли. Чувствительность возвращалась. Шевелит пальцами правой. Дыра почти затянулась, пульсирует и жжет, но уже можно терпеть. И больше не кровит. Лихо Рин лечит. Сэм так не умел. Или не хотел.
Тобиас ускоряет шаг. В переулке все без изменений. Отрубившиеся мальцы валяются там, где он их оставил. Тобиас шарит вокруг, находит ключ. И телефон.
– Алло. Колин? Привет. Ты у меня? А можешь вернуться? Да, прям сейчас. Нет, ничего особенного не случилось. Но, кажется, мне нужна будет помощь. Заедешь по дороге в аптеку? Ну, почему, как раньше? Нет. Но покупать все, как раньше. Ну все. Давай. Скоро буду.
Делает второй звонок.
– Добрый вечер. На Обепинов и де Голля. Трое человек. Срочный вызов.
Тобиас взваливает мальчишек себе на плечи. Те уже начинают приходить в себя, но двигаться все равно еще не в состоянии.
– Надо сказать, что вы выглядите куда привлекательней с отмытыми от самодовольства личиками. Пока оставлю вас у себя, будем работать над техникой, заклинания надо творить, а не выплевывать блевотиной, а то ведь такие вонючки, как вы, долго не продержатся среди взрослых, – он бубнит себе под нос, не очень заботясь о том, слушают его или нет.
Открывает заднюю дверцу подъехавшего Uberа, складывает ношу на заднее сидение, сам устраивается на переднем.
– К Собору.
***
Каким бы Рин не был встревоженным после ухода Тобиаса, но как только его голова касается подушки, он сразу проваливается в сон. Просыпается с рассветом на удивление бодрым. По пути в ванную замечает на полу, там, где вчера стоял Тобиас, два темных пятна. Наклоняется, чтобы рассмотреть, проводит пальцами. Вещества много и под сухой корочкой еще липко. Подносит к глазам испачканные пальцы ни о чем таком еще не думая. Нюхает. По тошнотворному металлическому запаху понимает, что это кровь. Его начинает знобить от утреннего холода и нервов.
