Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"

Автор книги: Verotchka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Он вынимает из кармана сложенный лист мелованной бумаги. Рин смотрит заторможено и сосредоточенно. Вот серые прожилки волокон, вот черные незаметные пятнышки, вот след от чиркнувшей случайно ручки, вот полосы. Бумага перегнута не так, как была сложена вначале. Ее читали, ее выучили наизусть.

– Победи нас, ушлепок, и я дам тебе послание того, кто убил твоего брата.

Порыв Рина останавливают железные пальцы на плече. Боль отвлекает от желания немедленно набить морду, и он остается на месте, не нарушает правила «мира» до гонга, до произнесения ритуальных фраз. Но пальцы на плече не разжимаются, Тобиас не доверяет.

– Пусти! Пусти меня!

– Успокойся, иначе нас просто выставят.

– Но ты слышал, что он сказал? Сэма кто-то убил. У него доказательства.

– Успокойся, говорю тебе. У нас тут не кулачный бой. Сосредоточься на своем желании. Рин! – Тобиас обеими руками обхватывает голову пацана и поворачивает к себе. – Рин, скажи мне, что ты хочешь?

– Я хочу этот листок, Тобиас!

– Хорошо. Начинай приветствие.

Тут же опять включаются дым-машины. «Зачем? Да что со мной сегодня?» – мутно думает Рин. У него чувство, что он выпил вытяжку из мухомора и запил «Слезами Стервятника». Он не замечает, как Тобиас его прижимает к себе, и приходит в себя лишь услышав густой низкий шепот:

– Держись мальчик, если будет очень больно, кричи.

Пока Рин соображает, что к чему, Тобиас уже выпрямляется и готовится. Их атакуют.

Выкормыш Ривайена.

Он тебя выдрессировал и выбросил,

Сэмюэль подобрал, приручил, но ты его выбесил,

ты не знаешь родства,

ваша с малышом общая мамаша – пизда,

ты чистоплюй – запах крови для тебя несносный,

но мы не вы – мы тромб кровеносный.

Давление растет, пошла подача.

Пуля наша полетела, не надо сдачи.

Наше сердце, как автомат – сто сорок в минуту.

Попробуйте теперь отбейтесь, паскуды.

Респект давай, или свинец хавай*,

подохни под моим каблуком, пидор со своей шалавой.

Рин на секунду застывает с расширенными от ужаса глазами. Он готов поклясться, что в них полетели – нет, не ножи – пули. Тобиас выставил левую руку вперед, а Рин зажмурился, бессознательно закрываясь. Пули увязают в жаре и дыме, шипят, с пустым звоном падают к ногам, только одна трогает его осторожно, почти нежно, и тоже обрушивается вниз. Но этого оказывается достаточно.

В каждую пору тела Рина обрушивается грайм*, бьет так, что он скулит и утыкается Тобиасу в грудь. Он даже не может вытереть слезы – руки неприподъемные, словно на них навешали цепей. Рину хочется закричать от боли и провалиться под землю от стыда. Слабак.

Шепот Тобиаса перекрывает панику в его голове: «Прости, малыш, я не успел». Рин понимает. Ему хочется показать, что его не надо успокаивать – он справится. Рин выпрямляется и терпит. В голове вдруг возникает фраза: «Скажи мне, что ты хочешь».

Что хочешь?! Что хочешь! «Хочу знать убийцу». Узнать наверняка. Рин хочет сказать об этом Тобиасу глаза в глаза. Но веки тяжелые, ресницы еле можно разлепить. Рин чувствует себя штангистом, поднимающим собственный взгляд. Когда это наконец удается, то он видит перед собой побледневшее, бескровное лицо, четкие брови – прямые, вразлет. Красивые. Почему брови? Рин скользит взглядом вниз, на ресницы. Брови и ресницы оказывается намного темнее волос. А глаз не рассмотреть… Тобиас их прячет. Почему он их всегда прячет? Почему они меняют цвет?

Смотреть вверх у Рина больше нету сил и на уровне своих глаз он видит шарф. Тот сбился, почти размотался, на нем больше алых лепестков. Рин присматривается – это не лепестки, а капли крови. На оголенной шее у Тобиаса оказывается шрам, похожий на на монограмму в виде «Ж». От ножа? От скальпеля? Как Сэм мог такое позволить? Шрам расползся во все стороны. Уродство! У Рина подкатывает к горлу то ли тошнота, то ли рыдание. Что происходит дальше он помнит плохо и еще хуже понимает. Он просто делает что-то совершенно выходящее за все рамки приличия. Спохватывается только тогда, когда, дотронувшись губами до безобразной каракатицы, собирает языком красные капли.

– То-оби, я вытерплю. Я хочу знать правду! – он и не замечает, как назвал партнера брата по-другому, так, как зовут близких друзей и родню.

Тобиас тянет его к себе, мягко, благодарно.

– Еще одна минута, малыш. Теперь у них против меня нет ни одного шанса.

Рин почему-то обижается на это заносчивое «меня». Их же двое, Тобиас сам так «читал» во время раунда в первой серии. Но это не помешает мальчишке улыбнуться одним уголком рта, на большее нету сил, и на этот раз найти глаза Тобиаса. «Все-таки шафрановые, а не мертвые. И он обо мне волнуется». Это последнее, о чем Рин успевает подумать, прежде чем боль становится нестерпимой. Он запрещает себе кричать, но продолжает держать в голове синий иранский цветок с медными тычинками и кровавыми прожилками.

Воздух снова вибрирует, сто сорок ударов, сердце заходится, слова Тобиаса пробиваются сквозь пробки в ушах и рассыпаются стеклянными шарами.

Легко биться с сильными – за славу.

Легко биться с наемниками – за деньги.

Но как биться с беззащитными – за невинность?

Воздух наполняется пыльцой, искрится синим, шелестит, как крылья бабочек. —

Невинность поражает любого,

потому что у нее нет цели,

она – стрела пущенная, чтобы лететь вечно,

кто встанет у нее на пути,

тому живым не уйти*.

На розовой и зеленой майках Ноунеймов, появляются круги, пронумерованные от одного до десяти, воздух поет высоко и протяжно, в самом центре живых мишеней тренькает серебряная стрела в черном и белом оперении.

Выйти против невиновности – это как пригласить беду к вам в гости.

Она придет изменит твою суть,

испепелит тебя изнутри,

раздробит твои кости.

Раунд!

До Рина смутно начинает доходить смысл. Он в паре Первый, первый раз, первый бой, он – Невинность. Выйти против невинности – это выйти против него. На него направлены все удары, все панчи. Все слова хотят зацепить именно его. Первый – первая цель.

А Тобиас – защищает. Отражает безошибочно, словно зная заранее откуда ждать нападения, словно видит все ходы наперед. Рин не видит. Просто знает, что сейчас в мозгах здоровых и наглых ребят происходит кровоизлияние, и от Тобиаса зависит будет ли оно микроскопическим или разрастется до размеров коматозного состояния. От Тобиаса, потому что Рин в этот раз не хочет никого спасать.

Ноунеймы падают, как подкошенные.

Улыбка Тобиаса подводит итог поединка коротким замыканием. У Рина хватает силы воли дойти до Первого и вынуть аккуратно сложенное послание из кармана дорогой клетчатой рубашки. Тобиас подхватывает его в тот момент, когда ноги подкашиваются.

Сложенный вчетверо листок бумаги пуст.

Комментарий к III.

микстейп – наложение своей читки на чужую музыку

аллюзии на панчи Славы Мармеладовой)

Грейм – читка со скоростью сто сорок слогов в минуту

Песни Иннокентиев (Невинности) Уилла Блэка

========== IV. ==========

«Теперь нас называют Заклинатели.

По-прежнему можем мы играть словами, словно бисером,

делать из нашего слова оружие,

по-прежнему владеем мы способностью менять связь между вещами

одним усилием своей воли».

Из тетради Ривайена Форсайта » Сказание о Нитях Тингара».

11.10.2017, среда

В утреннем неверном полумраке Колин спотыкается и чуть не опрокидывает сложенные у двери готовые работы в подрамниках. Тянется к выключателю, но в последний момент решает, что уже достаточно рассвело и не надо включать свет, опускает руку, ищет глазами Тобиаса.

Тот сидит ссутулившись на полу под окном, где бледно-лилового света чуть больше. В толстом свитере неопределенного цвета, собранные в хвост волосы засунуты под высокую горловину. Перед ним на деревянном полу разложен лист ватмана, баночки с акварелью окружают его, как грибы березовый пень. Поодаль поблескивает, покачиваясь туда-сюда, настольное псише. В зеркальце отражается то выгоревший подсвечник, то сосредоточенный профиль владельца квартиры. Он опять рисует ночь напролет. И это в зачетную неделю.

– Привет, это я!

Тобиас продолжает рисовать, словно приход Колина не имеет к нему никакого отношения, потом отвечает сквозь зубы.

– Да, я понял. Кто же, кроме тебя, – Поднимает глаза к окну. Почти рассвело, еще немного, и надо будет ехать в институт, говорить с людьми…

– Доделываешь курсовую?

– Нет.

Тобиас не считает нужным объяснять. Колин не обидится. Пошумит, потопчется, побудет неудобным, но не помешает. Надо просто потерпеть несколько минут. Тобиас привык терпеть. А Колина Леруа начал терпеть уже с первого курса, недоумевая, за какие кармические грехи стал объектом Колинового недозированного внимания.

Терпеливо игнорировал его сидение рядом на лекциях, его внезапные приходы – всегда по делу, всегда с невыполненными заданиями и собачьими просящими глазами, но всегда с пакетами еды и банками пива. Колин – сующий свой тонкий нос во все дела, Колин – закатывающий глаза цвета песчаных луж каждый раз, когда нужно уезжать на ивенты и брать больничный, Колин – переступающий через порог своим гренадерским шагом именно тогда, когда ничего не хочется видеть, кроме ванной и аптечки.

Тобиас напрасно надеялся, что терпеливые объяснения сквозь зубы, оставленные без внимания SMS-ки, закрытые перед носом двери и демонстрация отношений с Сэмюэлем возымеют свое действие, отвадят и положат конец домогательствам дружбы. Колин не отравился его безразличием и не исчез. Тобиас даже не заметил, как он прижился и стал частью повседневной рутины. Был везде и всегда, неистребимый, как пыль, и необходимый, как радио в долгой дороге.

Тобиас терпит и рисует, а Колин за его спиной бурчит о том, что нельзя жить в холодной и сырой комнате, прямиком направляется к панели климат-контроля, прилипает к ней, как к диковинной зверюшке в зоопарке, начинает ласково и терпеливо перебирать все кнопочки, пока не добирается до «включить».

– Перестань возбуждать электроприборы, – Тобиас наконец отрывается от ватмана и буравит невыспавшимся взглядом профиль друга. – Какой смысл нагревать, если нам все равно уходить через час.

– Час в тепле – лучше, чем час в холоде.

Колин дожидается, пока агрегат начнет урчать и выбрасывать из себя теплый воздух, и только после этого заходит Тобиасу за спину, нависает над ним – громадный, жадный до пространства, до цвета и тепла, заглядывает через плечо, чтобы рассмотреть еще сырую акварель. Хмурит брови. По бумаге, в робких утренних лучах, летают бабочки: синие с желтыми пятнами, синие с зелеными разводами, синие с потеками черной туши по краям, синие с белым сарафанным горохом… Белая с красным пятном посередине, похожим на вынутое сердце.

– Опять рисуешь коллекцию Ривайена. Все так плохо?

Едва успев договорить, Колин прикусывает язык. Не надо задавать такие вопросы.

Про Ривайена и его бабочек Тобиас сам не рассказывал. Он ими бредил после обвала в горах и гибели Сэмюэля. Сначала рвал себе горло, потом лежал в лихорадке и бормотал не переставая, как сумасшедший. Колин не отходил от постели, менял компрессы и повязки и много чего услышал. Но лучше этим не злоупотреблять и помалкивать.

Тобиас от вопроса замирает на секунду с кисточкой в руке, распрямляет спину, отстраняется от результата своей бессонной ночи, тоже смотрит на то, что получилось, добавляет последние штрихи. Краски оживают под пепельно-фиолетовыми лучами утреннего солнца.

– Почему плохо? С чего ты взял? – Завинчивает баночки одну за другой, расставляет их вдоль диванной каретки. Медлит. Потом продолжает, повернув голову к приятелю:

– Ты вообще спал сегодня?

Колин хватается за возможность перевести разговор со щекотливой темы, делает вид, что рассердился, чтобы за взрывом эмоций скрыть промашку и неловкость:

– Что это еще за вопрос? Типа я и днем не совсем умный, в если чуть недосплю, то совсем идиотом становлюсь? Я ведь и обидеться могу!

Тобиас устало улыбается. Колин не может обидеться. Это уже проверено, перепроверено и доказано неоднократно.

– Колин, сейчас шесть утра, ты наверняка проснулся часа в четыре. Мог бы и тут переночевать. Не выглядел бы таким побитым перед сдачей. Ну давай, показывай, что там у тебя не получается. За этим же приехал.

– Да я думал, сам справлюсь, – и Колин виновато прячет голову в плечи и протягивает тубус, в который аккуратно и бережно вложены эскизы. – Я днем выспался. А вот ты точно не спал, и уже не первые сутки.

– Я привык, – отмахивается Тобиас, раскладывает работы на полу, рядом с бабочками. – Ну, давай посмотрим, что у тебя за проблемы с зачетными. С колером, как всегда?

После этих слов замирает, задумчиво всматривается и словно начинает растворяться в ставшем жемчужным свете. Колину хочется схватить его за руку и удержать, у него покалывает в пальцах от ощущения, что Тобиас сейчас пропадает из реальности и станет частью нарисованного пейзажа. Тишина повисает надолго, ее становится так много, что Колин горбится под ее тяжестью и готовится к худшему, но из тишины материализуется Тобиас: «Все было бы не так плачевно, если бы ты умел вовремя останавливаться, опять накрутил лишнего. Сейчас поправим».

Колин удивленно смотрит на друга. Обычно Тобиас сыплет замечаниями, а Колин еле успевает уворачиваться от его сарказма. Меланхолия и снисходительность ему не свойственны и случаются только вместе с очень большими неприятностями. Неужели все действительно так плохо?

– Что случилось? – Колин легонько встряхивает Тобиаса за плечи, – черт возьми, что случилось? – Он подается вперед и опускает руки на неширокие плечи под свитером, стараясь тяжестью богатырского тела придать веса своим словам и своей тревоге.

– Он не приходит, когда я его зову.

Тобиас смотрит куда-то между шеей и подбородком Леруа. Перед ивентом он все сделал правильно. Правильно установил связь, и она заработала. Почему же от яркой канители Тингара, что протянулась через поцелуй между ним и Рином, через сутки осталась только легкая призрачная нитка? Почему не удается восстановить стабильную связь? От этих вопросов болит голова, пропадает всякий аппетит и о «спать» можно только мечтать. Тобиас уже некоторое время рисует по ночам, пытается найти ответ и мотает себе нервы. Колину же ответ кажется обнадеживающим:

– Блядь, напугал, а я-то уж и правда подумал, случилось что. Подумаешь… Подожди. Ты о ком? О брательнике Сэмюэля? То есть как не приходит? Игнорит что-ли? Не может быть! Ты же сказал, что на ивенте все прошло замечательно! Связь же заработала…

Тут Колин понимает, что опять сморозил лишнего, и начинает усердно приглаживать волосы, чтобы хоть что-то делать, а не стоять перед Тобиасом позорным столбом.

Про Тингар и про все, что с ним связано, ему тоже знать не положено. Но здесь уже не его вина. Сэмюэль три года разорялся о Наследии на весь дом, не сдерживался. На осторожные замечания Тобиаса, что не надо при посторонних, только плевался и презрительно бросал, что идиоты все равно ничего не поймут, да и кто их слушать будет. Колин за три года сидения на кухне научился и слушать, и понимать, и верить, и очень волноваться за Тобиаса. И вот теперь, когда только-только все начало налаживаться, как снег на голову свалился младший братец и годовой ивент месяц назад. Колин не знал куда себя девать от волнения, но вроде все обошлось. Он уже успокоился, и вот тебе опять неприятности.

Тобиасу почти смешно, как Колин прячет глаза и как с опаской поглядывает на него, не решается на разговор. Он хлопает Леруа по плечу, давая понять, что таится больше нет смысла:

– Заработала. А теперь вот не работает.

– Совсем? – Колину не надо намекать дважды, он тут же пускается в пространные рассуждения. – А разве такое бывает? Она же устанавливается раз и навсегда. Может, ты ошибся? Всякое бывает после такого перерыва. Может, это была не связь, а… ну скажем, остаточная реакция. Как эхо. Может нити Сэмюэля просто заставили отозваться этот ваш загадочный Тингар у мальца в крови. А потом все. Эхо не может длиться долго. А ты подумал, что получилась связь.

– До ивента я не мог долго держать Систему под контролем. Я практически перестал быть Заклинателем. Но во время боя, особенно последнего, нити Сэма заработали на полную. Так что скорее это они откликнулись на Рина, а не он на них. Но, – добавил он мрачно, – если Сэм мертв, то нити тоже мертвы. Они не могут откликнуться. Значит заработала не старая, а новая связь. Тогда почему она не стабилизируется? И почему нити Сэма ожили?

– Потому что Рин не твоя пара?

– Я чистый Заклинатель, мне все равно с кем в пару вставать. Это раз. Разорвать однажды установленную связь практически невозможно. Ты сам видел последствия. Это два. А тут связь вроде как есть, а вроде как и нет. От Рина ко мне она идет, а от меня к Рину – нет. Я его чувствую, а он меня – нет. Я не понимаю, как такое возможно.

Тобиас поднимает на приятеля совершенно растерянный взгляд. Такое первый раз на памяти Колина и он спешит ответить:

– А ты точно уверен, что проблема в мальчишке? Может это нити Сэма связь блокируют? Проверял?

– А как я это проверю? Не знаешь? Вот и я не знаю. Знаю только, что пацан меня зовет. Тут уж не ошибешься. Все внутри выворачивает. Часто ночью зовет. Во сне. Но когда я утром прихожу, он так удивляется, будто я навязываюсь. Когда дотрагиваюсь до него, он каждый раз дергается. Вроде и зовет меня и отталкивает. С каждым разом все только хуже становится. Что с этим делать, я не знаю. Я уже две недели не хожу к нему, – Тобиас молчит с минуту, смотрит в окно. – Зато теперь он мне звонит. И я тоже не знаю, что с этим делать.

– Что?

– То, – Форсайт словно для демонстрации достает из кармана телефон и нажимает на принять. Трубка оживает в одно мгновение, как по волшебству, из нее на всю комнату раздается взбудораженный голос Рина:

– Но как, Тоби! Гудков же еще не было!

– И тебе доброе утро, Рин. Что я делаю?

– Откуда мне знать!

– Есть вещи, которые ты знаешь, а есть – которые чувствуешь. Просто ответь, что я делаю.

– Отстань!

– Ответь мне.

– Да что ты пристал, я не телепат, и мне все равно, что ты там делаешь, хоть бабочек рисуй, мне то что!

– Тогда почему…

Но трубка умирает так же внезапно, как и ожила, и тупо распространяет свою ненужность в звенящей тишине.

Теперь Тобиас выглядит «обиженно». Именно такое слово находит в своей голове Колин, чтобы объяснить для себя побледневшее лицо и поджатые губы.

– Может, он специально? Цену себе набивает? Может, он играет с тобой, как Сэмюэль?

– Он не умеет играть и цену себе набивать не умеет. Его даже не учил никто. Он маленький и наивный, Колин.

Тобиас тянет первый слог имени, и от этого возражение превращается в поглаживание, в приглашение продолжать разговор. Колин довольно щурится и снова спрашивает:

– Ты вроде проверял реестр «Нагорной», и там он был вычеркнут! Может быть, в нем ваше это хрен пойми чего только номинально присутствует от рождения? Или этой штуки так мало, и она бесполезна? Может быть, он бракованный?

Форсайт резко разворачивается к нему всем корпусом и оттягивает высокий ворот:

– Что ты видишь?

– То есть? Родинки твои вижу? А что?

Колин нагибается ниже, делая вид, что присматривается к до боли знакомой каракатице из темных точек на шее, а потом невзначай шаловливо мажет языком по кадыку, собрав на язык шерстинки от ангоры, но не успев распробовать солоноватый вкус. Тут же огребает подзатыльник, обиженно вскрикивает от неожиданности: «Да что сегодня не так?»

– Больше так не делай!

Но вид у Тобиаса довольный, словно Колин его порадовал, только не понятно чем.

– А раньше был не против!

– Раньше было раньше.

– Ну и подумаешь!

– Нет, не бракованный, – кажется, Тобиас даже не замечает обиженный тон Колина, продолжает о своем. – Он в систему вошел, на заклинание связи отреагировал моментально, сделал распределение Тингара между нами по всем правилам. До Сэма ему конечно очень далеко. Но для первого раза и без единой тренировки – это очень круто, Колин. А на следующий день Связь истончилась. И что бы я не делал, она больше не восстанавливается до уровня второго боя. Парня как заклинило.

– Не понял?

– Похоже, что он боится меня или не доверяет. Позволяет настроить связь на одну минуту, а потом обрывает. И так каждый раз! Может, не хочет больше со мной связываться? С другой стороны, он и не должен этого хотеть. С чего? Сэм говорил только об ивенте – ничего больше, ничего дальше. Но тогда зачем зовет?

Говоря все это Тобиас достает баночки с гуашью, смешивает цвета и начинает быстро наносить мазки поверх одной из работ Колина.

– Ой, погоди, – взвивается тот, забыв, о чем только что шла речь, – Не надо здесь темнее делать! Или надо? О, а так и правда лучше… Все-таки, колористика не мой конек, – Колин с восхищением смотрит на исправленный рисунок, который начинает ему очень нравиться, потом спохватывается:

– Тебе еще организаторы не звонили? Вы же должны контракт подписать? Год назад против вас с Сэмом и Ником никто встать не решился. Самоубийц не нашлось, и со спонсорами конфликт как-то замяли. А сейчас ты один и без Связи. Они же тебя распнут показательно. Чтобы неповадно было договоренности нарушать. Тебе нужна стабильная связь!

Лицо у Тобиаса от этой тирады не меняет выражения. Он вытягивает кисточку, что торчит за ухом, достает чистую палитру и баночки акриловой краски со шкафа.

– Мне все равно. У Сэмюэля был план, когда он все это затевал. Я сделал, как он приказал. И мне не обязательно жить до апреля, до диплома или до пенсии.

– А Рину тоже не обязательно? Вы его уже во все это втянули.

– Рин никому не интересен. Всем ясно, что он не противник. Им же только лучшие нужны. И он последний из дома Ришаров. Его не тронут. Чисто из уважения к деду.

Тобиас делает несколько заключительных мазков и пересаживается ближе к третьему рисунку.

– Им – не интересен. А тебе? Ты вон его из головы не можешь выбросить.

Тобиас молчит некоторое время, применяясь к «шедевральному» портрету кисти Колина.

– Может, ну ее – Связь! Ты прекрасно и без Связи проживешь. Ты – лучший на курсе, через год тебя пригласят в крутую контору. По тебе все наши девки сохнут, и не только девки. Начни жить как все, заведи нормальные отношения. Не как Заклинатель Тингара, а просто, как Тобиас. Спрячься от всех. И Рина забудь. Еще пару раз позовет и перестанет.

– Если бы все было так просто. Меня вырастил для Системы, и Система меня не отпустит. Ты думаешь, что можно иметь нормальную жизнь после того, как пробудился Тингар? Отношения с тем, с кем хочешь? Не можешь. Наследие все решает за тебя. В пару с Сэмом меня поставили, потому что так решило Наследие. От меня ничего не зависело. И от Рина ничего не зависит.

– А откуда ты знаешь? У него же нет метки, как и у тебя. Вы же свободные. Вам правила не писаны.

– У меня уже есть метка. И я принял ее и клятву добровольно. Так что я не свободен.

– Тогда тебе надо быстро устанавливать с Рином Связь второго уровня. Нет, ну, а как еще? Или так – или ты будешь совершенно беззащитен.

– Как ты себе это представляешь? Связь второго уровня – это равноценный обмен. А что я могу предложить? «Твой брат трахал меня пять лет, и теперь ты тоже можешь?» Отличное предложение, но я бы отказался. Или может быть так: «Я убийца, милый мой Рин, и ты теперь будешь, как я». Он же одуван, Колин. Для него равноценный обмен – это в игрушку перед сном поиграть, в Париж на концерт съездить. Он совсем другой. Ты бы слышал, как он про Сэма рассказывает. Для него Сэмюэль – ангел во плоти. Он даже не подозревает, чем Сэм на самом деле был занимался. Какая уж тут Связь второго уровня.

– Но, может быть, получится чуть позже. В будущем.

– А будущего никакого и нет. И не будет никогда. Меня просто к мальчишке приставили. Так что глупо надеяться на что-то, – Тобиас поднимает тяжелый взгляд на Колина. – А из головы он у меня не идет, потому что я его видел после кремации. Ты бы увидел, и тоже бы о нем думал постоянно. Потерянный, зареванный, неуверенный. Паника по каждому поводу. А еще он состоит на учете у психиатра. А тут эти бои еще. Я думал он на ринге свихнется. Если бы не приказ ни за что бы его на ивент не потащил. О чем только Сэм думал. Рина поддержать надо.

– Ну вот и поддержи. Подружись. Что? Дружба – это просто.

– Ему такой друг, как я, нахер не сдался. Но знаешь, если бы он захотел, то можно было бы попробовать. Интересно даже. Я бы его потренировал. Он необычно в паре себя ведет. Можно было бы формулу Связи усовершенствовать. И… Но ты же видел – он трубки бросает. Я его после школы пару дней попытался встречать. Поговорить. Ничего хорошего из этого тоже не вышло.

– Ты сам себе противоречишь. Он может трубки и бросает, но первый же и звонит. Ты ему интересен. Зуб даю. И еще. Если Система для тебя так много значит, то он тебе нужен.

– Я подумаю. А пока давай выдвигаться. С пейзажем у тебя проблем не будет – ты просто слишком закрываешь цвета, делаешь их химическими. Надо наоборот разбавлять. Декан любит, когда романтично. В портрете старайся добиться большей спонтанности и экспрессии в изломе бровей, видишь? Сразу живенько стало. А про Рина… я не хочу за него решать. Я не хочу на него давить. Мало ли, что нужно мне.

– Значит, предлагаешь оставить все как есть? Будешь не спать ночами и ждать, когда тебя подкараулят в переулке? Отличный план, друг. Слушай, – осеняет Колина, пока он складывает эскизы назад в тубус, – тебе надо все начать с начала. С чистого листа. Попробуй сделать красивый жест. Что-то из ряда вон. Поразить воображение. Нарисуй его. Наверняка это будет для него чем-то новеньким. Когда ты рисуешь, ты совсем другой. Не страшный. Ты его очаруешь.

Колин смеется своей шутке, а Тобиас замирает на пороге. Рисовать он точно никогда и никого больше не будет. Ему хватило одного раза с Ривайеном и на всю жизнь. Он проглатывает ком и, как ни в чем не бывало, открывает дверь, ждет, пока Колин зашагает вниз по деревянной лестнице, и только уже у самой машины тихо говорит:

– Иногда от разговоров с тобой и правда выходит толк.

***

– Красота – страшная сила, действует даже на декана, а на нашего декана, кроме тебя, ничего не действует, – Колин радостно машет зачетной ведомостью, в которой стоит подпись и нужная дата. – Я никогда не пойму, как ты это делаешь! Что ты ему сказал, чтобы моя работа прошла?

И не дожидаясь ответа мчится хвастаться всем, кого его знает, а знает Колин пол-института.

Часов в шесть он волочет Тобиаса в бар – отмечать.

– Ты же знаешь, что я не пью. Дорогое пойло я не понимаю. А на дерьмовое мне времени жалко.

– Зато после дерьмового пойла все остальное кажется прекрасным. Давай по чуть-чуть, и сразу перестанешь париться.

Тобиасу трудно иногда бывает объяснить Колину обычные вещи о том, что дерьмовое пойло портит вкус, что после него исчезают нюансы, игра слов становится тупой и пошлой, что скорость восприятия не та, а это может иметь решающее значение, если организаторы ивента и правда решат претворить свои угрозы в жизнь. Но Колин такой довольный, что выговаривать ему все это не хочется, хочется просто отвести взгляд и не огорчать. Так Тобиас и поступает, взгляд выхватывает из витрины сережки-гвоздики. Он останавливается, разворачивает Колина боком и разглядывает мочку.

– У тебя новые штанги? С утра были в ушах? Я только сейчас заметил.

Колин хлопает песчаными глазами и тупит, смотрит то на друга, то на витрину ювелирного магазина.

– Ты хочешь проколоть уши?

– А это трудно?

– Да нет, легко и просто. И ребенок справится. Тебе нравится? Давай я тебе проколю?! – запасы оптимизма у Колина неистощимы, им трудно противостоять, но Тобиас уже привык:

– Нет. Не надо. Но мысль мне нравится. Пошли, ты же выпить хотел. Если будешь здесь стоять – я передумаю. Сейчас научишь меня мешать крепкие напитки.

========== V. ==========

«Пробовали мы в отдаленных наших монастырях

заставлять детей с пробудившемся Тингаром быть вместе.

Смотрели, что получалось.

Иногда получалось страшное: или мертвыми их находили,

или становились они бесноватыми, и приходилось лишать их жизни,

или темнели на глазах и становились пылью черной,

тенями в сумраке.

Но иногда силы детей взаимодействовали».

Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».

20.09.2017, понедельник

Утром после ивента Рин открывает глаза, потягивается. Собирается снова их закрыть минуты на три, чтобы понежиться в тепле и дреме, подумать о чем-нибудь приятном, настроиться на долгий, изматывающий и бесполезный школьный день, но подскакивает на кровати, как ужаленный. Он вспомнил свой сон.

Сны – редкие гости в его голове, он может пересчитать их визиты по пальцам одной руки, а уж вспомнить подробности не может никогда. Но сегодняшний – особенный. Если нужно, то Рин готов пересказать его до мельчайших деталей.

Он видел белый лист бумаги, гнутый-перегнутый, со следами чужих ногтей и сальных пальцев, с узелками плотно спрессованных волокон. Он снова и опять разворачивался перед глазами, заставляя холодеть и ежиться.

Рин помнит, как шелестели перегибы, как время стучало в висках. Потом пустая страница стала объемной, а в уши песочными часами ссыпался голос Сэмюэля: «Отомсти за меня, Рин…».

Рин трет глаза, словно это они во всем виноваты, поднимается на ватных ногах, держась за стенку, добирается до ванной – холодный душ успокаивает воображение. «Это простой кошмар. Этого просто не может быть». Плетется в школу, но уже к большой перемене мнительность просачивается испариной через кожу, панический страх впивается иглами в мозг.

Приемы и советы доктора Прюданс летят в тартарары, а Рин тянется мыслью к Тобиасу, словно тот может его защитить.

К концу дня Рин сам себе кажется неадекватным. Думает, что это заметно всем, что на него начинают коситься и шептаться за спиной. Съеживается на последней парте и еле держится до конца уроков. После школы он на углу случайно пересекается с Тобиасом, и страхи пропадают, как и не было в помине.

Они с Форсайтом весело болтают до самого дома и легко расстаются, не договариваясь о новой встрече. Рин в эту ночь отлично высыпается, но через два дня приступы безотчетной ночной тоски повторяются с новой силой. Голос Самюэля, подобно вязкому мороку, будит его утром. Весь день Рин опять думает о Тобиасе, а вечером натыкается на него у невзрачного продуктового магазинчика, будто случайно. Тобиас говорит, что это телепатия. Рин хмыкает: «Ну конечно».

И все бы ничего, но внезапные встречи начинают повторяться и настораживать. Если ночные кошмары и произошедшее на ивенте Рин еще может объяснить перевозбуждением, отравлением, подсыпанным в шипучку наркотиком – а почему нет? в клубах и не такое творят, так почему не на ивентах? какая разница? – то Тобиаса он объяснить не может совсем. Телепатии не существует. Как не существует ничего из того, про что Тобиас ему говорит: