Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"
Автор книги: Verotchka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Рин осекается. Почему-то в мозгу всплывает давнишнее вспоминание о пирсере, о том, как он млел от ощущения власти, как это кружило голову и никак не вязалось со словом “независимо”. Обладание – Тобиас может в любой момент дать ему это чувство. А ведь Самюэль наверняка чувствовал тоже самое. Рин бледнеет, подумав о “каракатице”. Неужели безграничное обладание может сводить с ума? Самюэль перешел какую-то невидимую грань, вырезав свою монограмму над яремной впадиной. А он, Рин? Как поведет себя он? Сумеет ли удержаться за чертой? Как он должен относиться к Тобиасу, чтобы этого не случилось? Может быть лучше держаться от всего этого подальше. Так будет лучше и для него и для Тобиаса.
– Ты думаешь, что нормальная жизнь – это что-то типа пляжа на Кубе? Равенство, братство, вечная любовь? Да и независимость, знаешь ли, может быть не только призом. Тебе никогда в голову не приходило, что быть независимым – это ни то, ни се. Ни нашим, ни вашим. Независимым значит? То-то я смотрю, связь между вами развивается медленно, словно через силу…
Ривайен начинает выкладывать слова, как Китайскую стену, медленно и основательно, а Рину становится неинтересно, и он смотрит в окно. Рассмотреть из него ничего нельзя – все смазано моросью и сумраком.
– … она и сейчас, как я вижу, нестабильная, то вспыхивает, то почти пропадает. И только от тебя зависит, будет она работать или нет. Не от Тобиаса. Ты ведь в курсе, что Тобиас не свободен? У него самого выбора нет. Так получилось, что за него придется выбирать тебе. Я думаю, тебе надо для этого знать две вещи. Во-первых, Тобиас создан мной для битв, это надо в нем оценить. Боль для него как наркотик, он будет ее искать, искать столкновений, из природной склонности, из инстинкта.
За окном не видно ни зги, но Рин все равно всматривается. Слова Ривайена для него как лекция, и внимание постепенно отключается. Ему вдруг кажется, что он – не здесь. Вернее здесь, в школе, но не сейчас. Перед глазами в стекле все начинает двигаться как в кино. Рин видит свое отражение не в окнах директорского кабинета, а в мокроте школьной вывески, на которую он смотрел час назад, придерживая Тоби за рукав. В начищенной позолоте дверных ручек, которые тянул на себя Тоби, в зрачках парня с лошадиной мордой, который на него косился, разговаривая с Тоби, в окнах коридоров, по которым он сегодня уже проходил рядом с Тоби, в стеклах на глазах Ривайена, которые к нему повернулись в тот момент, когда Рин прятался за спину Тобиаса. Везде, везде в отражениях он рядом с Тоби. Рин вздрагивает и озирается. Тоби рядом нет, но Рин слышит, как он где-то произносит заклинание, оно звучит как гонг, долго и тревожно в голове Рина, словно звучит он сам от пяток до макушки. Наваждение проходит. Рин один в кабинете с директором, а голос Тобиаса смешивается с шумом непогоды за окном. В этом есть что-то неверное. Это надо исправить. Немедленно.
– Во-вторых, я хочу тебе сказать…
Рин недоуменно смотрит на говорящего как ни в чем не бывало Ривайена, а в ушах у него вместо слов хлопает пространство, как мокрая тряпка на ветру, перекручивается и сворачивается. Рин срывается с места, не дослушав.
– …что твой брат…
***
У Колина ощущение, что здание школы живое и что оно его невзлюбило с первого взгляда. Каждый стул норовит ему подставить ножку. Деревянный угол ресепшена буквально саданул в бедро, когда он нес из машины сумки наверх, двери лифта чуть не выжали из него все соки, а с постельным бельем у него возникли очень сложные взаимоотношения. Но Колин терпелив, и времени у него предостаточно. Он думает, что сумеет договориться с Домом и найдет компромисс. Эта мысль Колину нравится, он ложится полежать и ее подумать, потом перелистывает журнал, раз, потом еще раз. Идет попить кофе к автомату в конце коридора, вытягивается на одеяле снова, и тут его тело не выдерживает. Оно требует к себе внимания и компенсации за сидение в консервной банке десять часов безвылазно. Колин переодевается в спортивную форму и отправляется на поиски. Он становится похож на огромного кота – как кот обшаривает газоны и дворы на предмет особой травки, так Колин начинает обшаривать здание на предмет спортивных залов и тренажеров.
Сделав полный круг и найдя только бассейн и закрытые двери, к которым электронный ключ не подошел, Колин решает пойти пытать Иннокентиев, рассудив, что те наверное уже освободились. Бодро свернув в приглушенный свет очередного коридора, он замечает в глубине его две тени, на пробу принимается махать рукой:
– Ей! Бэка!
Одна из теней тотчас же приостанавливается, а вторая, ускорившись, становится размытой и многослойной.
В этот момент на этаже вспыхивают все огни. Колин жмурится от неожиданности, а когда открывает глаза, видит, прежде чем получить прямой удар в челюсть, незнакомое лицо и успевает удивиться гримасе-оскалу, которая смотрится на этом самодовольном лице очень забавной.
***
Тобиас выходит от Ривайена, доходит до лестницы, сворачивает, потом спускается вниз и тут вспоминает про зажатую в онемевших пальцах сигарету, сует ее в рот, стискивает зубами, закуривает и затягивается до печенок. Он так много заставил себя забывать, чтобы стало легче, он так много вырывал из себя, чтобы ничего не чувствовать, чтобы стать сильнее. Он думал, что прошлое его не достанет, что он перерос, перешел, забыл, в конце концов. Но только увидев Ривайена перед собой, понял, насколько ошибался. Все его усилия во время разговора были направлены только на то, чтобы Ривайен не заметил паники. Сдерживать ее в себе и не выставлять напоказ оказалось намного труднее, чем терпеть боль.
Вместо того, чтобы пойти в комнату или найти Колина, Тобиас стоит и курит. И ему не легче. Ему тяжело. Тяжело от этих стен, от вспомнившегося отчаяния и бессилия, от наивного неистребимого желания быть любимым. Не за силу, не за умение кидать сложные заклинания, а просто так. Тяжесть в его груди гнет, Тобиас сутулится, ему очень хочется побежать прочь и, может быть, спрятаться. Но он стоит и привыкает. Как в детстве привыкал терпеть боль. Тяжесть тоже нужна ему, как ступенька к главному. А главное – это Рин. Сейчас Ривайен расскажет ему про Сэма. И станет еще тяжелее.
Тобиас затягивается и собирает в голове слова-объяснения. Он ведь не лгал. Он просто не говорил правды. Потому что если сказать, что Сэм жив, надо потом еще столько всего сказать. Про себя, про изнасилование, про унижение, про подчинение, про жестокость. И Тобиас не уверен, что Рин все эти рассказы примет. Что после них Тобиас останется ему нужным. Что Тобиас останется рядом. Но надо рискнуть. Нельзя все время стоять на цыпочках, казаться выше и стройнее.
Может быть, Тобиас преувеличивает и зря себя накручивает. Все проще и банальнее. Надо было, может быть, не тянуть до последнего, а поговорить с Рином еще тогда, в самом начале? Но тогда мысль о Сэме казалась почти фобией. И, казалось, от прошлого он окончательно избавился. А потом уже страшно было сломать так неожиданно построившиеся отношения, посеять ожидания неизвестно чего, сомнения и недоверие.
Как все запуталось. Хоть бы Рин оказался мудрее, понял все правильно. Тогда между ними больше не будет стены, стыда за прошлое, недоговоренностей. Связь наконец заработает и, может быть, станет сильнее нитей Сэма, прочнее, солиднее. И тогда прежняя связь, навязанная Советом и Ривайеном, оборвется под тяжестью новой, не будет больше иметь над ним силы. Поэтому тяжесть, к ней надо привыкать, как к боли. Пусть будет тяжело. Тяжесть – она может все изменить, как сила тяготения.
Он трогает намокшие бинты на горле. Слишком много крови, слишком пульсирует. Такое впечатление, что сейчас вскроется, и его глотку разорвет. Такое ощущение, что Сэм успеет раньше.
В это момент перед ним всплывает недоброе лицо Николаса. Встретившись с Тобиасом глазами, он выпячивает недовольно губы, как обиженный медведь-шатун. Потом самодовольно улыбается. Улыбка Николаса кажется забавной, потому что передние зубы у него вставные, и это заметно из-за загубленного прикуса. Зубы ему Тобиас выбил в первый же спарринг, когда тот питбулем вцепился в его заклинания и хотел их перегрызть, как кость. Больше у них спаррингов не было.
– Уходи, – Тобиас это говорит раньше, чем успевает понять, что происходит. Он понимает решение атаковать раньше, чем Николас складывает губы в злое «нет».
Он читает быстро, еще не развернув систему полностью, быстрее ста сорока слогов в минуту, без интонации, стараясь выкрикнуть не столько громко, сколько четко, чтобы не проглотить эффект, не смазать удар:
«Гравитация, сила тяжести, притяжение и слияние,
Суть понятий не меняется от их написания,
Но их суть меняет построение мировоззрения.
Ты меняешься изнутри, не меняя своего отражения —
Только легкое искажение на ряби зеркала
Только сожаление.
Это относится к замечательным явлени-ям.
Но видеть миры в зеркале за своим лицом
уже дано не тебе, но только гени-ям.
У тебя перед глазами только здесь и сейчас – форменное затмени-е.
Коллапс.
Заклинание обрушивается каменной плитой. Николас кричит горлом – тонко, отчаянно. Скорее как чайка, думает Тобиас, а не как медведь. Как внешность обманчива. Сила тяжести давит со всех сторон, прессует до хруста в костях, прижимает к земле и скручивает в жалкий комок бессильной плоти. Николас хрипит и пытаясь отползти.
А Тобиаса накрывает рикошетом ударной волны, раскаленной до черноты. Удар приходится прямо в лицо, разбивает губу и вспышкой боли отбрасывает к стене. Он сглатывает кровь, потом еще раз, чувствуя, что ее все-таки слишком много и она, горячая и щекотная, стекает по подбородку и шее.
– Как всегда не щадишь себя? Похвально. Не ожидал тебя здесь увидеть. Сэм сказал, что ты подох. Ладно. Сейчас исправим. Думаешь я за два года ничему не научился? Думаешь не научился ставить от тебя щиты? Ты патетичный Тоби и медленный. Ты слишком гоняешься за красивостями. Ты перфекционист. Считай, что уже проиграл.
Тобиас чертыхается. Николас стал за этот неполный год намного сильнее и техничнее. Тобиас на всякий случай ищет взглядом вшитые нити Силы, но плотный костюм закрывает тело основного Заклинателя Сэма полностью, не оставляя ни одного открытого места.
Николас оправлялся от удара быстро, намного быстрее самого Тобиаса. У Николаса не было ни изнурительной дуэли в Риме, ни дороги, ни изматывающего разговорами Ривайена. Тобиас прикидывает, сколько у него есть до фронтальной атаки и пытается тоже встать. В голове бьет молотом и пульсирует.
Николас уже на ногах, но его еще штормит, и он балансирует, стараясь ухватиться руками за воздух. Тобиас улавливает слабый запах разложения или воспаления. Такой бывает в больничных палатах после неудачно проведенной операции, когда тело не принимает вмешательства. Неужели нити не прижились?
***
Рин даже не знает движется ли он сам, или движется все остальное. Стены, окна, воздух, свет, ночь, время. Его собственное искаженное отражение мелькает в зрачках Колина, стеклах Ривайена, в окнах, пуговицах, кафеле. Все быстрее и быстрее. С ускорением. Будто в каждом из этих крохотных зеркал существует собственная гравитация и она притягивает его к себе и протаскивает через, куда-то туда и до тех пор, пока все изображения ни схлопнутся в одно и пока в его собственных глазах не отразится Тобиас. И он знает, как знают о неизбежном, что он вот-вот попадет туда, куда должен и хочет. Боль захватывает голову все сильнее, как в Риме, но Рин из последних сил борется и с ней, и со своей привычкой слабого, двигаться, бежать от боли, а не к ней. Он старается держать глаза открытыми, хотя так тратится больше сил. Но так он видит, что за ним, как в зеркале, проносятся разломанными остатками целые куски недавнего прошлого. Он представляет себя летучей мышью, несущейся на эхо в зеркалах.
Рин не может четко слышать слова – в ушах белый шум и кровь, дыхание сорвано.
– … Коллапс, – выплывает из волны перемещений знакомое.
– Тоби!
– Вот незадача. Тебя, пацан, мне приказано не трогать. Выйди из системы и не путайся под ногами.
– Тоби! – Рин даже не удивляется ни крови, ни бледности, ни тому, что Тобиас ввязался в бой без него. Все не важно. Важно, что в этот раз он успел, и значит должен сказать как положено, если хочет, чтобы незнакомый и наглый парень, чем-то напоминающий ему голодного медведя из цирка, прекратил атаку. А что он ее уже начал, Рин тоже знает, как знает, что она будет злая и беспощадная. Рину надо сказать Тобиасу формулу, надо принять на себя ответственность, но внутри все сопротивляется. Он не готов. – Я люблю тебя, Тоби. – И Рин дотягивается до губ, плотно сжатых, собранных.
– Спасибо, Рин. Теперь не смотри и постарайся не дышать. Я не хочу, чтобы ты это видел. Мертвые слова – это неприятно и дурно пахнет.
Холодная, сильная и такая чужая рука прижимает Рина к раскаленному досуха телу, напряженному и неживому. Рин не узнает ощущения. Но все так быстро, что он не успевает отстраниться. И глаз не закрывает.
Другой рукой Тобиас мочит пальцы в собравшейся в ключицах крови, подносит их к самым губам и сквозь них выдувает: «Свободы нет, Николас». Тогда Рин зажмуривается, но даже с закрытыми глазами видит, как кровь откликается и срывается с пальцев. А в ушах у Рина стоит звон еще не разбившегося огромного, как во дворцах, окна, сдавленный вскрик, мат, глухой стук коленей о пол, шуршание нейлоновых нитей и звук бьющегося в них тела.
– Что это было?
– Новая техника, в Риме подсмотрел, – и Тоби оседает на землю, прислоняется спиной к стене, тянет Рина на себя, прижимает и целует в волосы. Долго. Рину кажется, что он так и заснет с губами на его темечке. Пусть, лишь бы он стал прежним Тоби, а не тем железным истуканом, что сказал ему спасибо. Это был не Тоби. Это было чудовище. Но пока он так думает, незнакомый ему Тоби проскальзывает между его мыслями, как талая вода, и исчезает. Рядом – прежний, знакомый, немного удивленный и встревоженный Тоби.
– Как ты сумел? Мальчик мой! Как ты сумел пройти по связи? Как ты себя чувствуешь?
Рин осторожно отстраняется.
– Ладонь страшно чешется, – Рин подносит ее поближе и видит радугу между пальцами. В этот момент из носа начинает хлестать кровь, уши закладывает, и он падает в подставленные Тобиасом руки.
***
Ривайен с удивлением смотрит на захлопнувшуюся за мальчишкой дверь и белеет от гнева. Он встает, чтобы найти Тобиаса и высказать ему все, что он думает о его никчемной паре, но не успевает.
– Здравствуйте, дорогой учитель, давно не виделись.
– Ты рано, Самюэль.
– Не делайте вид, что ждали. Вы даже не могли засечь мое присутствие.
– Тобиас тоже не мог. Так что мне простительно. Мастерство твое растет, но вот чванство не лечится, дорогой мой.
Комментарий к XII.
* французский аналог ЕГЭ
========== XIII. ==========
«Необходимо нам вернуть единство Наследия
и получить контроль над временем и пространством.
Думают наши старейшины,
что прячет Наследие разгадку о себе в ком-то из нас.
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
Не повторяй за мною моих неверных шагов,
в тебе ещё мало горя,
страдания и грехов.
Смотри на меня как будто мы встретились первый раз
Мы будем друг другу чужими, с чувствами на заказ
Defin
14.01.2018, воскресенье
Ривайен с удивлением смотрит на захлопнувшуюся за мальчишкой дверь и поджимает губы. Какая же все-таки у Тобиаса никчемная пара. Покачав головой, Форсайт встает, чтобы плеснуть себе «Талескера», но не успевает. Между ним и небольшим баром у дальней стены из полумрака проступает фигура.
– Здравствуйте, дорогой учитель! Давно не виделись.
– Ты невовремя, Сэмюэль.
В голосе Ривайена нет удивления. В нем Сэмюэль слышит издевку и досаду. Как мэтр может вот так все испортить? Разве он не вломился в его святая святых, проявив и талант, и характер, и находчивость, а кое с кем и жестокость? И где же эмоции по этому поводу? Нет их. В один момент вместо чувства реванша у Сэмюэля возникает чувство, что он опять оплошал. Чувство, что он для Форсайта не противник, а назойливый комар. Точно так же Ривайен глумился над ним на заседаниях Совета Школ, когда Сэм доказывал, что единства Силы надо добиваться не созданием идеальных пар и тренировками, а опытами с метками и нитями. Демонстрировал свое пренебрежение, Сэмюэль ему никогда этот не простит. Как и сегодняшнего «ты невовремя». Но, черт возьми, как же это все его выводит из себя. Как не простит халатности в обучении Рина. Настало старому самодовольному болвану платить по счетам.
Сэмюэль дергает за резинку на запястье. Надо успокоиться. Кто там сказал, что месть – это блюдо, которое подают холодным? Да неважно кто. Главное – правильно. Резинка – верное средство охладить голову. Она всегда работает.
– Не делайте вид, что ждали, – Сэм делает шаг вперед. – Я знаю, как вы прощупываете темноту. Если бы ждали, я бы почувствовал. Но вы даже не пытались засечь мое остаточное присутствие. Так были уверены, что я мертв?!
В ответ Ривайен просто молчит. Сэмюэль помнит по заседаниям Совета эти его невозможные паузы. После них слова у Ривайена вылетают снарядами. Сэм напрягается. Дерьмо.
– Тобиас тоже был уверен. Как все. Считал, что ты погиб. Если уж он принял блокировку связи за ее стирание из реальности, мне и подавно простительно. Чисто было сработано. Молодец. Но Тобиас, в отличие от меня, полагался не только на Тингар, с которым – тебе ли не знать – у него сложные отношения, а еще и на свою голову. Он-то тебя и просчитал. Да, ты здорово прокачал техники. Мастерство твое растет, но ты не честен сам с собой. Ты переоцениваешь свои возможности и теряешь контроль. Амбиции сгрызут тебя, Сэмюэль, если ты не остановишься.
Губы у Сэмюэля белеют. Гребанный педагог. Сэм ищет вмиг похолодевшими пальцами резинку. Никак не может подцепить. Говно! Чертовы китайцы, даже в этом на них нельзя положиться. Резинка выворачивается, липнет к коже. Аккуратнее. Не хватает еще порвать. Ришар ногтем подцепляет каучук, сдирает кожу в кровь, натягивает резинку до предела, так чтобы ударило изо всех сил. Щелчок. И моментально успокаивается. Резинка всегда работает.
– Кто бы говорил. Вы – мой учитель, я с вас брал пример во всем. Хм, значит, действительно ждали? Неужели Тобиас догадался? И с вами связался? Помирились? Смотри-ка. – Сэмюэль потирает запястье, сильно попало, прям по расцарапанной коже. Зато теперь должно надолго хватить. – То-то он мне показался странным во время последнего боя. Ах да, вы же еще не знаете про бой в Риме. Не думаю, что ваш пасынок что-то расскажет о нем. Что он вообще вам что-то еще расскажет.
Опять Ривайен делает паузу. Она у него теперь, как черная дыра или ловушка. Сэмюэль начинает белениться. Он рассчитывал вывести из себя старого пердуна намеком на то, что его драгоценный Тобиас не приедет больше его навестить. А что вместо этого? Да ничего. Даже Сэмюэлю было немного жалко Тобиаса тогда. И еще жалко сейчас. А этому человеку хоть бы что. Ни одна мышца не дрогнула.
– Мне про бой рассказал Рин, – Ривайен недобро усмехается, а Ришар одним мгновенным движением перемещается почти вплотную к нему. Почему эта самонадеянная сволочь упомянула Ринсвальда?
Форсайт не отступает, только ставит руку перед собой и Ришаром, словно щит. Спокойно, спокойно, спокойно. Сэмюэль твердит эту мантру как «отче наш». Нельзя выходить из равновесия. Его искореженное ненавистью лицо становится ангельским и лучезарным.
– Ринсвальд здесь?
– Да, сегодня приехал.
Зная повадки Ривайена, Сэмюэль ждет момент, когда его бывший наставник отдаст приказ Натали – своему Заклинателю – раскрыть Систему, но присутствия самой Натали Сэм не чувствует. Это подозрительно, и вызывает у него некоторую неуверенность. После того, как Тобиас в одиночку почти победил Чумных, многое вызывает у Сэмюэля неуверенность. Надо держаться. Спокойно. Он призывает на помощь здравый смысл. Не может быть, чтобы Натали научилась стирать себя из настоящего или нашла способ открывать Систему с очень большого расстояния и вытягивать ее в туннель – эта новая техника, ей владеет только два человека. Но в здравомысленные умозаключения врезается взгляд Тоби, тот самый странный взгляд, которым тот на него посмотрел перед последней атакой Чумных, словно точно зная, где стоит Сэм. После этого взгляда Ришару кажется, что от Форсайтов можно ожидать все что угодно, и ожидание это не сулит ничего хорошего.
Хотя, хорошее всегда было для Сэмюэля понятием очень изменчивым и нестабильным, легко перетекающим из одного в другое. Например, Натали в данный момент рядом нет, и это – хорошо. Пока есть время, надо понять, что в этой партии делает Ринсвальд.
– Брат приехал с Иннокентиями?
– И с Колином. Помнишь такого? Друг Тоби? Нет? Хороший мальчик, надежный.
Сэмюэль делает вид, что вспоминает, а сам пытается прощупать присутствие Николаса. Но того тоже нет поблизости. Это плохо. По плану он должен был быть здесь раньше и все подготовить. Видно где-то напортачил, паразит, его заметили и остановили. Но с другой стороны, так даже лучше. Он отвлек на себя внимание. Сэм щурит глаза. Значит – один на один. Почему бы нет? В кабинете нет камер, здесь их никогда не было. Он это знает еще по детству, когда выкрадывал рукопись и ее перевод, просто так, ради баловства, ради того, чтобы доказать Ривайену, что тоже может быть и ловким, и умным, и разбираться в сути Наследия. Может быть, чертов старик гипотетически и сильнее Сэмюэля в системе, зато он, Сэмюэль, сильнее Ривайена физически. Или старый идиот думает, что Сэм остался чистоплюем и побоится замарать руки? Не побоится, и новый регламент в понедельник без Ривайена никто не подпишет.
– Вы можете сколько угодно делать вид, что вам ничего не грозит. Но это не так. Как видите, я здесь, и никто из ваших учеников меня не остановил, и камеры меня пропустили, и двери открыть было проще простого.
– Никогда не думал, что так и должно было быть? Неужели ничего не шевельнулось? Мог бы хоть предположить, что школа окажется ловушкой. Нет? Совсем меня ни в грош не ставишь? А кто там только что говорил о самоуверенности, коллега?
– В таком случае, вы и себя в нее заманили.
– Сэм, ты уже проиграл. Ты не можешь ни подмять школы под себя, ни стравить Совет со спонсорами. Ты просчитался в тактике. И тебе не удастся объединить Наследие.
– А вот это мы еще посмотрим. Новый регламент, запрещающий ивенты, без вас никто не подпишет – испугаются. А вам я его подписать не дам. Не вы придумали ивенты, а мой дед. Это витрина для продажи живого оружия. Но не лучших пар – это как раз надо поменять. А отработанного сырья, выжившего после экспериментов. Только не говорите, что после смерти деда вы прекратили исследования. Иннокентии – форсированный тип пары, это видно невооруженным глазом. Вы вырастили метку искусственно, отличный результат надо сказать. Но вы отстали. Вы безнадежно отстали. Изменения ДНК – тупик. Мои друзья ушли дальше, их пары сильнее ваших.
– Ты про тех, что остались лежать на форуме? – Ривайен позволяет себе небольшой смешок, трескучий как мороз сибирской зимы. От него Сэмюэля бросает в дрожь. У него новый адреналиновый шок. Он чувствует, как от стресса возбуждается.
– Иннокентии рассказали или Ринсвальд?
– Нет, рассказал Тобиас, – Ривайен с наслаждением смотрит на реакцию. Сэм скалится. Он заводит левую руку назад и оттягивает резинку. Щелчок. Еще щелчок. Не работает. Сэмюэль натягивает в третий раз, и каучук не выдерживает. Адреналин вырывается, сжигая все на своем пути и окрашивая красным. Становится трудно думать и держать цель рассуждений в голове.
– Он не мог выжить.
– А ты связь разблокируй и проверь.
Сэм смотрит недоверчиво.
– Но как ему удалось?
– А так. Мой Тоби – лучший, какие бы ты там игрушки ни находил, кто бы в них чьи нити ни вшивал.
Ривайен прикидывает, надо ли еще подливать масла в огонь и рассказать, что он знает про внешнюю метку. Но Сэм кипит такой чистой ненавистью, в которой оплавляется все его напускное очарование, что Ривайен только усмехается, довольный своей провокацией:
– Мой мальчик непобедим!
– Не ваш, а мой! – Сэмюэль окончательно теряет голову. – Или вы уже забыли, как отдали мне его? И непобедимым сделал его я. Я увидел в нем то, что вы проморгали. Жертвенность. Связь – это присяга на верность болью, кровью, спермой, жизнью. Кто бы мог так присягнуть? Да никто, кроме него. В нем был такой потенциал! А что вы с ним сделали? Я мог бы объединить с ним силу, если бы не вы. Вы искалечили Тоби, вы недосмотрели за Ринсвальдом. Как я ни старался – с этим уже ничего нельзя поделать. Ринсвальд безнадежен. А Тобиас живет по приказу. Но хорошо, что он выжил. Хороший меч никогда лишним не бывает.
Произнося последние слова Сэмюэль резко подается вперед и наносит удар, но совсем не тот, к которому Ривайен так тщательно готовился и мог отразить с легкостью. В руке Сэма блестит финка, и он с молниеносной скоростью бьет сверху. Ривайен опаздывает с реакцией, перехватывает запястье противника у самого лица. Нож входит по самую рукоять в щеку, соскальзывает с зубов, утопая в пустоте рта, натыкается на рыхлое сопротивление языка и, чиркая о кость нижней челюсти, вырывается под подбородком, порождая следом булькающий пузырь алой крови, смешанной со слюной изо рта Ривайена*. Тот не издает ни звука, сжимает руку Сэма с такой же остервенелой силой, с какой держал паузы в разговоре. Сэмюэль изо всех сил толкает нож вверх, стараясь достать и переломить скуловую дугу, и у него не получается. Ривайен сжимает его руку все сильнее. Кажется, что кости в предплечье прогибаются под кожей, соприкасаются, трутся друг о друга при малейшей попытке протолкнуть финку вверх. Боль нестерпимая. А боль Сэма никто не учил терпеть. Боль – она не для Целителей. Пальцы разжимаются сами собой. Сэм трясет рукой и тут же оказывается внутри Системы, сорвалавшейся с пальцев Натали. Заклинатель Ривайена стоит в дверном проеме, и ее большие фиалковые глаза моргают, как у совы, замершей на шесте с мышью в клюве.
Когда прибегают Иннокентии, Натали уже подхватывает Ривайена. У того вместо щеки кровавое месиво. Иннокентии впервые видят его глаза без очков – холодные и спокойные. И сразу успокаиваются: директор жив и до медпункта дойдет только на одной гордости, и гордость же не даст ему завтра отменить Совет. Бэка в этом уверен, как в самом себе. Натали кивает ему, оставляя следить за ситуацией. Теперь уже не ей и не Ривайену решать – дальше решать Рину. Сэм спокойно стоит у окна и держит защиту, не давая мерцающей сети Натали превратиться из барьера между ним и остальными в клетку.
***
Колин бежит по лестнице: тяжелый, шумный и порывистый. Он пьян от адреналина и где-то внутри напуган.
Ему немного стыдно за себя, за то, что оплошал. Мнил себя «железным человеком» и «каменной стеной», а свалился от одного удара. Хотя, с другой стороны, штопать Тобиаса после поединков и самому испытать на себе силу Заклинателя – это совсем не одно и то же. От пережитого у него немного дрожит всё сразу: губы, руки, ноги. Сердце так вообще прыгает то в желудок, то в горло.
Колина почти сразу после нокаута нашли Иннокентии, облили холодной водой. Он решил, что достали снег с подоконника, растопили и на него вылили – так сильно в нос ударило морозом и промозглостью, как нашатырем. Привели в чувство, сказали коротко, что в школе Самюэль и в кабинете директора раскрыта Система. Глаза у них при этом были страшные, словно они лично пережили «Восстание живых мертвецов». Потом рванули куда-то по бесконечным коридорам так, что Колин не сразу сообразил, что остался один. А теперь он бежит за подмогой, точно не зная куда, но кажется, главное не «куда», а быстро. Пробегая мимо какого-то аппендикса с запасным выходом, он краем глаза замечает на полу у стены какое-то слабое движение. Тормозит. Возвращается. Судя по белой гриве волос – это Тобиас. И Рин. Нашли время нежничать!
***
Рин приходит в себя от того, что его губ касаются. Касание знакомое – даже не открывая глаз он знает, что это Тобиас: сухие губы, острый язык, вкус сигарет, расслабленность. Но есть в этой расслабленности что-то незнакомое. Мягкое и долгое. Тобиас никогда его так не целовал. Его губы всегда были напряженными. Даже первый поцелуй был немного злым. Сейчас совсем не так. Сейчас Рин не хочет, чтобы Тобиас останавливался. В голове легко и тяжело в ногах, как будто туда-то вся кровь и отхлынула, а спина прогибается, как податливый пластилин. Тело реагирует само, не спрашивая у Рина, что он по этому поводу думает. А Рин вдруг заливается краской, как будто это первый его поцелуй, стесняется открыть глаза, но тянется вперед весь, вслепую находит ладонями впалые щеки, хочет перехватить инициативу, смешно открывает рот, как рыба в воде, но Тобиас не позволяет.
Сердце у Рина начинает биться быстро, посылая горячую кровь прямо в мозг, начинается пожар, лицо горит, рука соскальзывает с шершавой щеки вниз, останавливается на груди, там, где также бешено бьется сердце Тобиаса. Дальше ладони падать некуда и она замирает на разлете ребер, как Рин замирает в объятиях – послушный и притихший. Он словно растворяется в Тобиасе, становится не собой, видит не своими глазами, и в голову приходит откуда ни возьмись бредовая мысль, что в этом поцелуе чувствуется горечь, непонятная горечь скорого расставания. Он резко раскрывает глаза и отстраняется чтобы спросить: «Почему?».
– Вот вы где! – раздается над самым его ухом. – О! С этим козлом вы уже разобрались! Скотина! Так ему!
Рин поворачивает голову. На Колине нет лица, вернее оно есть, но красное, как маков цвет, глаза вращаются и вылезают из орбит, он растрепан, и на раздувшейся скуле у него зреет здоровый синяк.
– Хватит тут сидеть. Скорее! Там Сэмюэль!
Колин подхватывает отплевывающегося, бестолково дергающегося и совершенно оглушенного Николаса, как мешок с углем взваливает его себе на плечо. «Трофей понесу сам, хоть в этом от меня польза будет». И бежит дальше по коридору.
Рин, забыв о чем хотел спросить, вскакивает и бросается следом, не оборачиваясь.
Тобиас неохотно и тяжело поднимается на ноги. Связь, которую он только что видел так ясно, так ярко, чувствовал так сильно – ее больше нет. Только там, где лежала ладонь Рина, осталась тонкая ниточка, еле заметная, как рваная октябрьская паутина. Зато связь с Сэмом восстановлена, тянет цепью к его ноге.
***
Рин бежит со всех ног. Сэмюэль всю жизнь был для него особенным. Тем, кого любили все без исключения. Тем, кому можно доверить тайны. Тем, кто мог все изменить только к лучшему. Именно к такому Сэмюэлю Рин несется на всех парусах. В голове бьется одна мысль – «Как?!» Но разве это главное? И какая разница «как»? Главное, что жив. А в этом Рин не сомневается. Он понял это сразу, как только взглянул в глаза Колину. Эти глаза не врали, и в них было столько всего намешано, что и поцелуй, и Тобиас отошли на второй, далекий как северный полюс, план. Осталось только одно желание – встретиться, обнять, прижаться, почувствовать счастье. Чудеса случаются.
