Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"
Автор книги: Verotchka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Рин наконец отрывает взгляд от Сэма и переводит его на Тоби. Тот стоит так, словно линии напряжения проходят именно через него, его трясет, совсем мелко, практически незаметно, он словно собирается с силами, а затем начинает двигаться. Идет к Сэму наперерез, отсекая Рина, оставляя его у себя за спиной. Когда оказывается рядом с братом, то у Рина ощущение, что Тоби стоит не в метре от него, а перешел в другую вселенную.
Сэмюэль кивает, самодовольство вспыхивает в нем пламенем, но он моментально гасит его ресницами так, чтобы Рин не заметил триумфа.
– Ну что, Тоби, значит уходишь со мной по собственному желанию? – он словно гвозди забивает, а не говорит.
– Ухожу. Но ты оставишь Рина в покое. Не думаю, что он когда-нибудь станет тем, что есть мы, – и в его бесстрастном, терпеливом голосе неуловимым эхом звучат нотки пробуждающейся угрозы.
Сэм слышит и услышанное сбивает его с толку. Его торжество неуловимо перерастает во что-то иное. Он усмехается одной стороной лица, чувствует мимолетный укол неуверенности. В этих словах скрыт подвох, недосказанность, непонятная решимость, но не подчинение.
Рин же не слышит ничего, кроме самих слов, и они, как фитиль, доносят до мозга искру озарения: «Неужели я упустил момент, когда все еще можно было наверстать?» Тобиас был его, с той самой встречи у собора под гулом старого колокола. Почему же сейчас не он, а Сэм имеет над ним власть? Когда связь разрушилась? Неужели мост, который навел между ними Тоби, был дорогой в одну сторону? Неужели Рин действительно никогда и никого не любил? Приказать? Но Рин уже знает, что приказ не сработает. Он не разобьет связь Сэма, потому что так и не решил для себя, как относиться к Тобиасу, что тот значит в его жизни и значит ли что-нибудь.
А Сэм решил и давно. В какой-то момент их совместной с Тоби истории он стер границы полностью, отдал часть себя и взял часть другого. Это сейчас ясно для Рина как божий день. Рин же никогда свои границы не стирал. Он всегда оставался самим собой. Более того, Тобиас делал все, чтобы защитить эти границы. Он оберегал его таким, считал, что в этом и есть его ценность. Сделало ли это его сильным? Слабым? У Рина нет ответа на этот вопрос и спросить он не может. Если откроет рот, то ничего хорошего не получится. Он просто разревется. Ни Сэм, ни Тобиас не должны увидеть его таким. И он молчит. Упрямо наклоняет голову и молчит.
Никто больше не произносит ни звука, и в этой тишине есть что-то окончательное. Она обволакивает каждое движение вниз по лестнице, делает уход безболезненным и тихим. Рин смотрит вслед до тех пор пока поворот улицы не прячет спины Сэма и Тобиаса от его глаз.
Когда смотреть уже больше не на что, он смотрит в пустоту, и на его мальчишечьем лице появляются жесткие линии.
Рин выходит из студии, закрывает за собой дверь на ключ и медленно направляется в сторону дома. Мимо проходит парочка одноклассников, но они даже не оборачиваются, чтобы окликнуть. За четверть часа Рин переживает последнее разочарование – разочарование в себе, оно пускает в нем быстрые корни и изменяет что-то до неузнаваемости.
А затем дни текут как река. Похожие и непрозрачные. Рин барахтается в потоке мелких событий, занятий, рутины. Беспорядок царит и растекается в его комнате, в доме, проникает в желания и в мысли. Рин некоторое время думает, что живет во сне – такое все вокруг медленное и чужое. Он бессознательно ищет среди прохожих знакомое осунувшееся лицо, иногда принимает кого-то за Тобиаса, перебегает радостно улицу… Иногда ему кажется, что он видит, как Тобиас стоит напротив его дома и пристально смотри в окна. Рин смутно понимает, что с ним происходит что-то неладное, но продолжает в каждом искать застрявшие в воспоминаниях черты и ошибаться.
Потом он понимает, что надо искать не лицо. Что настоящее лицо он не запомнил, потому что Тобиас привык носить маску. Прятать за ней себя и морочить всем голову. Так проходит первая неделя, потом вторая, потом месяц. В какой-то момент Рин видит вечером в зеркале свои обвисшие грязные патлы и тусклые глаза, засыпает напуганным, а просыпается новым человеком, легким и свободным. Его словно отпускает во сне. Первого апреля он открывает окно и с наслаждением вдыхает весенний воздух, полный запахами миндаля и абрикоса. Он выздоровел.
***
– Мне тоже его не хватает, – говорит Колин.
Они снова сидят в кинотеатре на сеансе в двадцать двадцать. Это их ритуал. Раз в неделю они ходят смотреть какой-нибудь боевик. Если есть о чем поговорить, они не замечают того, что происходит на экране и болтают всласть. Если новостей особых нет, им просто хорошо вместе, они смотрят фильм, потягивают колу, заглатывают попкорн.
Колин любит рассказывать про картины. Про те, что они смотрят и про те, что он рисует, и про те, что иногда выуживает из запасников Тобиаса. У него тоже есть ключи. Рину кажется, что Колин теперь живет в студии напротив храма. Но сам Рин больше туда не ходит. Не интересно.
После сеанса они садятся в машину, долго выруливают на кольцо промзоны, долго едут в центр, долго ищут место на последнем этаже центрального паркинга, а потом медленно идут мимо разноцветных витрин, пустеющих ресторанчиков, темных переулков, опущенных ставень и подсвеченных фасадов памятников архитектуры. По улицам бегут зеленоватые потусторонние блики от фар редких машин.
– С чего ты взял, что мне его не хватает? – Рин продолжает незаконченный в кинотеатре разговор. – Я как-будто освободился. Он был прав. Я его не любил. Это была привязанность, а не связь. Я просто цеплялся за то, что удобно. Я не дал бы ему быть собой – я ненавижу Систему и все, что с ней связано. Я бы возненавидел и его тоже. Он просто был прав, Колин.
Рин вздыхает, перекидывает сумку из одной руки в другую, поднимает голову и смотрит в адское небо мегополиса. Облака там разбросаны в беспорядке, но в душе Рина уже все разложено по полочкам: он был привязан к Тобиасу, потому что надо было к кому-то привязаться, он верил Тобиасу потому, что надо было кому-то верить. Он был слабым.
***
Рин старательно учится, и май летит вместе с ним на всех парусах. Весна освещена Клэр. Они снова гуляют после школы, он все чаще приглашает ее домой. Она все чаще смотрит на него особенным взглядом, который заставляет Рина смущаться. В ее взгляде есть желание долгого приключения. Он любуется на то, с какой природной грацией она отбрасывает за спину длинные каштановые волосы, и не вспоминает ни о чем. Ссоры позади. Обиды на него позади. Тобиас позади. Кода губы Клэр касаются его губ, у него сладко замирает сердце. Ее губы мягкие, пахнут клубникой и сливками и такие же на вкус. Клэр смеется и говорит, что у него самого поцелуй как у ребенка. Рин не смущается. Он видит ее жадный взгляд после поцелуя и уверен в себе. Завтра они вместе едут на ежегодную региональную олимпиаду по лангедокской литературной традиции. Двое от всего города. Они будут жить в соседних номерах – так получилось. Это здорово. Рин думает прихватить упаковку презиков.
Клэр звонит ближе к десяти вечера и спрашивает, есть ли у него лекции профессора Тимери, она на них не ездила в этом году, но, кажется, Сэмюэль был его любимым учеником, по крайней мере, она так слышала. Говорят, не пропустил ни одной. Хорошо бы найти его конспекты и взять с собой – на всякий случай. Рин вспоминает, что где-то на антресолях должны лежать коробки с вещами Сэма. Он подставляет стремянку и, балансируя на последней ступеньке, тянется вглубь, шарит рукой, пытается нащупать картонное ребро. Пальцы цепляют холодноватую, дорогую на ощупь ткань. Вместо лекций Рин вытягивает помятую, расшитую павлинами рубашку. Сувенир от Сэма после одного из туров? Наверняка.
Но Рин его не помнит. Он растягивает ткань и смотрит на золотые и серые перья, аккуратно вышитые на темно-синем. Рубашка не новая. Ее носили и любили. Воротничок потерт. Рин машинально подносит ткань к носу и втягивает пыль и залежалый запах. Пахнет Тобиасом. Запах еле ощутимый, но он есть. Его не перебивает ни время, ни затхлость. Откуда этот кусок материи у него в доме, он не знает. Он тупо смотрит на него, прекращает поиски и спускается вниз. Возвращается в комнату, встает между двумя оставшимися зеркалами и вспоминает.
Олимпиада проходит без него, мать вызывают к директору, ему грозят отчислением за срыв мероприятия. Ему неожиданно все равно. Клэр приходит сначала часто, пытается до него достучаться, потом реже. Между ними постоянно возникают неловкие паузы. Рину кажется, что между ним и всем миром возникла неловкая пауза. Пауза затягивается на несколько дней. Рин берет ключ от студии и идет туда, словно снова надеется на встречу. В студии никого нет. Но ощущение покинутости в ней тоже нет. Она словно тоже поставлена на паузу и ждет своего хозяина. Воспоминания становятся неожиданно пронзительными.
Вот он прибегает на тренировку Иннокентиев, вот Тобиас лечит его распухшую руку, вот рука Заклинателя бежит по его волосам, вот… Как же он до этого не понимал. Руки. Надо было искать понимание не на лице. Руки важнее, выразительнее, честнее. Тобиас говорил с ним руками. Вот только Рин тогда этого не понимал. Сейчас от этих тайных разговоров почти не осталось, никаких воспоминаний.
Рин закрывает глаза, старается представить. Перед глазами неожиданно возникают костяшки, похожие на острые, выветренные ветром скалы в миниатюре, они медленно превращаются в ладони, из них к Рину в руки скользит запутанный клубок разноцветных нитей. Рин тянет за первую попавшуюся. В тот же момент в кармане начинает вибрировать телефон. Рин вздрагивает, открывает глаза, помедлив, достает трубку:
– Алло?
– Добрый день, это номер Ринсвальда Ришара? Извините за беспокойство, но не могли бы вы сообщить ваш почтовый адрес? – Рин отнимает телефон от уха, ошарашенно смотрит на трубку, снова прикладывает. – Директор Ривайен попросил меня подготовить официальный запрос на перевод вас в Нагорную школу, если вы, конечно, согласны, – Рин начинает откашливаться, чтобы продиктовать адрес, но еще не успевает раскрыть рот, как жизнерадостный голос продолжает. – Грант на ваше обучение выделен благотворительным фондом Амьена. Да, в письме все будет указано. Требуется согласие родителей и официальный положительный ответ вашего лицея. Но, насколько я понимаю, это не вызовет затруднений. Начало занятий с первого июня.
Закончив разговор, Рин кладет телефон обратно в карман. На календаре конец мая и конец недели. Письмо от Ривайена приходит через два дня. Еще через два дня Рин утрясает все формальности с переводом.
Вечером тридцать первого числа он тщательно собирает чемодан и звонит Колину. Первого июня он стоит на пороге Нагорной.
========== XVII. ==========
«Сила Тингара переходит из мысли в слова,
из слов – в суть вещей
и создает особое пространство,
в котором слова изменяют предметы и явления».
Из тетради Ривайена Форсайта « Сказание о Нитях Тингара».
«И меня смешат вопли про посттравматический стресс,
потому что все, как заговорённые,
молчат про посттравматический рост».
ВсегоОдинРаз
31.05.2018 четверг
Рин тащит свой чемодан по коридору и целиком сосредоточен на этом процессе. Впереди его ждет обязательное собеседование с Ривайеном. Так написано в письме о зачислении. Но Рин больше думает не о предстоящей встрече, а о том, как гулко отражаются от стен дребезжание колес и его собственные шаги. Суббота, вечер, школа вымерла. Его никто не встречает, и все совсем не так, как он себе придумал по пути сюда, сидя рядом с Колином в машине. Не то чтобы он ждал фанфар или фейерверков в честь прибытия, но все-таки мрачная тишина похожа на ловушку. Ну и плевать. Главное, что Нагорная научит, как управлять Тингаром и как восстановить связь с Тобиасом. Это его единственный шанс вернуть Заклинателя. Если для этого надо пройти собеседование, впустить Ривайена в свою голову и дать его стальным пальцам поковыряться в мозге – так тому и быть. Это неизбежное зло, но Рин как-нибудь переживет. «Пе-ре-жи-вет», – в такт отстукивают колесики.
Добравшись до конца коридора, Рин наконец переступает порог директорского кабинета. Запретить себе думать о том, что здесь натворил брат, – трудно. Но Рин не намерен выпускать переживания наружу и вспоминать кошмар, в котором повсюду разбрызгана чужая кровь, Тобиас похож на жалкую тряпичную куклу, а у Сэма лицо перекошено ненавистью. Он задерживает дыхание, старается не смотреть по сторонам и делает вид, что спокойно ждет начала разговора.
Ривайен, кажется, играет в ту же игру, словно пять месяцев назад здесь ничего не случилось. Он сидит за своим огромным, нарочито-пустым столом. Спокойный, уверенный в себе, поднимает на Рина взгляд, спрятанный за стеклами золотой оправы – все как в прошлый раз. Здоровается – все тот же сухой, вымораживающий голос. Настольная лампа поставлена справа. Хорошо освещается только одна часть лица, но из-под теней проглядывает что-то ненормальное, что цепляет и беспокоит. Синяки под глазами, впалые щеки – Ривайен здорово похудел со времени их последней встречи.
Но есть что-то еще. Рин присматривается: левый уголок рта ползет вниз, делает моложавое лицо беспомощным и ломает устоявшийся образ. Непроизвольный наклон головы, и Рин с замиранием сердца видит безобразный шрам на щеке. Тут же накатывает жалость и неизвестно откуда взявшееся чувство вины. Хотя, если подумать, Рин-то здесь как раз совершенно ни при чем. Но Рин не думает. Он уже открывает рот, чтобы просить прощения, однако Ривайен успевает первым:
– Зачем ты приехал?
Вопрос, словно контрастный душ. От неожиданности Рин теряется, отвечает не то и не так, злится, опять отвечает невпопад. Но Ривайен занят не объяснениями Рина, а раскладыванием каких-то бумажек на столе. Раздражение и досада поднимаются в Ришаре, как приливная волна. Разговор заканчивается, Рин кусает губы, прячет глаза, торопливо прощается, и уже у самой двери ему в спину прилетает:
– Не думай, что я буду тебя просто так терпеть под этой крышей, тебе здесь не рады.
Рина от такого напутствия разворачивает на пороге. Он не хотел огрызаться, хотя бы не в первый день, но его прорывает:
– Тогда зачем надо было зачислять?
– Тобиас хотел, чтобы я дал тебе шанс, – Ривайен отвечает почти не разжимая губ, так, словно кидает Рину милостыню. – Приглашение было чистой формальностью. Не думаю, что у тебя что-нибудь получится.
– Отчислите?
– Сам уйдешь. А пока – занятия завтра с восьми утра. Только лекции и физподготовка. К спарринг-программам у тебя нет допуска.
Рин выходит из кабинета растерянный и озадаченный. В коридоре ждет только Бэка. Сжать его в объятиях чертовски приятно, хочется расспросить, как у них с Юрой дела, но в горле предательски першит. Он сглатывает, першение не проходит, превращается в острый ком. Еще чуть-чуть и Рин разревется. Так они и идут с Бэкой молча до комнаты, закрепленной дирекцией за новым учеником. Бэка напоследок пихает его кулаком в плечо и уходит, почувствовав, какой раздрай царит у Рина в душе.
Бросив сумку у порога, Ришар сходу падает на застеленную постель. Хочется закрыть глаза, провалиться в темноту, дать себе передышку. Вместо этого бесконечным риплеем играет наждачный голос Ривайена.
– …вернуть Тобиаса, говоришь? – Ривайен затачивает каждую фразу, отшлифовывает, превращает в занозу и вгоняет в мозг. – Может быть у тебя и есть шанс, но призрачный.
Форсайт поднимается со своего кресла, отходит к окну. Рина ослепляет белая рубашка с небрежно подвернутыми рукавами. Ривайен достает сигарету. На секунду Рину кажется, что это Тобиас стоит у окна. Затягивается. Вдруг изуродованный рот издает резкий квакающий звук. Иллюзия сходства, резанув по живому, исчезает без следа.
– Я тебе ничего не обещаю, но и не отговариваю. Надо, чтобы в твоей голове все встало на место. Надеюсь, у тебя на это хватит сил и времени. Первое задание для тебя: прекрати бояться своих воспоминаний. На этом все.
Все. Все сначала. Рин лежит в темноте, слушает, как шумит под ветром парк и думает: «Какой из Ривайена наставник?!» Кто ему вообще школу доверил?! Не бояться своих воспоминаний? Да память Рина сейчас ничем не отличается от клубка змей. Он не просто их боится, он от них в ужасе. Все, что бы он ни вспоминает, – пропитано ядом. Брат, дом, Тоби. И при чем тут воспоминания вообще?! Разве одного желания вернуть Тобиаса недостаточно? Он приехал учиться, а ему в первый же вечер промывают мозги. Он готов луну с неба достать, а с ним – как с ребенком. Или, что еще хуже, издеваются. Специально бередят там, где больно. Но если начинать учебу с завала первого же задания, то зачем было приезжать вообще? Глупо.
«Хорошо, – идет он на компромисс. – Сейчас быстренько повспоминаю, а завтра скажу, что задание выполнено и постараюсь быть убедительным». Сказано – сделано. Но вместо приятных картинок, память подсовывает Рину кадры с видеозаписей, которые он запретил себе вспоминать. Они мельтешат перед глазами снова, и снова, и снова, поднимают наверх грязь, смуту и нелюбовь. Мало тебе, Рин? К этому добавляются воспоминания о Клэр, с которой он даже не попрощался. Наваливается чувство вины. Воспоминания побеждают. Рин проводит ночь, разговаривая с фантомами в своем голове, а утром с тяжелым сердцем идет на первую лекцию.
Так начинается его жизнь в стенах школы на Нагорной – третья по счету, как он шутит в сети с Колином. Рин чувствует себя неприкаянным. Без метки, без навыков, без пары. Без Сэма, без Тобиаса, без Клэр. И это несмотря на то, что рядом Иннокентии, а Колин приезжает на выходные. Однако присутствия друзей хватает только на то, чтобы не отчаиваться.
Предметов много. Номинально – это те же дисциплины, что и в обычном лицее, но по существу, Рин сталкивается с чем-то таким, к чему не готов. На первом занятии по языкознанию он записывает за преподавателем:
«Курс рассчитан на модулирование заклинаний с максимальной четкостью и скоростью, – начинает с места в карьер невзрачная сухощавая женщина. – Заклинания – не обыкновенные лингвистические узлы, это средства подчинения реальности, – ее голос звучит подозрительно миролюбиво, воротничок льежского кружева лениво съезжает то в одну, то в другую сторону, и Рину все вместе это уже не нравится. – Заклинатель, даже самый талантливый, всего лишь несовершенный инструмент в руках Целителя. Он не способен сам заставить слово работать. Единственное на что он способен – это искать соотношения слов, предлагать Наследию новые и новые формулы. В этом состоит наше искусство».
«Так, – думает Рин, – Если эта швабра, когда-нибудь услышит от меня слова благодарности за этот ком знаний, то у нее явно случатся слуховые галлюцинации».
«Как чувство собственного достоинства превращает хама в человека, так Наследие в вашей ДНК, превращает наиболее удачные формулировки в заклинания.
Резонно спросить, когда формулировка удачная? Если бы на это вопрос был точный ответ, то искусство превратилось бы в конвейер. Нет универсальных формул. Все зависит от того, как работает ваш индивидуальный Тингар. Каждый заклинатель уникален, каждая созданная Наследием пара неповторима. Заклинание, которое работает у одних, может быть совершенно бесполезно у других.
Но вы никогда не пропустите момент превращения слов в заклинание. Как только слова встанут в нужном Наследию порядке, вы почувствуете, как скрытая в них энергия начнет высвобождаться. Но применить Заклинание вы не сможете. Запомнить, записать, понять – да. Но не применить. Заклинатель ничего не может сделать без своей пары. Целитель, соединяя свое Наследие с вашим, замыкает цепь Тингара, высвобождает формулу, придает ей законченность».
Рин старается записывать и не отставать от других, но отвлекается на витрину с необычными шахматными фигурками. Пешки в виде армии клыкастых русалок, резные черепа королей и королев с лягушками и змеями вместо глаз, вороны, заменяющие коней, и ладьи, больше напоминающие гильотины. Рин не может отвести глаз от этого странного великолепия, выточенного из камня с потрясающей точностью и натурализмом, спохватывается только когда звучит гонг на перерыв. После занятий приходится подниматься на последний этаж, под самую крышу, и просить в архиве доступ к электронной версии курса, а потом уже оттуда наскоро переписывать: «Для того, чтобы Заклинание изменило реальность, всегда нужно разрешение Целителя. Как только связь между Целителем и Заклинателем разорвана, Тингар возвращается в инертное состояние. Но… Всегда есть «но». Найденный лингвистический узел не перестает выполнять функции числа Эрдешса. Так что от каждого рабочего заклинания можно начинать поиск нового».
На лекциях по общей культуре им рассказывают о заклинаниях симметрии, которые якобы способны менять реальность без открытия Системы и без участия Целителя. Напрямую. Вечерами приходиться учить санскрит, чтобы на практических занятиях читать отрывки тибетского учения о «Едином Наследии» и о «Чистой и Нечистой паре». Все эти фольклор и старье, не имеющие никого отношения у современной Системе. Зачем им знать о заклинании симметрии, если оно требует колоссального резонанса Тингара, которого не может обеспечить ни один, даже самый одаренный, Целитель?
Рину абсолютно наплевать на эти сказки, на теорию Наследия и его историю. У него не захватывает дух от пыльных страниц и формул отражения слова при вращательном движении нестабильных поверхностей. Но без этих знаний Тоби, кажется, не вернуть. И если Рин хочет хоть еще раз его увидеть, ему тоже нужно во всем этом разбираться. Он в очередной раз вздыхает, с усилием открывает манускрипт Тобгяла «О Белом и Черном Тингаре» там, где его сморил сон прошлым вечером – на первой странице.
К началу осени он втягивается. Перестает чувствует себя чужаком и выскочкой, просиживает ночи в библиотеке, где собраны работающие формулы связи, не замечает, как летит время, выныривает в повседневность посреди сумерек и идет искать Иннокентиев. Ривайен заставляет его мозг работать многими новыми способами и становиться сильнее. Ум Рина то растягивается, но напрягается, раскрывается, набирается сил. Но ему все равно нужны помощь и совет. Ему легче, когда рассказывают просто и объясняют на пальцах. Поэтому он зависает по воскресеньям у Беки. Он всегда говорит доходчиво. Иногда, вынырнув из своих мыслей в комнатке Иннокентиев, он застает там Колина и только тогда понимает, что прошла очередная неделя и на дворе – воскресенье. Спохватывается, предлагает сделать вылазку в ближайший город, развеяться, но тут ему в голову приходит очередной вопрос и Рин, забыв обо всем, садиться у стола и слушает терпеливые объяснения Бэки:
– Заклинания – это не магия, Рин, – говорит Бэка, тяжело вздыхая и провожая глазами Юрасю и Колина до двери. – Понимаешь, реальность… она ведь неоднородная. То как ажурное кружево, то как пиксельная сетка. Ячейки каждый раз разные. В Системе, к примеру, шаг ячейки большой, реальность похожа на дырявую рыбацкую сеть. Все пропускает, сама рыхлая и податливая. Попасть в такую ячейку заклинанием – Ривайен, кстати, не любит слово «ячейки» и называет слабые места материи «Точками Сборки» – раз плюнуть. А что в реальном мире? Здесь совсем другое дело. Реальность плотная – изменить ее можно с таким же успехом, как заставить верблюда пролезть через игольное ушко. Невозможно. Да еще надо учитывать искривления времени. Да и зачем? Баловство. То ли дело в Системе. Да и наши метки в Системе отлично видны – а это те же точки сборки. Трудно промазать. Поэтому в Системе главное не атака, а защита. У кого она сильнее, тот и выигрывает.
– Но Тоби же предпочитает нападение.
– А все почему? Потому что твой брат защиту, как стратегию, в грош не ставил. Да и от тебя защиты ждать было бесполезно. Тебе ж в голову даже мысли ни разу не пришло, что твоя задача – защищать Заклинателя. Да и Тингар объединять ты так и не научился как положено. Вот Тобиас и атакует. Но и защищается хитро. Помнишь же по его тренировкам. Попасть в него можно, только если застанешь врасплох. Он постоянно двигается, сдвигает пространство-время, прячется. С Тоби никогда ничего не знаешь наверняка. С ним тяжело. Одно утешает: то что он вытворяет в Системе – мало кто умеет. Подожди. Я ж тебе про Заклинания хотел рассказать, а не про стратегии боя. Ну вот, отвлек. Так на чем я остановился? Короче, нашел Точку и направляешь в нее заклинание. Иногда достаточно одного правильного слова. Оно как маятник, понимаешь. Толкнул, и вся материя раскачалась, а потом потянул за нить Тингара и опа, – на ладони Бэки появляется карта – возникнет новая реальность. Все зависит от умения. Ответил я тебе? Нормально? Ну вот и ладненько. Пойдем догоним ребят? Нет? Ну как знаешь. Что будешь делать?
Рин ничего не отвечает, молча берет у Бэки карту и уходит к себе. Читать, думать, зубрить. Во всей этой безумной гонке за пониманием того, что есть связь, он пока видит для себя только один плюс – нет времени контролировать воспоминания. Если они случайно всплывают в хаосе лекций или под утро в полусне, он дает им течь свободно, не прогоняет. Яд чувствуется уже не так сильно. Начал выветриваться? Или Рин заражен настолько, что больше его не ощущает?
Рин оставляет далеко позади себя то время, когда воспоминания о брате и Тоби были, как кровавое месиво – не поймешь где что. Теперь в этих воспоминаниях нет ничего общего. Одно – как открытая рана, кровоточит тоской по детству, обидой и ревностью. Другое похоже на аккуратный шов после ампутации. Из одного вытекает дурной кровью горячая привязанность к брату. Другое мучает по ночам фантомными болями. Рин не знает, как такое лечить, да и на лечение нет сил. Он просто ждет и терпит. Через некоторое время внутри него все успокаивается. Тоска проходит. Больше нет ни обиды, ни гнева. Но нет и желания увидеться. Сэм становится неинтересен. Он вроде есть и его вроде нет – остался далеко за поворотом. Рин им переболел.
С Тоби по-другому. Тоби всегда где-то впереди, манит как мираж. Утром смотрит на Рина из зеркала мутным отражением сквозь запотевшее стекло, на лекциях сидит рядом и ядовито высмеивает всех подряд, идет с ним по коридорам, отражаясь в бесконечных стеклах оконных рам, вечерний сумрак принимает его очертания, молодое дерево похоже в воде на его отражение. Рин иногда думает, что немножко сходит с ума. Но беспокоит его не это, а то, что где-то глубоко внутри, он все еще винит Тобиаса за все: за то, что тот втянул его в передряги, за то, что приручил, за то что бросил, за то что говорил, что любит, за то, что теперь из-за него приходится горбатиться в этой дыре. Рин понимает, что упреки эти глупые, но пока ничего не может с собой поделать. Кто-то же должен быть во всем виноват.
***
– Что ты делаешь?
Голос Ривайена застает Рина врасплох. Рин озирается вокруг и с удивлением обнаруживает себя в коридорном тупике рядом со спортивным залом. Он не помнит, ни как сюда попал, ни что здесь делает. Такие выпадения из реальности случаются уже не первый раз, но его впервые на этом ловят. Это еще полбеды. Ривайен держит своей костлявой рукой его запястье. Рин исподлобья глядит сначала на Ривайена, потом на свой кулак. Костяшки разбиты в кровь, а на слое штукатурки трещины и разводы.
– Отпустите.
Ривайен разжимает пальцы. Рин видит, как в замедленной съемке, движения фаланг, чувствует, как кровь снова наполняет пережатые артерии, как возвращается с покалыванием тепло в подушечки пальцев. Но вместо руки Ривайена перед глазами возникает совсем другая рука. Не Ривайен отпускал его запястье, а Тобиас, уходя, отпускает его руку, не тянет за собой, не позволяет ему разорваться между любовью к брату и… Чем? Чем еще? Рин вздрагивает. Ему хочется снова ударить в стену, чтобы прогнать досаду от того, что Ривайен спугнул из его головы какую-то важную мысль, но он только говорит сквозь зубы:
– Мне надо двигаться дальше. С воспоминаниями я закончил.
– Завтра я начинаю лекции по теории и практике связи. Не опаздывай.
***
Над дверью кабинета, в котором Ривайен читает лекции, висит изречение Сократа: «Nosce te ipsum – найди свое место». Рин плюхается на первое попавшееся.
Ривайен начинает курс с легенды:
– Когда-то Тингар был един. Не существовало ни Целителей, ни Заклинателей. Носитель Наследия был связан с Точкой Сборки и Точкой Времени идеальной связью, он был центром симметрии. Но все изменилось. Мы имеет то, что имеем. А именно – несовершенные, затратные причинно-следственных связи со смещенным центром, и хуже всего – сами их фиксируем словами. Они обречены на конечность и лишены гармонии. Поэтому задача школы создавать пары, в которых взаимодействие будет происходить без потерь энергии на сопротивление и оспаривание ролей. Вопросам и сомнениям нет места в сцепке. Каждое «почему» отнимает силы у Целителя, каждое «зачем» – у Заклинателя. Двое не могут думать, как один. Кто-то думает, а кто-то безоговорочно подчиняется. Для связи всегда был, есть и будет главный. Иначе проигрыш неизбежен.
Рину хочется вскочить и бежать прочь. Ривайен раскладывает его сердце по полочкам, превращает его и Тоби в ящики комода, где все аккуратно по отделениям: в одну сторону новогодняя мишура и мандарины, в другую – колыбельная и поцелуй на ночь, а дисциплина и правила – сюда. И никаких чудес и сильной привязанности – для этого нет места.
Рин глубоко дышит и старательно выводит предложения, одно за другим, одно за другим. Один думает, другой подчиняется. Пока Рин подчиняется. Пока Рину нечего возразить. Он просто знает, что все не так, или не только так. После лекции Рин закрывает за собой классную дверь, словно крышку гроба.
Проходит еще один месяц. Впустую. Восстановление связи с Тоби от него все так же далеко, как и в самом начале обучения. Любые эксперименты с Наследием заканчиваются полным провалом. Рин в очередной раз чувствует себя обманутым и брошенным. Слабым.
В конце октября он без приглашения открывает дверь в кабинет Ривайена:
– Мне нужны тренировки в системе. Разрешите. Дайте пару. Я не могу заставить работать Тингар внутри меня в одиночку.
– Ты отдаешь себе отчет о рисках?
– Мне все равно. Я не для того столько корпел над скриптами, чтобы останавливаться. Я читал в вашей с Эдвардом Ришаром монографии: чтобы управлять словами, надо в одном месте и в один момент привести в движение желания, интуицию, зрительные образы, воспоминания, мускулы и… мне не хватает ресурсов. Правильные воспоминания. Правильные мысли. Это в активе. Теперь мне нужны правильные движения. На лекциях вы говорили, что только через тренировки Тингар начинает разгоняться. Мой мозг что-то блокирует, но его можно взломать через тело. Вы видели, нет, вы знаете, я ходил по связи здесь, в вашей школе. Правда, только один раз. Если смог один, смогу и второй. Помогите.
