Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"
Автор книги: Verotchka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
– Ты весь дрожишь.
– Спи, просто холодно.
– И голос дрожит. У тебя все хорошо?
Рин не успевает услышать ответ, едва закрыв глаза, он проваливается в глубокий сон.
***
Под струей воды Тобиас дает волю рукам и желаниям. Он передергивает с ожесточением, ненавидя себя и брезгуя. Он точно знает, на кого дрочит, и изо всех сил прикусывает губы, чтобы из ванной не вырвалось ни единого звука, кроме шума воды. Глаза закрыты, но он все равно видит, как Рин поворачивает голову: ресницы, взгляд, губы. Сбивчивые вопросы, хрипотца и замирание в голосе, неуверенная рука между его ног, движение пальцами. За все эти месяцы он ни разу не позволял себе хотеть Рина для себя, хотеть грязно и неистово. Он привык, что в паре его сексуальность – это инструмент. Возбуждение – только для боя, только для обострения силы слов. Разрядка – только рукой Сэма и только как поощрение за особое сильное заклинание. Но сейчас он не может остановиться.
Он всегда готов был отдавать. Ему не жалко. Он никогда не хотел получить целиком только для себя. Но сейчас хочет Рина всего без остатка. Он представляет, как не Сэм, а Рин, кладет ему руку на низ живота и говорит: «Сейчас». Он представляет, как Рин стонет в его губы – высоко и протяжно, как его пальцы тянут за волосы, заставляя откинуть голову далеко назад и подставить шею под поцелуй, как сердце Рина стучит рядом с его грудной клеткой так сильно, что на глаза наворачиваются слезы. Рука пьяно дергает, все ускоряя темп, он хочет грайм, он хочет сильно и наповал, он хочет, чтобы они с Рином стали одним целым, и разделить это целое было бы страшной ошибкой.
Нити Сэмюэля давят, душат, но пока не могут убить. И Тобиас сжимает член со всей силой и яростью нарушенного запрета и обойденного приказа. Сейчас не Сэм, а он сам управляет своим желанием. Тобиас дрочит так, словно это последнее желание приговоренного. Когда его накрывает первая волна, сухая и грубая, он едва не теряет равновесие, сознание, чувство реальности. Удовольствие яркое и всепоглощающее. На него обрушиваются миллионы мельчайших крупиц времени, он видит себя в центре чего-то невероятного, нечеловеческого, Тингар бежит от него ко всему, и можно выбрать любую нить, можно иметь их все. Но он хочет только одну, и только одна настоящая. Он знает, что она ведет туда, где на постели лежит Рин и ждет его возвращения. Пока еще ждет.
Тобиаса отпускает не сразу, начинается второй приход, и его захлестывает снова. Когда теплая струя бьет в ладонь, он может только беззвучно открывать и закрывать рот и надеяться, что сердце не пробьет ребра и что накатившая волна не смоет его разум к чертовой матери. От судороги в бедрах и животе он не может пошевелиться, стоит, прислонившись к кафелю любом, вытянувшись, как разведенный мост, и рвано дышит.
Когда возвращается в комнату, Рин еще не спит, произносит его имя сладко-сонным голосом, и от этого снова тянет внизу живота. Словно они только что были соучастниками и сон в одной постели – это продолжение. Невысказанное и тайное. Он загорается нежданным счастьем, когда Рин тянет его к себе, прижимается и тут же сопит доверчиво во сне. Может быть все еще образуется. Даже если нет, он ни о чем не жалеет. Он готов сколько угодно провести одиноких боев и сколько угодно терпеть будущее, если будет знать, что Рин спокойно спит и не должен ничто и никому.
Тобиас слушает. Рин спит еще неглубоким сном, двигает руками, куда-то бежит, чуть оттопырив нижнюю губу, отдувается. Шорохи наполняют комнатку. Струйка воздуха бьет Тобиасу в нос, он, опершись щекой о кулак, смотрит еще некоторое время, потом кладет голову на подушку и засыпает.
***
Рин возвращается домой поздно, город и улицу окутали тишина и свет фонарей. Шаги гулко звучат по мраморным плитам тротуара. Рин спешит. Теперь он часто приходит поздно. Дом встречает его черными окнами. Ворота нараспашку, калитка нараспашку, двор залит бледным сиянием полной луны. Все как обычно. Дорожка, столетний раскидистый фламбуайан, стоящий на страже между восточным и в западным крылом. Рин на секунду останавливается. Надо выбрать в какую дверь войти. Двери каждый вечер разные, но это не мешает. Он знает, что так надо. Что-то отвлекает его внимание от выбора, он поворачивает голову к дереву.
На земле, прямо между корней, сидит Тоби. Рин машет ему. Ждет несколько секунд, но Тоби не поднимается навстречу. Его ноги остаются вытянутыми, спина – прислоненной к стволу, руки – опущенными вдоль тела. Если бы не пытливый напряженный взгляд, который Рин чувствует на себе, он решил бы, что Заклинатель уснул, дожидаясь его возвращения. Под этим взглядом становится неуютно. Рин делает шаг в том направлении, потом еще один, подходит ближе. Щурит глаза, присматривается, хочет и боится понять, в чем же дело. Может видеть только одну половину лица, застывшую в гримасе равнодушия. Вторая спрятана в тени. Рин уже так близко, что может даже рассмотреть цифру четыре на темной майке Тобиаса. И нити.
Золотые и серебряные нити, прочные как паутина, стежками бегущие по коже рук к плечам и выше. Тоби пришит к фламбуайану, словно гигантская аппликация. Стежки приковывают все внимание, они широкие, аккуратные, бескровные, словно на дерево наживили уже мертвую плоть. По бокам и бедрам пропущена вторая нить, более плотная, видно как в местах частых и методичных проколов хлопок и джинса широко перфорированы и через дыры в одежде заметна припухлость и покраснения молочно-белой кожи. Она разошлась у мест входа нитей в мякоть тела, там уже проступают капли начавшегося образовываться гноя и волокна мышц. Рин зажимает кулаком рот, чтобы не закричать, но тут Тоби медленно поворачивает к нему лицо, нити растягивают кожу, как каучуковую маску, рвут ее на лоскуты, губы съезжают в стороны и повисают бутафорскими отклеившимися усами под правой ноздрей, но Тобиас не замечает. Он смотрит Рину прямо в душу черными, антрацитовыми глазами с растрескавшейся радужкой. Через трещины струится шафрановый свет. Рин понимает, что обманулся. Это не Тоби. Под лоскутами кожи и мышц сочится кровью и улыбается лицо Сэмюэля:
– Привет Рин. Пришло время отдавать долги. У нас все должно быть поровну.
– Но я не хочу делить Тоби.
– Тогда давай поделим на двоих твое сердце.
Рин открывает глаза и тупо смотрит в потолок. Будильник на тумбочке показывает четыре часа утра. Рин проверяет – сердце на месте, но колотится в припадке ужаса. Кажется, он не кричал во сне. Тобиас лежит рядом. Он не шевелится и почти не дышит. Каждый мускул его тела напряжен, но глаза закрыты и на лице полное спокойствие. Это Тобиас, привычный Тобиас. Не монстр и не зомби. Но Рин не может больше оставаться рядом – ни в одной кровати, ни в одной комнате, которая после кошмара кажется тесной и душной. Он шарит рукой, старается не звенеть ремнем, кое-как сует ноги в штанины, а руки в рукава, натягивает рубашку и брюки, подхватывает кроссовки и босиком выскальзывает в коридор.
Он обувается, для удобства упираясь спиной в охру стены, лезет в карман проверить монетку для кофемашины. Вместо монетки нащупывает флэшку. Ту самую, что забрал у брата в комнате перед отъездом. Забывает про кофе, вышагивает по коридору так, словно у него появилась цель. Ноги сами его несут. Он отдается странному чувству и позволяет своему телу двигаться наугад, случайно выбирая направления. От лестницы поворачивает направо, доходит до конца и останавливается перед обшитой железом дверью. Толкает ее не раздумывая. Это класс информатики. Или студия. Или комната наблюдения. Рин не разбирается. Мониторы горят, кресла пусты, кондиционеры работают на полную мощность. Людей нет, пусто. Рин запускает руки в карманы и решительно направляется к монитору у окна. Чтобы не было на флэш-карте, он хочет это увидеть, потому что Сэм не хотел именно этого.
На первой записи – подростковая гейская порнушка в душе. Древняя. Вид сверху, похоже, с камеры наблюдения. Пар, вода хлещет из брошенной лейки, нечеткие силуэты на полу. И кроме шума от бьющей с стену воды, ничего не слышно. Рин такое не смотрит и уже хочет закрыть, когда узнает во вжавшемся в стену мальчишке с отросшими белыми волосами, Тоби. Камера направлена именно на него, отчетливо виды торчащие в разные стороны коленки, между которых на корточках пристроился другой teen. Рина захлестывает то ли возбуждением, то ли омерзением. Но он уже не может отвести глаз от раскрасневшегося лица, широко распахнутых потемневших глаз, таких дурных, словно Тоби накачали чем-то тяжелым, от дрожащих плеч, от грациозного излома рук, от капель пота и пара, что оттеняют проступившие сухие мышцы. Тоби – весь борьба света и тени. Его руки – крылья, раскрытые от стенки до стенки. Он что-то говорит. Одно и тоже. Снова и снова. Голоса не слышно почти совсем, он теряется в шуме льющейся воды. Второй парень в кадре спиной. Одет, хотя светлая рубашка вымокла, прилипла к телу и стала одного с ним цвета загорелой кожи. Рельефная спина не может не нравится. Парень явно поработал над трапециевидными мышцами, они показушные и даже на плоской картинке любительского качества кажутся объемными, подчеркивают каждый позвонок, обрисовывают плечи и стягивают поясницу. На видео видно как ритмично сокращаются мускулы с правой стороны, заставляя руку работать где-то там, куда камера не может заглянуть, внизу, почти у самого кафельной кладки пола.
Лицо владельца спины на миллион долларов рассмотреть нет никакой возможности. Однако все в нем кажется Рину смутно знакомым, словно из детства. Такое ощущение, что он смотрит на самого себя, на свою смуглую кожу, на свои темные вьющиеся волосы. От этого неловко еще больше, и Рина обуревает стыд за самого себя, словно это он застигнут камерой на месте преступления. Но еще больше его обуревает желание подражать и неосознанно, словно смотря в зеркало, он начинает повторять движения темноволосого подростка на записи. Ладони, как тряпичные, ложатся на собственное лицо, спускаются ниже, водят по груди, бегут к молнии ширинки, не спеша расстегивают, находят полувозбужденный член, осторожно отводят нежную кожу вниз, скользят еще, теперь вглубь, останавливаются в нерешительности, разделяются. Одна ладонь возвращается на член, другая замирает около ануса. Рин почти садится на нее, осторожно шевелит пальцами, надавливает на кольцо мышц. Этого он хотел?
Он смотрит во все глаза, тщательно повторяя все, что может угадать, словно прилежный ученик. Словно пытается найти в этом объяснение, отчего все так, отчего ему снятся дурные сны, муторно на сердце и страшно за будущее. Понимание не приходит, но возбуждение заражает, и ласки на записи закручиваются в сбивчивом танце с ласками себя. Замкнутый круг. Когда до пика удовольствия остается один миг, до ушей Рина из динамика доносится фраза, произнесенная на записи громко и отчетливо:
– У нас с тобой все должно быть поровну.
И он узнает голос и манеру говорить. Это Сэм. Рина в секунду затопляет спермой и яростью пополам с совершенно неконтролируемой ревностью. В этот момент Сэм, точно почувствовав через время и расстояние чужой взгляд, оборачивается и медленно подносит ко рту грязные пальцы, словно дразня непрошенного соглядатая. Причмокивает, также медленно показывает на камеру вторую руку, почти полностью засовывает кисть Тобиасу в рот, заставив разжать плотно стиснутые зубы. Потом, забыв про камеру, вынув пальцы изо рта, он выключает воду, наклоняется к губам Тоби, громко чавкает, всасывая чужую слюну и бог знает что еще. Рин не может сдержать рвотный позыв, он еле успевает сорвать с себя рубашку и зажать рот, чтобы не блевануть на клавиатуру.
Запись уже давно закончилась, а Рин все трет чистым краем безнадежно испорченного Ralph Lauren живот и старается слюной прополоскать рот. В голове проносится фраза Тоби: «Не отдавай. Несмотря ни на что». Не смотря… но он уже посмотрел. Тогда, это казалось просто фразой. Не отдавай. Но Рину хочется не просто отдать, а выкинуть и забыть. Почему все так? Рин не может себя пересилить. Ему жалко и противно. Жалко себя и противно от увиденного. Но есть еще две записи и надо досмотреть.
Рин подводит курсор ко второму файлу. Видео открывается моментально.
Камера движется.
Белый кафель, писсуары, раковины, Сэмюэль в смокинге в пол-оборота к камере и обнаженный торс Тоби – оба видны в полный рост – окно. Пауза. Окно… Рин успевает рассмотреть черно-зеленую полоску бабочки, торжественное и сосредоточенное выражение лица брата, брошенную на пол рубашку. Замечает, что волосы у Тоби отросли уже до плеч, но у него по-прежнему тощая беззащитная шея и торчащие ключицы.
Камера движется. Раковины, писсуары, белый кафель. Пауза. Писсуары… На безволосой груди Тоби двумя темными точками выделяются соски. Рин обращает на них внимание раньше, чем на лезвие ножа в руке у Сэма. Шире чем мизерикордия, изящнее, опаснее*. Нож слегка прорезает кожу у соска, ведет красную черту ниже, но куда, можно только догадываться. Сэмюэль стоит так, что закрывает Тоби от камеры бедром, тот четко виден только выше пояса. Даже в зеркало. Зато Сэмюэль виден в зеркало хорошо.
Камера снова показывает окно под потолком и белую кафельную стену. Секунды длятся, потом в кадре появляется брат. Он все еще рисует на Тоби ножом, нажимает сильнее, с давлением, это давление Рин чувствует у себя внутри. Тобиас не изменяется в лице, только его глаза становятся прозрачными. Камера уходит. Возвращается.
На записи четко видно возбуждение брата. Дорогое сукно стоит колом, и брючина слегка подрагивает. И еще глаза. Сэм смотри не в камеру, но камера смотрит на Сэма в зеркале. Его глаза горят и обшаривают Тоби всего, впитывают в себя. Сэмюэль наклоняется, почти припечатывает себя к Заклинателю, обоюдоострое лезвие стиснуто между их телами на уровне груди. В зеркале видно как Сэм не спеша тянет нож в сторону, он разрезает белую батистовую рубашку Сэма и белую, покрытую крупными мурашками кожу Тобиаса, как по белому начинает расползаться красный след.
Кафель, секунды, пауза, снова отражение в зеркале. Губы Сэма и Тоби соприкасаются, но это не поцелуй. Сэмюэль втягивает дыхание с губ, пот с ямочки над губой. Пятно на рубашке все увеличивается, и уже нельзя сказать, чья на Сэме кровь. Кадры чужой связи вываливаются в мозг Рина, как кишки из вспоротого живота. Ему нечем дышать, воздух протух. Рин хочет отвести глаза, хочет включить следующую запись, уже положил палец на клавишу… Но вместо этого смотрит дальше.
Реакция брата на боль передается ему, проникает в него медленно, словно из другого измерения. Ему и гадко и сладко. Он хочет выключить и хочет смотреть. И ловит себя на этой двойственности.
Камера уходит в сторону. Когда снова Сэм с Тоби в кадре, брат уже ведет нож от груди вверх, не спеша, словно выбирая место. Тоби дрожит как осиновый лист. Острие кинжала останавливается в яремной впадине, и Тоби перестает дышать. Рин ждет, что камеру опять поведет, но программа дает сбой, картинка больше не движется. Сэмюэль надавливает на шею, и его пальцы мягко ложатся на пульсирующую вену, нож поддевает кожу, Тоби сглатывает, кадык касается лезвия. Порез. Нож под углом входит под кожу, подцепляя ее, отслаивая от мышц, но не разрезая покрова. Кровь тут же заполняет свободное пространство. Рана не расходится и кровь не вытекает. Тоби не двигается и просто позволяет всему произойти.
Закончив с надрезами, Сэм начинает вить в пальцах что-то бурое, плюет, смачивает в крови, мнет, и бурое становится алым. Он говорит. Медленно, Словно произносит заклинание. Но он не может. Или может? Сэмюэль завязывает на получившемся шнуре узелки, аккуратно, кончиком ножа, долго и старательно заталкивает свою чертовщинку в шею Тобиаса:
– Теперь произноси клятву.
Тоби открывает рот и пытается выдавить из себя слова. Видно, как набухают вены и натягиваются мышцы и жилы, как на треугольнике между кадыком и ключицами появляются одна за другой родинки. Тоби пытается набрать воздух в легкие. Пытается откашляться, словно в горле и в груди у него двигается нечто чужеродное, и Тобиас хочет это выдавить.
Так продолжается всего несколько мгновений. Сэм зло хватает тонкие запястья, разводит руки Заклинателя в стороны и распинает его на кафельной стене. Рин видит рисунок света и тени на предплечьях. Тобиас мотает головой из стороны в сторону, как подопытная птица на хирургическом столе.
– Ты должен принять мою метку и произнести клятву. Если не сможешь – система убьет тебя. Тоби, смотри на меня. Смотри на меня и говори.
– Я принадлежу тебе, пока мое сердце бьется, – хрипит Тобиас, и в этом хрипе невозможно узнать глубокий и вкрадчивый голос Заклинателя. – Я принимаю твое Наследие и отказываюсь от своего. Если ты перестанешь нуждаться во мне, я не перестану любить тебя…
В тот же момент Сэм разворачивает Тоби на камеру. Она ловит полный покорности взгляд шафрановых глаз в алых прожилках надрывности. Словно вложив в этот взгляд последние силы, Тобиас сдувается, как воздушный шар. А потом происходит странное. Камера снова ловит глаза Сэмюэля в зеркале. Брат смотрит на Тоби, как на кого-то особенного. Уникального. Как на свое творение. Тобиас под этим взглядом преображается, оживает, распрямляется. Во всей его фигуре появляется излом готовности и желания единения. Он готов снова и снова подставлять себя для боли ради этого. Укусы, пинки, побои, иглы под ногти – он готов на все. Он тоже поднимает взгляд на Сэма, и Рину кажется, что в этом взгляде не столько благодарность, сколько безумие. Если сейчас предложить разрезать его пополам ржавой пилой – он согласится с радостью, лишь бы доставить брату удовольствие.
Третья запись. Страшно смотреть. Но Рин щелкает по файлу.
Спортивный зал, посреди – импровизированный ринг. Похоже, были какие-то соревнования или должны начаться вскоре. На стенах афиши, лозунги, флаги. Только зрителей нет. Нет и судьи. Тоби на ринге, но камера снимает не его – Сэмюэля. Он в углу, лицо перекошено. Глаза темные, полные зла и ненависти. Второй раз в жизни Рин видит у брата такое лицо – первый раз несколько часов назад в кабинете Ривайена.
Тоби стоит подняв руку. Это все, что может отразить камера. Систему она не видит. Но по тому как плечом к плечу вросли в пол две девчонки напротив, в полуприседе, пружиня, чтобы сдержать давление, по тому, как по рукам у одной уже бежит кровь, как скапливается лужицей на полу меж ее ног, можно понять, что запись боя уже подходит к концу, и Тоби уже произнес атакующее заклинание. По позам, по выражению лиц Рин отлично может представить, какое там стоит напряжение, пробивающее воздух, как разряды молнии.
– Добей, – голос брата не дрожит, он приказывает. Его приказ бьет наотмашь. Интонации гипнотизируют не только Тобиаса, но и Рина. Как будто у пленки нет срока давности, как будто Сэм отдает приказ лично ему. У Рина волосы встают дыбом и кровью наливаются глаза, он начинает терять контроль, он краем сознания уже готов убивать. Но Тобиас молчит, его поза меняется. Таким Рин его не видел никогда, рука дрожит, пальцы скрючены, вся фигура теряет привлекательность. Рину целую секунду кажется, что он никогда не выполнит приказа, потому что этот приказ невыполним. «Только не Тоби, – кричит другая часть сознания. – Это же девочки, просто девочки, такие же, как я! Не старше».
Сэм стремительно подходит вплотную, и прижимается тесно, жарко, что-то шепчет Заклинателю в самое ухо. Потом словно змей ветку оплетает своей рукой руку Тобиаса. И ничего не происходит. Рин напряженно смотрит в монитор. Стоп-кадр, темная истеричная полоса по середине, рябь, треск, белый шум из динамиков, что-то лопается с низким и жирным звуком. Картинка оживает. Словно из записи вырезан кусок. Сэм и Тоби стоят не меняя позы, но вместо пары перед ними на полу абсолютно черная угольная пыль и больше ничего. Запись прерывается.
Смерть. Боль и чудовищная несправедливость от нее протягиваются до Рина сквозь время. У Рина прерывается дыхание. Во рту вязкая слюна и помои в душе. Не может быть. Этого просто не может быть. Только не так. Только не он. Где-то далеко на другом этаже глухо хлопает дверь. Звук эхом разносится по спящему зданию. Это выводит Рина из ступора. Он пытается оправдать только что увиденное и оправдаться. Это было давно, все уже не так. И он – не девочки. Тоби сказал, что любит его. И это правда. Но в сердце все равно оживают холод и страх, поднимают голову и выпускают яд.
Рин выключает монитор, вынимает флешку из гнезда, тупо пытается ее сломать, потом в бессилии приподнимает стол, подсовывает пластмассу под ножку и с силой ударяет, потом еще и еще раз. Только услышав хруст успокаивается. Значит, вот так все обстоит на самом деле. Он думал, что его окружают интересные и уникальные люди. Мальчишка. Они больные на всю голову. Все. Он даже не может сказать чем. Он не может классифицировать, то что увидел. Но это отвратительно. Болезненность он принимал за талант. Нежелание делиться прошлым за скромность и таинственность. Наивный идиот.
Хорошо что понял. Лучше поздно, чем никогда. Но что дальше? Чего ждать, чему верить? И кому? Никому? Все становится не таким, как казалось. Все меняет цвет. Весь заново выстроенный им вокруг Тоби мир становится хаосом. Все связи рвутся.
Где гарантия, что Тоби, и Бека, и Юра, и все вокруг хоть как-то достойны доверия. Он вдруг снова чувствует себя в кошмаре, из которого надо бежать. Боль – это связь. Любовь – это связь. Доверие – это связь. Но у Рина нет ничего. Только пустота внутри и пустота в зеркалах.
***
Тобиас, не открывая глаз, протягивает руку, шарит по постели. Пусто. Простыни остыли. Он резким движением переворачивается на живот, утыкается носом в подушку Рина – ни запаха, ни остатков присутствия. Рин ушел и давно. Не разбудив, не предупредив. Без веской причины он бы так не поступил. Тобиас неожиданно чувствует себя брошенным и проверяет связь.
Нить Тингара стала мутной, липкой, черной, как чумная кровь. Она не ослабла, нет. Она трансформировалась. Тобиаса коробит от того, до какой степени она стала похожа на связь с Сэмом. Превратилась в обоюдоострый меч. Ее хрупкость и неуклюжесть перестали быть сокровищем. Тобиас чувствует, как что-то ранило Рина в самое сердце, сделало не просто больно, искалечило, изменило. Тобиас точно знает, что так быстро и радикально связь меняется только тогда, когда происходит насилие, моральное или физическое. У Тобиаса почти не остается сомнений – то, что он хотел скрыть, что боялся рассказать, стало известно Рину. То, что он так старался избежать уже произошло. Что дальше?
Дальше связь перестанет радовать, она будет калечить и делает уязвимым. Рин или будет жалеть, бояться, презирать, но цепляться за него, как за привычное – и это будет пытка для двоих. Или умчится прочь, как выпущенная из клетки птица, или заложник, которому развязали руки и глаза. Инстинкт выживания скажет ему бежать. И как можно дальше.
Выбор остается небольшой. Или долгая агония рядом, или быстрое расставание.
Можно выбрать долгий путь: ежедневное балансирование между жалостью и ненавистью. Он Тобиаса не смущает – боль всегда была гранью удовольствия. Физическая или душевная – он выдержит. В этом пути есть преимущество. Он может каждую минуту доказывать Рину, что прошлое осталось в прошлом. Он может стараться очистить связь, снова сделать ее изящной и легкой. Но есть очень большой риск. Чем дольше он будет навязывать Рину себя, тем вероятнее, что ненависть перерастет в усталость, безразличие… Рин может вычеркнуть Тобиаса из памяти, как уже вычеркнул школу и Наследие. Если так, то долгий путь – это неверный путь. Пусть лучше ненавидит, чем забудет.
Если уж что-то начал делать правильно, то надо идти до конца. Надо дать Рину возможность бежать, возможность жить в безопасности и далеко от таких как он и Сэм. Если в Рине осталась привязанность и любовь, она прорастет рано или поздно. Но чувству надо дать время себя осознать и окрепнуть. Самому пробиться через слои прошлого.
Тобиас нехотя выбирается из-под одеяла и садится прямо. Слишком прямо для обычного человека. Он сидит какое-то время неподвижно. Время натягивается струной между той стороной его жизни, которая с Рином, и другой стороной, которая без. Для Рина он теперь балласт, а не опора, токсические отходы, которые убивают все, к чему прикасаются. Надо уходить. Не надо, чтобы прошлое бродило в нем, как кислое вино. Он избавит Рина от необходимости принимать решение. Он слишком благодарен Рину за его любовь, за все это время, проведенное вместе. Уйти из его жизни сейчас и дать Рину свободу, перестать на него давить. Это будет меньшим злом. Рин заживет спокойно, Колин присмотрит за ним, если что. А Тобиас не будет каждую секунду ждать быстрых взглядов полных страха или отвращения.
Тобиас обхватывает левой рукой плечо и начинает раскачиваться, сначала медленно, потом все быстрей. Его взгляд останавливается в пустоте и больше не движется. Он видит не комнату, но пульсирующую черным нить. Сжимает ее в руке, дергает, вырывает с сердцем. Обезвреживает себя, как мину замедленного действия. Вот и все. «Прости меня, Рин».
В слабом предутреннем освещении комната неожиданно кажется неопрятной. Хочется отмыть или включить свет. Но Тобиас просто закрывает глаза. Он хотел бы чтобы была хоть одна слеза, чтобы не по сухому, не так раздирающе. Но плакать он разучился еще в кабинете Ривайена шесть лет назад.
Теперь можно уходить, и лучше не попрощавшись. Но куда? Опять выбор небольшой. Между двумя унижениями. Остаться с Ривайеном – это выше его сил, это как сдаться без боя, отказаться не только от Рина, но и от себя самого. Лишиться Системы и предназначения. В том, что он Заклинатель, была его единственная ценность. Остается только одно место, в котором он может существовать не напоминая Рину о себе и ждать. Система. И он знает человека, который будет его туда посылать постоянно. Тобиас ухмыляется этой мысли, оглядывает комнату, в которой рассветные тени расползаются по углам, прячутся за тумбочками, стульями и столиком. Находит глазами телефон, решительно тянется за ним. Старый номер Сэмюэля до сих пор на быстром наборе. Тобиас нажимает цифру один.
Трубку берут почти мгновенно. Тишина в ней похожа на мост в одну сторону.
– Я готов вернуться, Сэмюэль. Прямо сейчас.
– Сейчас мне не до тебя. Я приеду за тобой через неделю.
***
Когда Рин возвращается в комнату, уже давно за девять. Тобиас спит. Это кажется Рину подозрительным, но он гонит от себя эту мысль. Садится на стул и в внимательно смотрит на Заклинателя, а сам снова видит кадры записи. На минуту ему кажется, что перед ним совершенно чужой человек. В нем нет ничего особенного. Что могло привлекать в нем раньше? Только то, что он был другом Сэма. Сэм был почти богом, и почти богом стал Тобиас? А теперь наступило отрезвление, жестокое, как похмелье. Внутри у Рина связь покрывается налетом тления. Рин не хочет такой связи. Он брезгует, хочет быть подальше от нее. Как можно дальше. Чтобы никто не имел на него права собственности, не становился его парой, не касался его. Никто и никогда.
Но Тобиас поворачивается во сне, его губы надламывает какой-то пролетающий в подсознании образ, рука тянется к тому месту, где ночью лежала голова Рина, и нервные пальцы перебирают пустоту. Этого достаточно, чтобы Рин прогнал свои мрачные мысли. Построенный им и Тоби мир снова встает миражом, несмотря на разочарование, близкое к отчаянию. Миражом, готовым исчезнуть от любого дуновения, напоминания, слова.
========== XV. ==========
«Не существует такой вещи,
как путешествия во времени,
можно только жить с тем, что ты совершил,
и стараться в будущем делать лишь то,
с чем ты будешь жить счастливо».
Из тетради Ривайена Форсайта. «Сказание о Нитях Тингара».
15.01.2018, понедельник
Тобиас просыпается от буравящего взгляда Рина, как от нестерпимого солнечного света. В сон уже назад не сбежать. Глаза у Рина красные и больные – подтверждение бессонной ночи и всем самым худшим опасениям. На его лице отражается и бессонная ночь, и пережитые эмоции, и жалость, и злость, и разочарование, и надежда, и нежность. На нем столько всего есть, но нет главного: подкупающей и головокружительной невинности. Тобиас замечает горький изгиб уголка губ с левой стороны – его никогда там прежде не было – и впервые в своей жизни не может простить Сэмюэля за это.
У Рина теперь новое лицо. Тобиас же вспоминает старое – оно для него как потерянный рай. Он прячет драгоценную картинку в тайники своей памяти. На будущее. Чтобы доставать ее каждый раз, когда Сэм будет отдавать приказ. Доставать из глубины, смотреться в нее, как в зеркало, и не терять себя в поединке. В системе нет ничего невозможного, значит можно обойти и приказ. Даже приказ «убей». Это потребует некоторой изворотливости, но ведь у смерти столько лиц, а у системы столько возможностей. Если вдруг, если по чудесной случайности однажды Рин захочет принять Наследие, Тобиас попытается вернуться. Для этого он готов рискнуть и остаться таким, каким хочет его видеть Рин, а не каким хотят его иметь Сэмюэль, школа, традиция, Ривайен и обстоятельства.
Обстоятельства связали его с Рином. Но Тобиас уже не первый месяц чувствует, что все не так просто. Есть что-то еще. Более глубокое, скрытое. Он почему-то знает, что его линия жизни пересекается с Рином, переплетается в одной точке, завязывается в узел, но не в тот, который он завязал в сентябре перед ивентом. Этот надо развязывать – он неправильный.
Тобиас это понимает, но от понимания не легче. Понимание ничего не гарантирует. Он сделал все, что мог. Что дальше? Дальше – все зависит от Рина. Дальше он начнет свою главную битву – битву терпения. Но об этом он подумает позже, а сейчас:
– Рин? Почему ты без рубашки? Холодно ведь ты весь дрожишь. Оденься.
Тобиас сам удивляется тому, насколько тускло звучит голос. Но так даже лучше. Эмоции сейчас лишние. С ними только хуже. Рин вздрагивает, возвращается в комнату из своих мыслей, тянется к сумке, выуживает из нее свитер, послушно натягивает. Тобиас быстро встает и одевается сам. Вслед за этим в тесном пространстве комнаты повисает неловкость, и Рин первым пытается ее преодолеть.
– Я посмотрел записи на флэшке, про которую говорил Сэм – три видео. Ты их видел?
– Нет. Но, судя по тебе, на них что-то паршивое. Откуда ты ее взял?
Рин непроизвольно начинает тереть руку, словно он только что дотронулся до чего-то мерзкого:
– Откуда? Да из шкафа Сэма. Случайно взял, под руку подвернулась, когда мы в Рим уезжали. Я и забыл про нее, а ночью нашел. И…
