Текст книги "Зеркальное эхо (СИ)"
Автор книги: Verotchka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Я не плачу.
– Вот и хорошо. – Колин быстрым жестом вытирает щеки Рина, размазав по ним сумерки и сгустки чего-то рыжего и глинистого. Присаживается на корточки, снова взваливает Тобиаса на плечи, по-военному перехватив его одной рукой почти у самого плеча, другой – между ног. Рывком поднимает, как любит поднимать штанги, и тут же срывается с места, сгорбившись под тяжестью.
– Странно, мне все это время казалось, что уже глубокая ночь, так было темно. – Рин встает и озирается – небо все такое же светло-фиолетовое, каким бывает оно только в Италии сразу после захода солнца. Вокруг на полную мощь белым горят фонари и светло как в полдень. – А оказывается это был просто дым. – Он машет рукой, разгоняя последние ошметки черноты.
– Какой дым?
– Ну вот же, видишь? – Рин почти дотрагивается до шелкового протуберанца, который начинает растворяться в воздухе на его глазах. Он собирает в ладонь сгусток и показывает его Колину, тот смотрит, не понимая, и отмахивается.
– Нашел время! Не до дыма! Возьми ключи. В правом кармане. Нашел? Беги и отодвинь переднее сиденье по максимуму. Так удобнее будет.
Перед открытой дверцей Колин приседает на корточки.
– Раз, два, взяли! – одним рывком опускает Тобиаса в кресло. – Держись, дорогой. Потерпи. Скоро приедем.
К полуночи Иннокентии возвращаются мокрые и злые:
– Суки. Они не из наших школ. Нас так не учат. Второй тоже ебать как заклинаниями швырял. Слабыми правда. Но все равно тяжело, когда оба атакуют, – Юрася дергается, куртка Беки тяжело сваливается с его худых плеч, и Рин замечает, что у него все спина располосована, кожа висит ошметками. Бека хмурится. Идет к дубовому столу, который теперь раздвинут и больше похож на операционный, чем на обеденный, начинает методично копаться в разложенной почти профессиональной аптечке то ли сапера-подрывника, то ли пластического хирурга, выбирает нужное. Юрася тем временем тяжело опускается на стул и начинает стягивать с себя остатки худи.
– Они где сейчас?
– В пизде. Там лежат. Я пульс не проверял. Нафиг. Вдруг они зомби. На второй заход у нас уже сил бы не хватило. Пиздец. Как Тоби против них один столько продержался. Монстр. Он точно монстр.
– Как он? – Бека протирает бетадином ошметки кожи на спине своего первого и старательно лепит на них пластырь. Целительство – это хорошо, но традиционная медицина не помешает.
– Спит. Бредит. Про каких-то муравьев, плесень и жасмин. Но жара больше нет.
– Про муравьев говоришь, бредит, – Бека сосредоточен. – Не знаю, какие у него в голове тараканы сейчас, но у обоих мужиков крупными стежками были вышиты нити силы. Вдоль вен на предплечье. Чужие нити. Явно для усиления. При определенном освещении вполне могло смахивать на муравьиную дорожку. Оптический эффект. Не нравится мне все это. Как Тоби оклемается, надо будет с ним поговорить.
– Пойдемте вниз пожрем. У меня больше сил нет, как в животе урчит. Колин, захвати карточку – у меня кэш кончился. Идешь, Рин?
Рин вскидывается, но рука Тобиаса перехватывает его запястье и останавливает:
– Не бросай, – глаза у Тоби еще закрыты.
– Ты дурак. – Из глубины поднимается что-то совершенно незнакомое. Рин чувствует, что от него наконец все зависит. Он не знает, откуда в нем родилась такая уверенность. Но чувствам надо доверять. И у Рина нет никаких сомнения по этому поводу. – Не брошу.
– Что бы не случилось? – Тоби открывает глаза. Они совершенно шальные и лихорадочные. Или они просто отражают то, что творится внутри у Рина?
***
Сэмюэль стоит в проеме третьего этажа какой-то античной развалюхи. Он не знает и не хочет знать, какой именно. Их тут как грязи и все бесценные. Главное, что именно с этой отлично обозревается площадка, на которую господин Акинами и его второй должны привести Тобиаса. Сэмюэль не хочет пропустить шоу. Никакого риска, что его заметят. Слишком далеко, даже для Тоби. Тем более с ним-то он связь оборвал еще на Монблане.
Сэмюэль видит, как все трое появляются точно в обусловленное время. Напряжение системы бьет через край, висит в воздухе и чувствуется даже здесь. Сэмюэль смотрит на Тобиаса, не отрывая взгляда. Он хочет запомнить его именно в бою. Заклинатель изменился. Нет, показалось. Остался совершенно прежним. Вот он делает вид, что внимательно слушает Акинами, а сам уже начал двигаться. Сэмюэлю будет этого не хватать. Он привычно ловит взглядом плавное покачивание поджарой высокой фигуры с ноги на ногу. Видит, как его бывший прядет пальцами, пританцовывает, словно породистый скакун перед тем, как откроется загон и его выпустят на дорожку. Как расправляет спину, словно перед полетом. Это – манера Тоби разворачивать систему. Словно он входит в параллельный мир своим танцем, раздвигая реальность осторожно, проскальзывая в нее как к себе домой – с легкой улыбкой и со сдвинутыми к переносице красивыми прямым бровями. Это завораживает. Это заворожило Сэмюэля восемь лет назад, когда он впервые присутствовал как куратор Совета на тренировки Тобиаса с Ривайеном. Это заставило его добиваться Тобиаса всеми правдами и неправдами. Это и еще одна мелочь. Но о «мелочи» Сэмюэль сейчас думать не хочет.
Первая атака – ни один мускул не выдает ощутимость удара. Тобиас просто вынимает и отбрасывает нож в сторону, а ведь тот вошел по самую рукоять. Молодец. Теперь он потянет время, попытается понять, что же произошло и почему он не увидел атаки. Сэмюэль наблюдает, как Тобиас зачем-то щупает куртку, бережно складывает ее в стороне, делает несколько резких движений руками, как перед рукопашной, разогревая мышцы, даже не замечая раны в боку, словно ее и нет. Расстегнувшаяся рубашка светлыми крыльями отлетает назад. Пусть. Это тоже красиво. Это тоже часть зрелища. Сэмюэль наблюдал за боями Тоби десятки раз и каждый раз смотрел как на чудо, не понимая откуда что берется. Система для Тобиаса – уже не система, а его мир, его песочница, в которой пропадают его вечная флегма и сдержанность. Он живет ради боев. Для него боль, как наркотик. Все остальное – притворство. Но в этот раз он все равно не победит – техника остановки времени ему не знакома. Никому не знакома. Сэмюэль сам ее придумал, сам научил Чумных ей пользоваться. Только им это и удалось. Даже у него с Николасом не так хорошо все получается. Интересно, получилось бы с Тобиасом? Не важно. С Рином точно получится.
Жаль, что придется убить Тоби. Но чудовище, вышедшее из-под контроля, должно умереть. Он не сделал то, что был должен. Он нарушил клятву верности. Более того, он привязался к брату. Это непростительно. Это недопустимо. Он должен был заставить Рина вспомнить о Наследии, разбудить Тингар, инициировать и тренировать. Жестоко тренировать, как тренировали его. Так, чтобы Рин его возненавидел и с радостью бросился потом в братские объятия. А что сделал он? Он сознательно вывел Рина из игры, пошел у чувства на поводу. Он видите-ли хочет для Рина другого мира. Защищает от системы. Да как он может вмешиваться, мразь, в то, что его не касается. Как он может знать, что для Ринсвальда лучше? Не он носил малютку Рина на руках, не он купал его и придумывал истории на ночь, делал ему компрессы и мазал болячки. Не он строил планы на его будущее, не он каждый вечер приходил к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, не он выхаживал его в больнице и перевернул полмира в поисках средства вернуть его прежнего. Как он мог подумать, что может менять что-то в планах семьи? Как он мог приравнивать себя к нему, Сэмюэлю? Они не то же самое. Совсем не то же самое. Вот и расплата за своевольство и самонадеянность.
Сэмюэль уже предвкушает, как Тобиас неопрятно упадет и как его волосы разметаются грязным снегом по зеленой ноябрьской траве, и так и происходит. Второй Акинами вырывает гвоздики из ушей и посмеиваясь предлагает продолжить. Дальше уже не интересно. Что будет дальше он видел уже не один десяток раз. Мясорубка и никакой эстетики. Что будет с Чумными Самюэлю тоже неинтересно. Свою работу они сделали. Сэмюэль разворачивается и осторожно ставит ноги, спускаясь по заросшим ступеням. Спиной он чувствует, как истончилась система, как рвется искусственно созданная реальность. Это конец.
Он уже почти покидает Форум, когда слышит пронзительный, как вибрация силы, крик. Голос брата он не может спутать ни с чем, он снится ему по ночам, он донимает его днями напролет, он по нему скучает, он им болеет. Но что он делает Ринсвальд здесь и сейчас? И почему в его крике столько боли? Сэмюэля перекашивает. Какая досада. Так испортить представление. Брат совсем отбился от рук. Но с ним придется разбираться позже. После Ривайена. Сэмюэль ускоряет шаг, а в его голове беспрестанно крутятся кадры, на которых Тоби снова и снова падает на грязную от крови траву.
Комментарий к XI.
* Фраза из Нила Геймана
** ассоциации на Созвездие седьмой ночи Ayna Lede
*** Синто Мунэн-рю: «”Меч следует руке, рука следует духу”
**** Бриош – сладкий воздушный кулич с ванилью
========== XII. ==========
«Вещи их любят. Они умеют слушать их голос,
зацепиться за них словами и изменять.
Время им служит. Они скрываются в его тени.
Вы никогда не подумаете про них, что они особенные.
Но именно их Наследие сделало своими избранниками,
доверила им тайны и секреты».
Из рукописи Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
13.01.2018, суббота
Тобиас встает на ноги в субботу. К вечеру он выглядит вполне оклемавшимся. Колин к тому времени уже заканчивает все хлопоты с бумагами по практике. Иннокентии висят на телефонах – Рин удивляется, что у них столько друзей, а еще больше тому, что до этого они никогда никому не звонили – и весь день слоняются где-то между гаражом и готовыми у отъезду дорожными сумками. Рим потерял свое очарование, и всем хотелось уехать в воскресенье спозаранку. Часов в пять, покончив с хлопотами и уборкой, устраиваются впятером за столом и долго обсуждают куда возвращаться. Тобиас убеждает, что надо ехать к Ривайену – за стены его Нагорной крепости – и ждать, когда все устаканится. Ждать недолго – максимум три дня. Рину все равно куда ехать, но в Нагорную даже лучше – интересно наконец увидеть школу и Ривайена, о которых он уже успел наслушаться. Иннокентии брыкаются, но, видно, устают от сидения за столом, и в конце концов перестают спорить. Тут же Юрася вскакивает и тянет всех есть последний раз настоящую итальянскую пиццу. Прощаться.
– Надо рассказать Натали про вшитые нити. Тоби, бро, кончилась твоя элитная жизнь. Никакая ты теперь не «штучка-дрючка». Всем расскажем…
Юрася говорит с набитым ртом, жестикулируя с куском пиццы в руках и показывая эту самую «дрючку». Кусок колбасы отклеивается и смачно приземляется Бэке на плечо, получается уморительно, и немного нервный смех разрежает атмосферу.
–… что таких как ты, с вшитыми нитями, теперь штампуют, как на потоке. Хэх. Заводское изделие, – заканчивает Юрася мысль под общий гогот, и ее жесткость и страшный смысл остаются незамеченными.
– Натали считала, что у Самюэля случайно получилось тебя прошить, – говорит Бэка, когда все успокаиваются. – А теперь что же? Вся теория валится. У тех мужиков-то на Форуме были тоже вшиты нити, и не…
Рин перестает жевать и внимательно обводит всех доверчивыми глазами. Тобиас пинает Бэку под столом и не дает продолжить. Он не хочет, чтобы старший Ришар стал центром разговора. Он ни с кем кроме Колина и Ривайена не делился подозрениями. Но если позволить Бэке рассуждать дальше, то тот тоже придет к очевидному, и тема станет жареной. Только не сейчас. Он пока не готов говорить с Рином о Сэме. Что бы он ни сказал, все будет выглядеть так, словно он врал. Собственно, почему выглядеть?
– Там еще была одна очень странная вещь. Мне надо поговорить с Ривайеном.
– Ты про плотность системы?
– И про это тоже, и про метку.
– Про внешнюю? Бро, а тебе не показалось? Тебя ведь здорово зацепило заклинаниями. Про такое никто и никогда не слышал. Тебе вон и вшитые нити муравьями казались в бреду.
– Вот поэтому и надо поговорить с Ривайеном. Может быть и показалось, – Тобиас слегка поперхивается и долго пьет, словно смывает неудобные слова.
К ночи у него открывается кашель. Приступы становятся частыми, горло сводит судорогой от сухого и формированного выдоха, словно он наглотался едкого дыма с песком. Родинки на шее наливаются от напряжения красным, и шрам-каракатица возникает миражом все чаще, словно пытаясь прорваться в этот мир из параллельного.
Один из таких приступов будит Рина среди ночи, он шарит в темноте по кровати, но она пуста. Тогда он подхватывается, топает босыми ногами по коридору на свет в ванной, щурится, еле разлепляя глаза после недолго сна. Тобиас сидит на полу, вжавшись в стену и давится кашлем. Рин молча отбирает у него промокшее полотенце, которым тот пытается заглушить надрывные хрипы, протискивается между колен почти вплотную, кладет руки на впадину под кадыком, такую глубокую, что кажется, что она провалилась до позвоночника. Сосредотачивается. В подушечках щипет, обжигает, по венам бежит тепло, а на периферии зрения все дрожит, словно студень. Кашель сходит на нет. Тоби расслабляется, как после электрошока, и бессильно тыкается лбом Рину в живот.
– Завтра будет лучше? Может останемся еще на один день?
– Будет. Смысла оставаться нет, – Тоби отвечает монотонно, и Рину кажется, что что-то отравляет его изнутри и что Рину не под силу это вылечить. Стена, которую иногда чувствует Рин, становится выше и ближе.
– Все хорошо?
Тоби поднимает глаза и смотрит снизу вверх, так, словно готовится вскрыть болезненный и опасный нарыв. Открывает было рот – ответить, но в комнате Иннокентиев что-то падает и разбивается. Он замирает и передумывает отвечать. Опять вжимается Рину в живот и притягивает его к себе поближе.
– Пойдем спать? – Рину грустно и хочется вернуться в комнату.
– Конечно.
Когда Тобиас вытягивается на простынях и закрывает глаза, Рин садится в постели по-турецки скрестив ноги, и еще раз пробегает пальцами по кадыку и ключицам, перебирает все родинки, обводит каждую, возвращается к яремной впадине и кладет вокруг нее пальцы обеих рук в виде кольца, потом делает из кольца сердечко. В темноте его смуглые руки выделяются на светлой коже Тоби, поднимаются и опускаются в такт с равномерно работающими легкими. Рину кажется, что он синхронизировался, что дышит, видит и чувствует, как Тоби – еще чуть-чуть и он сам станет Тоби, и загадочные стены тобиной крепости падут. Но его глаза сами слипаются, он наклоняется вперед и съезжает в теплые объятия, которые заклинатель открывает ему не просыпаясь, словно зная даже во сне, чего хочет Рин.
Утром Рин просыпается один, рядом никого нет, и от этого обидно. В доме возня и приглушенная суета переезда. Рин понимает, что его просто не хотели будить, но какой-то неприятный привкус брошенности все равно остается, и ни кофе, ни зубная паста так его и не перебивают.
В довершении ко всему в дороге начинается дождь. Небо прохудилось еще у Пизы, и теперь они едут медленно. Крупные капли сначала ритмично колотят в крышу и багажник, потом вода начинает падать пополам со снегом, налипает на стекле, через час они пробиваются через снежный град, и машину колотит глухо и без всякого ритма. Зима. Пробки. Напряжение. Огни. По шоссе их втягивает в Альпы. В машине натоплено и душно, слышно только, как ревет мотор и шепотом матерится Колин. Тобиас дремлет на переднем сидении. Он больше не кашляет. Но с ним все равно что-то не так. Рин это знает и совершенно не может себе объяснить откуда. На шею Тобиас накрутил на свой манер огромный и плотный шарф. Смотрится стильно. Иннокентии думают, чтобы выпендриться, Колин – чтобы не простудиться, а Рин – чтобы скрыть кровотечение, потому что видел утром, как из «каракатицы» сочится, и знает, что под шарфом слой бинтов. Рин успевает перед выходом спросить, что все это значит. Тобиас смотрит напряженно, и глаза у него в тот момент под стать непогоде за окном. У Рина сосет под ложечкой, и живот крутит нехорошим предчувствием. Он, как и ночью в ванной, малодушно пугается ответа – не поминай беду и она пройдет стороной. Тобиас догадывается и говорит только:
– Приедем, я поговорю с Ривайеном, и потом все обсудим.
Рин с облегчением согласился.
К школе на Нагорной машина скатывается по трассе, как боб по желобу. Они сидят в ней вымотанные дорогой и мыслями. Колин, который спешил как мог, умудряется приехать засветло. Он решает оставить машину на стоянке, и никто ему не возражает. Всем уже все равно. Они хлюпают ногами по мокрому снегу на нечищеных дорожках парка и не спеша движутся в сторону центрального входа. По ногам поддувает моросью, Рин рассматривает вывеску и ничего в его груди не екает. Неужели он здесь был раньше?
Школу нельзя назвать административным зданием, она скорее дом-крепость. Построена не вот тебе недавно, но в постройке чувствуются амбиции. Дом с трудом относится к какому-то одному стилю – громоздкое смешение массы горного камня и трогательно-хрупких контрфорсов. На первом этаже глухая стена, на втором – огромные окна, на манер дворцовых, на третьем – правильные прямоугольники толстых рам, а на четвертом – дырочки-бойницы, в которых пляшут белые языки холодного солнца.
Нагорная выглядит действительно как бастион. Надежно. Но есть в этой надежности, что-то зловещее. Что бастион, что тюрьма – какая разница? Три дня тут могут показаться годом в заключении. Хотя, уговаривает себя Рин, может быть Тоби подлечат. Он ужасно выглядит. Рин ничего c этим поделать не может уже вторые сутки, как ни старается, а тут есть настоящие целители. Мысль эта здравая, но тоже не греет. Отдавать Тобиаса в чужие руки ужас как не хочется. Рин незаметно для себя свыкся с тем, что только от него Тобиас хотел бы получать помощь и только от него она ему действительно нужна. Но в среду закончатся каникулы, и надо возвращаться домой. Будет ли Тобиас в форме к тому времени? Кто знает. Иннокентии, эти наверняка останутся здесь. Жаль. Рин к ним привязался. Но Иннокентии – это всего лишь Иннокентии, все остальное будет по-старому. Почему тогда тревога внутри не проходит, наоборот, накатывает как снежный фронт.
Тобиас тянет на себя дверь, а Рин на секунду ловит отражение в позолоте дверных ручек. Иннокентии первыми вваливаются в нетопленый холл. На ресепшене стоит длинноногий парень с лошадиной улыбкой на лице. “Ему в кино играть”, – думает Рин. Тоби достает что-то вроде корочек. Показывает. Парень смотрит, берет в руки недоверчиво, сверяет, трет, Рин думает, что сейчас лизнет. Парень явно слишком усердствует и охраняет вход с таким рвением. Иннокентии начинают терять терпение, парень их явно знает и опасается. Поэтому звонит, и через некоторое время в холл выходит импозантный мужчина, с таким же высоким хвостом длинных волос, какой часто носит Тоби. Только волосы у вошедшего не серебряные, а перемешаны между собой, как соль с перцем.
Рин думает, что мужчина скорее всего один из дежурных преподавателей, он похож одновременно на романтического героя и на того, кто всегда в выигрыше, даже в инвалидной коляске на трассе формулы один. Круглые очки в тонкой золотой оправе прячут за тонированными стеклами глаза – их не рассмотреть. Но зато отлично подчеркивают хищный птичий нос. Стекла бликуют и создается жуткое ощущение, что за ними пустота. Но эта пустота ощупывает, проникает в голову, Рину кажется, что он проходит рентген. Потом мужчина сухо произносит только одно слово: «Проходите». От одного звука его голоса, разряженного, как воздух в горах, хочется искать убежище, а не проходить, и Рин непроизвольно отступает за спину Тобиаса.
Иннокентии с человеком-хищной-птицей здороваются почти как с дальним родственником, со скрытым уважением и открытым панибратством. Рин уверен, что если бы не парень на ресепшене, Юрася сжал бы обрубистые пальцы и со всей дури ударил бы в подставленный для приветствия костистый кулак. Колин протягивает руку, и ему ее пожимают просто и неофициально, к Тобиасу преподаватель сам тянется, и его еле заметные морщины в уголках рта разъезжаются в несдержанной улыбке, которая ломает лицо и все сложившееся о нем за одну минуту представление. Рин вдруг понимает, что перед ним Ривайен собственной персоной, и что вся его холодность и снобизм – это способ беспокоиться. Как же такая манера раздражает и заставляет все сжиматься внутри. Если этот человек воспитывал Тобиаса, понятно отчего тот такой твердокаменный, словно проявлять чувства – преступление. В этот момент Ривайен останавливает ладонь уже у самого плеча Тобиаса, натолкнувшись на ледяной взгляд и окаменевшее лицо своего бывшего воспитанника. Рин облизывает губы от напряжения, понятно и без слов, что между этими двумя произошло что-то непоправимое. Рин ощущает себя рядом с ними невеликой фигурой в чужой игре.
– Я так понимаю, у вас что-то срочное, если планы так внезапно поменялись? Колин? Вот вам ключи от комнаты на третьем – там общежитие, – он быстро подбрасывает ключ с номерком к руке, – у вас тринадцатая. Отправляйтесь устраиваться. Иннокентии, Натали ждет вас с отчетом. Как освободитесь, покажите Колину школу и столовую. Рин? Помнишь меня? Я так и подозревал.
Ривайен достает из кармана второй заранее приготовленный ключ:
– Вам с Тоби одну комнату? У вас четырнадцатая. Мне бы хотелось поговорить и с тобой, и с Тобиасом. Но сначала с Тобиасом, если ты не против. Вот и славно. Мой кабинет на втором этаже. Вот сюда, по лестнице направо. Устроишься и спускайся. Я буду тебя ждать. Найдешь дорогу? Вот и отлично. Теперь вам всем налево – там лифт. И вот еще, возьмите электронные ключи, иначе лифт не сработает и межкоридорные двери не откроются. Пойдем Тобиас, – и больше не обращая ни на кого внимания, он идет к лестнице, разрубая воздух перед собой, как препятствие.
***
Тобиас заходит в кабинет, и спину сводит от напряжения. Оглядывается, достает сигарету. Все здесь по-прежнему, как шесть лет назад. Стол. Диван. Окно. По-спартански просто и по-риавайенски изящно, и нет в этом кабинете места, чтобы спрятаться от прошлого. Тоби чувствует себя перед ним как на ладони, и ладони покрываются липким. Он набирает в легкие побольше воздуха и делает шаг к столу. Эмоции сейчас не такие сильные, как боль. Он справится.
Тобиас старается говорить быстро, четко, чтобы сократить по максимуму время встречи. Он рассказывает обстоятельно, не пропуская детали, но не конкретизируя свои ощущения – ничего личного, ничего о чувствах. Как можно более сухо и как можно более детально. Все, что считает главным и новым. Особенно о метке, нитях силы и скорости атаки. Ривайен слушает не перебивая. Не задавая вопросов. Потом быстро поднимается и в два шага оказывается перед полками своего бесконечного книжного шкафа, порывшись, достает черные ножны с перламутровыми инкрустациями. Кладет перед Тобиасом на стол. Открывает. Ножны оказываются костяным футляром, в котором лежит свернутый на манер буддийской сутры свиток.
Ривайен бережно его разворачивает и пробегает чуткими, словно в них встроены сенсоры, пальцами по необычным мелким рисункам, которые черными и красными муравьями расползаются по бумаге, толкаются, наезжают друг на друга, ведут борьбу за существование. По мере приближения к концу рукописи, рисунки превращаются в руны, переходят из вида в вид, вплоть до того, что самые последние уже напоминают письмена и начинают слабо светиться голубым.
– Мне подарил эту летопись один хитрый старик. А начал ее другой старик, совершенно выживший из ума. Вот тут написано, – и Ривайен касается длинным отполированным ногтем ряда странных знаков в самом начале списка: «Он им всем доказал, кто достоин иметь метку Галлифрея и передавать ее потомкам». Но о том, что метка появляется на теле, написано уже только здесь, – и Ривайен скользит значительно ниже, тыкает на другие руны. – Я, дурак, никогда не обращал на это внимание. Вполне возможно, что Сэм действительно в двух шагах от объединения силы. Никто бы этого не увидел и не почувствовал кроме тебя. Все бы были слепы до последнего. Я всегда знал, что ты – лучший. Всегда знал. С первого раза, как только тебя увидел.
Этих слов для Тоби оказывается достаточно, он чувствует, что сейчас не выдержит. Он точно не знает, что сделает. Задушит отчима собственными руками, или встанет на колени перед ним. Забытые обожание и унижение смешиваются в нем, он теряет контроль и едва сдерживает дурные слезы.
– Зачем ты отдал меня?
Ривайен снимает с носа тонкие золотые очки и трет морщась, глубокие розовые следы.
– Тоби!
– Зачем ты отдал меня?! – Тобиас наклоняется так близко, словно хочет заглянуть Ривайену внутрь и увидеть на что похожа его душа: на пушечное ядро или на часовой механизм. Но Ривайен успевает нацепить стекла и за кругляшками души не видно.
– Тогда мне казалось, что так будет лучше.
– Для меня или для тебя?
– Для дела. Сэм на совете привел неоспоримые доказательства, что он лучшая для тебя пара. И я… если бы у тебя появилась моя метка, я бы тебя не отдал.
– Да. Ты меня не отдал, ты меня выкинул, как сломанную вещь. Как монстра, с которым тебе не справиться. И мне всю жизнь давали понять, что монстр – это я. Так всем было легче?
– Ты излишне драматизируешь.
– Не из-за себя.
– Ты очень плохо выглядишь, ты видел Сэма? – Ривайен переводит разговор, и Тобиас тут же берет себя в руки.
– Не видел, но он был там. И я просто не представляю, как об этом сказать Рину. Ни о том, что Сэм жив, ни о том, что… Он… он думает, что я останусь с ним. Но связь с Сэмом сильнее. Рин еще не готов, не закончен, еще не стал чем-то определенным. Я не думаю, что я ему нужен также, как он мне. И он напридумывал про меня себе разное. Мне кажется, что если я ему все скажу, то это его сломает.
– Тебе надо думать не о Рине, а о себе. Ты уверен, что Сэм сюда не придет и снова не захочет тебя убить?
– Сэм? Своими руками? Нет. Но он придет. Надеюсь, что твоя охранная система на уровне, и ему понадобиться больше двух дней на то, чтобы ее взломать. Только не говори мне, что не делаешь обновлений? Черт, ты слишком самонадеян. Не буду ничего больше говорить, а то мне и самому иногда кажется, что становлюсь параноиком. Ладно. Доживем до понедельника, а после совета ему уже будет поздно что-то менять. Разве только мстить. Учти, это может быть страшное зрелище, этого лучше не допускать. Я не хочу, чтобы Рин видел брата таким. Он мнительный. С его характером, он вполне может решить, что яблоко от яблони. И совсем закроется. Опять. Окончательно.
Тобиас смотрит, не отрываясь, на Ривайена и продолжает:
– Ты же понимаешь, что я не смогу ни остановить Сэма, ни защитить Рина в его присутствии. Так что придется вам с Натали.
– Хочешь, чтобы я с ним поговорил? С Рином?
– Надеюсь, что ты сумеешь сделать это по-человечески.
В этот момент в кабинет стучат. Тобиас кивает и идет на выход. Еще одной минуты с Ривайеном он не смог бы выдержать.
***
Когда Рин входит в кабинет, Тоби встречает его в дверях, приобнимает и говорит, что ему надо отыскать Колина, проверить, как тот устроился и поговорить с Натали. В его словах Рин не замечает подвоха.
– Добрый вечер.
Оставшись один на один с Ривайеном, Рин ждет ответного приветствия, но тот что-то торопливо записывает. Рин чувствует, как мысли этого неприятного человека прилипли к бумаге, и он не собирался их отрывать, чтобы сказать несколько милых слов. Рину исключительно неловко. Некоторое время он колеблется, переминается с ноги на ногу, а потом решает, что с него достаточно, и собирается догнать Тоби. В этот момент Ривайен перестает отсутствовать, поднимает от стола взгляд и переводит на Рина. Смотрит так, как будто тот только что возник перед ним из ниоткуда: чернявый очаровательный в своей неуклюжести подросток, точеный, как готическая пешка.
– Что ты думаешь по поводу твоей связи с Тобиасом?
Рин моргает. Он думал, они будут говорить о его прошлом, он хотел расспросить о Сэме. При чем здесь связь с Тобиасом?
– А надо что-то думать?
На самом деле он думал, и много. А потом бросил. Теперь все идет, как идет. Разве кому-то от этого плохо? Нет. Но зачем об этом говорить человеку, с которым у Тобиаса не простые отношения, если они вообще есть.
– Надо думать всегда. Знать, чего ты хочешь. На что ты готов пойти ради того, что хочешь.
– Я хочу поскорее получить бакалавра* и стать самостоятельным.
– У тебя нет других планов?
Рин отрицательно качает головой.
– А Тобиас?
– Он мне здорово помогает.
– Ты хочешь с ним остаться?
– Как остаться? При чем здесь “остаться”? – тут Рин понимает, что Ривайен, скорее всего, имеет ввиду не личное, а совсем другое. Его же только школа. – Если вы про пару Заклинатель-Целитель, то, мне кажется, это не у меня надо спрашивать. Пусть Тобиас решает.
Рин говорит это и пугается своих слов. А что, если такой же вопрос задаст ему Тобиас: “Хочешь со мной остаться?” Он же не знает, как ответить. Нет, ему все нравится. И, наверное, он хотел бы остаться. И так получилось, что ближе Тобиаса и матери у него никого больше нет. Но есть одно “но”. И это “но” под очками Ривайена становится тяжелым и объемным. В Риме Рин распробовал, какую власть имеет над Тобиасом. Переход от сумасшедшего волнения за его жизнь к почти физическому удовольствию от вида затягивающихся под его ладонями ран, был невероятно сильным. Как такое может не понравиться? Рин чувствовал себя почти волшебником, почти всемогущим. Тоби в его полной власти. Но именно это и было страшнее всего. Это было неправильно, но так соблазнительно. Рин заглянул в адскую бездну и она ему понравилась. И у Рина не было никакой уверенности, что он в нее не прыгнет очертя голову при первом удобном случае. Рин задумывается, надо ли все это говорить Ривайену, чтобы тот перестал смотреть на него, как на идиота. Но Форсайт, видно, устал ждать и заговорил сам уже не надеясь добиться от Рина ответов.
– А если бы твой брат запретил тебе дружить с Тобиасом, или поставил бы тебя перед выбором или он, или Тобиас, или если бы надо было выбирать между профессией и… баттлами? Ты хочешь заниматься баттлами всю жизнь? – Рин чувствует, как этот человек на него давит, всем своим авторитетом и возрастом. Рин чувствует, как Ривайен цепляет к нему слова и готовится дернуть, чтобы все перевернуть на свой манер. Нельзя поверить, что он целитель. Он не исцеляет, а ищет слабое место. Он без брезгливости ковыряется своими руками в каждой болячке. Рин вскидывает голову. Тобиас никогда бы себе такого не позволил!
– При чем тут Сэм? И кто хочет всю жизнь жить баттлами? Я – нет! Тобиас? Точно нет! Он хочет жить нормально. Независимо.
