Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Моей маме очень понравились твои подарки из Рима.

– Если ей захочется еще, мне будет несложно отправить.

– О, ты же знаешь, как ей нравится получать подарки, – ухмыльнулся Фельцман. Не в первый раз Виктору захотелось узнать, какой была его мать на самом деле. – Но ты же знаешь, что у нее скоро день рождения, и больше всего ей хотелось бы какой-нибудь гостинец из Токио.

Виктор мягко присвистнул:

– Какие экзотические вкусы! До Италии отсюда ведет железная дорога, но из таких далеких мест просто так не достанешь даже маленькую безделушку.

– Но ради нее ты хотя бы попытаешься, да? – Фельцман поднялся, жестом указав Виктору сделать то же самое. – Я замерз, прогуляйся со мной.

Они немного прошлись в молчании вдоль тропинки, посыпанной гравием. Виктор наблюдал за Фельцманом краем глаза. Тот выглядел достаточно собранным для того, чтобы не казалось странным, что он прогуливается с человеком, облаченным в шикарное зимнее пальто Стефана Риттбергера, но было ясно, что их работа истощала его: на лице залегли глубокие морщины, а волосы полностью поседели. Он сутулился, и не только от холода. Фельцман называл Виктора кодовым именем Алеша – герой, ловкач – а Виктор в свою очередь должен был называть его Дедом, и сейчас это имя соответствовало Фельцману как никогда.

Когда они свернули за угол на маленькую аллею, окруженную вечнозелеными деревьями, Фельцман втиснул газету Виктору в руки.

– Всё как обычно. Но кое-что в ней ты должен прочитать прямо сейчас, чтобы я мог уничтожить это.

Здесь, вдали от толпящегося около входа в парк народа, можно было говорить более открыто.

Виктор нахмурился, прощупав страницы большими пальцами, пока не нашел маленький конверт – аккуратный и чистый, без указания адресата или других пометок, но обрывок бумаги внутри был деформирован из-за воды и испещрен чернильными вымарываниями цензуры. Он засунул газету под руку и отошел дальше от тропы, углубляясь в гущу деревьев. Вскрыв письмо, Виктор слегка вздрогнул, так как узнал неразборчивые каракули.

«Дорогой ██████,

Надеюсь, что это письмо найдет тебя, у какого бы черта на куличиках ты ни находился. Капитан █████ отправляет почтовые сумки на одном из грузовиков по ледяной дороге. Если ты читаешь это, значит, его не взорвали и на Ладоге всё еще лед. Я надеюсь, что ты тоже не погиб.

Здесь дело дрянь. Надеюсь, что у тебя хоть немного лучше. С сожалением сообщаю тебе, что после ██████████ и ██████████ твои мать и отец умерли. Мы скучаем по ним. Дед болен, но ██████████.

Если ты не мертв, надеюсь, ты подстрелил много нацистов. Я уничтожил 50. Мила всё еще опережает меня. По ним до смешного легко стрелять, когда ████████████ и ██████████████████████. Я знаю, что ты беспокоишься. Но не стоит, хорошо? Мы не лыком шиты.

Твой товарищ

Ряд. Ю████ П██████».

Когда Виктор поднял глаза, Фельцман подошел и вырвал у него письмо, зажигая спичку и позволяя пламени зацепиться за уголок бумаги. На глазах Виктора отчаянное послание ребенка из Ленинграда превращалось в пепел.

– Почему его не эвакуировали? – прошипел он. – Они же вывозили гражданских до того, как немцы окружили город, разве спасение детей не было в приоритете? Ему даже шестнадцати нет, почему он подписывается как рядовой?

Фельцман пожал плечами:

– Если бы ты стоял во главе осажденного города, говорил бы ты добровольцам, способным держать оружие: «Извините, вы слишком молоды»? Или проверял бы дотошно, если бы они уверяли, что подходят по возрасту? Если он может палить по зайцам, значит, может и по фашистам. Вырос уже.

– Сейчас не время придумывать дурацкие пословицы, – прошептал Виктор, на этот раз по-русски, из-за чего заслужил гневный взгляд от майора.

– Если бы мы не были на публике, я бы ударил тебя, Алеша. Не думай, что я перестал быть твоим непосредственным руководителем только потому, что ты рассекаешь по Берлину в своих буржуазных одеждах. Мы разговариваем или по-немецки, или никак. Ты это знаешь.

Но Виктор надеялся, что Фельцман ударит его. Ему нужно было что-то отрезвляющее, чтобы избавиться от тревоги, скручивающей его тело при мысли о каком-то подонке, который вручил маленькому Юрию Плисецкому винтовку, подвергнув его тем самым смертельному риску наряду с девушкой лишь на три года старше. Но Мила к этому времени должна была достаточно повзрослеть, чтобы хоть как-то принимать решения за себя. А его родители… Его родители. Глаза тут же наполнились слезами, и если бы он не был осторожен, то просто расплакался бы в парке в центре самого Ада.

– Приди в себя, – процедил Фельцман сквозь зубы. – Так и знал, что не надо было отдавать это чертово письмо!

Виктор сделал глубокий вдох, посмотрел вверх на грязно-серые тучи над головой и вытер глаза рукой в перчатке.

– Нет. Я извиняюсь, Дед. Спасибо, что принес это. Приятно получить весточку из дома, даже если…

– Да, – сказал Фельцман, и его тон чуть смягчился, когда он добавил: – Прости.

– Я не отличаюсь от других. Все теряют людей, – Виктор сжал пальцы в кулаки. – Но мы выиграем войну.

– Подумай о Токио, – всё, что Фельцман ответил, прежде чем зашагать в обратную сторону. Виктор последовал за ним по тропинке, но, оглянувшись назад на мгновение, заметил какое-то движение за деревьями, нечто черное на медленно таящем снегу. Он моргнул, и оно исчезло. Наверное, просто птица.

***

Это было именно той вещью, которую главный герой сделал бы в плохом романе. Стоило только Юри выйти из парикмахерской, добавив новую баночку бриллиантина в сумку с покупками, как он увидел Стефана Риттбергера, выходящего из сверкающего автомобиля с другой стороны улицы. Его шляпа была низко натянута, воротник пальто приподнят, и кому-то, кто не находил его чрезвычайно подозрительным, он, вероятно, показался бы достаточно нормальным, но что-то подсказывало Юри, что он был здесь не просто так.

И вот Юри пошел за ним как идиот.

Риттбергер буднично шагал по направлению к маленькому парку, который находящийся немного дальше вниз по улице. Юри спрятался за семьей, которая вела очень громкий разговор. Он наблюдал, как Риттбергер посмотрел по сторонам, как будто просто так, а потом сел на скамейку рядом со стариком, читающим газету.

– Доброе утро, Дед, – услышал он слова Риттбергера.

Юри не думал, что когда-либо видел двух европейцев, настолько не похожих друг на друга. Риттбергер был бледным, стройным, изящным, тогда как у его компаньона была коренастая фигура, квадратное лицо и багровый цвет кожи. Старик предложил ему сигарету и завел разговор, который Юри уже не мог расслышать из-за шума от находящихся вокруг людей. Что-то о его матери? Юри приблизился немного ближе, вытаскивая потрепанное трамвайное расписание из кармана пальто и делая вид, что изучает его. Его внимание возросло стократ, когда старик упомянул Токио. Они говорили о подарках. Может быть, Риттбергер импортировал товары из Японии, что могло бы послужить хоть каким-то объяснением его частых визитов в посольство.

Когда они встали и пошли вместе на прогулку, Юри опять последовал за ними, продолжая прятаться, пока они продвигались к тихому закутку парка. Благодаря большому количеству деревьев и кустарников Юри мог оставаться незамеченным, укрываясь за ними. Когда двое мужчин сошли с тропинки в густую массу деревьев, Юри представилась возможность проскользнуть на другую сторону, где он мог бы услышать их разговор совершенно отчетливо. Но произошло это, естественно, в тот момент, когда они прекратили разговаривать. Риттбергер что-то читал.

Юри старался дышать как можно тише, вспоминая, что делал то же самое, когда крался после занятий кендо или когда, будучи студентом Уодема, на цыпочках возвращался в свои комнаты после комендантского часа в колледже.

А потом Риттбергер и его «Дед» заговорили опять об осадах, и детях, и «немцах», как если бы они оба не были ими, и вдруг напряженный голос Риттбергера перешел на язык, который Юри понимал очень плохо, но не узнать его было невозможно. Почему Риттбергер заговорил по-русски?..

Юри немного повернул голову, поймав вид профиля Риттбергера. Тот выглядел так, как будто собирался заплакать, и сердце Юри сжалось от внезапного сочувствия. «Дед», похоже, не разделял его настроения.

– Не думай, что я перестал быть твоим непосредственным руководителем только потому, что ты рассекаешь по Берлину в своих буржуазных одеждах, – резко бросил он.

О, так вот почему они говорили по-русски. Юри накрыл рукой рот, чтобы подавить непроизвольно вырвавшийся от шока возглас. Красивый, светловолосый нацист, который в последнее время обхаживал посла, который тонко флиртовал с Юри с того момента, как они познакомились, был советским шпионом.

Юри едва дослушал остальную часть их разговора и спрятался за ствол аккурат в тот момент, когда двое мужчин вышли из-за деревьев. Его сердце колотилось, а тело горело от безумного волнения.

Правильная линия поведения в данной ситуации была совершенно очевидной: немедленно пойти в полицию, к полковнику, к послу, да к любому человеку, наделенному достаточной властью, чтобы разобраться с такой угрозой ходу военных действий. Это что касалось долга перед Японией. Но далеко не в первый раз у Юри тяжесть обязанностей вступала в войну с его мягким сердцем и проигрывала. Ведь на нем были обязательства не только перед родиной. Улыбки Риттбергера и его длящиеся прикосновения тут же ярко всплыли перед глазами, как и многие другие подозрительные вещи, но сейчас его взгляд на это изменился благодаря тому, что Юри понял, кем же Виктор являлся на самом деле. Всё уже выходило очень далеко за пределы плохого романа.

Он все еще сражался с растревоженными нервами, когда немного позже зашел в неприметное кафе и заказал чашку ужасного немецкого чая в надежде, что тот поможет ему успокоиться.

– Добрый день, герр Юри, рад видеть Вас!

Знакомый голос заставил его немного подпрыгнуть. Юри повернул голову и слегка кивнул в знак приветствия, когда бородатый человек уселся напротив.

– Добрый день, Эмиль.

– Вы уже сделали заказ? У Вас обед?

– Я пью чай, я не очень голоден.

– Что ж, а я голоден. Просто умираю от голода, – он жестом указал на себя. – Скоро от меня останутся только кожа да кости.

Эмиль конечно был худым, но от порога смерти находился далековато. Он был танцором, и это угадывалось даже в том, как он надевал толстое зимнее пальто или как двигался. А хореограф его труппы был обласкан правительством, и нужды они не знали. Эмиль наклонился к официантке и сделал дорогой заказ. Он говорил по-немецки с сильным акцентом, который Юри никак не мог идентифицировать с точки зрения географии.

– Кстати, Вы не выглядите так, словно у Вас всё хорошо, – Эмиль уже держал сигарету между губами и протягивал Юри другую через стол. Он принял ее с благодарностью, прикурив от зажигалки Эмиля. Может, табак помог бы привести нервы в порядок.

– Надеюсь, у Вас-то всё хорошо? – вежливо спросил Юри.

– О, Вы знаете, завален делами. У нас новое шоу, дебютируем в следующем месяце на Пасху, поэтому сейчас сплошные репетиции. Шоу полностью посвящено славе немецких побед, – грусть, глубокая и неприкрытая, прошла тенью по лицу Эмиля, прежде чем он взял себя в руки. – Я надеюсь, что Ваши танцы с чернилами и бумагой тоже ладятся, герр Юри.

– Каждый день почти одно и то же.

Кроме того дня, когда Юри решил усугубить свои ошибки, подслушивая советских разведчиков. Он глубоко вдохнул дым и откинулся на спинку стула, когда официантка поставила перед ними заказанные кофе и чай.

– Ах, радости простой жизни! – воскликнул Эмиль, а затем залез в карман пальто и достал смятую газету. – Но если Вы готовы отвлечься от этих радостей на минутку, то вот тут есть статья о нашем последнем представлении, если желаете почитать?

Юри забрал газету из его рук; их глаза встретились. Они не были друзьями, определенно – он не знал даже фамилии Эмиля и не собирался ее выяснять – но у них был другой вид товарищества.

– С большим удовольствием почитаю позже, – ответил он и убрал газету в сумку. – Знаете, я вспоминал Вашего старого хореографа. Давненько ничего о ней не слышал.

***

Виктор ожидал встречи с полковником Накамурой менее получаса, а Кацуки курил уже третью сигарету. Казалось, что его заменили каким-то автоматом, который работал от дыма и неловкого молчания. Если так, то это было прекрасное подобие настоящего Кацуки – столь же красивое, как и оригинал.

Возможно, единственным преимуществом службы в Германии было то, что в большинстве случаев, стоило Виктору повстречать симпатичного мужчину, он мог очень быстро заглушить влечение, напомнив себе, что объект его потенциальных чувств почти наверняка являлся нацистом. И даже если бы ему удалось найти человека, который не был бы ни фашистом, ни пособником, наличие любовника резко поставило бы под угрозу эффективность его притворства. Японцы, возможно, не являлись фашистами как таковыми, но они были рабами императорского режима, столь же угнетающего, как и правление русских царей.

И все же Кацуки казался иным. Виктор впервые почувствовал это в тот момент, когда они встретились на каком-то нудном мероприятии летом 1940 года с целью краткого знакомства. Кацуки хорошо держал себя на публике, но в его глубоких карих глазах таился огонь, что-то красивое, страстное и необыкновенное, и Виктор тут же был очарован. Он понял, что Кацуки тоже играет роль; если он не был гомосексуалистом, Виктор купил и съел бы целый магазин шляп. Вероятно, ему следовало избегать флирта с молодым человеком, но то, что Кацуки упорно чуждался того, кого считал нацистом, делало его только лучше в глазах Виктора.

Это было очень глупо. Виктор уже давно вышел из возраста, когда могли занимать такого рода вещи, но ему страшно хотелось узнать, были ли волосы Кацуки такими же мягкими на ощупь, какими казались.

– Вы уверены, что не хотите назначить еще одну встречу с полковником, герр Риттбергер?

«Пригласите меня к себе в постель, капитан Никифоров», – тут же предложил его разум голосом Кацуки, и это совсем не облегчило ситуацию. Виктор тепло улыбнулся:

– Я не возражаю, если надо подождать еще немного, спасибо.

– Может, послать за какими-нибудь закусками?

– Нет, нет, в этом нет надобности. Спасибо, Кацуки-сан.

На несколько секунд Кацуки задержал на Викторе такой странный взгляд, как будто у него выросло две головы, прежде чем вернуться к своей работе и сигарете.

Если бы Виктор соблазнил его, Кацуки решил бы все его проблемы с получением достоверной информации из японского посольства. Но он не собирался отказываться от своего прикрытия, и мысль о том, что, несмотря на все обаяние и таинственность, Кацуки мог оказаться тем человеком, который готов был спать с нацистами, вызывала отвращение, хотя Виктор мог бы смириться с этим в случае любого другого человека. Он знал, что это невероятно эгоистично – ставить свои представления о внутренней жизни того, кого он, честно говоря, практически не знал, вперед безопасности восточных границ СССР, но это все равно остужало его пыл.

Накамура всё еще не вернулся. Виктор потянул руки вверх и встал со стула, чтобы пройтись и осмотреть две полки книг среди завалов папок и документов в кабинете. Большинство названий были на совершенно непонятном японском, но помимо этих книг на полках обнаружились экземпляр Роммеля (1) о пехотной войне, переводы на немецкий Галльских войн Цезаря (2) и несколько томов Макиавелли (3). На нижней полке, расположенной в углу у стены, присутствовала небольшая коллекция книг, которая выглядела совсем по-другому, хотя он все равно не мог прочесть иероглифы на корешках. Некоторые из них даже были на известных ему языках: тонкий том, просто озаглавленный «Стихи» – на английском, другая, более крупная книга под названием «Middlemarch» (4), а также одна на французском языке – «Романсы без слов» (5). Виктор почувствовал, как на затылке зашевелились маленькие волоски. Кацуки наблюдал за ним.

– У Полковника Накамуры весьма разнообразный вкус в литературе… – сказал он, не оборачиваясь. Если Накамура был поклонником английской поэзии, Виктор съел бы целую фабрику шляп.

– Полковник – очень образованный человек, – дипломатично ответил Кацуки и на мгновение замолчал. – Но, м-м, книги на нижней полке – мои.

Виктор провел пальцами по переплетам, задержавшись на французской книге. Прошло довольно много времени с тех пор, как он последний раз говорил на этом языке, но он был уверен, что все еще в состоянии воспринять текст. Виктор вытащил томик с полки и повертел в руках, прежде чем оглянуться на Кацуки, по-прежнему не сводящего с него глаз.

– Можно одолжить? – спросил он. – У меня так быстро заканчивается чтиво.

– О… – выдохнул Кацуки, и его лицо внезапно стало очень красным. – Да, конечно, – опустив глаза, он собрался достать четвертую сигарету. Вдруг зазвонил один из телефонов, и Кацуки так быстро дернулся к нему, что Виктор удивился, что тот не упал со стула.

– Да, Кацуки слушает, – выпалил он, а затем кивнул, как будто человек на другом конце линии мог его увидеть. Последовало еще несколько кивков и неизвестных Виктору японских фраз, прежде чем Юри повесил трубку.

– Полковник Накамура глубоко сожалеет, герр Риттбергер, но просто не сможет увидеться с Вами сегодня.

– О, ну, ничего не поделаешь, – вздохнул Виктор. – Я уверен, что он очень занятой человек, – добавил он, сделав несколько шагов к столу Кацуки. – Возможно, я смогу увидеться с ним в другой день, а заодно вернуть Вашу книгу?

Кацуки поднял взгляд на Виктора, и снова в его глазах отразилась целая вселенная, запрятанная где-то глубоко внутри.

– Я проверю распорядок дня полковника.

____________

1. Эрвин Ойген Йоханнес Роммель (нем. Erwin Eugen Johannes Rommel, 15 ноября 1891 – 14 октября 1944) – немецкий генерал-фельдмаршал (1942) и командующий войсками Оси в Северной Африке.

2. Записки о Галльской войне Гая Юлия Цезаря – самая великая книга о войне в мировой литературе. Она писалась по горячим следам событий главным действующим лицом той войны, и в ней Цезарь-писатель равновелик Цезарю-полководцу и историческому деятелю. Это трагическая эпопея покорения огромной страны и столкновения цивилизаций.

3. Макьявелли, итал. Niccolò di Bernardo dei Machiavelli; 3 мая 1469 года, Флоренция – 22 июня 1527 года, там же) – итальянский мыслитель, философ, писатель, политический деятель, автор военно-теоретических трудов. Выступал сторонником сильной государственной власти, для укрепления которой допускал применение любых средств, что выразил в прославленном труде «Государь», опубликованном в 1532 году.

4. Джордж Элиот «Мидлмарч» – историческо-социальный любовный роман.

5. Поль Мари Верлен – французский поэт, один из основоположников литературного импрессионизма и символизма. «Романсы без слов» – книга его стихов.

========== Chapter 1: Berlin, Part One (4) ==========

Он собирался поговорить с Риттбергером, или как его там, черт возьми, звали на самом деле, но нужно было сделать это правильно. Стоило встретиться где-нибудь на нейтральной и тихой территории, но не так далеко от других людей, так как Риттбергер мог просто выстрелить в него и убежать или сделать какие-нибудь другие подлые вещи, будучи советским разведчиком. Юри вцепился в руль велосипеда, прищурившись из-за дождя, который стекал со шляпы и попадал в глаза. Он планировал тайную встречу с иностранным шпионом, но все, что приходило в голову, так это как Горацио Гринхоу-Смит однажды пригласил его покататься на плоскодонке по Черуэллу (1), а Юри умудрился упасть в реку, пытаясь залезть в лодку. А он был не тем, кто попадал в подобные ситуации.

Он приехал прямо из города в Трептов, в ту его часть, которую нацистское правительство скорее всего не хотело показывать иностранным дипломатам: кругом зияли разбитые окна, мелькали заколоченные двери и фасады магазинов. Если какие заведения и были открыты, то они все равно не имели ничего общего с привлекательным и вылизанным центром города. Юри сбавил скорость и остановился перед узким, грязным зданием; спешившись, он затащил велосипед на тротуар, прежде чем застегнуть на замок заднее колесо. Он не был уверен, что у него найдется мелочь на трамвай, и определенно не хотел идти домой под дождем.

Человек, который управлял пансионом, скривил губу и осмотрел Юри с ног до головы с легким отвращением на лице.

– Только комната на верхнем этаже, – сказал он на медленном и снисходительном немецком. – Долго подниматься.

Он снова посмотрел на Юри, словно ожидая, что тот упадет в обморок от одной мысли о таком физическом напряжении.

Забавно, что западные люди одновременно считали, что японцы были слабыми и некомпетентными и в то же время – жестокими, вселяющими страх воинами. Юри улыбнулся и вежливо кивнул, для развлечения представив, как бы проткнул грудь мужчины синаем (2).

– Это не проблема.

Если бы они с Виктором встретились на верхнем этаже здания, у них было бы меньше шансов быть подслушанными. Юри заплатил за неделю, хотя в этом не было необходимости, и мрачное выражение управляющего смягчилось при виде рейхсмарок, которые после пересчета оказались в его руке.

Дождь не прекращался до тех пор, пока Юри не оказался дома и не развесил около радиатора промокшую насквозь верхнюю одежду, чтобы она подсохла, а затем включил радио и забрался на узкую кровать, завернувшись в одеяло для тепла. Франкоязычный диктор BBC представил какое-то произведение Дюка Эллингтона (3), и Юри, закрыв глаза, прислонился головой к стене, пытаясь забыться в нежном звучании пианино и ярких джазовых духовых. Где-то люди танцевали, наслаждались игрой на музыкальных инструментах, и ни один из них ни в коей мере не был связан со шпионажем.

Когда песня закончилась, он уже особо не прислушивался к диктору, но вскоре осознал, что она говорила гораздо дольше обычного. «Сегодня утром в доме моей кузины было так красиво, – сказала она с чистым парижским произношением. – Черный дрозд пел даже зимой».

Юри не удалось унять дрожь, даже когда он сильнее обернулся одеялом. Он встал и подошел к столу. Ранее Юри не отправлял никаких личных писем по Германии, но теперь знал нужный адрес.

***

Не было никакой гарантии, что любому письму, которое он напишет, удастся пережить весьма нелегкое путешествие отсюда до Ленинграда или даже пройти через Фельцмана, но Виктор чувствовал, что должен был написать Юрию – или хотя бы попытаться. Его почерк выглядел странным, когда он писал кириллицей: каждая буква была выведена очень тщательно, словно по-детски.

«Дорогой Юра,

Спасибо за твое письмо. Я действительно еще жив и рад услышать, что ты и Мила – тоже. Спасибо также за то, что сообщил мне о моих родителях. Мы сможем оплакать всех погибших должным образом, когда противник будет побежден.

Я уверен, что как товарищ по оружию ты понимаешь, что я не могу рассказать ничего о моем текущем положении. Пожалуйста, будь уверен, что мое сердце живет только верой в победу».

Он вздохнул. Конечно же, Юрий прочитает это как «я не убил ни одного нациста», что было правдой, но той, которая Юре бы не понравилась.

«Я также рад услышать, что ситуация в городе улучшается. Я абсолютно уверен, что вы скоро будете свободны и сможете вступить в ряды тех, кто навеки изгоняет захватчиков с нашей земли. Твоя смелость, как и всех защитников Ленинграда, – яркий и вдохновляющий пример для всех нас. Твоя бескорыстная любовь к нашим людям придает нам сил».

«Пожалуйста, не дай убить себя, – хотел он написать. – Ни за Ленинград, ни за советский народ, ни за кого-то. Ты – всего лишь мальчик». Но он мало что мог сказать полезного, кроме «пожалуйста, не надо», и это скорее всего вдохновило бы Юрия выйти и получить пулю.

«Не забывай, что надо полагаться на товарищей, которые поддерживают тебя, и ты тоже поддерживай их. Победа будет достигнута только тогда, когда мы будем сражаться вместе. Передай мои наилучшие пожелания своему дедушке и Миле, и вашему командиру.

Твой товарищ

К-н ВМН»

Вряд ли Виктор написал что-то, стоящее усилий цензуры, поэтому надеялся, что большая часть письма не будет зачеркнута, если оно вообще когда-либо дойдет до маленького Юры. Он промокнул чернила на бумаге и сложил ее, сдвинув на край стола, а потом соскользнул со стула на колени. Самое большое тайное отделение стола находилось сзади, встроенное в пространство за ящиками, и потребовались очень точные манипуляции, напоминающие процесс резьбы по дереву, чтобы открыть его. То, что оно содержало, вероятно, было самым ценным во всем доме. Виктор аккуратно вытащил тяжелый черный футляр, положил его на стол и покрутил деления кодового замка до нужной комбинации, чтобы открылась крышка.

Это была не такая уж сложная роторная шифромашина – нечто подобное несомненно можно было обнаружить во многих темных кабинетах в Берлине, но ее хватало, чтобы закодировать простые сообщения для сопровождения кусочков микропленки. Виктор зажал ручку между зубами и осторожно сдвинул кольца и роторы в правильное положение для текущей даты.

Итальянское присутствие увеличивается. Он тщательно вдавливал каждую букву сообщения в машину и записывал полученный зашифрованный текст. Похоже, что войска прибудут по Черному морю летом. Подробный отчет и переписка, каким-то образом раздобытые для него Сарой в этот раз, выявили слишком много заказов для немецких производителей, намного больше, чем это было необходимо для единственного итальянского корпуса, сражающегося в настоящее время в России. Теперь, когда в Африке все закончилось, они обратили свое внимание ближе к дому. Он мог только надеяться, что американцы в конце концов вступят в войну и займутся японцами в Тихом океане, чтобы помешать им ударить по Советскому Союзу с востока.

Он вздохнул, положив лоб на костяшки рук. Попытка разобраться в положении вещей в мире сейчас больше смахивала на то, как если бы вообразить жонглера, играющего двадцатью шариками, при этом малейшее колебание или крошечное дуновение ветра означало бы катастрофу. Вдруг один лейтенант сделает неправильный звонок под огнем, вдруг один корабль попадет в шторм в неподходящее время, вдруг произойдет один несчастный случай на аэродроме в Англии или на заводе в Казахстане, и тогда судьбы миллионов людей будут предрешены.

Или это может произойти из-за ошибки одного одинокого офицера разведки в Берлине.

В коридоре подъезда загрохотал почтовый ящик, заставляя Виктора поднять взгляд. Ту небольшую корреспонденцию на имя Стефана Риттбергера, связанную с его реальными или сфабрикованными доходами, ему доставляли в обычное время, и было странно получить что-то вечерней почтой. Ему потребовалось несколько минут, чтобы надежно запереть и спрятать шифромашину, после чего он подошел к входной двери. На коврике лежал небольшой конверт с берлинским почтовым штемпелем. Он разорвал его.

«Герр Риттбергер,

Мне было бы приятно, если бы Вы поужинали вместе со мной в эту пятницу в 7 вечера по адресу, указанному ниже.

С уважением,

Ю. Кацуки

PS. Не нужно возвращать Верлена, если Вы еще не дочитали его».

Что ж. Либо это была чрезвычайно сложная ловушка, либо Кацуки на самом деле предлагал соблазнить себя за информацию. Виктору часто доводилось видеть почерк этого человека, чтобы быть полностью уверенным, что это точно не подделка, да и, честно говоря, «репрессированный японский бюрократ» был бы очень уж странной нацистской приманкой. Тем не менее, осторожность никогда не бывает лишней. Обратный адрес отсутствовал – Кацуки явно был уверен в своем приглашении. Виктор сложил записку и убрал ее в карман брюк.

***

Наступила пятница. Каждая частица воздуха вокруг Юри казалась заряженной статическим электричеством, шевелящим волосы на затылке. Он не мог сосредоточиться на работе более чем на несколько минут за раз и едва не перепрыгивал через комнату при каждом звонке телефона. Полковник тоже был в таком отвратительном настроении, что ничего не помогало, и третировал Юри длинной лекцией о своем расписании и плохом качестве обеда, переходя на крик. Когда Юри, наконец-то, рано отпросился с работы, сославшись на расстроенный желудок, то ему пришлось забежать к табачнику по дороге домой, чтобы купить еще одну пачку сигарет.

Он чувствовал себя так, словно собирался на самом деле устроить чинный ужин с Риттбергером. Что ему надеть? Нужно ли действительно принести еду, если советский шпион будет голоден? Он проторчал перед маленьким зеркалом над умывальником целых полчаса, укладывая волосы назад при помощи бриллиантина и переделывая раз за разом узел на галстуке.

Ему не следовало идти. Ему следовало сфабриковать собственную смерть и пойти и присоединиться к французскому Сопротивлению, или стать монахом, или переехать в Австралию, или буквально ничего не делать, но только не то, что он собирался. Может быть, посольство отправит его домой, если он притворится, что сошел с ума. А может, он уже сошел с ума.

Часы отбили шесть. Юри глубоко вздохнул, плеснул холодной водой на лицо и направился к двери.

***

Виктору доводилось делать много опасных, идиотских вещей: то он катался на коньках по едва замерзшему Ладожскому озеру в детстве, то бросил университет в революционном пылу, чтобы уйти в армию, но этот ужин легко мог оказаться самым безумным решением за всю его жизнь.

Он почистил и зарядил служебный пистолет, который обычно хранился вне поля зрения в коробке под кроватью, и закрепил его в наплечной кобуре так, что тот оказался по сути спрятанным под пиджаком. Он уже сделал требуемый от него еженедельный отчет с актуальной информацией, которую имел, и еще какие-то записи были спрятаны в доме в тех местах, о которых Фельцман знал и, случись с ним что, проверил бы. Виктор не доложил о приглашении майору, за что ему потом серьезно попадет, конечно, но в чем тогда был смысл службы в качестве независимого шпиона-оперативника, если не действовать на свой страх и риск? Если все пойдет не так, он был уверен, что смог бы выстрелить первым.

Адрес, который дал ему Кацуки, указывал на место на некотором расстоянии от города, намного дальше, чем обычно селили сотрудников любого посольства, насколько Виктор знал. И действительно, когда он прибыл туда, то очень засомневался, что Кацуки действительно жил в этом районе. Если предполагался обычный невинный ужин, тогда лучше не засиживаться слишком долго, а то еще машину угонят.

Виктор остановился перед узким, печального вида пансионом и позволил рукам отдохнуть на руле, пока двигатель остывал. Он все еще не знал, чего стоило ожидать от их встречи. Если Кацуки хотел соблазнить Стефана Риттбергера – или даже чтобы его соблазнили – тогда Виктору пришлось бы избавиться от глупых фантазий, которые он понапридумывал о мужчине, и заставить ситуацию работать в свою пользу. Если дела пойдут плохо… черт возьми, как же Виктору была ненавистна мысль о том, что придется стрелять в привлекательного японца, особенно учитывая, что тот начал ему нравиться. А более всего его не радовала мысль о том, что потом надо будет замести следы. Да еще и Фельцман не преминул бы задать ему много едких вопросов о том, что же именно он делал наедине в комнате со странным мужчиной в захудалом округе Берлина – а такие вопросы могли стоить ему звания и свободы даже в разгар войны.