Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Ну, видишь ли, шла война.

– Я не стал покупать еще одну. Мне хотелось, но при этом… Я думаю, это было бы все равно что признать, что эта потеряна навсегда.

Виктор наклонился и положил голову на плечо Юри, проведя носом вдоль его челюсти.

– Она выглядит так не потому, что преодолела со мной всю дорогу обратно до Москвы. Я ее перечитывал. Много раз. К концу войны выучил наизусть половину стихотворений, – признался он и повернул голову, вдыхая запах вечернего пота и сигаретного дыма с кожи Юри. – Это не облегчало жизнь, но она заставляла меня чувствовать, что я не совсем потерял тебя.

Юри развернулся верхней частью туловища, чтобы запечатлеть на губах Виктора долгий поцелуй, более насыщенный и сладкий, чем тысяча стихов. На кончике языка Виктора затрепетали обещания, слова «никогда» и «всегда», наслаивающиеся друг на друга – до тех пор, пока они не высказаны вслух, они не превратятся в ложь. Он скользнул рукой вдоль талии Юри и прикусил его нижнюю губу. В ответ Юри сделал небольшой рывок за его галстук, после чего дернул его к себе гораздо резче. Они опрокинулись назад неуклюжим, восхитительным клубком, и Юри оказался на спине на полу спальни, а Виктор – над ним, не останавливаясь в своих поцелуях ни на мгновение. Его ноги раздвинулись, чтобы Виктор разместился между ними. Тяжесть пройденных лет и затаившиеся глубины эмоций заставляли его кровь вскипать только сильнее. Юри хотел, нуждался в Викторе до потери пульса, и это пугало. Другой рукой он распустил пепельные волосы и провел босой пяткой по его икре.

– Я думаю, – выдохнул Виктор, когда Юри припал губами к нежной коже под его челюстью, – что я… а-ах… Я распакуюсь утром.

– Хорошая идея, – тихо ответил он и продолжил ласку.

– Итак, может, нам… в кровать?

– Хм, – Юри откинул голову назад, оценивая ситуацию. – Нет, так нормально.

Его ступня все еще соблазняюще гуляла по ноге Виктора.

– Но я же старик, что если я надорву спину?

– Тебе тридцать четыре года.

– Точно. Практически древний.

– Виктор, – терпеливо сказал Юри, – ты здесь уже живешь. Неужели ты собрался оскорблять щепетильную английскую мораль только на одном предмете мебели? – он напустил на себя вид глубокой обиды. – У меня… У нас… столько мебели!

Он акцентировал это заявление, немного двинув бедрами вверх, что заставило Виктора громко и непроизвольно выругаться по-русски.

– Хорошее и своевременное замечание.

Юри усмехнулся и снова потянул его за галстук, завлекая в бездну поцелуя.

В открытом чемодане рядом с ними лежал немало пропутешествовавший, потрепанный войной экземпляр «Романсов без слов» Поля Верлена, наконец-то вернувшийся домой.

***

Одна из многих особенностей, выделявших Юри, заключалась в том, что за все тридцать лет жизни он еще ни разу ни с кем не пожил вместе, словно истинный «убежденный холостяк». В родительском доме он был еще ребенком, а потом – очень близко к этому состоянию, когда оставался с Минако и Челестино в Оксфорде; позже были полтора года временных пристанищ в Токио, прежде чем его отправили в Берлин. Юри всегда нуждался в своем личном убежище – еще до того, как это стало необходимо для его настоящей работы – и переселился в эту квартиру, приобретенную по смешной цене от Чолмондели, как только вернулся со службы в 1944 году.

Поэтому теперь было дико странно просыпаться каждое утро в постели рядом с теплым телом другого человека, видеть еще одну зубную щетку и бритву в ванной рядом со своими, заходить на кухню и натыкаться на беспорядок и горы посуды вокруг того, кто хозяйничал там в этот момент. А еще Юри с большим удивлением обнаружил в себе придирчивость к мелочам: на какой стороне раковины должно лежать мыло, в каком порядке должен стоять его скудный набор баночек с травами и специями, и не только. А как часто по пути из дома на работу к нему приходило осознание, что его рубашка сидит на нем как-то странно! А дело было в том, что это была вовсе не его рубашка.

Но самое странно фантастическое, прекрасное и невероятное заключалось в том, что причиной всех его забавных неурядиц и неожиданностей был Виктор. Он и раньше знал, что спать рядом с ним было все равно что спать рядом с очень ласковой печью, знал о его способностях превращать скудные пайки в настоящие блюда, но не мог даже близко представить, каково было бы возвращаться домой к Виктору, обнаруживая того читающим в гостиной, или открывать шкаф и видеть их одежду, висящую вместе, или целовать его легко, по-родному и в полной уверенности, что он сможет повторить это снова в любой момент, когда захочет.

Это было полное безумие, и любой врач из Национального здравоохранения отправил бы Юри прямиком в психушку за то, что он разделил и дом, и постель с человеком, который, как он знал, являлся советским шпионом. Но ему было все равно. Ему казалось, что когда-то он был мертв и наполовину похоронен – теперь же снова внезапно ожил. Словно Юри существовал в темноте, а Виктор зажег спичку.

В то утро Юри предпринял еще одну попытку написать своей матери письмо, которое мучил несколько месяцев и переделывал раз за разом, а Виктор тем временем стоял у высокого окна позади него с чашкой кофе в руках и наблюдал за прохожими на улице. Иногда он без определенной причины дотрагивался до плеча Юри, просто ради комфорта.

Юри вздохнул и откинулся на спинку стула. Независимо от того, сколько раз он переписывал текст, сколько специальных вежливых фраз извлекал из школьных воспоминаний, ему все равно не удавалось скомпоновать слова в таком порядке, который не заставлял бы его гореть от стыда. Рука Виктора снова опустилась ему на плечо, на этот раз задерживаясь и поглаживая.

– Что не так? – спросил он.

– Я не знаю, что написать, – ответил Юри. – Точнее, знаю, но не знаю, как это вообще можно рассказать.

– Это письмо твоей матери, верно? – Виктор поставил чашку с кофе на стол и наклонился через его плечо, чтобы рассмотреть довольно неряшливые иероглифы. Он не понимал смысла, но с интересом изучал черточки. – Что ты пытаешься ей рассказать?

Юри откинул голову к груди Виктора.

– Что я сожалею, что скучаю по ней, что люблю ее, но я не могу… Я не знаю правильных слов, и в японском языке существует так много правил по поводу того, как писать письма. Смотри, – он провел пальцем по странице вдоль столбика иероглифов. – Сейчас август, поэтому я должен начать с разговоров о летней погоде и выразить надежду, что она бодра и здорова, и здесь я должен сделать несколько замечаний о своем собственном здоровье. Если я не буду использовать правильные фразы, это прозвучит грубо, особенно учитывая то, что я не писал ей так долго, но ты знаешь, это как-то абсурдно – переходить от разговоров о жаре к извинениям за то, что я принимал участие в сбрасывании бомб с американских самолетов в гавань Хасецу. Как будто я пытаюсь написать сразу два разных письма.

– Я тоже пытался написать письмо в течение нескольких месяцев, – признался Виктор. – У меня нет семьи, но есть люди, с которыми я вырос в Ленинграде и которые пережили войну – мои старые соседи, дети друзей моих родителей. Одному из них – а он был всего лишь мальчиком в то время – удавалось получать письма от меня во время худших месяцев блокады, а потом он отправился на учебу, чтобы стать летчиком. Сейчас он уже закончил учебу, но я не писал ему с тех пор, как приехал в Лондон.

Юри очень сильно захотелось спросить, что мешало Виктору написать письмо его юному другу. Они почти не говорили о Советском Союзе с тех пор, как Виктор разразился самоуничижающими признаниями на утро после того, как они снова разделили постель; но он видел, как выглядел Виктор, когда читал газеты, и замечал, что тот всегда держал радио настроенным на развлекательные программы, если они находились в одной комнате. Поднять эту сложную тему означало бы разрушить их деликатную договоренность, и пришлось бы затронуть многие вещи, которые, возможно, стоило оставить недосказанными. Но Виктор продолжил без каких-либо наводящих вопросов.

– Его зовут так же, как и тебя, – сказал он, взяв отброшенную Юри ручку и перевернув один из смятых черновиков. – Ну, оно произносится не совсем так, но пишется почти одинаково, – крупными буквами кириллицы он медленно вывел Ю-Р-И-Й, произнося каждую букву вслух. – Хотя обычно я называю его Юрой. Маленький Юра. Его очень раздражает, что он низкого роста – наверное, не получал достаточно питания во время блокады, но на самом деле это даже преимущество, если в воздушных войсках ему позволяют заниматься тем, чем он хочет. Юрий говорит, что собирается пилотировать ракету в космос.

Повернувшись к нему, Юри увидел на его лице выражение утраты и тоски, трескающейся в его глазах, как лед.

– Значит, он все еще верит в это, – сказал он очень осторожно. – Как и ты раньше.

– Любой, кто выжил в Ленинграде, не верит в Советский Союз, – бросил он с горечью в интонации, отдающей ядом. – Им не нужна вера. У них есть кровь. Но я не знаю, осталась ли она у меня, чтобы жертвовать ее.

Странно, но то, как он произнес это, напомнило Юри о верующих людях, которых он знал. Христианство по-прежнему оставалось таким же непостижимым для него, как тогда, когда он впервые приехал в Европу, но он видел, как сильно оно довлело над людьми. У него даже случился неприятный опыт быть разбуженным посреди ночи одним американским джентльменом, с которым, как ему казалось, перед этим был проведен взаимно приятный вечер, – но тот вдруг разрыдался над Библией. И он замечал, какими становились люди, если вера покидала их, опустошая мгновенно, как вор, или медленно, как любовник, теряющий интерес. Виктор заслуживал большего, много большего, чем пустые тени жестокого, мирского божества.

– Есть и другие люди, которым я должен написать, – продолжил Виктор, придвигая к себе бумагу и проговаривая по буквам новые имена. – Юлия, мать маленького Юры – она была лучшей подругой моей матери. И Елизавета, и Алексей, коллеги моих родителей, и их дочь Мила – Людмила, на самом деле, но она бы убила меня, если бы я ее так назвал. Теперь она тоже в военном училище, готовится стать офицером. Я даже мог бы написать майору Фельцману, моему бывшему руководителю в Берлине. Ему наконец позволили уйти в отставку, – он подарил Юри маленькую улыбку. – Он был хорошим человеком. Он не одобрял тебя, но никогда ничего по этому поводу не говорил, хотя все знал. И, наверное, однажды мне надо попробовать написать Жене.

На этом его улыбка поблекла, и он замер, написав первые три буквы имени: Ж-Е-Н.

Юри подавил желание спросить, кто же, собственно, был этот Женя, раз воспоминание о нем так изменило лицо Виктора. Тот опустился на колени рядом со стулом и прижался головой к его плечу.

– Это ведь глупо, что мне сложно рассказывать об этом, как будто о своей неверности? – прошептал он. – После войны я вернулся в Москву и встретил его там; я никогда не знал его полного имени, просто он был очень важной шишкой в партии. Он был женат, конечно, ведь неженатый человек никуда не продвинется в политике, но я оставил его, когда обнаружил, что его жена ничего не знала об этом. Одно дело, когда женишься, потому что должен, и между супругами есть взаимопонимание. Может, это даже женщина, у которой такие же наклонности, и вы прикрываете спины друг друга. Но совсем другое – позволить женщине поверить, что ты ее любишь, хотя никогда не сможешь. А после тебя, Юри… Я мог бы жить с тайной, но я более не мог быть с тем, кто постоянно стыдился этого. Никогда больше.

– Да, это глупо. Мы оба думали, что никогда больше не увидимся, – сказал Юри, и Виктор придвинулся немного ближе, словно в знак протеста против самого упоминания об этом вслух. – Минако и ее муж пытались в прямом смысле подсунуть мне практически всех своих знакомых – таких, как мы, – после окончания войны. К примеру, я был с ними на праздновании Дня Победы в Уайтхолле, и как только Черчилль объявил по радио, что война закончена, то сразу началось: «О, Юри, это так чудесно, кстати, ты просто обязан познакомиться с нашим другом Хэмишем, бла-бла-бла». Некоторые из них были очень милы. А некоторые были… – он сделал глубокий вдох. – На самом деле в начале года Минако уговорила меня встретиться со старым другом из Оксфорда. Точнее, не просто другом. Мы были вместе на протяжении большей части третьего курса. Около половины ребят, которых я знал в Оксфорде, погибли на войне, двое побывали в японских лагерях для военнопленных, они не будут разговаривать со мной – или не могут, может быть, а многие другие уехали или где-то обустроились. Теперь мы все старше, и давно уже не модно быть, ну, такими. Но Тристан провел войну в Соединенных Штатах, работая в Би-Би-Си, и неплохо там развлекся.

– Жить без воздушных налетов и вторжений, а потом объявиться в самом конце и вести себя так, как будто вся война была их идеей? Могу представить.

– В любом случае, это было… необычно. Как будто я вернулся назад во времени. Даже его квартира казалась такой же, как и его комнаты в колледже. И в ту ночь мне приснился настоящий кошмар – о болезни, которая началась после падения бомбы, что ее след был и в почве, и в реках, и по всей Японии, что все домашние исчезли, и… и я… – он повернулся и впечатал свой лоб в лоб Виктора. – Он разбудил меня, потому что я кричал. Тристан немного выше меня, со светлыми волосами. Было темно. Я подумал, что это ты.

Виктор наклонился и поцеловал его, сладко, бережно и с полным пониманием.

– Мой Юри, – позвал он, – Yurichka moy, iskorka, solnyshko, zolotse, останови меня, если вдруг захочешь узнать, что любое из этих слов значит…

Это сработало. Юри рассмеялся и снова соприкоснулся с ним губами.

– Смотри, – сказал он и взял разглаженный листок бумаги, на котором Виктор написал имена своих друзей, – мою маму зовут Хироко, вот так, – и он начал чертить иероглифы медленно и тщательно, 寛 – 子, чтобы Виктор разглядел все. – Тошия, мой отец, и моя сестра, Мари. Еще есть Нишигори Юко, моя давнишняя соседка, и ее муж – Такеши. У них три дочери. И Мачида Рюичи, он был моим сенпаем —одноклассником, который был немного старше меня. А еще ты знаком с Минако, двоюродной сестрой моей матери, – затем он сделал паузу, прежде чем аккуратно вывести ヴ – ィ – ク – ト – ル.

– Это отличается от других, – сказал Виктор. – Буквы – не те же самые.

– Те другие – кандзи, а эти называются катакана. Их используют для написания неяпонских слов. Вот как пишется твое имя – «Виктор».

– О, – тихо произнес он и взял листок, проведя большим пальцем с обратной стороны бумаги под высыхающими чернилами. – Могу ли я сохранить это?

– Конечно, можешь.

Если ранее Виктор выглядел потерянным, то теперь он как будто что-то искал. Юри посетила еще одна мысль. Он встал из-за стола, высвобождаясь из рук Виктора, и пересек комнату к книжным полкам. Вытащив маленький томик в серо-зеленой обложке, он вернулся и вложил книгу в руки Виктора.

– Думаю, тебе будет интересно это почитать. Чтобы разобраться в себе. Не знаю, согласишься ты или нет, но… мне кажется, автор пережил некоторые вещи, заставившие его переменить свои взгляды, и это похоже на твой случай.

Виктор нахмурился:

– «Скотный двор» (11)? – прочитал он. – Это книга для детей?

– Нет, не совсем. Это аллегория.

– Интригующе, – раскрыв обложку, он оказался на первой странице. – О! Мне нравятся хрюшки. Очень забавные животные.

Когда Юри прочитал ее впервые, ему захотелось пойти и купить два фунта бекона.

– Обязательно расскажи мне, что думаешь о ней.

___________

1. Объединенное Королевство, или Великобритания – это четыре объединенных государства: Англия, Шотландия, Уэльс и Ирландия. Следовательно, основные народы Великобритании – это англичане, шотландцы, уэльсцы и ирландцы. У всех народов разные корни, и каждый гордится своей историей, культурой и языком, старается их беречь. Особенно это касается шотландцев, уэльсцев и ирландцев, которые не любят, когда их называют англичанами.

2. Boeing B-29 «Superfortress» (Боинг Б-29 – «Суперкрепость») – американский тяжелый бомбардировщик дальнего действия компании «Боинг». Создан в 1941 году для стратегического противостояния милитаристской Японии. В серийном производстве с декабря 1943 года. Крупносерийный выпуск мотивирован объявлением США войны Японии и вступлением США во Вторую Мировую войну. Модификация бомбардировщика для доставки атомных бомб – B-29B Silverplate series («Силверплейт») – отличалась уменьшенной взлетной массой.

3. Операция «Немыслимое» – кодовое название сначала наступательного, а потом и оборонительного планов на случай военного конфликта между Великобританией и США c одной стороны и СССР с другой, разработанных весной-летом 1945 года. Оба плана были разработаны по заданию премьер-министра Уинстона Черчилля Объединенным штабом планирования военного кабинета Великобритании, в глубочайшем секрете даже от других штабов. Правительство Великобритании категорически отрицало существование подобных планов вплоть до 1998 года. Непосредственной целью наступательного плана являлось силовое «вытеснение» советских войск из Польши, оборонительного – организация обороны Британских островов в случае возможного советского вторжения в Западную Европу после ухода оттуда американских войск. В некоторых источниках план наступательной операции рассматривается как план Третьей мировой войны. Этот план был передан СССР Кембриджской пятеркой – пятью перспективными агентами, занимавшими высокие посты в британском правительстве, завербованными СССР еще в тридцатых годах.

4. «Фау-2» (от нем. V-2 – Vergeltungswaffe-2, оружие возмездия) – первая в мире баллистическая ракета дальнего действия, разработанная немецким конструктором Вернером фон Брауном и принятая на вооружение вермахта в конце Второй мировой войны. Первый пуск состоялся в марте 1942 года, а первый боевой пуск – 8 сентября 1944 года. Количество осуществленных боевых пусков ракеты составило 3225. Применялась с целью запугивания, поражая в основном мирное население (погибло около 2700 человек, обстрелу подвергалась в основном территория Великобритании, в особенности отличающийся большой площадью город Лондон).

5. Речь идет об оккупации нацистской Германией перечисленных территорий перед Второй мировой войной с молчаливого согласия стран-Союзников.

6. Лондонский боро Саутуарк – один из 32 боро Лондона, расположен на юге исторического Лондона, отделен от Вестминстера и Сити рекой Темзой.

7. Всемирно известный отель «Savoy», открытый в 1889 году, расположен на берегу Темзы, менее чем в 5 минутах ходьбы от Британского музея и Королевского оперного театра. Когда-то в этом отеле останавливались сэр Уинстон Черчилль, Фрэнк Синатра и Кэтрин Хепберн. На территории отеля «Savoy» работает несколько известных лондонских ресторанов и баров.

8. Космическая трилогия Клайва Льюиса – произведение, аналогичное Хроникам Нарнии, но выполненное в научно-фантастическом жанре. «За пределами безмолвной планеты» – увлекательный роман, обманчиво «легкий», но, как всегда у Льюиса, полный глубоких прозрений о мире и людях. Действие происходит в период незадолго до Второй мировой войны. Главный герой, английский филолог Рэнсом, отправляется путешествовать пешком по стране. Однажды он останавливается на ночлег на странной ферме, где встречает своего старого товарища – физика Уэстона и неизвестного ему джентльмена. Однако встреча с другом оборачивается похищением. Физик со своим знакомым похищают Рэнсома и увозят его на космическом корабле, следующем на неизвестную планету – Малакандру.

9. «Хоббит, или Туда и обратно» – повесть английского писателя Джона Р. Р. Толкина. Впервые опубликована в 1937 году издательством Allen & Unwin, став со временем классикой детской литературы.

10. Тори – английская политическая партия; возникла в конце 70-х – начале 80-х гг. 17 в. Выражала интересы земельной аристократии и высшего духовенства англиканской церкви.

11.«Скотный двор» (в других переводах «Скотское хозяйство», «Скотский уголок», «Скотский хутор», «Ферма животных», «Ферма Энимал», «Зверская Ферма», «Скотоферма») – изданная в 1945 году сатирическая повесть-притча (a fairy story), называемая также антиутопией, Джорджа Оруэлла. В повести изображена эволюция состояния животных, изгнавших со скотного двора (первоначально называвшегося ферма «Усадьба») его предыдущего владельца, жестокого мистера Джонса, от безграничной свободы к диктатуре свиньи по кличке Наполеон. В повести Оруэлл показал перерождение революционных принципов и программ, то есть постепенный переход с идей всеобщего равенства и построения утопии к диктатуре и тоталитаризму. «Скотный двор» – притча, аллегория на революцию 1917 года и последующие события в России. Очевидная сатира на Советский Союз, тогдашнего союзника Британии по антигитлеровской коалиции. Была опубликована уже после победы над Германией – в августе 1945.

========== Chapter 5: London, Part Two (3) ==========

– А вдруг я им не понравлюсь?

– Ты явно понравился Челестино, раз он решил подбросить тебя мне.

Беззаботность Юри проистекала из тщательного наматывания кругов по квартире днем и трех сигарет, выкуренных одна за другой, пока они ехали на автобусе в Кенсингтон, но, возможно, она выглядела бы убедительнее для людей, которые не провели с ним весь день.

– Да, но это было не в его доме, и я едва ли разговаривал с его женой.

Одна часть Виктора откровенно нервничала из-за перспективы провести вечер с родственниками Юри в качестве его… какой вежливый английский термин подошел бы? В качестве его знакомого джентльмена? Или очень хорошего друга? Было довольно странно быть приглашенным на ужин супружеской парой, которая точно знала, что они – любовники, и, похоже, не возражала против этого.

Но другая, более глубоко скрытая, более испуганная часть его подозревала, что Минако – не просто кузина мамы Юри и вышедшая на пенсию балерина, а ее муж – не просто приветливый английский профессор. Челестино был всемирно известным математиком, но он солгал о своей военной службе, когда они встретились. Юри всегда, ссылаясь на своего руководителя в МИ-6, употреблял слово «она», называл ее другом со времен Оксфорда и был связан – из всех возможных вариантов – с танцевальной труппой в Берлине. Не так уж много и требовалось, чтобы заполнить недостающие пробелы в картинке и сделать вывод, что даже если Минако и Челестино вернулись к гражданской жизни, Юри вел его на ужин с двумя очень опасными людьми.

Виктор пожалел, что не покурил в автобусе. И пожалел, что они поехали не на велосипедах. Его недавно купленный подержанный велосипед «ARP» (1) был отличным средством для снятия стресса, хотя Юри считал его уродливым.

– Все будет хорошо, – сказал Юри, остановившись на углу улицы и кратко коснувшись руки Виктора. – Мы не будем говорить о войне. Как только они выпьют несколько бокалов вина, просто спроси их, как они познакомились, и ничего другого мы больше не услышим до конца вечера. И если кто-нибудь из них задаст неудобный вопрос… просто пролей какое-нибудь блюдо на себя в качестве отвлечения или что-то в этом роде.

– А может, это тебе пролить еду на себя?

Юри указал на свою одежду и недоверчиво посмотрел на Виктора:

– Этот костюм от Андерсона и Шеппарда (2).

А Виктор был в костюме от Маркса и Спенсера (3). Жизнь в Англии плохо повлияла на Юри. Никакое количество книг о скотных дворах не искупляло того, что он ставил пошитые на заказ костюмы выше товарищей.

Виктор уже дважды перечитал книгу Оруэлла, но Юри пока не спрашивал его о ней; честно говоря, он и не знал, что о ней сказать. История была незаконченной, набросанной широкой кистью, не будучи неточной как таковой; разумеется, Советский Союз потерпел неудачу, если сравнивать с тем, как это виделось Марксу и Ленину, но это не сделало неправильным сам коммунизм. Дело было в людях, которые неправильно претворяли его в жизнь. И было не слишком здорово чувствовать, что тебя сравнивали с обученной бойцовской собакой или, быть может, с большой, тупой лошадью. «Итак, дорогой, между каким вымышленным животным и мной ты легко провел бы аналогию?» – не самое чудесное начало беседы.

Он не знал, с чего Юри вообще хотел бы завести такой разговор. Все было так, как оно было. Их текущее положение уже не так сильно напоминало жизнь под дамокловым мечом (4), как в Берлине, но даже если предположить, что совершенно безумные риски, на которые оба шли, не будут иметь отрицательных последствий, однажды он все равно будет отозван в Москву или отправлен в другое место, и это закончится еще раз. Ни один из них не мог изменить то, кем и чем они были, и Виктор не смел надеяться, что судьбой им будет предоставлен какой-то новый шанс, чтобы связать их в третий раз. Им надо было сосредоточиться на настоящем, собирая впечатления, которые позже превратятся в воспоминания, а не следовать за кривыми тропами мыслей, которые ни к чему не приведут.

– Ну, мы на месте, – сказал Юри, останавливаясь перед деревянными воротами, за которыми начиналась дорожка, выложенная черно-белой плиткой в шахматном порядке. Она вела к парадному крыльцу, затененному пышным плющом. Когда они постучали в дверь, прошло всего несколько минут, прежде чем двоюродная тетя Юри открыла.

– Заходи, заходи, – сказала она, обнимая Юри, прежде чем пропустить его внутрь. – А ты, должно быть, Виктор.

– Миссис Чолмондели, с Вашей стороны было так любезно пригласить меня, – сказал он, протягивая руку. Пожав ее, она также обняла и его.

– Никаких «миссис» под этой крышей, просто Минако, спасибо, – она отстранилась и окинула его сверху донизу оценивающим взглядом. – Хм, ты бы тоже смог стать танцором. Зарываете таланты в землю, вы оба!

Юри, стоящий за ней, преувеличенно закатил глаза.

Все явно не соответствовало тому придуманному стандарту английских обедов в романах, которые читал Виктор, поскольку когда Минако провела их по коридору на кухню, около большой плиты вместо уймы слуг стоял Челестино, помешивая что-то в кастрюле. В комнате сладко пахло помидорами и базиликом. Он приветственно помахал деревянной ложкой.

– Вино, – произнесла Минако так, словно озвучила заранее принятое решение, и, порывшись в одном из верхних шкафов, извлекла оттуда четыре бокала. Виктор сопротивлялся желанию опустошить свой одним махом, чтобы успокоить нервы, когда она передала ему вино. Сегодня не стоило становиться слишком болтливым.

Юри выглядел умиротвореннее; он прислонился к стойке у плиты и кивал, пока Челестино разглагольствовал о чем-то совершенно непостижимом, связанном со сверчками, пеплом и австралийцами. Виктор немного напрягся, когда Минако устроилась рядом с ним и подняла бокал в его сторону, прежде чем сделать большой глоток.

– Ты нас останови, если мы будем говорить слишком быстро, хорошо? – заботливо сказала она. – Я просто не знаю, насколько бегло ты говоришь. Я как-то думала, что свободно говорю по-французски, когда меня приняли в парижский Театр оперы и балета, но стоило только попасть в комнату, где несколько людей говорили по-французски одновременно, а не один на один со мной, то мне показалось, что я на Луне.

– Не стоит беспокойства, спасибо. Мои занятия куда более шумные.

– О, конечно, ты преподаешь, да? Ты мог бы обменяться с Челестино целой кучей страшных историй, – она любезно улыбнулась ему. – Не волнуйся! Мы не родители Юри, слава богу. Я жила и дышала театром тридцать лет, и мы оба также являемся частью академического кружка Оксбриджа, так что ты не единственный человек другой ориентации, которого мы знаем, – сказала она и наклонилась немного ближе, заговорив более мягко, как бы по секрету. – Юри был очень несчастен какое-то время. Я не знаю, рассказал ли он тебе что-нибудь о своей военной службе, но я уверена, что у тебя есть пара предположений о том, почему двое японцев, как мы, остались жить здесь. Мы с мужем очень рады встретиться с человеком, который смог вывести Юри из этого состояния.

Она жестом указала на своего племянника, который уже сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, чтобы помогать Челестино отмерять то, что выглядело, как желто-оранжевые палочки. Его очки слегка запотели от жара в комнате, но в его глазах светилась улыбка и что-то, похожее на простое счастье, которое он заслуживал испытывать постоянно.

Чета Чолмондели могла состоять в британской разведке, но здесь они были просто двумя людьми, которые заботились о Юри. И именно в этой точке Виктор с ними пересекался.

Оранжевые палочки оказались сортом сушеных спагетти, который Виктор пробовал один или два раза по просьбе итальянцев в Берлине; после того как спагетти приняли надлежащую форму в кипящей воде, Челестино начал раскладывать еду по тарелкам и поливать ее густым и ароматным томатным соусом из другой кастрюли. Как только все уселись за стол в столовой, он взял руку жены и склонил голову, словно при какой-то религиозной церемонии.

– Прежде чем мы начнем есть, – торжественно произнес он, – позвольте поблагодарить моего прекрасного ученика, мистера Чуланонта, который отвлек чиновников на таможне, чтобы я провез пасту в эту богом забытую страну. И также понадеемся, что употребление сушеных спагетти и соуса на основе консервированных томатов из Квинтона не вызовет гнева моей дорогой покойной Бабушки, потому что она действительно угрожала несколько раз, что достанет меня даже из могилы. Аминь.

И даже если бы почившая бабушка сочла еду не вызывающей доверия, блюдо все равно было изумительным, хоть и простым, и вкус только усилился благодаря вину, которое Минако продолжала щедро подливать. Они много говорили об Оксфорде, куда Юри пространно пообещал однажды свозить Виктора, о поездке Челестино в Америку, об Олимпийских играх, необычайной летней жаре и о недавно поставленной пьесе друга Минако. Когда они закончили есть, Юри в открытую сжал руку Виктора над столом; лицо его порозовело, и не только от алкоголя, и он держал подбородок высоко и гордо.

На десерт был слегка подгорелый хлебный пудинг, и, похоже, наступил подходящий момент, чтобы последовать совету Юри и попросить Минако и Челестино рассказать о том, как они познакомились. Челестино прижал руку к сердцу с огненной страстью на лице, и Минако захихикала.

– Моя семья всегда покровительствовала искусству, – сказал он, – и меня воспитали высококультурным молодым человеком. Вы, конечно, слишком молоды, чтобы знать такое, но в течение почти двух десятилетий во всем мире не было более утонченного зрелища, чем прима-балерина Окукава Минако, освещенная огнями рамп, доводящая всех зрителей до слез или до смеха одним только танцем. Я впервые увидел, как она выступает, когда был молодым офицером в Париже во время Первой мировой войны, и у меня, кстати, все еще лежит коллекция плакатов с ее выступлений. Однажды мой хороший друг спросил, не хочу ли я пойти за кулисы и встретиться с самой талантливой танцовщицей в мире, ну и…