Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Это ведь одна из тех вещей, которые забыть невозможно. Он постоянно видел катающихся детей. Это не должно быть сложно.

Технически то, что произошло в следующие несколько секунд, можно было бы описать как простое падение, но это все равно выбило воздух из его легких; когда велосипед вышел из-под контроля и съехал с дорожки прямо на газон, Виктор накренился всем телом и упал на бок; удар пришелся на ногу. Юри подошел и поднял велосипед, и на его лице беспокойство смешалось с по-настоящему злорадным удовольствием. Виктор встал, оправился, надел шляпу и стряхнул траву со штанов, прежде чем снова протянуть руки к велосипеду.

Его вторая попытка получилась более гладкой, и он даже проехал несколько метров по тропинке, прежде чем нервно зажать тормоза и развернуть велосипед, чтобы вернуться к Юри. В третий раз он смог объехать Юри без остановки и поехал дальше по аллее. Обернувшись, он увидел, как Юри бежал за ним, улыбаясь так, что от этого у Виктора сжалось сердце – не от боли, а от чистой и простой радости.

Такая вот простая игра между ними вызывала чувство счастья – то, как Юри дразнил, но без промедлений позволял Виктору дурачиться на его велосипеде. Несмотря на то, что в разлуке они были дольше, чем вместе, оказалось невообразимо легко снова находиться рядом с Юри, чем бы они ни занимались. В седле он был высоко над землей, и с ветром, бьющим в лицо, это напоминало полет. Он снова обернулся и остановился в месте, где дорожка превращалась в мост над озером, протянувшимся вдоль парка. Юри догнал его.

– Ты уже можешь водить велосипед! – воскликнул он. Виктор слез с велосипеда и поднял руки, признавая поражение, и снова ужасно захотелось поцеловать его. Неважно, если это на публике, неважно, что Виктор этого не заслужил, но он хотел, хотел этого все равно…

Юри забрал велосипед и покатил его вверх по мосту. Виктор последовал, и Юри мягко коснулся его плеча, когда они остановились наверху.

– Смотри, – сказал он, – отсюда можно увидеть дворец, а в противоположном направлении – Даунинг-стрит.

– Значит, король может заглядывать к мистеру Эттли (4) на лодке.

– Думаю, что они делают наоборот.

– Не понимаю, почему. Говорят, в Британии сейчас социализм. Демократический социализм.

Юри с тревогой посмотрел на него, как будто Виктор ступал на опасную территорию, но до того, как он смог что-то ответить, раздался мощный раскат грома. Стоило только поднять глаза на небо, как на них обрушился ливень.

Они промокли до нитки если не в первую секунду, то уж точно пока бежали с моста, чтобы найти скудное укрытие в ветвях ивы, раскинувшейся над озером. С края шляпы Юри стекала вода, а стекла очков запотели; он запахнул пиджак. Виктор почувствовал, как его собственная рубашка и влажные штаны начали липнуть к коже.

– Что ж, – сказал Юри, повысив голос в противовес звукам грозы. – Вот и вся прогулка. Ты далеко живешь?

Виктор поморщился:

– В Дептфорде.

Это заняло бы много времени даже в самую хорошую погоду и включало бы в себя тоскливую поездку на транспорте в промокшей насквозь одежде. Юри посмотрел в сторону, потом снова на него, хотя по задумчивой складке между бровями казалось, что он искал что-то внутри себя.

– До моей квартиры минут десять, – в итоге сказал он. – Я подвезу тебя. Ты садись на седло, а я стоя покручу педали.

– Ты уверен?

– Конечно. Я так почти каждый день подвозил дочь соседки до дома из школы. Пока она не обручилась. Жених запротестовал.

Это была романтичная картинка, такая, в которой эгоистичной части Виктора немедленно захотелось принять участие. Перекинув ногу через велосипед, Юри удерживал его ровно, и Виктор устроился в седле, обхватив руками носик для равновесия.

– Удобно? – спросил Юри, не оборачиваясь, но Виктор почувствовал улыбку в его голосе.

– Идеально.

– Хорошо. Тогда держись.

И они поехали сквозь стену дождя.

Несмотря на заверения Юри, путь оказался весьма рискованным, особенно когда они выехали из парка и попали в хаос лондонских дорог. Виктор сфокусировался на силуэте Юри, на сильных плечах и крепкой спине, сужающейся в талию. На периферии его зрения здания и щели от бомб мелькали, как зашифрованное сообщение, как секретный код.

Они возвращались в квартиру Юри. Они будут там совершенно одни. Ничего подобного не случалось с тех пор, как РАФ разбомбили японское посольство в Берлине. Холодные и горячие мурашки побежали вверх по позвоночнику Виктора.

***

Первое, что они сделали, войдя в квартиру, – это сняли шляпы, пиджаки и обувь. На Викторе не было жилета, и, чтобы не таращиться на то, как мокрая рубашка липла к его груди, Юри поспешил в гостиную, чтобы разжечь камин. Дождевые капли все еще яростно звенели о стекла высоких окон и стекали вниз широкими ручьями. Виктор медленно прошел за ним в комнату, осматриваясь с любопытством.

– Здесь мило, – отметил он. Юри оглянулся на него через плечо, пока комкал газеты для розжига.

– Это ведь мой дом, – пожал он плечами. Он слышал мягкие шаги ступней в носках, пока складывал костер: дрова поверх газет, сверху немного угля, и в конце – маленький огонек спички. Пламя, охватившее сухую бумагу, легко взвилось вверх, отдавая волну тепла, желанную даже в начале лета.

Виктор забрел к одной из двух групп книжных полок по обе стороны от камина, провел пальцем по корешкам и остановился, когда дотронулся до небольшой коробочки, стоящей рядом с коллекцией произведений Дикенса, подаренной Челестино. Юри наблюдал, как Виктор доставал содержимое. Дождливый оконный свет отразился от серебряного креста, и его палец обвел по кругу надпись «For Gallantry» – «За мужество».

– У тебя есть медаль, – сказал он, не отрывая от нее взгляд. Юри почесал затылок.

– Да. Она называется крест Георга. Ее создали на втором году войны, чтобы вручать гражданским.

– За что ее вручают? – Виктор был полностью очарован, крутя крест так и эдак, чтобы блик снова и снова скользил по металлу.

– Ну… – Юри попытался вспомнить слова, услышанные, когда король, который выглядел почти так же нервно, как Юри себя чувствовал, приколол медаль к его груди. – За «проявления высшего героизма, за блистательную храбрость в ситуациях наивысшей опасности». Кажется, как-то так.

– Это подобает тебе.

Виктор положил медаль на место и повернулся к нему. Выражение на его лице – гордость, обожание и что-то глубоко печальное подо всем этим – могло бы расплавить Юри на месте. Пригласить Виктора домой было слишком рискованным шагом. Если дождь скоро не кончится, то есть опасность сделать не поддающуюся объяснениям глупость. Юри снял жилет, повесил его на спинку кресла и присел на диван, чтобы стянуть носки. Его брюки были все еще мокрыми, но если снять брюки перед Виктором, то вся стена хрупкого притворства между ними рассыплется в прах.

Но Юри и так всегда придерживался скорее зову сердца, чем зову долга.

Виктор подошел и тоже присел на диван на приличном расстоянии с другого конца, но все равно болезненно близко, и протянул руки вперед, чтобы погреть их в тепле огня. Гром снова шарахнул снаружи, но потрескивание костра и удары капель о стекло создавали приятный уют. Юри краем глаза изучал Виктора, наблюдая, как рыжеватые отсветы танцевали на его коже, как капелька воды упала с собранных сзади волос и скатилась по шее под воротник. Юри тут же захотелось последовать за ней ртом. Прежнее веселое настроение на прогулке в парке, где они были защищены от самих себя нахождением в публичном месте, растворилось и ушло, оставляя в его груди лишь кипящее желание.

– Я не буду долго задерживаться, – сказал Виктор, все еще смотря на огонь. – Просто позволь мне, пожалуйста, немного просохнуть, и я пойду…

– Нет, – сказал Юри, не думая, – ты можешь остаться.

Виктор повернул голову. Их глаза встретились. Воздух в комнате загустел и застыл.

– Пожалуйста, останься, – повторил Юри, и его рука, словно неподвластная ему, протянулась через диван к Виктору.

Виктор тяжело сглотнул и встал, разрушая момент.

– Я должен идти, – сказал он и наклонился к камину, похлопывая по одежде, словно это помогло бы ей быстрее просохнуть. – Я должен идти, ты не знаешь, что я… ты не можешь этого хотеть…

Может, это самое глупое решение Юри за всю его жизнь, но он никогда, никогда не пожалеет о нем.

Он резко поднялся на ноги и схватил Виктора за локоть, разворачивая к себе так, что они встали лицом к лицу перед камином.

– Нет, могу.

Юри поцеловал его.

Новый раскат грома прокатился по небу. Виктор замер, застыл, и через мгновение уже жадно отвечал, разомкнув рот и сжав рубашку Юри на спине. Юри встал на носки, притягивая Виктора за талию. Его очки давили на переносицу, и он оторвался, только чтобы снять их и бросить на диван, а потом снова целовал Виктора, исступленно, как будто можно было восполнить все годы разлуки, если прижаться посильнее.

Он почувствовал жар его тела сквозь мокрую одежду, и возбуждение промчалось по нервам, как огонь, поглощающий дрова. Это было неизбежно с того самого момента, как они снова встретились, влекомые неумолимой силой гравитации друг к другу. Юри вытащил рубашку и майку из его штанов, скользнул руками под ткань, касаясь его, будто впервые, и Виктор простонал ему в рот. Жажда клокотала сквозь Юри, жажда и сбивающее с ног желание стянуть каждый сырой предмет одежды с Виктора и затащить его в спальню – навсегда – и запереться там от всего мира.

Юри отстранился ради глотка воздуха и посмотрел на опьяневшее лицо Виктора. Если немедленно не начать целовать его снова, то для Юри это грозило смертью. Как он вообще так долго терпел? Как он мог подумать, что после Виктора мог быть кто-то еще?

– Я хочу тебя, – бездыханно произнес он. – Я всегда хотел тебя. Ты пойдешь со мной в постель?

Виктор прижал ладони к лицу Юри и погладил большими пальцами щеки. Тоска все еще таилась в его зрачках, и Юри захотелось разметать ее поцелуями, заласкать Виктора, прижимая к себе, и заниматься с ним любовью, пока не осталось бы одно лишь блаженство, переполняющее обоих.

– Да, – прошептал Виктор. – Боже, Юри, да!

И Юри поцеловал его снова, прежде чем взять за руку и повести из комнаты.

Квартира располагалась на двух ярусах, спальни были наверх по лестнице, мимо двери, которая вела на маленький балкончик под крышей. Виктор прожигал Юри обожающим взглядом, пока они поднимались по ступенькам, а потом касаниями рук, когда Юри, спотыкаясь, протолкнул их обоих в дверь спальни. Как и гостиная, она была залита тем же облачно-серым светом, просачивающимся через тонкие кружевные занавески. Захлопнув дверь ногой, Юри схватился за пуговицы его рубашки. Позже Виктору придется возвращаться в ней домой, поэтому не стоило рвать ее, хотя очень хотелось.

– Mein liebling (5), – прошептал Виктор, и вслед за этим быстро посыпались русские слова, которые невозможно было уловить, пока его грудь вздымалась и падала под ладонями Юри.

Юри наклонился, чтобы дотронуться губами до ямочки в основании его горла, открывшейся в распахнутом вороте рубашки.

– Ai shiteru yo (6), – проурчал он, и Виктор зарылся пальцами в его волосы, издавая маленькое мягкое междометие, как будто понял смысл. Может, и понял. Несмотря на их общие и необщие языки, они всегда находили способы общаться без слов.

Теперь, в тишине спальни, они уже не торопились, по сравнению с судорожным рвением в гостиной. Несмотря на старые, затертые воспоминания, их тела теперь были другими. У Виктора появился тонкий длинный шрам на левом предплечье и одна небольшая, круглая и неровная отметина на плече; аналогичная, чуть крупнее, располагалась на спине. Кто-то подстрелил его. Ступая босыми ногами по полу, Юри обошел его, чтобы прижаться губами к обоим шрамам от старых ран, и Виктор задрожал.

Виктор первый сел на кровать, запрокидывая голову для поцелуя. Юри стянул с его волос резинку, державшую узелок, и протиснул сквозь распустившиеся волосы пальцы. Они были все еще мокрыми на концах, но даже шелковистей, чем он помнил. Руки Виктора притягивали его за бедра все ближе, пока Юри не забрался на кровать, сев на Викора сверху, и их тела сошлись, как половинки разбитого целого.

Он поверить не мог, что только сегодня пытался убедить себя отказаться от всего этого и держаться подальше от поцелуев Виктора, от его теплых, сильных рук, от бесконечной преданности, делающей каждое его касание драгоценным. Юри лишь надеялся, что хотя бы немного выражал то же в ответ, что, когда проводил пальцами через волосы Виктора или рисовал узоры на его коже, это говорило на том же бессловном языке, который понимали оба.

Я скучал по тебе. Его ладонь бережно удерживает его затылок, когда они опускаются на простыни. Ты мне нужен. Его губы на месте, где трепещет пульс Виктора. Я люблю тебя. Его лицо зарывается в изгиб шеи, пока руки расстегивают штаны обоих.

А дальше были ласки руками, и трение, и медленные глубокие поцелуи, без всякого изящества, но такие чудесно искренние, что его сердце переполнялось чувствами. Их ноги переплетались, и тела прижимались друг к другу.

Юри хотелось наглухо запереть все двери, чтобы избавить их от всех штормов мировой политики, которые как будто специально пытались разделить их. Виктор был его – прежде всего на свете – и Юри намеревался больше не отпускать его.

Дождь продолжал стучаться в окно.

______________

1. Луишем – спальный район на юго-востоке Внутреннего Лондона, в котором, среди прочих, находятся самые бедные и неблагополучные кварталы в Большом Лондоне. Большую часть жилого фонда Луишема составляет бюджетная муниципальная застройка, способствовавшая формированию одной из самых этнически разнообразных коммун в стране. Поскольку в Луишеме самое дешевое жилье в Лондоне, здесь селятся молодые семьи и артистические натуры, выбирающие, как правило, динамично развивающийся квартал Форрест-Хилл или хипстерский квартал Нью-Кросс.

2. МГБ – Министерство государственной безопасности СССР (МГБ СССР) – один из центральных органов государственной власти СССР, ведавший вопросами государственной безопасности в феврале – июле 1941 г. и в 1943–1953 гг. Предшественник – НКВД, а позже образуется КГБ.

3. «Спитфайр» – британский истребитель времён Второй мировой войны. Различные модификации использовались в качестве истребителя, истребителя-перехватчика, высотного истребителя, истребителя-бомбардировщика и самолета-разведчика.

4. Клемент Ричард Эттли (3 января 1883, Лондон, – 8 октября 1967, Лондон) – британский политик, лидер Лейбористской партии и 62-й премьер-министр Великобритании. После отставки Чемберлена в 1940 г. вошёл в коалиционный кабинет во главе с Уинстоном Черчиллем. Единственный член правительства Черчилля 1940–1945 гг., кроме самого премьера, непрерывно входивший в его состав.

5. Mein liebling – «Мой любимый» (нем.)

6. Ai shiteru yo – «Я люблю тебя» (яп.)

========== Chapter 5: London, Part Two (1) ==========

«Я мог бы сказать ему, что знать и любить другого человека – это и есть корень всей мудрости».

Ивлин Во, «Возвращение в Брайдсхед» (1)

Виктор проснулся от холодного солнечного света, льющегося на его лицо, развалившись на простынях незнакомой кровати, которая была больше любой из тех, на которых он спал все последние годы. Он моргнул, пробиваясь сквозь темные очертания снов к воспоминаниям предыдущего вечера. В этот момент в комнате больше никого не было, но это был дом Юри. Кровать Юри.

Он уткнулся лицом в подушку, вдыхая смешанные ароматы средства для стирки и шампуня Юри. Как же приятно и успокаивающе проснуться среди отголосков присутствия любовника, даже если его нет рядом, несмотря на непривычность обстановки. Сморгнув остатки сна, он услышал, как Юри что-то делал в помещениях внизу.

Каждая секунда этого была драгоценна. Хотелось запомнить тяжесть одеяла, оттенки света, каждый предмет мебели, а также теплоту и удовлетворение, которые все еще переполняли каждую частичку его тела. Они провели весь день и вечер, завернувшись друг в друга, беседуя лишь обрывками и не спеша разжигая все то, что было резко оборвано одним далеким ноябрьским днем в Берлине. Пусть это случилось из-за чисто эгоистического потворства желаниям, Виктор знал, что все равно будет дорожить этим всю оставшуюся жизнь. Но теперь наступило утро, и пришло время быть честным с Юри. После этого он больше никогда не увидит эту комнату.

Дверь спальни открылась с тихим скрипом. Виктор поднял глаза и увидел, что Юри наблюдал за ним, прислонившись к косяку дверного проема. На нем были очки, штаны и ничего больше, и в одной руке он держал стакан воды. Свет, падающий из окон, наделял его мягкую улыбку сиянием.

– Доброе утро, – сказал он, расправляя плечи и возвращаясь к кровати. —

Или guten Morgen (2)? Я собирался спросить еще вчера: может, ты предпочел бы, чтобы мы говорили по-немецки?

Поставив стакан на прикроватную тумбочку, он залез поверх одеяла и дотронулся до волос Виктора, чтобы заправить прядь за ухо.

Во рту тут же пересохло.

– По-английски подойдет, – сказал он.

– Что бы ты хотел на завтрак? Мы съели последний хлеб прошлой ночью, но у меня есть немного овсянки, можно сделать кашу, и целых полдюжины настоящих яиц от моего коллеги – его жена держит цыплят, и…

– Юри.

– Что?

Ладонь Юри, которая неторопливо поглаживала его волосы, внезапно замерла. Было бы гораздо легче сделать это, не глядя Юри в глаза, не видя этой любящей и трогательной обеспокоенности на его лице.

– Мне нужно… я должен рассказать тебе кое-что. О себе. Я знаю, что мы договорились не затрагивать тему работы, но это было до… И ты заслуживаешь знать. Знать, кто я на самом деле.

Юри снова начал перебирать его волосы, расчесывая пальцами спутавшиеся после сна пряди.

– Ты не обязан рассказывать мне то, что не хочешь.

Виктор положил голову ему на ладонь и закусил губу. Во всяком случае, он знал, с чего начать:

– Ты помнишь ту Пасху в Берлине, когда мы поспорили о том, что произошло в Катыни? – спросил он, и Юри кивнул. – В общем, я… Мне снова нужно извиниться, потому что ты был прав. Это… мы… это сделали мои товарищи из НКВД. Они без всякой причины убили более двадцати тысяч поляков, заключенных в лагерях. И это… это только одна из многих вещей.

Он немного приподнялся в постели, заставляя себя не отводить глаз от Юри, и указал на шрам от огнестрельного оружия на правом плече, тот, который Юри целовал прошлой ночью с такой наивной нежностью:

– А это? Ты, наверно, думаешь, что меня подстрелил какой-нибудь нацист во время захвата Берлина, пока я вершил там что-то грандиозное и смелое? Нет. Меня подстрелила еврейская девушка в польской деревне. Она и ее сестры выжили в лагере Майданек (3), но когда Красная армия пришла, чтобы освободить его, некоторые из моих товарищей… – он выплюнул слово со всем заслуженным отвращением, – они выяснили, что там были девушки – они едва-едва вышли из детского возраста, Юри – и они… – он сглотнул и не закончил это предложение вслух. – Ей удалось украсть один из их пистолетов и убить мужчин, которые это сделали, и затем девушки бежали. Я ехал в Минск в машине скорой помощи, за рулем была женщина-водитель; когда мы увидели, что группа девушек идет по обочине, я попросил ее остановиться и вышел, думая, что им можно помочь, но те увидели только еще одного мужчину в советской форме. Мне повезло, что водитель немного говорила по-польски – она смогла пообщаться с девушками и объяснила, что с нами больше не было никого, кто стал бы стрелять в них. Ни одна из них не подошла ко мне, они не разрешили нам подвезти их куда бы то ни было, но я убедил мою спутницу отдать им все запасные боеприпасы, которые у меня были.

– И ты считаешь, что эта история заставит меня каким-то образом разлюбить тебя? – тихо спросил Юри. Виктор нахмурился и покачал головой.

– Не имеет значения, что я совершил маленький поступок, который был человечным и достойным. Важно другое: мне стало ясно, что все было ложью. Все о нас – освободителях, принесших свободу и социализм людям, пострадавшим от зверств нацистов. Я видел целые деревни и города, сожженные Красной армией дотла, и ограбленных, искалеченных и убитых людей. Ты знаешь лагерь, который немцы называли Освенцим (4), самый жуткий из всех? Мы использовали его – мы, советские люди, – чтобы разместить там наших немецких заключенных (5), – его начало тошнить, как и всегда, когда он позволял себе думать об этом слишком долго, не говоря уже о том, чтобы произносить такие вещи вслух. – И когда я вернулся в Москву, я узнал… Я гордился тем фактом, что смог выяснить многое о немецком вторжении до того, как оно произошло, и я стабильно отправлял информацию и даже заранее указал почти точную дату вторжения, и пусть все было плохо, но я верил, что делал вклад в то, чтобы не стало еще хуже. Но он – Сталин – отказался в это поверить. Армия была такая неподготовленная! Другие разведчики, англичане, американцы, все мы предупреждали его, но он, конечно, знал лучше. Так погибло двадцать миллионов человек, – глотку стянуло от напряжения, и его голос снизился до шепота. – И я все еще участвую в этом. Все еще офицер. Все еще разведчик. Ради сумасшедшего самодура, ради страны, где есть мужчины, которые скажут девушке, что она свободна, а затем попытаются опорочить ее.

Выражение лица Юри было нечитаемым. Виктор закрыл глаза.

– Я возьму свои вещи. Мне очень жаль. Я должен был рассказать тебе все до того, как мы… это было так эгоистично с моей стороны, и я знаю, что ты должен…

– Виктор, пожалуйста, посмотри на меня.

Он приподнял веки, но удерживал взгляд в точке под подбородком Юри, подальше от пронзительного осуждения, которое наверняка застыло в его глазах.

– Ты знаешь, что я передавал англичанам подробности всех японских шифров и технологий кодирования, следовательно, и американцам, верно? – сказал он, и Виктор кивнул. Голос Юри звучал не так жестко, как он ожидал, но, возможно, ему просто не хватало понимания какого-то нюанса английского языка. – И ты знаешь, что они утверждают, что причина, по которой они сбросили бомбу на Японию, – это то, что они просчитывали движения войск, точно зная, насколько кровавым и трудным было бы вторжение? Это из-за меня. Из-за знаний, которые я вручил им много лет назад, – он медленно выпустил воздух из легких, и это звучало печальнее и утомленнее, чем просто вздох. – Я вырос примерно в ста километрах от Нагасаки. Там жил старый друг моего отца, и мы иногда навещали его. В городе пролегал трамвайный маршрут, которым мы всегда пользовались, и на повороте можно было вдруг увидеть всю гавань, холмы вокруг нее, небо и океан вдалеке… – после этих слов Виктор, наконец, взглянул выше. Глаза Юри влажно блестели. – Я не знаю, правильно это было или неправильно. Стало бы военное вторжение на острова еще более разрушительным для Японии? Я даже не могу представить, как такое вообще можно решать. Я только знаю, что в жизни есть прекрасные вещи и есть тысячи людей, которые исчезли теперь навсегда. Из-за меня.

Слов больше не было. Виктор распахнул руки, и Юри, отшвырнув одеяла, скользнул под них в его объятия. Их лбы соприкоснулись, и Юри немного всхлипнул:

– Я не сказал бы, что это не имеет значения. Еще как имеет. Но ты не… Виктор, разве ты не видишь, что мы одинаковые? Мы всегда были такими.

Виктор не знал, как реагировать на это заявление, но даже после всего, что произошло вчера, он все еще отчаянно желал близости. Их лица находились рядом, и можно было рассмотреть каждый оттенок цвета в глазах Юри: сепия перетекала в кольцо из бронзы и золота вокруг его зрачков, и их ответвления напоминали львиную гриву. Его ладони прижались к прохладной коже его спины.

– Считается, что война закончилась, – едва слышно сказал он. – Но внутри меня, в моей голове она все еще продолжается.

– Я знаю, – спокойно ответил Юри. – Иногда ночами мне снятся ужасные, удушающие сны. Как будто я в ловушке, и бомба падает, снова и снова, и я не могу ничего поделать.

– Даже когда я бодрствую, то, услышав порой какой-нибудь звук или почувствовав запах, я мысленно вновь оказываюсь в Берлине, в Варшаве или в Минске, – продолжил он, и рука Юри, опустившись на его плечо, стала водить по нему, избегая шрамов. – Я солдат, я всю войну готовил себя к тому дню, когда буду сражаться, но в глубине души на самом деле остаются не сражения. Остается то, что люди делают потом, после победы или поражения.

– О, Виктор, – сказал Юри, и в его глазах было столько нежности, что это разбивало сердце, – и ты думал, что я оттолкну тебя сейчас, после вчерашнего, после всех этих лет?.. Тебе нужно находиться в тысячах километров от меня, чтобы я держался подальше.

Даже несмотря на то, что разговор вышел тяжелым, Виктору показалось, что на сердце внезапно стало легче – оно будто взлетело.

– Я все еще влюблен в тебя, ты знаешь, – прошептал он.

Юри на короткое мгновение зажмурил глаза.

– Я не думаю, что когда-либо переставал любить тебя.

– Но я не хочу подвергать тебя опасности.

– Я тоже, – ответил Юри и напрягся от беспокойства: – Если ты думаешь, что это… Если ты хочешь это прекратить, тогда, обещаю, я отойду в сторону, я не хочу, чтобы ты думал…

Почти усмехнувшись, Виктор повернул голову, чтобы очень осторожно поцеловать Юри в губы, несмотря на мешающее присутствие очков между их лицами.

– Меня не волнует, насколько велика опасность. Если ты думаешь, что я как-то способен удержаться от прикосновений к тебе… – он направил Юри на спину, как бы в доказательство своих слов. – Не могу поверить, что мне это не снится. А ты уверен, что ты действительно реальный?

В ответ Юри снял очки и снова поцеловал его, совсем не ласково: зубы зажали нижнюю губу Виктора, и затем язык резво проскользнул в рот, провоцируя новый жар, подчиняющий его тело.

– Я еще покажу тебе, насколько я реальный, – сказал Юри, оторвавшись от поцелуя, который Виктор пытался углубить, – но сначала я хотел бы позавтракать.

Виктор рассмеялся:

– Ты сказал, что у тебя есть настоящие яйца? Так вот. Ты никогда в жизни не отведаешь омлета лучше, чем тот, что я приготовлю по рецепту моей бабушки!

– Мне бы это понравилось, – улыбка Юри излучала тепло, тая́ в себе обещания, и это было самым прекрасным, что Виктор когда-либо видел.

***

– Итак, – изрекла Минако, вытаскивая очередную коробку из багажника машины и аккуратно устраивая ее поверх штабеля из других коробок, уже находившихся в руках Юри, – расскажи мне о нем.

– О ком?

По крайней мере, у него в руках уже нагромоздилось достаточно барахла, чтобы его румянец оказался скрыт за ним. Он старался удерживать равновесие и выпрямил спину, когда сделал шаг на тротуар.

– Не пытайся играть со мной, Юри, – сказала она, закрывая дверь машины. – Я наблюдала, как в течение трех лет ты разбивал сердца половине молодых людей в Оксфорде. Я нутром чую, если у тебя кто-то появляется.

– Я не разбивал ничьих сердец! – запротестовал он, осторожно следуя за Минако по дорожке, заканчивающейся перед входной дверью.

– Разумеется, ты этого не делал, поэтому бедный сынок Дота провел три урока у Челестино, сморкаясь от горя в задачник по математике, так как ты не захотел видеть его снова после того случая, когда он позволил тебе упасть в Черуэлл.

Она, должно быть, преувеличивала. Эта дурацкая попытка поплавать на лодке была по-прежнему одной из самых смущающих вещей, которые когда-либо случались в жизни Юри; если он и не встречался с Горацио после этого, то только чтобы не умереть от стыда.

Минако открыла перед ним дверь.

– Я сразу вижу, когда ты пытаешься сменить тему. Я хочу знать, кто же заставляет тебя так улыбаться. Давненько такого не было.

– Позволь мне хотя бы сначала поставить эти коробки, – уклончиво ответил Юри.

Он и Виктор кратко обсудили, как подать тот факт, что их «познакомили» на концерте Фабианского общества, насколько Минако и Челестино было известно. Или ему придется лгать обо всем подряд – а Минако была, пожалуй, лучшей разоблачительницей лжи, когда-либо работавшей на МИ-6 – или понадобится создать полуправду о какой-нибудь связи, мгновенно возникшей тем вечером. Маленькая, своенравная часть Юри хотела сохранить Виктора только для себя, ни с кем ничем не делясь, но другая его часть испытывала головокружительное предвкушение от возможности поведать хотя бы немногое нескольким близким ему людям.

– О, просто положи их в гостиной. В этот раз я здесь всего на две ночи. Я смогу спокойно разобрать их, когда мы оба приедем сюда летом на более долгий срок. Сейчас я поставлю чайник, а после ты расскажешь мне все.

Лондонский дом Минако и Челестино был восхитительной эклектикой международных влияний: итальянская мебель, американские картины, красивый турецкий килим(6) в коридоре, ведущем на кухню. Чайник, начинающий свистеть на плите, был типично английским, но у Минако также имелся подходящий кюсу(7) и набор чашек из Хасецу, чтобы утонченно наслаждаться ее тщательно оберегаемым запасом настоящего сенча (8). Порой она передавала ему упаковку-другую, как если бы была его личным бакалейщиком и у него на чай было несколько купонов в год.

Юри присел, и Минако выжидающе посмотрела на него через кухонный стол.

– Ну, на самом деле это длится только две недели, – начал он. Две недели, в течение которых он и Виктор виделись друг с другом чаще, чем можно было позволить себе в Берлине в течение двух месяцев. Если бы Юри не согласился ранее встретиться с Минако в эту субботу, они с Виктором, несомненно, снова оказались бы полностью потерянными для внешнего мира в объятиях друг друга. – Но все… все очень хорошо.

– Так кто же он?

– Ну, это… Ты помнишь джентльмена, с которым Челестино познакомил меня в концертном зале «Blackheath»?

Чайник чуть не выпал из рук Минако, пока она заливала туда воду.

– Юри! После того, как я провела годы, представляя тебе всем самым красивым мужчинам, которых знаю, ты принял его выбор? Обидно.

Вот если бы она сочла нужным свести Юри с давно потерянной любовью его жизни…

– На той неделе мы случайно встретились еще раз – и понеслось, ну, ты знаешь.

Она подошла к стойке и поставила на стол все еще заваривающийся чайник и чайные чашки.

– Напомни, как там его зовут? Мистер Михайлович?

– Да, – подтвердил он. – Виктор.

Впервые Юри назвал это имя кому-то другому. Это было приятно.

– Значит, он русский? – она подняла крышку чайника, чтобы проверить готовность чая и, удовлетворившись, начала разливать его по чашкам. – Вот поэтому-то мы и думали, что ты мог бы сойтись с мистером Чуланонтом, а он – с тобой. Иногда проще всего с людьми, которые уже знают, каково это – не вписываться в общество.

Юри наклонился, чтобы вдохнуть насыщенный и изысканно горький запах. Минако могло быть далеко до мастера сенчадо (9), но напиток все равно был вкусным и до боли напоминал о доме.