Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Но Виктор уже проделал весь путь сюда. И надо было дойти до конца.

Входная дверь пансиона была открыта, но в прихожей никого не оказалось, как и в общих помещениях. Поднимаясь по лестнице, он перешагивал по несколько ступенек за раз, по пути разглядывая цифры на дверях. Пульс стучал все громче и громче в ушах, пока лестница не закончилась на последнем этаже перед поцарапанной деревянной дверью. Комната 10.

Он постучал.

– Открыто, – раздался голос изнутри.

Помещение ярко освещалось одной лампочкой без абажура, свисающей с потолка. Кацуки сидел прямо под ней за маленьким столиком с сигаретой между пальцами, и клубы дыма медленно перекатывались к незашторенному окну. Он казался спокойным, но при этом явно тратил огромное количество энергии, чтобы держать себя в руках. Кацуки не поднимал глаз, пока Виктор не закрыл за собой дверь и не подошел, чтобы сесть на стул напротив.

Боже, он был несправедливо красив.

– Добрый вечер, – сказал Кацуки, глянув в окно, прежде чем сделать глубокую нервную затяжку.

– Что ж, судя по всему, никакого ужина не будет, – сказал Виктор и слегка откинулся на спинку стула, пытаясь изобразить расслабленность, но на самом деле просто облегчил доступ к кобуре пистолета под пиджаком. – Почему бы Вам не сказать мне все прямо?

Повисла долгая пауза, и даже далекие звуки города стали вдруг отчетливо слышны в напряженной тишине этой маленькой комнаты.

– Вы – советский разведчик, – ответил Кацуки по-немецки, плоско и с акцентом, все еще глядя в окно.

Твою мать.

Должно быть, он еще никому не рассказал, иначе Виктор уже вел бы этот разговор с офицером СС в каком-нибудь темном подвале, но стрелять в Кацуки все равно придется, а еще надо придумать, как выйти из здания, не будучи замеченным, и…

– С моей стороны Вам не грозит опасность, – продолжил Кацуки. – И я бы посоветовал Вам держать Ваше оружие в кобуре, – он взглянул на Виктора и нервно улыбнулся, отчего стал выглядеть почти уязвимо. – Я пригласил Вас сюда, потому что мой руководитель посоветовал мне связаться с Вами.

– Ваш… руководитель?

– В МИ-6. (4)

Виктор смутно осознал, что сидел с широко распахнутым ртом.

Кацуки работал на британцев.

_____

1. Черуэлл – главный приток реки Темзы в центральной Англии.

2. Синай – бамбуковый меч, используемый в кендо.

3. Дюк Эллингтон (настоящее имя Edward Kennedy, 29 апреля 1899, Вашингтон – 24 мая 1974, Нью-Йорк) – американский руководитель джаз-оркестра, джазовый композитор, аранжировщик и пианист. Один из наиболее известных джазовых музыкантов XX века.

4. Секретная разведывательная служба (англ. Secret Intelligence Service, SIS), МИ-6 (англ. Military Intelligence, MI6) – государственный орган внешней разведки Великобритании. Во время Второй мировой войны сотрудничала с разведкой Советского Союза.

========== Chapter 2: Berlin, Part Two (1) ==========

«Мы – властелины своей судьбы,

Мы – капитаны своих душ». (1)

Уинстон Черчилль, сентябрь 1941

Виктор не знал, как долго они просидели, смотря друг на друга, или, скорее, как долго он таращился на Кацуки, приоткрыв рот, пока тот разглядывал его, как бомбу, которая почему-то не взорвалась.

– Но Вы… – запнулся Виктор, – то есть, ты… черт возьми.

На этом все напряжение покинуло его тело со странным, отрывистым смехом. Еще осенью Фельцман вскользь упоминал о возможном подсадном лице – английском разведчике – где-то внутри японского командования, но сам факт, что этот человек не просто находился в берлинском посольстве Японии, а был еще и тем, с кем Виктор изо всех сил старался не флиртовать месяцами, звучал просто безумно.

– Я питал надежду, что мы могли бы найти взаимовыгодный способ обмена важной информацией.

Стал ли Кацуки каким-то образом еще на порядок привлекательнее за последние несколько минут? Виктор был уверен, что да. И провел пятерней сквозь волосы.

– Черт, – повторил он. – Я просто… надо же! А я-то питал надежду, что ты заманил меня сюда, чтобы переспать.

К лицу Кацуки тут же прилила кровь, и Виктор на краткий миг заволновался, что сказал слишком много и что, быть может, промахнулся с оценкой ситуации куда более колоссально, чем думал. Потенциально он мог быть слишком полезен МИ-6, чтобы они обращали внимание на такие нюансы, но если бы его гомосексуальность стала широко известной, то его тут же сплавили бы в один из исправительно-трудовых лагерей Гиммлера так же быстро, как ликвидировали бы за шпионаж и коммунистические взгляды.

– Вы – интересный человек, герр Риттбергер, – все, что сказал на это Кацуки.

– Учитывая все новые обстоятельства, – ответил он, – думаю, тебе лучше называть меня Виктором.

Если Кацуки уже раскусил его прикрытие, более не оставалось причин не быть хотя бы умеренно честным.

– Да? Значит, получается, не Стефан? А я бы не догадался, – его глаза немного засверкали. Вдруг Виктор понял, что его дразнит, дразнит этот воистину, невероятно, непростительно красивый молодой японец. – Тогда ты можешь называть меня Юри.

Виктор расплылся в улыбке. Забавное совпадение, конечно, но то, как Кацуки произнес свое имя, немного отличалось от имени юного Юры. Кацуки – Ю-у-ри – бросил сигарету и потоптал ее пяткой ботинка об пол, а потом наклонился через стол и очень кратко провел пальцами по тыльной стороне ладони Виктора.

– Боюсь, этим вечером нам придется многое обсудить. А в какой-нибудь другой вечер… посмотрим, – и Юри снова покраснел.

Со стратегической точки зрения все уже катилось в тартарары, так как Виктор мгновенно загорелся желанием совершить как можно больше идиотских вещей, чтобы снова и снова видеть этот милый румянец.

– Тогда что ты предлагаешь?.. Ну, я насчет обмена информацией.

– Я знаю, что Советский Союз беспокоится насчет японской атаки с востока. Если у меня появится какая-либо срочная информация, имеющая тактическую ценность, ты сразу же ее получишь. Прочее мне, думаю, понадобилось бы сначала проверить. В обмен я хотел бы получить аналогичный доступ ко всему, что может сыграть на руку Британии, от любых твоих информаторов.

– Уверен, у англичан есть агенты среди итальянцев и других…

– Конечно, есть, – мягко перебил Юри, – но когда дело касается важных данных, чем больше, тем лучше, не правда ли? – Он положил ладони на стол. – Я хочу взаимную договоренность о том, чтобы мы оба выкладывали все, что знаем, чтобы я не превращался в какого-то очередного осведомителя, которого ты водишь за нос. Мы же союзники, ведь так?

– Да, полагаю, так. Союзники. Товарищи, – на этом Виктор протянул правую руку, и Юри приподнял свою для рукопожатия. – Только мне придется доложить об этой ситуации наверх и прояснить кое-что уже для себя. Но в последнее время мы как раз искали источник более качественной информации от японцев, так что не сомневаюсь, что это будет одобрено.

– Понял.

Возможно, воображение Виктора слишком разыгралось, но он готов был поклясться, что Юри мягко сжал его ладонь перед тем, как отпустить. Его руки излучали чудесное тепло. Виктор снова откинулся на спинку стула, наконец-то испытывая расслабление.

– В качестве взаимного обмена информацией, было бы очень ценно узнать, как ты вычислил меня.

Юри опустил подбородок на ладонь.

– Ты казался… необычным. По крайней мере, со мной ты вел себя так. Я никогда не встречал нациста, который… как сказал бы один мой друг, который, кажется, танцует в нашей стороне зала. (2)

Виктор ощутил на лице жар. О нет, теперь-то он уже не собирался бросать даже мимолетные взгляды на красивых мужчин во время службы. За исключением Юри. У него как будто появился карт-бланш смотреть на него сколько угодно.

– Так вот, однажды я заметил тебя в городе и решил последить за тобой. Я видел, как ты встретился с пожилым мужчиной, вы разговаривали по-русски, и он укорял тебя за то, что ты слишком буржуазен. Для меня все сразу стало очевидно.

Фельцману стоило ударить его в тот день. Виктор закрыл лицо руками.

– Пожалуйста, забудь обо всем, что ты заметил насчет него. Это не касается нашего дела.

Юри выглядел так, словно хотел добавить еще что-то жуткое и дразнящее, но вместо этого лишь милосердно кивнул:

– Хорошо. Разумеется, я не могу предложить тебе в ответ никаких убедительных доказательств, что я – тот, кем назвал себя, но вот, – и он медленно снял пиджак, открывая взору наплечную кобуру с небольшим револьвером, прижатым к груди, а потом осторожно извлек его, не разрывая зрительный контакт с Виктором. – Это стандартное оружие британской армии. Не то чтобы я был британцем или солдатом, но не думаю, что в Берлине много таких штук.

Он положил револьвер на стол, предлагая Виктору осмотреть его. Там, где рукоятка сходилась со спусковым механизмом, над аляповатым подобием короны было выгравировано слово «Enfield» (7).

– Ты удивительный человек, – произнес Виктор на пониженных тонах, словно самому себе, а потом взглянул на Юри. – Я даже не надеюсь, что ты мне поведаешь, как оказался здесь на службе?

– Я получил университетское образование в Англии, и… у меня есть друзья в британской разведке. Когда я приехал в Берлин, они связались со мной, и я ощутил… – он напряженно сглотнул, отчего его шея дернулась, и отвернул лицо, вертя в пальцах несуществующую сигарету. – В Японии мы глубоко верим в важность долга, в исполнение обязательств друг перед другом. Но я не могу притворяться, что долг к моей родине – это единственное, что есть в моей жизни, или что этот долг только и имеет значение. Эта война неправильная. Может, даже неправильнее, чем любая другая война за все время существования человечества. Иногда мне кажется, как будто вся страна повержена ею, как какой-то болезнью, выпивающей ее соки.

Он был прав. В сердце немецкого общества царила грязь.

– Значит, ты знаешь о концентрационных лагерях. Они сгоняют туда не только преступников, но и тех, чей единственный недостаток – это или неправильная национальность, или болезнь, или… – или просто таких, как мы. – Да кто не знает об этих лагерях?!

Внезапно голос Юри зазвучал твердо, как камень:

– Япония тоже создала лагеря с тюремным режимом по всей Азии. Посол думает, что нам надо многое перенять от наших немецких союзников… – и его губы скривились в глубоком отвращении.

– Значит, наш долг – положить этому конец, Юри, – Виктор подцепил английский револьвер и вставил обратно ему в ладонь. – Любыми способами.

***

Холодный ночной воздух покусывал щеки Юри, пока он резко крутил педали велосипеда на обратном пути сквозь город. Он несся вдоль потемневших улиц, обычно слишком забитых для поддержания такой высокой скорости. Тревога все еще шипела и потрескивала в руках и ногах как остаточный эффект вечера.

Юри не ожидал, что Виктор окажется таким. В равной степени не оправдались ни его представления о настоящей личности, скрывающейся под маской Риттбергера, ни его идеи о том, каким обязательно должен быть советский военный офицер и разведчик. Виктор очаровывал своей непосредственностью, его легко было дразнить, и все это покоилось на каменно-твердом основании из его убеждений в праведности своего дела. Их совместного дела, как предполагал Юри, по крайней мере, пока речь шла о поражении стран «оси».

Кромешная тьма позволяла видеть небо с рассыпанными по нему звездами, словно он был за многие километры от города. Юри не мог назвать ни одного созвездия, но это все равно было то же самое небо, каким он помнил его и дома, то же, что раскидывалось над поселениями и городами Англии в ночи. Может, сегодня Минако-сан смотрела на те же звезды в ее старый телескоп.

Несмотря на риск, он все еще хранил первое письмо, которое она послала ему два года назад, припрятанным в дипломатической сумке из Швейцарии. Даже если это письмо было бы найдено кем-то в потрепанной пачке сигарет под кучей носков, оно бы воспринималось вполне нормально, хотя сам факт письма на английском языке от японской родственницы был бы несколько подозрительным. Юри и сам удивился этому противоречию когда-то, прочитав лишь первый абзац письма.

Шифр Чолмондели, как профессор Челестино окрестил его, был придуман в качестве загадки на Рождество для его жены и в итоге стал игрой для всех троих, когда настал 1938 год и начался зимний триместр в Оксфорде. Юри до сих пор понимал не все математические концепты, вложенные в шифр, но мог легко читать его, даже если фразы вроде «меня стерегут в засаде десять кошек, заныкавшихся в пальто» были куда привычнее, чем «ты должен понимать, что Япония идет по темному и нечистому пути в этой войне». Ностальгия и моральные принципы вместе представляли из себя сильное сочетание.

Существовало много такого, чего он еще не знал и не хотел знать. Воображение легко рисовало, как профессор Челестино, с его медалью Де Моргана (3), наверняка служил стране. Любой, кто встречал Минако-сан, понимал, насколько легко ей удавалось неистовствовать, унижать или искусно льстить даже самым упертым представителям Британского истеблишмента, чтобы они не мешали ей в ее делах. Но Юри не ведал, насколько далеко тянулись ниточки, будучи в курсе только насчет своей работы, а также знал Эмиля и еще одного человека, находящегося в Швейцарии, который принимал и отправлял почту, что позволяло им общаться, минуя границы конфликта. Он не представлял, сколько еще других людей в мире скармливали информацию этой балерине, оставившей карьеру и с тех пор жившей в английской глубинке. Их могли быть сотни. Тысячи. Он бы не удивился.

Юри притормозил у перекрестка и посмотрел по сторонам, стараясь различить признаки света фар. Виктор должен был поехать домой на машине – очень модной модели. Юри не мог не пофантазировать, как бы выглядел его дом изнутри. Был ли он таким же ярким и дерзким, как Риттбергер, или же Виктор переделал его в маленький уголок России, полный красных флагов и портретов Ленина? В рабочем кабинете Юри Виктор как-то упоминал, что любит читать, а сегодня перед их расставанием упомянул, что зачитывался Верленом. Может быть, у него дома хранились произведения Пушкина или Чехова – напоминания о доме.

По спине Юри вниз прокатилась дрожь, не имевшая никакого отношения к холоду. Верлен всегда напоминал ему только об одном: как он лежал обнаженный в кровати Тристана в Уодеме (4), в комнате, полной свечей, пока тот читал ему первую ариетту (5) с трогательно-ужасным французским произношением. Интересно, как бы звучал голос Виктора за тем же самым…

Спать с ним было бы плохой идеей. Еще хуже – сделать это привычкой. Но после сегодняшнего дня, лицезрев, как Виктор запинался, краснел, называл Юри «удивительным», но при этом проявлял в движениях непоколебимую решительность солдата и говорил о нацистах со сталью в голосе, у Юри это желание ужасающе возросло. Ситуация усугублялась и тем, что Виктор был единственным человеком на многие тысячи километров вокруг, с кем он мог быть хотя бы относительно искренним, и одно это уже казалось намного более интимным, чем что-либо, включавшее снятие одежды.

Несмотря на то, что была уже поздняя ночь, Юри ехал на велосипеде по городским дорогам – а это не самое подходящее место для фантазий о том, каково было бы медленно расстегивать пуговицы рубашки Виктора.

Путь домой не настолько утомил его, чтобы сразу уснуть, так что он устроился с чашкой любимого генмайча (6) у свечи, позволяя колесикам в его голове крутиться, пока полночь плавно превращалась в ранние часы утра. Он не знал, был ли уже взломан шифр «Ангоки Б-ката» (8) советскими специалистами, но даже если это произошло, то вряд ли они отказались бы от копии мануала оператора. Перемещения войск в северном Тихом океане, пусть и против американцев, тоже могли представлять интерес. И поскольку посол Осима все еще прислушивался к Гитлеру, у Юри сохранялся доступ к данным, обычно предназначенным для высшего командования Германии.

Он и Виктор будут очень полезны друг другу. А быть ли им чем-то еще, Юри еще предстояло решить.

***

– Надеюсь, ты не собираешься превращать в привычку вызывать меня, Алеша, – пробурчал Фельцман в процессе запихивания айнтопфа (9) в рот. – Если это какая-то ерунда…

Виктору казалось немаленьким достижением – наконец-то уговорить майора пообедать с ним, пусть и в тихом, захудалом пивбаре. Они не виделись всего несколько недель, но тот выглядел похудевшим и более измученным, несмотря на потепление. Виктор взял хлеба и сыра со своей тарелки.

– Думаю, ты будешь удовлетворен, Дед. Я подружился кое с кем замечательным из Токио.

– Что, наконец нашел японскую юбку, чтобы твоя итальянка заревновала? И зачем мне это лично рассказывать?

Всплывшая в голове картинка, как Сара Криспино ввязалась бы в склоку с Юри из-за него, была настолько абсурдной, что даже забавляла.

– Нет, все гораздо интереснее. Мой друг и я занимаемся одним и тем же делом. Он может быть из Японии, но у него сердце льва.

Фельцман чуть не подавился тушеным мясом.

– Ты шутишь, – сказал он.

– Я бы никогда не стал, Дед.

– Да ты постоянно шутишь со мной. Иногда я думаю, что все твое существование – это такая шутка.

Н-да…

– Ну, по крайней мере, я не шучу сейчас. Разве ты не говорил мне в прошлом году, что у наших старых сахалинских знакомых где-то завизжал поросенок? Я нашел его для тебя, – улыбнулся он и съел еще немного хлеба.

– И в Берлине! – пробормотал Фельцман. – Ну, и чего стоит дружба с этим поросенком-львом?

Виктор пожал плечами.

– Он передаст мне много важных деталей, когда получит их, и, может, какую-то другую информацию, если его собственный «дед» позволит. Он хочет того же от меня. Я ответил, что мне надо будет прежде всего посоветоваться с тобой.

Пережевывая еду, Фельцман хмыкнул, что подозрительно прозвучало как «ну, хоть раз в твоей дурацкой жизни». Проглотив, он спросил:

– Ты доверяешь ему?

– Да, – тут же ответил Виктор. – Он показал мне семейный подарок.

На самом деле он поверил Юри даже без осмотра оружия. Убедиться в истине было в своем роде шоком, но в глубине души Виктор и так всегда подозревал, что Юри не так прост.

– Хорошо… – Фельцман немного помолчал. – Я подумаю и сообщу свое решение. Пока будь дружелюбен с ним настолько, насколько по-твоему было бы уместно.

– Чудесно! – Виктор воскликнул с радостью и взял еще кусочек еды. – Кстати, этот сыр просто отличный, не хочешь немного?

Фельцман окинул взглядом пустые столы вокруг них, прежде чем заговорить.

– Не с этим, – тихо ответил он, слегка покачав ложкой с небольшим кусочком мяса.

– Да, конечно, прошу прощения.

Майор был хорошим коммунистом, не склонным к угнетающим буржуазным приметам, но у него были какие-то свои обычаи, полагал Виктор, и кто мог бы винить его за их соблюдение среди жизни в этой стране?

– У меня еще есть письмо… если ты можешь послать его, – продолжил Виктор. – Моему юному другу, оставшемуся дома.

– С таким же успехом ты мог бы привязать письмо к лапке птицы и надеяться изо всех сил.

– Но я должен попробовать, Дед. Подумай, как это много значит для тех, кто остался дома – получить весточку от старых друзей.

Может, Виктор сидел в Берлине как в ловушке, совсем один, но он хотя бы имел некоторое подобие свободы, возможность ходить по улицам без боязни вражеских пуль и ложиться спать ночью с животом, полным еды. А дружеские слова и ободрение нужны Ленинграду почти так же сильно, как еда и медикаменты. Так он считал.

– Хорошо. Посмотрим, что я могу сделать.

Они закончили обед в относительной тишине; Фельцман отказался от новой порции угощений. Когда они уходили, Виктор бросил последнюю корочку хлеба выжидающему у двери скворцу, а потом передал Фельцману письмо для Юрия, которое тот поместил во внутренний карман пальто.

– Алеша, этот твой лев… Будь осторожен.

Виктор нахмурил брови.

– Конечно.

– Я знаю, что есть вещи, которые солдат может совершить на службе, но никогда не совершил бы дома, ради победы или ради его собственного эгоистичного удовольствия. Имей в виду, что я вижу тебя насквозь. Я знаю, что ты за человек.

Их взгляды встретились, и Виктор вдруг почувствовал, как по нему покатились неприятные мурашки от взгляда ледяных глаз Фельцмана.

– Но помни, каким человеком ты должен быть. В каком человеке нуждаются твои товарищи. Я верю, что ты можешь быть лучше, – сказав это, майор развернулся и постепенно скрылся из виду среди улиц.

В груди Виктора что-то скомкалось…

___________

1. Черчилль на самом деле перефразировал последние строки стихотворения «Непокоренный» Уильяма Эрнста Хенли.

2. To dance at our end of the ballroom, «танцевать в нашей стороне зала» – это реальное выражение, подразумевающее людей нетрадиционной сексуальной ориентации.

3. Медаль де Моргана – высшая премия Лондонского математического общества, вручаемая математикам, работающим в Великобритании. Вручается раз в три года, начиная с 1884 года.

4. Уодем (Wadham) – колледж Оксфордского университета.

5. Небольшая ария, обычно в двухчастной форме, отличающаяся простотой изложения, песенностью мелодики.

6. Или гэммайтя. Японский зелёный чай, который изготавливается из чайных листьев и обжаренного коричневого риса. Изначально такой чай пили бедные японцы, так как рис служил в качестве наполнителя и снижал стоимость напитка. Именно поэтому гэммайтя также известен как «народный чай». Сегодня его употребляют все слои общества.

7. Как выглядит револьвер «Enfield»: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/2f/Enfield-8. No2.jpg/1200px-Enfield-No2.jpg

8. Ангоки Б-ката (Angouki B-kata) – электромеханическая японская «шифромашина типа „B“».

9. Айнтопф представляет собой густой суп с мясом и овощами, который варится на воде или бульоне.

========== Chapter 2: Berlin, Part Two (2) ==========

– Думаю, проще сфотографировать и уничтожить все это тогда, когда тебе будет удобно. В Москве ведь найдется кому сделать перевод?

Виктор яростно закивал, все еще тщательно перелистывая мануал к «Ангоки», как будто сам мог прочитать его.

– Просто отлично. Очень ценная вещь.

– Думаю, где-то через неделю у меня появится возможность получить частичный доступ к недавней переписке посла. Я сообщу.

– Спасибо, Юри.

Они уже несколько раз кратко увиделись с Виктором за последний месяц после их первой тревожной встречи в пансионе, но в этот раз впервые состоялся официальный обмен информацией – в комнате посредственного отеля, за которую заплатил Виктор.

Скрестив ноги, оба сидели на кровати с разбросанными перед ними бумагами, и их колени скромно соприкасались.

Удивительно, с какой легкостью развивалось комфортное общение двоих коллег по разведке, несмотря на все различия между ними. Виктор не пытался ввинчивать цитаты из Маркса в любой подходящий и неподходящий момент и не болтал без умолку про рабочий класс, представителем которого не являлся, в отличие от тех коммунистов, которых Юри встречал в Англии.

Виктор обладал чувством юмора, вдумчивостью, добротой и мог прервать самую серьезную дискуссию, чтобы обратить внимание Юри на какую-нибудь собачку. Это совершенно не укрепляло решимость Юри удерживать их отношения, хотя бы пока, в профессиональных рамках. И под слоем одежды. Что касалось последнего, сейчас они оба сидели без пиджаков. Виктор снял еще и жилет, а также ослабил узел на галстуке. Даже в простой рубашке и с немного взлохмаченной прической, он обладал элегантным обликом и почти неземной красотой. Пепельные пряди волос были направлены назад, открывая лицо, и с этого расстояния Юри заметил, насколько длинными были его светлые ресницы. Мотнув головой, он взял бумаги, добытые Виктором в посольстве Италии: серия скопированных от руки писем о постройке десантного корабля для планируемого вторжения на Мальту.

– Не знаю о твоих методах передачи информации, но это тоже нуждается в переводе, – произнес Виктор извиняющимся тоном.

– А, да я могу читать по-итальянски. В основном. Но говорить – не очень.

– Ты столько всего знаешь, – тепло сказал Виктор, даже не пытаясь скрыть обожание в голосе. – Это красивый язык. Очень романтичный. Жаль, что на нем говорят фашисты, не находишь?

– М-м-м, – неопределенно протянул Юри, сканируя взглядом одно из писем. Большая часть была непонятной, но на основании того, что удалось разобрать, Юри сделал вывод, что корреспонденция весьма пригодится.

– Скажи мне что-нибудь по-итальянски.

Юри кратко моргнул и посмотрел на Виктора, который уже, кажется, бросил все попытки заняться делом, откинувшись на изголовье кровати, и засиял всеми гранями обаяния.

– Так скажешь? Что-нибудь. Что угодно.

Юри напряг мозги.

– М-м… il mio battello è pieno di anguille. (1)

– Ух ты, здорово! – воскликнул Виктор, расплывшись в довольной улыбке, напоминающей по форме сердце. Юри лишь надеялся, что он не станет узнавать перевод.

– Не так уж и здорово. Какие-то сорок миллионов итальянцев говорят уж куда лучше меня.

– Эх, Юри, тебе когда-нибудь говорили, что ты совсем не умеешь принимать комплименты?

Юри освободил руки от бумаг и снова посмотрел на Виктора.

– А говорить комплименты – это часть твоей работы сегодня?

Виктор сделал забавное лицо, словно подыскивая веселую шутку в ответ, но в итоге просто вздохнул:

– Извини. Я не хочу навязывать ничего, если ты не хотел бы… Я знаю, что мне нельзя игнорировать долг из-за какого-то буржуазного самопотакания. Давай продолжим работу.

Он собрался переместиться обратно к документам, но Юри остановил его движением руки. Может, он и не знал, что делать с заигрываниями Виктора, но он точно не хотел вызвать в нем такую реакцию.

– Так вот как это называется в России? «Самопотакание»?

– Нет. Обычно термины куда менее литературные, – ответил он, и то, что он не смотрел Юри в глаза, казалось сейчас таким же острым, как прямой зрительный контакт. – Это такая вещь… В первые годы после революции, когда я был еще мальчишкой, власть церкви свели на нет и гомосексуалисты в открытую заседали в правительстве. Но товарищ Сталин решил, что нам предстоит еще много работы, если мы хотим догнать капиталистические страны и победить фашистов, поэтому ради блага советского общества такие вещи запретили, – он прочистил горло. – Конечно, это временно, как и многое другое, что необходимо для обеспечения победы. Я знаю, товарищ Сталин – хороший и справедливый человек.

Юри понимал, что сейчас было не лучшее время, чтобы поделиться своим мнением о «хорошести» и справедливости Сталина. Он протянул руку и осторожно коснулся плеча Виктора.

– В Японии это не запрещено законом, но это не обсуждается, и в любом случае человек обязан жениться и завести детей как хороший гражданин своей страны. В Англии это запрещено, по крайней мере, для мужчин. Был один известный писатель, которого отправили в тюрьму в конце прошлого века за это, и он написал огромную поэму о его пребывании там (2). Могу дать почитать, если хочешь.

– Может быть.

– Но я не пытался пренебречь тем… что мы есть. Это неправильно, чувствовать себя изгоем и страдать от стыда. Я не хотел вызвать в тебе эти чувства.

– О, нет, – Виктор замотал головой. – Я сам в себе их вызываю. Думаю, любой остерегается непонятных вещей, даже если обнаруживает их в самом себе.

Виктор снова поднял на него глаза – чудесного голубого оттенка, подернутые грустью и тенями беспокойства – при этом он внимательно изучал лицо Юри.

– Юри, если быть откровенным от сердца к сердцу, то позволь мне, пожалуйста, сказать сейчас одну вещь. Но если это не то, чего ты хотел бы, я клянусь, что больше никогда ее не упомяну.

– Да?

– Может, я слишком прямолинеен, и я не знаю твоих ожиданий, да и в книгах про Японию, которые я читал, такие вещи не упоминались, но… Ах, Юри, ты, конечно, должен знать, что я очень хочу поцеловать тебя…

Юри не ожидал, что Виктор признается в чем-то таком столь быстро, но именно простота самой просьбы поразила и очаровала его одновременно. Не предложение переспать или стать постоянными любовниками – только лишь поцелуй.

Юри целовал многих мужчин.

Он не ответил – только лишь снял очки, а потом переместил руку с плеча Виктора на его затылок, прежде чем сократить расстояние между ними и соприкоснуться губами.

Виктор издал маленький изумленный звук, и их носы столкнулись, когда он попробовал чуть повернуть голову. Найдя вторую ладонь Юри и схватив ее, он позволил их пальцам переплестись и в качестве эксперимента разомкнул губы. Юри подался к нему, испытывая первый вкус его рта на кончике языка, пока подушечки его пальцев выводили сумбурные узоры на шее Виктора. Юри ощущал его ускорившийся пульс под нежной кожей и знал, что в его собственной груди творилось то же самое. Мягко прикусив зубами нижнюю губу Виктора, Юри почувствовал, как в ответ был обнят одной рукой и притянут еще ближе. Ладонь Юри смещалась все ниже, пока не нащупала гладкую шерстяную ткань галстука Виктора, тут же схватившись за него. Стоило только немного потянуть на себя, как Виктор мягко простонал ему в рот, прижимая Юри еще ближе, пока тот не оказался практически сидящим у Виктора на коленях.

Все зашло намного дальше, чем просто поцелуй. Юри чувствовал на своих щеках трепетание его длинных ресниц, улавливал запах травяного мыла от его кожи и ощущал на языке сладкий жар его рта. Каждой частью своего тела он прекрасно понимал, что они уже сидели на кровати, и он мог бы легко смахнуть все документы и вжать Виктора в матрас, открывая дорогу много большему, чем только один поцелуй. Но в конце концов Виктор отстранился, тяжело дыша, и уткнул свой лоб в его. Их пальцы все еще были переплетены, и Юри улавливал его легкую дрожь. Но тот лишь сказал с задорной улыбкой:

– Я так предполагаю, что и тебе хотелось поцеловать меня?

– Ты делаешь слишком много предположений для того, кто почти не знает меня, – Юри сам не удержался от улыбки.

– Но я хочу узнать, – сказал Виктор, и его голос превратился из дразнящего в быстрый, волнительный шепот: – Я хотел познакомиться с тобой ближе с тех пор, как впервые увидел.

Юри закрыл глаза.

– Я знаю, что это опасно, – продолжил Виктор. – Я знаю. Но мы и так вместе рискуем жизнями, мы рисковали ими порознь годами. И я… меня уже три года никто не называл моим настоящим именем.

– Виктор… – само собой вырвалось у Юри, и снова губы Виктора соединились с его, на этот раз кратко и почти целомудренно, но будоражило это не меньше.

– Да, вот так… – кивнул Виктор, и даже с закрытыми глазами Юри ощущал его улыбку. – Не нужно ничего усложнять. Мы просто двое людей, которые занимаются одним делом, которые желают друг друга и у которых нет избытка других вариантов. Я не… Как ты там говорил?.. Не «вожу за нос» своих информаторов.

Юри слегка приподнял веки.

– И что, когда ты говорил другим мужчинам, что они – твой единственный вариант, это срабатывало?