Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Но Чолмондели смотрел на него с большой надеждой, и Виктор не нашел в себе сил отказать тому, кого только что встретил, тому, кто наверняка скрывал много секретов за эксцентричным фасадом.

– Хорошо. Я постараюсь быть там.

_____________

1. «Гардиан» (англ. The Guardian) – ежедневная газета в Великобритании, основана в Манчестере в 1821 году под названием The Manchester Guardian. В 1959 году сменила название на нынешнее.

2. «Daquise» – старейший польский ресторан в Лондоне, основан в 1947. Расположен в самом сердце лондонского Южного Кенсингтона и уже более шестидесяти лет угощает посетителей традиционной польской кухней.

3. Церковь Непорочного Сердца Марии, которую чаще называют Бромптонским ораторием, – огромный, пышный, сияющий католический храм посреди сурового англиканского Лондона. До открытия в 1903 году Вестминстерского собора эта церковь была крупнейшим католическим храмом Лондона.

4. Европейская солея, или европейский морской язык – вид лучеперых рыб из семейства солеевых отряда камбалообразных, бледно-коричневого окраса с темными пятнами. Морской язык считается деликатесом и весьма ценится гурманами.

5. «Special Forces Club» («Клуб сил специального назначения») – джентльменский клуб, находящийся в Лондоне, основан в 1945. Его членами могут стать только мужчины и женщины, которые служили или служат в специальных подразделениях и разведке.

6.7.8. Автор перечисляет романы Федора Достоевского.

9. Битва за Британию – авиационное сражение Второй мировой войны, продолжавшееся с 10 июля по 30 октября 1940 года. В ходе ожесточенных воздушных боев Королевские ВВС Великобритании (РАФ) отразили попытки ВВС Третьего рейха (Люфтваффе) достигнуть превосходства в воздухе, уничтожить британские ВВС, разрушить промышленность и инфраструктуру страны, деморализовать население и тем самым принудить Великобританию к капитуляции или заключению мира. Битва за Британию стала первой военной кампанией, в которой участвовали исключительно ВВС и силы противовоздушной обороны.

========== Chapter 4: London, Part One (3) ==========

Холл и бар при концертном зале «Blackheath» оказались намного более людными, чем можно было ожидать. Некоторые из присутствующих были друзьями Минако и Челестино из Фабианского общества, кого-то Юри знал из газет как членов Лейбористской партии. Минако сама заметила его сквозь толпу и помахала рукой, тепло улыбаясь. Он взял программку и постарался незаметно проскользнуть в зал. Люстры еще не погасили; он сел с краю одного из задних рядов и начал листать буклет, слушая вполуха болтовню рабочих на сцене.

«Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему любимому городу Ленинграду я посвящаю свою Седьмую симфонию». (1)

Первая половина программки содержала подробные описания блокады и защиты Ленинграда, а также рассказывала о премьере симфонии в городе, в честь которого она была написана, – это произошло в августе 1942, когда Ленинград снабжался только через опасный маршрут с севера по Неве. (2) Напечатанные иллюстрации не выглядели слишком страшно, по сравнению с теми фотографиями, которые Юри доводилось видеть, но они рассказывали свою собственную историю о холоде и голоде, которые три года держали город в оцепенении. Последний абзац посвящался некоторым музыкантам, которые исполняли ее во время блокады; они были облачены в большее количество слоев одежды, чем можно было ожидать для концерта на воздухе в августе. Среди них был лысеющий мужчина в очках с дирижерской палочкой, темноволосая женщина со скрипкой, зажатой в настолько тонких пальцах, что они казались костями скелета, и высокий бородатый мужчина, тяжело опирающийся на виолончель, как будто в страхе упасть. Спереди стояла женщина с длинными светлыми волосами; черты ее лица заострились от голода, но она смотрела в объектив пронизывающим взглядом солдата, вцепившись в кларнет, как в винтовку. Ее глаза все еще прожигали Юри насквозь, даже когда он перевернул страницу; далее начинался раздел, описывающий саму симфонию с комментариями от дирижера и содержащий краткую историю исполнявшего ее любительского оркестра. Многочисленные концерты и репетиции, которые они проводили даже в самые тяжелые месяцы блицкрига, перечислялись с гордостью. Юри не мог не задумываться о судьбе людей, запечатленных на фотографиях. Пережили ли они войну? Знали ли они, что…

– Юри! Я так рада, что ты все-таки пришел! – Минако присела рядом с ним и сразу же втянула его в объятие, а потом объявила женщинам за ее спиной: – Каролина, Эйрен, это мой двоюродный племянник, мистер Юри Кацуки. Юри, это Эйрен Джоунс из Национального выставочного центра и Каролина Ганли, член парламента от Южного Баттерси. Вы ведь не встречались раньше, верно?

Младшая из двух женщин, с темными завитыми волосами и невероятно высоким лбом, наклонилась, чтобы пожать руку Юри.

– Нет, мне не доводилось встречать этого молодого человека, Минни, дорогая, но, конечно, мы прекрасно знаем, кто Вы, мистер Кацуки.

Юри почувствовал жар на щеках.

– Надеюсь, Минако не рассказывала вам слишком много.

Женщина – должно быть, Эйрен, с уэлльским акцентом, – усмехнулась.

– А то бы мы не знали про японца, которому вручили крест Георга (3)! Какая трогательная скромность! Раньше мне казалось, что она присуща всем японцам, но потом я встретила Минни и…

Он понял по смеху Минако, что это их общая старая шутка, и постепенно вынырнул из беседы трех женщин. Вскоре люстры погасли. Музыканты оркестра вышли из-за кулис и расселись по местам.

Хотя Юри всегда любил разные жанры музыки, от напыщенного ондо(4) до нежных переливов скрипки и блеска джаза, зажигающего сердце, ему никогда не удавалось толком усвоить сложные музыкальные термины, происходящие в основном из итальянского. Для него музыкальная композиция могла быть быстрой или медленной, мягкой или резкой, заставляющей чувствовать то или иное, либо просто не нравилась. Не так легко описать воздействие музыки на глубинную часть души, которая не поддается словам.

Ленинградская симфония была целой историей, художественным полотном звука; Юри уже много лет не слышал ничего подобного. Медные духовые взывали, как сигнальные трубы, поверх стремительных струнных, а потом сникали в деревянные духовые, пока не превращались в пассаж одинокой флейты, повествующей о великой славе и прекрасном прошлом, но вскоре ее песню остро прорезали чередующиеся группы инструментов, повторяющие военный мотив под безустанный маршевый бой малых барабанов. Он подумал о немецких солдатах, марширующих строем по Берлину, о более зловещих офицерах гестапо, направляющихся на какие-то темные миссии. Он мог слышать сирены воздушных налетов в лихорадочной перекличке духовых.

Согласно буклету, следующая часть называлась «Воспоминания». Мягкость мелодии встрепенулась вихрем в дикую, нестройную мешанину, прежде чем снова стихнуть. Юри наклонился вперед, напрягая слух. Казалось, что оркестр начертил карту Ленинграда в воздухе, и каждый инструмент уводил воображение по той или иной улице, переносил с одного острова на другой через большую серую реку, текущую между зданиями с куполами и шпилями, упирающимися в небо. И в укромном пространстве затемненного зала, приподнятый над землей силой музыки, Юри позволил себе подумать о Викторе, Викторе, который бегал по тем самым улицам еще ребенком, который горевал по ним все то время, что служил в Берлине, и который наверняка жил среди них снова. Если вообще выбрался из Германии…

Мысли продолжали уносить его вслед за звуками четвертой части, «Победы», с ее мягким трепетом, идущим красной нитью через долгое и судорожное нагнетение мелодии.

Прогремели ударные, и на лбах скрипачей выступил пот, пока их смычки дергались туда-сюда. И вот духовые звенели финальным победным маршем, но в циклах струнных все равно проскальзывало что-то невыносимо печальное и разрывающее сердце. Город в руинах. Невинность, навсегда канувшая во тьму. Когда оркестр отгремел последние, торжественные ноты симфонии, зал взорвался аплодисментами. Юри исступленно хлопал, а музыка все еще гуляла эхом внутри его костей.

Когда присутствующие начали постепенно расходиться, Минако положила руку ему на плечо. Повернувшись к ней, он увидел, что на лице ее кипел пыл, как будто в ее голове вдруг возникла тысяча идей. Иногда он гадал, скучала ли она по балету со всей его помпезностью, гламуром и славой, и каково это было – сойти со сцены, где тебя обожали тысячи, и стать практически обычным человеком.

– Выпьем? – предложила она. Юри лишь молча кивнул.

В фойе она держала его за руку, пока проталкивалась к бару, и там заказала два джина с тоником. Юри зажег сигарету, как только на стойку подали их напитки, и пододвинул один из них Минако, но она отказалась.

– Где Челестино? – спросил он, для чего пришлось склониться к самому ее уху, чтобы она услышала его сквозь гвалт других людей. Она театрально пожала плечами и развернулась спиной к бару, чтобы осмотреть помещение и поискать глазами мужа. Юри наблюдал, как она вертела обручальное кольцо большим пальцем – эта привычка была у Минако все то время, что он знал ее – и по ее просветлевшему лицу и распрямившейся спине он понял, что она обнаружила мужа.

Как же прекрасно, когда двое людей, которые знакомы целую вечность, которые давно уже притерлись, все еще могут так зажигать глаза друг друга после стольких лет! Чувство, зашевелившееся у Юри внутри, можно было бы назвать завистью, если бы оно не было таким пустым и холодным.

Челестино протиснулся сквозь толпу и крепко обнял жену, целуя ее в щеку. Это несколько выходило за пределы английских приличий, но в этом и заключалась положительная сторона этого маленького ответвления большой и великой семьи Чолмондели. Затем он пожал Юри руку не менее горячо, как будто они встретились после нескольких лет, а не месяцев.

– Юри! Так здорово, что ты пришел, – воскликнул он. – Я тут думал, не хотел бы ты познакомиться с моим новым другом? Он тоже пришел! Очень приятный джентльмен, я уверен, что он тебе понравится, сейчас я его приведу!

Он вновь растворился в толпе, и Юри бросил многозначительный взгляд на Минако, которая лишь пожала плечами.

– Что? – спросила она. – Я говорила, что я не буду пытаться знакомить тебя с мужчинами. Мужа-то я контролировать не могу.

– А вот это неправда.

– Да ладно тебе, Юри!..

– А это моя жена, Минако, и ее племянник! – Челестино опять пробрался к ним, ведя за спиной человека чуть ниже ростом.

У Юри возникло ощущение, что отрезок времени между одним ударом сердца и другим растянулся у него на минуты, часы, потому что это было невозможно, совершенно, абсолютно невозможно!..

За Челестино, с сигаретой в руке, словно притянутый через весь континент музыкой, стоял Виктор.

Он выглядел уставшим, как будто для него прошло больше четырех лет. Бледные волосы стали длиннее и были собраны в небольшой узел у основания шеи, хотя часть все равно падала на лицо, как и всегда. Его одежда была намного более простой, чем те дорогие костюмы, которые он носил в Германии, и ее потертый вид едва-едва дотягивал до приличного. Но его глаза были прежними – все та же синева бесконечного летнего моря, переполняемая до краев стихийными эмоциями.

Они остолбенело смотрели друг на друга.

– Юри, это мистер Виктор Михайлович. Мистер Михайлович, это двоюродный племянник моей жены Юри Кацуки.

Какие-то правила этикета взяли под контроль голос Юри, и он прохрипел:

– Рад встрече с Вами.

Виктор вообще ничего не ответил. Решив, что задача по сватовству была выполнена, Челестино сам отвернулся от них, погружаясь в беседу с Минако и оставляя их окруженными людьми и при этом в совершенном одиночестве.

Вся комната как будто застыла во времени или внезапно опустела. Юри поднес сигарету к губам и втянул дым до самого дна легких, чтобы занять руки, жаждавшие протянуться к Виктору, схватить его, притянуть к себе. Если коснуться его, то можно убедиться, что это не какая-то хитросплетенная галлюцинация, но если не касаться, то можно продолжать смотреть на Виктора вот так… И если его разум подводил его, погружаясь в безумие, то он хотя бы мог наслаждаться этим полетом в бездну.

Виктор облизал подсохшие губы.

– Юри? – спросил он. Звук его голоса прошелся свежим порезом по старой незажившей ране, но боль от него проникла куда глубже самого пореза. Вся реальность, все тепло, все звуки вдруг отключились, а потом вновь заполнили его мир.

Виктор работал на советскую разведку. Существовала только одна возможная причина, по которой он мог быть в Лондоне. Юри подумал о неиссякаемом потоке сталинистской ругани из всех коммунистических партий по всей Европе, которая попадала к нему на стол, обо всем вызывающем поведении и сбивающих с толку сообщениях из Кремля про их собственные разработки бомбы, о том, как Сталин держал в железном кулаке нации, которые Советский Союз якобы освободил от нацистов.

Виктор был умным, нежным, добрым, любящим, замечательным, но никогда не отказывался от советских идей. Раньше у них был общий враг. А теперь война текла в другом русле, и они были на противоположных берегах.

Юри залпом выпил джин с тоником; отвернувшись, он запустил стакан по барной стойке и бросил недокуренную сигарету в пепельницу. Схватив Минако за руку, он зашарил другой в кармане.

– Держи, – сказал он, вытянув несколько десятков шиллингов и вложив ей в руку. – Это для благотворительного сбора, а я должен идти, извини, просто автобус долго тащится до Пимлико (5), увидимся.

Он не мог обернуться и посмотреть на то место, где Виктор врос в пол, как статуя. Юри должен был как можно скорее попасть на вечернюю улицу, на воздух, чтобы снова начать дышать.

На самом деле он ничего не смог забыть. Совершенно ничего. Не смог сделать даже шаг вперед. А теперь рана снова открылась… И Юри показалось, что на этот раз он погибнет.

***

Вся эта затея наверняка понравилась бы Поповичу, если бы Виктор грезил о какой-нибудь женщине. Он стоял на углу улицы, образованной домами бледных цветов; массивные колонны подпирали подъезды. Он никогда раньше не был в этой части города; она располагалась вблизи всех ключевых зданий государственной власти Британии и просто сочилась деньгами.

Может, Виктор неправильно расслышал? Ведь он был не в самом адекватном состоянии ума, чтобы воспринять хоть что-либо, кроме того невероятного факта, что перед ним стоял Юри, а Юри говорил очень быстро, когда прощался со своей тетей. Но в его «Путеводителе по Лондону от А до Z» больше не было мест, звучащих, как «Пимлико», так что, если он ошибся, Юри тогда вообще жил не в Лондоне.

Примерно в это время Юри как раз должен возвращаться домой после рабочего дня в какой-нибудь конторе. Виктор собирался побродить по району, и, если встреча не состоится, бросить это дело. Если он и позволял себе несколько глупых идей и страстных фантазий, чтобы составить ему компанию в ночи, то это были его проблемы. В этот раз у Виктора не было занятий в колледже, поэтому он мог повалять дурака пару часов, прежде чем вернуться к своей повседневной жизни.

Он не знал, что сделал бы или сказал, встреть он Юри. Ведь Виктор не забыл, что, учитывая, кем он теперь являлся, он больше не заслуживал прекрасной, выходящей из берегов любви, которую Юри дарил ему так свободно. Реакция Юри на концерте производила впечатление, что тот уже давно нашел себе кого-то получше, какого-нибудь более достойного любовника, и столкновение с прошлым явно вызвало у него неприятные чувства. Виктор закурил, чтобы попытаться приглушить шум в голове.

За его спиной раздался звонок, и Виктор резко обернулся, но это был всего лишь мальчик-курьер на огромном велосипеде, попытавшийся спугнуть голубя с дороги. Виктор вздохнул. Если Юри действительно теперь жил в этом районе, где даже разрушенные бомбами участки выглядели презентабельно, то, наверное, англичане определили его на какой-то высокий пост, и он наверняка не хотел бы ни при каких обстоятельствах находиться в одном пространстве с неряшливым политическим эмигрантом из Советского Союза. Юри, каким он его помнил, таковым не был, но Виктор понимал, что несколько лет могут сильно изменить человека.

Из-за глубокой погруженности в мысли он не сразу заметил, что за ним уже некоторое время наблюдали. Аккуратное прикосновение к рукаву вызвало от неожиданности краткий испуг; он обронил сигарету, и рука автоматически потянулась к пистолету, который он носил с собой достаточно редко в Британии. На расстоянии около метра от него стоял Юри, удерживая велосипед одной рукой, другая же резко отпрянула от Виктора, как будто краткое касание обожгло его пальцы.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Юри по-английски, и его лицо порозовело. Когда пелена паники рассеялась, Виктор заметил, что того слегка трясло.

– Юри, – вымолвил он как дурак, как будто это было единственное слово, которое он знал. Его мозг почти не соображал. – Юри. Я… это ты. Ты здесь.

– Где мне еще быть?

– Ну… где-нибудь?

Они разговаривали друг с другом раз или два на французском, но по-английски – впервые. И беседа не клеилась. На лице Юри было твердое, настороженное выражение, и Виктор внезапно с болью в груди вспомнил: Юри выглядел так же в тот день, когда они впервые поговорили откровенно и Юри поведал ему о своем настоящем занятии в тесной и сырой комнате пансиона. Тогда они были практически незнакомцами – и теперь они снова ими стали.

– Как ты… Зачем ты… – Юри склонил голову, вздохнув, и Виктор позволил себе повнимательнее рассмотреть его, так, как не удалось на субботнем концерте из-за шока. Он был одет в очень хорошо подогнанный угольно-серый костюм; галстук с узором из черных, зеленых и золотых полосок нырял под его жилет, а обувь была отполирована до смешного зеркально. Шляпы на нем не было; темные волосы выглядели чуть короче и свободно и эстетично падали на лоб.

Виктору ничего на свете не хотелось сильнее, чем поймать его за подбородок и поцеловать – здесь и сейчас, посреди улицы и у всех на виду. Но он не мог, не должен был поступать так с Юри, хотя желание все равно глодало его.

– Я не сменил работодателя, – сказал Юри едва слышно, все еще уставившись под ноги, – с нашей последней встречи. И если не сменил ты, то… ты должен знать, что мы не можем…

О… Сердце Виктора сорвалось с высоты в пропасть. Разумеется, МИ-6 ни за что не отпустило бы такого агента как Юри, а Виктор тем более не мог заявиться в Москву и сообщить, что собирается стать фермером, выращивающим картошку, и поинтересоваться, где там его военная пенсия. И кровь, покрывающая руки Виктора, – она стояла между ними, и это уже было слишком.

Ответственный шпион немедленно доложил бы начальству о Викторе. Он мог только надеяться, что Юри по-прежнему прислушивался в первую очередь к совести, а не к долгу.

– Я знаю, – кивнул Виктор, пылая ненавистью ко всей ситуации. – Я знаю, что мы не можем… Нельзя повернуть время вспять, – на эти слова из Юри вырвался странный маленький звук, и он крепко сжал руль велосипеда. – Но можно просто, без всяких намерений… встречаться иногда. Чтобы мы видели друг друга и чуть-чуть общались. Не по работе.

Юри все молчал и молчал, и Виктор начал готовиться к неминуемому отказу, который должен был последовать. Он хотя бы смог урвать несколько мгновений, чтобы посмотреть на Юри, посмотреть на то, каким тот теперь стал; несколько мгновений, чтобы оживить воспоминания. Его сердце могло бы разорваться на две части от боли, но Виктор и так провел все эти годы с сердцем, раскромсанным на куски, так что оно наверняка все равно продолжит биться. Но вдруг Юри размотал цепь из-под седла и, пройдя пару шагов, пристегнул велосипед к фонарному столбу. Когда он снова взглянул на Виктора, его напряжение спало.

– Моя квартира находится… – начал он, а потом помотал головой. – Прогуляешься со мной?

Они обменялись лишь парой слов, пока Юри вел их по улицам; обогнув забор вокруг большого здания, они попали на дорожку, идущую вдоль реки. Темза была темной и мутной, и две трубы электростанции дымились с той стороны. Остановившись в тени бука, Юри достал пачку сигарет и зажигалку из кармана пиджака.

– Ты раньше особо не курил, – заметил он, когда Виктор взял одну.

Виктор пожал плечами.

– Это помогает, – ответил он, и Юри окутал его понимающим взглядом – столь милым и родным, что от этого начало жечь в груди. На кромке воды переминался баклан, развернув крылья для просушки и сверкая маленькими капельками, как звездами.

– Рад знать, что ты пережил войну, – сообщил Юри, снова шагая вперед в более медленном темпе. Виктор шел рядом с ним.

– Иногда помогало чудо, – сказал он с беспечной легкостью, которую не испытывал. – Ты сам, надеюсь, в порядке?

Юри затянулся.

– Неплохо.

– Ты выглядишь таким… – единственное английское слово, которое приходило на ум, – это «handsome», «красивый», но оно казалось слишком легкомысленным, как будто бы Виктор флиртовал. – Ты выглядишь хорошо. Видимо, у тебя и правда все устроилось.

– В это сложно поверить, но у меня скучная жизнь, – Юри мельком глянул на него. – И весьма одинокая.

Значит, Юри все-таки не нашел себе никого другого? Не то чтобы это касалось Виктора, конечно.

– Не знаю, есть ли в мире город, в котором нет одиночества. Когда в одном месте слишком много людей, невозможно создать связь ни с одним из них.

– Но здесь мы с тобой одни, – сказал Юри, указав на пустой тротуар, вдоль которого росли деревья, и на безмолвие широкой реки.

– Да, – тихо согласился Виктор. – Да, одни.

Они разделили долгий миг молчания, пока солнце медленно садилось за их спинами, а на далеком мосту грохотал поезд.

– У тебя есть телефон? – спросил Юри после.

– В моем пансионе есть такой, которым я могу воспользоваться, да.

– Мой – Белгравия 1-0-1-6. Я… Ты знаешь, в какое время я прихожу с работы домой. По выходным я тоже обычно дома. Если ты позвонишь, мы могли бы встретиться на чай или ланч как-нибудь. Как ты сказал, чтобы пообщаться, – он оглянулся и окинул взглядом дорогу, по которой они пришли. Закат отразился пламенем в его карих глазах. – Мне очень… очень приятно видеть тебя снова.

____________

1. Шостакович написал это на партитуре Ленинградской симфонии.

2. Дорога жизни – во время Великой Отечественной войны единственная транспортная магистраль через Ладожское озеро. В периоды навигации – по воде, зимой – по льду. Связывала с 12 сентября 1941 по март 1943 года блокадный Ленинград со страной. Автодорога, проложенная по льду, часто называется Ледовой дорогой жизни.

3. Георгиевский крест или крест Георга (GC) – высшая гражданская награда в Великобритании и Британском Содружестве. Является гражданским аналогом военного креста Виктории. Дается гражданским, а также военным лицам, за храбрые и мужественные поступки, совершенные не на поле боя, либо не подпадающие под статуты военных наград.

4. Ондо (音頭) – вид японской народной музыки, часто сопровождающийся танцем.

5. Пимлико – небольшой район в центре Лондона; граничит на севере с Белгравией, вокзалом Виктория, ограничен Темзой на юге, Воксхолл-Бридж-роад на востоке и каналом Гросвенор на западе. Пимлико считается одним из самых фешенебельных и дорогих районов Лондона, наравне с Белгравией и Челси.

В 1877 газеты описывали Пимлико как «благородный район, посвященный настоящим мужчинам… которые не настолько богаты, чтобы понежиться в собственном доме в Белгравии, но достаточно богаты, чтобы жить в частных домах». В этом квартале жил на протяжении многих лет Уинстон Черчилль.

Комментарий к Chapter 4: London, Part One (3)

Комментарий автора:

Ленинградскую симфонию Шостаковича можно послушать здесь: https://www.youtube.com/watch?v=vRHZu5xoIe0

========== Chapter 4: London, Part One (4) ==========

Юри мчался вверх по лестнице на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступеньки, и его сердце бешено колотилось в груди. Он почти никогда не задерживался за ланчем, но люди его положения нередко тратили на него большую часть перерыва, поэтому его позднее возвращение в кабинет – впритык к трем часам – не должно было выглядеть слишком странным. И к тому же, Юри не хотелось показывать другим эмоции, которые вряд ли удалось бы стереть с лица.

Одно дело – случайно встретиться с Виктором в концертном зале, а потом – на улице, чтобы обменяться парой сдержанных фраз об их профессиях. Но другое – сидеть напротив него в кафе и даже не замечать мерзкого вкуса резиновой солонины и отвратительного английского чая – в таком восторге он был от беседы. Виктор без труда околдовывал Юри словами, и хотя говорил по-английски с акцентом и без той естественной легкости, присущей его немецкой речи, главное все равно не изменилось. Они болтали в основном о литературе – с этой темы всегда все начиналось – и это оказалось намного увлекательнее в свободном и демократичном городе, ведь теперь Юри мог написать ему длинный список свежих английских произведений, за которыми стоило заглянуть в библиотеку. Виктор поведал, что по приезду в Лондон стал читать Т. С. Элиота, что делало ему честь, а потом много рассказывал о каком-то французском романе, который Юри еще не читал: это была история о возлюбленных, разлученных нацистским вторжением и вновь соединенных благодаря французскому Сопротивлению. Виктор упорно смотрел на еду, пока описывал сюжет, как будто один лишь взгляд на Юри вывел бы наружу всю боль, сидевшую глубоко внутри.

Еще они кратко поговорили про последние годы войны. Обсуждение Швейцарии слишком близко граничило с раной их расставания, но Юри рассказал ему о Лондоне во второй фазе Блица, о лете 1944-го, когда самолеты сменились ужасно тихими немецкими ракетами, и о радостных толпах, заполонивших Уайтхолл, когда в Европе объявили победу. Истории Виктора о Берлине после отъезда Юри были очень скудными и безэмоциональными, но он самыми красочными выражениями описал, как в финале, когда Красная армия вошла в город, он помог товарищу забраться на Рейхстаг, чтобы установить советский флаг, как раз за несколько дней до того, как немцы окончательно сдались.

Виктор был по-прежнему таким красивым, таким невыносимо обаятельным. Юри сидел за столом и тяжело дышал, сжимая голову руками. Если они будут продолжать общаться в нейтральных местах об общих интересах, о прошлом, о погоде, о чем угодно, в этом же не будет ничего предательского? Виктор говорил, что преподает русский для взрослых в одном из колледжей Луишема (1). Юри ведь неоткуда было точно знать, что он работал в МГБ? (2)

Да и неважно, работал ли. Виктор мог потратить целый вечер на выпытывание государственных секретов Великобритании, но никакая часть Юри не уступила бы. Они четко определили, где лежали границы в этом вопросе. Дело теперь происходило не в Берлине, где оба были одинокими, изолированными, ищущими утешение друг в друге. Теперь они могли бы стать друзьями, которые иногда встречаются, беседуют о вещах, не имеющих особого значения, а когда Виктор неизбежно покинет Лондон, то, возможно, жжение в сердце Юри наконец-то прекратится и забудется…

Раздался стук, и Юри попытался принять нормальный вид. Голова Глена показалась из-за двери.

– Слышал, что ты вернулся с ланча, парень. Я просто хотел проверить, что… в общем, у тебя все нормально? – кустистые брови Глена сошлись на переносице в сомнении.

– Да, нормально, – ответил он, помахав рукой, – просто слишком много мыслей. Ты зашел за официальными сообщениями от Японской коммунистической партии?

– Ты просто мысли читаешь! – воскликнул Глен, и Юри встал, чтобы передать ему нужную папку. – Как бы мы справлялись без тебя?

«Вы были бы намного менее уязвимы перед Москвой», – подумал Юри, когда тот закрыл дверь.

***

Даже если бы не приглашение Юри, Виктор все равно нашел бы повод, чтобы выбраться на воздух в субботу и не сидеть дома сиднем. Миссис Поли приняла решение продать пансион, и, хотя роя покупателей не наблюдалось, весь дом пропитала странная тревожная неловкость. Даже Павел избегал бывать дома. Так что Виктор вышел рано и большую часть пути прошагал пешком, чтобы полюбоваться на пафосный дворец короля, где таился один из агентов Поповича, и на широкие дорожки вокруг него. Сверкающая золотая статуя на колонне, обвитая дорожками по кругу, неплохо смотрелась бы и в Ленинграде.

Виктор прислонился к фонарному столбу, и его сердце вспорхнуло, как только знакомая фигура на велосипеде выехала с поворота, придерживая одной рукой шляпу из-за ветра, и вскоре Юри перекинул ногу через заднее колесо и остановился у бордюра.

– Извини, что опоздал, – сказал он; его щеки немного раскраснелись. – Меня чуть не переехал автобус на Воксхолл-Бридж-роуд.

– Ничего, я здесь не так давно, – солгал Виктор. Лучшего способа убивать время у него все равно не было.

– Я думаю, мы могли бы прогуляться в Сент-Джеймсский парк. Он небольшой, но летом там красиво.

– Мне бы это очень понравилось, – Виктор подошел к Юри, чтобы помочь затащить его велосипед на тротуар. Он был намного массивнее, чем тот, на котором Юри ездил по Берлину.

– Позволь мне только приковать этого зверя куда-нибудь, – сказал Юри, нащупывая цепь под седлом. – Знаешь, почему в этой стране почти нигде не осталось железных оград? Их все переплавили в «Спитфайры» (3). Тот, кто это выдумал, наверняка воровал велосипеды.

– Вообще-то… – начал было Виктор, но все слова тут же вылетели из головы от ясного, внимательного взгляда Юри. – Вообще-то, я тут думал, может… Понимаешь, по Лондону мне приходится либо ездить на поезде, либо ходить пешком, автобусы я вообще не понимаю, и я вот думал, может, обзавестись велосипедом, но…

Все неловкое смущение в мире стоило того, чтобы увидеть откровенную радость, захлестнувшую лицо Юри.

– Виктор, – сказал он с неверящим и одновременно ликующим выражением, – ты хочешь сказать мне, что не умеешь ездить на велосипеде?

– Умею! – запротестовал он. – Умею, просто давно не ездил! А еще в этой стране неправильное движение на дорогах!

– Боюсь, у меня нет с собой ключа, чтобы снять педали, чтобы ты мог научиться балансу…

– Я владею балансом!

– И у него три передачи, это может оказаться слишком сложным для тебя…

– Я знаю, что такое передачи! Я могу водить машину!

И Юри расхохотался над тем, что никакое количество возмущения не снижало желания Виктора действовать. Они просмеялись всю дорогу до парка, более пустого, чем он был бы в менее ветреную майскую субботу. Когда наклонная дорожка сменилась пологой, Юри вручил велосипед Виктору.

– Если ты сломаешь его или погнешь колесо… – начал он.

– Я не сломаю его! – проворчал Виктор, но подмигнул Юри и был вознагражден небольшим румянцем. Он взялся за руль и повернул правую педаль так, чтобы она стала вровень с ногой.