Текст книги "Blackbird (ЛП)"

Автор книги: sixpences

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Маккачин посмотрела на него сонными карими глазами и дважды махнула хвостом, постукивая по его груди.

Через некоторое время Виктор вернулся, захватив тарелку с омлетом и миску подогретого молока. Бережно положив Макку на колени, Юри стал наблюдать, как он осторожно приступил к кормежке с помощью ложки.

– Ну вот, – мягко сказал Виктор, – кушай и становись большой и сильной, маленькая Маккачин! Теперь у тебя всегда будет много еды. А нам с Юри снова придется ежедневно покупать газеты, чтобы ты не загадила нам все полы, да, милый?

Юри рассмеялся, прикрывая рот рукой.

– Кажется, я еще не выбросил газету с понедельника. Сейчас схожу посмотрю.

Он нашел газету на кухне и захватил ее вместе со стопкой конвертов, оставленных ранее на столе. Виктор все еще продолжал кормить щенка, поглаживая шерсть на спинке, и тихо напевал русскую песенку. Юри присел рядом и начал разбирать письма. Среди них было несколько официальных на вид, походящих на счета – их он отложил, также было одно из Цюриха – что-то от «Der Kreis», потом еще одно с английскими марками, на котором их адрес и имена были написаны почерком Пхичита, а последнее…

Макка, взбодрившаяся после обеда, весело рыкнула, и Юри от неожиданности выронил письмо. Оно упало между ним и Виктором. Адрес был выведен очень тщательно, но немного неуклюжими буквами, как будто рукой, не привыкшей к алфавиту, а над марками стоял почтовый штамп с латинскими буквами «Fukuoka Japan». Несколько мгновений оба смотрели на него.

– Хочешь, я сам открою? – в конце концов предложил Виктор. – Чтобы дело пошло быстрее?

– Нет, – ответил Юри, подавляя тошнотворную волну стыда, чтобы подобрать письмо, – нет, я справлюсь.

Сделав глубокий вдох, он разорвал конверт большим пальцем, достал изнутри одинокий листок бумаги и принялся читать, поглаживая второй рукой мягкую шерсть Макки.

«Дорогой Юри,

прости и мне неформальный стиль. Я пошлю другое, полноценное письмо вслед за этим, но после прочтения твоего письма мне надо было срочно отправить тебе хоть что-нибудь, пусть даже пару строк. В моей жизни наберется мало дней, которые были столь же счастливыми, как сегодня, когда я наконец-то снова получила от тебя весточку. Я хотела сказать тебе, что не важно, что ты, может быть, сделал, какой путь ты выбрал в жизни и как далеко от дома ты сейчас. Ты по-прежнему наш сын. Ты всегда будешь нашим сыном. Мы любим тебя больше, чем это могли бы описать все мои слова.

Прошу, напиши нам новое письмо как можно скорее и расскажи про Швейцарию все. Надеюсь, что там не слишком холодно, что ты нормально ешь и заводишь новых друзей, не пряча себя ото всех. Не знаю, как сложно или дорого было бы для вас когда-нибудь приехать к нам в гости, чтобы мы встретились с тем, кто привнес в твою жизнь столько любви, но мне хочется верить, что в скором времени это случится. Любой, кто любит моего сына, будет принят в моем доме. Остальное неважно.

Я обещаю, что отвечу на все твои вопросы в следующем письме. А пока посылаю тебе мою любовь через все континенты.

Твоя Okaasan».

По его щекам дорожками потекли слезы. Приподняв очки, Юри протер глаза, а потом глянул на встревоженного Виктора.

– Все хорошо, – сказал он, хлюпая носом. – Оно хорошее. Более чем хорошее. Оно от моей матери. Позже она отправит еще одно длинное письмо, просто она хотела как можно скорее отправить это, чтобы сказать… сказать, что они любят меня. И что они приглашают нас в гости, если у нас есть возможность приехать, чтобы они увиделись с тобой. Я не думал… не ожидал…

Виктор обернул руку вокруг его талии и притянул его к себе. Маккачин перевернулась на бок на его коленях, и Юри снова начал поглаживать ее ушки. Он все еще тихо плакал, и слезы впитывались в ткань рубашки Виктора, но это было невероятным облегчением, словно гора спала с плеч, а теперь тело почти не слушалось от внезапной легкости. Виктор провел пальцем вдоль аккуратных рядов иероглифов, написанных матерью Юри.

– Это твое имя? – спросил он, указывая на пару.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел эти иероглифы несколько раз еще в японском посольстве. Просто узнал их, – он поцеловал лоб Юри и продолжил гладить засыпающего щенка. – Я ведь был безумно очарован тобой.

– Я переведу для тебя все письмо, – сказал Юри. – Я хочу, чтобы ты прочитал его. Мне кажется… мне кажется, она бы тебе понравилась.

– Мне понравится любой, кто любит тебя, – сказал Виктор, и в глазах Юри снова защипало. Прошло уже два года с того момента, когда они решили поселиться вместе в квартире в Пимлико, и в течение всего этого времени они ни разу не разлучались, но впервые его охватило сильное чувство, что они семья, и между любовью, окружавшей его в радужном, с привкусом морского ветра детстве в Хасецу, и любовью, окружающей его теперь в этом маленьком домике в Берне, существовала какая-то тонкая связь, а весь потенциал их будущих лет теперь свернулся у них на коленях в форме спящего щенка.

– Ich liib dich (1), – прошептал Юри ему в плечо, и тот притянул его еще ближе.

– Кстати, у тебя ужасный акцент, – вдруг сказал Виктор. – А я-то думал, что тот акцент, с которым ты говорил на нормальном немецком, был кошмарным.

– Только не дай никому за пределами этой комнаты услышать, что ты называешь это «нормальным немецким».

– Ты ведь не скажешь никому, Маккачин?

Макка проворчала во сне. Юри показалось, что теперь слезы будут наворачиваться на его глаза от каждого ее милого движения. Как такое маленькое существо могло обладать такой всепоглощающей властью? Виктор держал ладонь вокруг нее, словно защищая, и гладил большим пальцем курчавую коричневую шерсть.

– Нам тоже скоро стоит пообедать, – сказал Юри, но не сдвинулся с места.

– М-м, скоро так и сделаем, – Виктор слегка отвел Юри, чтобы заглянуть ему в глаза. – Как там говорится? Ai shiteru yo?

– И это у меня-то ужасный акцент?

– Тогда научи меня, – Виктор победоносно улыбнулся, как будто это было так же легко, как научить Юри готовить кашу. А может, и правда легко. Виктор всегда превосходил его ожидания. – Мне же понадобится когда-нибудь впечатлить твою маму!

– Тогда мне придется постараться.

***

Юри исполнилось тридцать три в среду, посреди долгой и изматывающей недели, когда дни в конторе казались невыносимо тягучими, а собака вела себя особо беспокойно из-за того, что у нее резались коренные зубы, так что они отложили празднование до пятницы. Заскочив по пути с работы в магазин, Виктор забросил в корзину велосипеда разнообразные продукты и бутылку вина; также в ней пристроилась и Макка.

Когда он добрался до дома и зашел в квартиру, то услышал, как Юри пел в ванной; улыбнувшись, он поставил Макке свежей еды и воды. Одиннадцать месяцев рысканий по Берну в поисках японских ингредиентов пока не увенчались успехом, но в самом сердце Европы Виктор смог раздобыть и другую вкусную еду, которую Юри любил. Отложив вино и пакет со свежими ньокки (2), он взялся за нарезку лука.

К тому времени, как Юри закончил свое музыкальное выступление перед куском мыла и вышел на кухню с мокрыми волосами и в толстом джемпере, на самом деле принадлежащем Виктору, помидоры уже дотушились до состояния аппетитного соуса; Макке время от времени перепадали маленькие кусочки бекона. Юри сделал глубокий вдох и, проведя рукой по волосам, расплылся в улыбке.

– Пахнет очень вкусно, – сказал он, подойдя к сковороде. Он уже не был таким неумелым на кухне, как когда-то раньше, но все равно каждый раз поражался блюдам, приготовленным Виктором.

– Это твой праздничный обед в честь дня рождения! Уж получше, чем те остатки, что мы ели в среду, – он обвел кухню рукой. – Сначала я поджарил кусочки бекона, потом пассировал лук и чеснок для соуса в этом жире, а в конце забросил туда помидоры. Они баночные, но если ты предпочитаешь свежие, то тебе не стоило рождаться в ноябре! Под конец сюда пойдет немного зеленого шалфея с уже готовыми ньокки и горсть каперсов. Синьора Гельмини из отдела деликатесов говорит, что ньокки и шалфей просто созданы друг для друга.

Юри обернул руку вокруг талии Виктора и провел кончиком носа по его плечу.

– Спасибо.

– Но имей в виду, когда настанет мой день рождения, я буду ожидать настоящий рождественский пир. Большого гуся, приготовленного в духовке, как в Англии. Картошку, запеченную с сыром, как здесь. Немного домашних немецких имбирных пряников. А еще… Что там во Франции едят? Что-нибудь дикое, вроде устриц. Вот их я тоже буду.

– Такими темпами ты растолстеешь, если я не отравлю тебя своей готовкой, конечно.

– Я уже старый, у меня есть привилегия толстеть, когда захочу.

– Никакой ты не старый, – Юри посмотрел на него исподлобья. – Я знаю тебя только десять лет. У нас впереди еще много десятков лет, чтобы узнавать друг друга дальше.

Он как-то говорил Юри однажды, в полусонном состоянии у парикмахера в Париже, что быть с ним – это гораздо более великое и возвышенное призвание, чем все то, чем он мог бы заниматься, будучи солдатом или шпионом. Но Виктор не понимал тогда и половины смысла этого заявления. А теперь Маккачин прижималась к его ногам, кожа Юри источала слабые запахи мыла и сигаретного дыма, когда он целовал его в губы, и внизу живота накапливалось приятное знакомое тепло. Это было абсолютно всем, в чем Виктор когда-либо нуждался, еще не подозревая об этом в тот день, когда их взгляды встретились впервые и когда он заглянул в эти темные глаза, принадлежащие какому-то японскому бюрократу-империалисту, и увидел в них пламя, тотчас пленившее его. И оно по-прежнему его пленило. Юркнув рукой под джемпер и рубашку, Виктор поместил ладонь на самый низ его спины, и Юри мягко простонал ему в рот.

Жар этого поцелуя, подчеркнутый вином и слегка кислым вишневым бренди, подаренным Рюди, все еще пребывал с ними в течение всего ужина и после, когда они отправили Макку на ее законную лежанку. Обычно Юри все еще держался на ногах, когда Виктор уже валялся пьяным под столом, но в этот раз ему хватило лишь нескольких бокалов, чтобы разойтись и стать немножко буйным. Одним движением он снял джемпер вместе с рубашкой, несмотря на зимний холодок, и забрался с голым торсом на колени Виктора, усевшегося на диван.

Они снова начали жадно целоваться. Пока Юри протискивал пальцы сквозь светлые волосы, Виктор водил руками по его спине, впиваясь в кожу ногтями с каждым беспокойным движением его бедер. Расцеловав линию его челюсти, Виктор плавно перешел к шее и начал покусывать и засасывать кожу все ниже, пересекая то место, где был бы воротник рубашки. С каждой новой лаской Юри разбито постанывал, не отпуская его волос.

– Боже, Виктор, у тебя хорошо получается, – запинаясь, сказал он. – Иногда достаточно одного взгляда на тебя, и я уже практически задыхаюсь. Знаешь, каково сидеть в нашем кабинете всю неделю, мечтая обо всем, что мне хотелось бы вытворить с тобой? Знаешь, сколько это вызывает напряжения?!

Завершив засос на стыке плеча и шеи, Виктор оторвался от него и усмехнулся.

– А я? Я вынужден сидеть в этом кабинете вместе с тобой, или ты забыл?

Юри посмотрел на него сверху вниз немного расфокусированным взглядом; лицо его раскраснелось, и он медленно облизал губы.

– Однажды я не удержусь, заберусь под твой стол и возьму у тебя в рот.

Виктора пробила дрожь от раскаленной картинки в голове, и Юри снова двинул бедрами.

– Тебе бы это понравилось, да?

– Да. Да, понравилось бы. Черт, Юри, – он устремил губы к его ключицам и основанию горла. – Но сейчас я бы хотел переместиться с тобой в спальню.

Пытаясь вытащить его галстук из-под жилета заплетающимися пальцами, Юри пожаловался:

– Почему не прямо здесь?

– Мы разбудим Макку.

– А, ну да, – Юри оглянулся через плечо на их питомца, уютно свернувшегося на пледе у радиатора. За несколько последних месяцев оба выяснили, что Макка всегда испытывала сильное чувство несправедливости, если ее исключали из чего бы то ни было, и ее холодный, мокрый, принюхивающийся щенячий нос, возникающий в самые неподходящие моменты, легко убивал все настроение.

– Обними меня за шею, – сказал Виктор, и, когда Юри так и сделал, он подхватил его под ноги с обеих сторон. Твердо поставив ступни на пол, он напряг мышцы и встал, отчего Юри кратко ахнул и стукнул его по спине. Виктор пронес его в этой позе через комнату и коридор прямо в спальню.

На кровати Виктор забрался поверх него и продолжил поцелуи, стряхнув с плеч жилет и рубашку, уже расстегнутую Юри, а потом сместился ниже, чтобы припасть ртом к его животу, что заставило последнего захихикать, и стянул с его ног штаны. Обнаженные, они переплетались телами, разогретыми алкоголем и влечением, и Юри глотал воздух между поцелуями и кусал его губы.

– У тебя день рождения, – бархатисто произнес Виктор. – Чего бы ты хотел сегодня?

Юри ненадолго смолк, а потом взял лицо Виктора в ладони и немного отвел от себя, чтобы заглянуть в глаза. Из-за алкоголя он щурился сильнее, чем обычно, когда был без очков, но ни с чем нельзя было спутать беспредельную любовь, освещающую его лицо – настолько глубокую, что в ней можно было бы утонуть, настолько сильную, что на ее волне можно было бы подняться намного выше любой из альпийских вершин. Приподняв голову, Юри подарил ему очень нежный поцелуй, прежде чем прошептать:

– Будь во мне?

Каждый раз это ощущалось так, как будто они были одни во всем мире и за пределами комнаты вся остальная реальность переставала существовать. Был только он и Юри, кожа к коже, и их распростертые друг перед другом души и сердца. Они лежали на боку под одеялом, и спина Юри вжималась в его грудь, пока Виктор усыпал его шею и плечо поцелуями, двигаясь внутри него медленно и плавно. Даже после всех лет с Юри он все еще ощущал себя слегка сумасшедшим, как будто половина его мозга каждый раз просто отказывала при виде узора родинок на бедре Юри, небольшой дорожки волос внизу его живота, и от того, как он шептал имя Виктора, вцепляясь в простыни и зарываясь пальцами в волосы.

Виктор водил пальцами по его груди, пока они не были пойманы Юри, и их кольца прижались друг к другу, когда Юри направил его руку ниже, ниже, туда, где так нуждался в касаниях. Запрокинув голову назад, он тяжело задышал, лицо его исказило желание, и Виктор отдал бы ему все на свете, убил бы снова, умер бы сам или разорвал бы себя на части, будь в том нужда. Он провел губами под челюстью Юри, и этого оказалось достаточно, чтобы волна сильной дрожи прошлась по телам обоих.

После Юри перекатился на другой бок и, несмотря на алкоголь и ужасный возраст Виктора, поцеловал его, да с таким жаром, что это походило скорее на интерлюдию, чем на финальный аккорд. Виктор поглаживал его волосы, счастливо вздыхая, пока Юри ласкал его ухо, все медленнее и мягче, и вскоре движения пальцев прекратились совсем.

– Витюша, – мягко сказал он, и то, как прозвучало ласковое имя, наэлектризовало все его нервы, – когда снова начнутся бомбежки, давай убежим в горы?

Виктор чуть отвел голову и посмотрел Юри прямо в глаза. Они еще не полностью отказались от старой привычки намеренно избегать обсуждение политики; тема бомб и бушующей войны в Корее, где в любой момент та или иная сторона могла снова сбросить их, все еще лежала в уме Виктора мертвым грузом. Видимо, в уме Юри тоже.

– Хорошо, – ответил он, соприкасаясь с Юри носами. – Мы убежим в горы, отыщем старое деревянное шале (3) и будем жить в нем. Места в нем будет как раз на нас двоих.

– М-м-м. Да. Где-нибудь около горного источника с чистой и свежей водой. Мы будем купаться там летом.

– Я научу тебя пользоваться винтовкой, и мы будем охотиться на диких оленей. Маккачин – умная девочка, уверен, она бы пригодилась в охоте на зайцев и уток.

– Мы будем растить овощи и травы, и у нас будет огромный сад.

Виктор поцеловал его.

– Боюсь, что я совершенно ничего не знаю про садоводство.

– Я ведь тоже, но разве это может быть сложно? – в глазах Юри мерцали бронзовые блики от лампы. – Мы будем проводить дни, ухаживая за растениями, охотясь, таская воду из источника и заготавливая дрова.

– Тебе стоит заняться колкой. Голым по пояс. Это правильный способ.

– Если ты настаиваешь, – ответил Юри с улыбкой. – А зимой навалит несколько метров снега, и мы будем проводить целые дни, развалившись у камина, болтая и читая книги.

– Я буду читать тебе Верлена вслух, все ариетты, а ты будешь облачен в одно только сияние пламени, – он поцеловал разомкнутые губы Юри, испивая сладость из его рта. – «Уйти за грань от всех людей, легко забыв все то, за что изгнали нас». (4)

Юри вздрогнул в удовольствии и поднес его руку к губам для поцелуя, водя пальцем по кольцу.

– Ты как-то говорил, пока не померкнет мир. Но я и после этого хочу быть с тобой. Пусть всему настанет конец, пока где-то будем я и ты, вместе, вдвоем.

– Тогда это навечно, – Виктор вложил в голос всю глубину и страсть своей души и стиснул Юри в объятии в застывшей тишине их спальни. – Пока все города не превратятся в прах, пока моря не выйдут из берегов, и пока солнце не проглотит землю, пока вселенная не распадется или не взорвется – и даже после этого я буду все еще нуждаться в тебе. Я буду все еще любить тебя.

– Да! – твердо и горячо прошептал Юри. – Я буду все еще любить тебя, когда даже вечности придет конец.

Виктор притянул его к себе так близко, как только мог, ощущая, как вздымались от дыхания их грудные клетки. Они целовались так, как будто вечность была уже на пороге, и ничто не могло заставить их разделиться. Схватившись за талию Юри, он почувствовал, как любимые руки провели по мышцам его плеч, и желание снова вспыхнуло в его крови. Он перевернулся на спину, утянув Юри за собой и расположив его сверху, и вцепился в него так, словно Юри был каким-то якорем, помогающим ему сохранять рассудок.

– Я хочу повторить, – сказал Юри между поцелуями, – когда ты будешь готов. Если ты хочешь.

– Я всегда хочу тебя.

***

Берн в декабре выглядел как открытка: в старом городе на крышах из красной черепицы лежало белое одеяло снега, а улочки сверкали желтыми огоньками. Ввиду того, что почти никто уже не мог толком работать, в последний вечер пятницы перед Рождеством Рюди закрыл контору пораньше, и Виктор, полный праздничного настроения, вытащил Юри и Макку на долгую прогулку по городу, переполненному посетителями магазинчиков.

Они еще и года здесь не прожили, но Берн казался гостеприимным и приятным даже в острый зимний мороз. Перед глазами мелькали разноцветные ставни на окнах и желтый песчаник, и люди вокруг бурно болтали на переливчатом диалекте, который Юри наконец-то начал понимать. Шерсть Макки подросла и разлохматилась мелкими завитушками, и собака легко могла очаровать любого, к кому подпрыгивала, насколько позволял поводок.

«Она очень красивая девочка», – с энтузиазмом рассказывал Виктор пожилому человеку, который наклонился, чтобы похлопать ее по холке, а потом: «Да, она самая лучшая собака на свете», – паре девочек-близняшек, чьи лица Макка старательно облизала.

Этим вечером в воздухе витало какое-то волшебство, подумал Юри, когда они вышли на Мюнстерплац, где стояли деревянные ларьки и продавались рождественские угощения; все это располагалось вокруг блестящего катка, залитого около старого высокого собора. Волшебство таилось в распространяющемся запахе специй, в пышных, снежных облаках, заволакивающих темнеющее небо, и даже в том, как Виктор коснулся его локтя, чтобы указать на что-то, пока они прогуливались по маленькой ярмарке. Купив бумажный пакет с горячими жареными каштанами и сосиску для Макки, они присели за длинный стол для перекуса. Виктор отошел еще на мгновение и вернулся с двумя кружками глинтвейна, от которого шел пар – сладкий, насыщенный ароматами цитрусов и корицы.

– Вот бы Берн всегда был таким! – мечтательно заявил он, обведя рукой все вокруг них. – Это просто магия какая-то!

– Ты, наверное, хочешь, чтобы и день рождения у тебя был каждый день? – спросил Юри с улыбкой, запивая вкусный и хорошо пропеченный каштан горячим вином.

– Ну, технически, Россия перешла на другой календарь, когда мне было четыре, так что моим днем рождения можно считать и двадцать пятое декабря, и седьмое января. Поэтому у меня два дня рождения, – он благостно улыбнулся в кружку. – И ты задолжал мне подарки на мой второй день рождения за десять лет. Признайся.

– Вообще-то только… – Юри принялся считать на пальцах, – …восемь лет. Я не стал бы дарить тебе подарков, когда в моих глазах ты все еще был немцем. Да и вообще, я же не покупал тебе никаких подарков ни на какой из твоих дней рождений все эти годы, кроме последних двух лет. Между прочим, я не брал с тебя арендную плату, когда ты был моим квартирантом, так что, думаю, все по-честному.

Виктор сделал очень трагическое лицо и склонился к их питомцу, сражающемуся с сосиской.

– Он так жесток ко мне, Макка. Ты одна на всем белом свете любишь меня, – от этих слов она посмотрела на него и негромко тявкнула. – Да, ты совершенно права, я заслуживаю все эти подарки за десять лет! Как я рад, что ты понимаешь меня!

– Она даже помогла бы тебе их выбрать. Уверен, тебе бы понравилась дохлая крыса или жестяная банка с интересным запахом.

– Значит, она воздерживается от капиталистической традиции покупать подарки, предпочитая дарить только плоды своего нюхательного труда. Какая хорошая собака.

Макка снова гавкнула, и Виктор почесал ее за ухом.

– Поверить не могу. Моя собака – марксист, – притворно ужаснулся Юри, взяв новый каштан.

– Юри, вообще-то даже твой муж – марксист, – напомнил Виктор, а потом его щеки вдруг порозовели, и не только от вина и мороза. Виктор использовал этот термин впервые, но во всех языках, которые они делили, это было единственное слово, которое отражало хотя бы часть всего того, чем они являлись друг для друга. Юри снял с каштана скорлупу и, кратко оглянувшись по сторонам, угостил им Виктора.

– Верно, – сказал он, и Виктор улыбнулся.

Когда они расправились с каштанами и вином, а Макка – с сосиской, то было принято решение пройтись по ярмарке. Нагулявшись, они остановились у катка и облокотились на бортик, чтобы понаблюдать за катающимися.

– Иногда я катался в юности, – с долей тоски вспомнил Юри. – В основном зимой, на залитых катках, так как у нас на Кюсю озера особо не замерзают. Мне лучше давалось кендо, но тишина катания мне всегда была очень по душе – только ты, холод и твои собственные мысли.

– Я тоже катался. Как только Ладога замерзала зимой, мы большой компанией приезжали туда из Ленинграда, чтобы покататься. На небольшом участке озера расчищали снег, и мы проводили долгие часы на льду, подкрепляясь печеной картошкой с пирожками и запивая это горячим чаем. Мы ездили туда каждую неделю, пока весной лед не становился слишком тонким, – он улыбнулся, и в его глазах отразились огни собора. – Моя мама даже организовала для меня летние тренировки с человеком по фамилии Панин. Думаю, она бы хотела, чтобы я стал спортсменом.

– Так давай сегодня покатаемся, – предложил Юри. – Каток прямо перед нами, и взять напрокат коньки почти ничего не стоит.

Виктор засветился.

– Я с радостью!

Они оставили собаку, шляпы и зимние ботинки у приятной молодой девушки, выдающей коньки, и вместе ступили на лед. Необходимость сохранять баланс была достаточным предлогом, чтобы держаться за руки, и они не торопясь откатали свой первый круг на катке. Во второй раз было проще, в третий – еще проще, и мышечная память Юри, как выяснилось, легко позволяла ему держаться на острых ребрах лезвий и наполняла его скольжение утонченным изяществом. Каток был слишком переполнен, а лед – изношен, чтобы попробовать исполнить классические фигуры, выученные в раннем возрасте, но спокойная гладь была именно такой, какой он помнил ее из детства. Виктор набрал скорость, выехал вперед и грациозно развернулся тройкой, завершая четвертый круг задним ходом и меняя ноги так, как будто это было самым естественным движением на свете.

– Ты выпендриваешься! – крикнул Юри.

– Кто, я? – Виктор указал на себя, продолжая скольжение спиной вперед. – Это еще цветочки! Ты на это посмотри!

Он оглянулся через плечо, прежде чем сделать еще несколько красивых троечных разворотов, помогая себе руками, а потом глубоко присел, перемещая вес на внешнее ребро правой ноги, и подпрыгнул вверх. В воздухе его тело сделало один оборот, лезвия коньков кратко отразили свет, и он приземлился на правую ногу, очерчивая завитушку. Несколько других катающихся захлопали в ладоши, и Виктор подъехал с Юри с яркой мальчишеской улыбкой.

– Ты ведь смотрел?

– Как я мог не смотреть? – Юри хотелось притянуть его ближе и зацеловать до потери пульса, но он ограничился лишь тем, что дернул за ткань пальто. – Ты выглядел так красиво.

– Я волновался, что забыл, как выходить на прыжок, но некоторые вещи, похоже, никогда не забываются.

– Мои тренеры не поощряли прыжки, – сказал Юри, когда они снова медленно поехали рядом. – Они говорили, что это сплошная показуха, тогда как целью спорта является каллиграфическое исполнение фигур. Но мне всегда казалось, что прыгать – это весело.

– В городе где-то должен быть крытый каток. Я мог бы попробовать научить тебя, если хочешь?.. Думаю, что вспомню, как делать и другие прыжки.

– Хорошо.

Юри проехал вперед и сам переключился на задний ход, пробалансировав на одной ноге несколько секунд. Теперь они могли позволить себе завести хобби при желании. Так делали обычные люди.

– Мы еще покажем Кристофу с его олимпийскими медалями, когда он навестит нас! – продолжил Виктор. – Нет ничего, что мы с тобой не смогли бы сделать, если приложим усилия!

И Юри поверил в эти слова всем сердцем, здесь, в сверкающем зимнем городе, где кончался один долгий, тяжкий путь и начинался другой, на который они только-только ступили, и путь этот уходил за горизонт.

– Абсолютно ничего.

Когда они вернули коньки и забрали сонную Макку, уже полностью стемнело. По пути домой с черно-синего неба начали падать крупные белые хлопья, приземляясь на плечи Виктора и на полы его шляпы, утопая в шоколадно-коричневой шерсти Макки и забиваясь в щели между булыжниками под ногами. Они свернули в узкий и тихий переулок; откинув голову, Юри посмотрел вверх, и снежинки тут же начали застилать ему очки, тая на покусанных морозом щеках. Виктор потянул его за рукав.

– Юри, смотри, – едва слышно сказал он, и, переведя взгляд туда, куда Виктор указывал пальцем, Юри заметил маленькую темную птичку. Поклевав что-то на мостовой, она вспорхнула на подоконник и перевела на них взгляд; ее клюв был золотисто-желтым, как и яркие радужки глаз. Черный дрозд.

Юри никогда не верил в приметы, богов, духов или судьбу, но когда маленькая птичка склонила голову набок и изучающе посмотрела прямо на него, он испытал чувство чего-то огромного и при этом небесно-легкого, как будто на его сердце опустилось маленькое черное перышко. Уличные огни сверкали золотом в плавно кружащихся снежинках, обещая оттепель и будущие летние дожди и справляя торжество любви, вспыхнувшей в глубинах самой темной зимы мира и не устающей неистово пылать с великой верой в весну.

Он обернулся. Виктор снял шляпу, и светлые волосы тут же усыпал свежий снег. Не считая их двоих, переулок был совершенно безлюден, предоставляя благо уединения на несколько мгновений. Юри сократил расстояние между ними и положил руки на лацканы его пальто. Стоило только Виктору наклонить голову, чтобы поцеловать его, как черный дрозд внезапно залился песней.

Губы Виктора были теплыми, даря вкус тысяч завтрашних дней, и они не отрывались друг от друга, пока каждая сладкая нота трели певчей птицы взлетала все выше, и выше, и выше, поднимаясь над крышами домов и исчезая далеко за пределами самого неба.

______________

1. Ich liib dich – «Я люблю тебя» на швейцарском немецком.

2. Ньокки (итал. gnocchi) – итальянские клёцки, обычно овальной формы. Чаще всего в качестве ингредиентов используются пшеничная мука, манная крупа, яйца, сыр, картофель, шпинат, хлебные крошки.

3. Шале (фр. chalet), в Альпах – небольшой сельский домик в швейцарском стиле. Исходное слово шале означает «хижина пастуха».

4. Строчка из безымянного стихотворения Поля Верлена из цикла «Романсы без слов» в переводе Maimer.

_____________________________________

Примечания автора оригинала:

Прежде всего, прощу прощения, что эпиграф на французском [в нашем переводе – на русском], но я не смогла найти английский перевод, который мне бы понравился, а это должен был быть Поль Верлен. Если вы еще хуже разбираетесь во французском, чем я, то вот вам мой собственный перевод стиха на английский, не слишком блистательный, но чуть лучше, чем Google Translate:

I arrive all covered again with dew

That the dawn wind froze to my forehead

Suffer my weariness to sit at your feet

Dream of the dear moments that will soothe it

Let my head lie on your young breast

Still full of the sound of your last kisses

Let it be the calming of the good storm

And let me sleep a little while you rest

***

Итак, это самая длинная вещь, которую я написала за всю свою жизнь. Ее можно даже назвать моим первым романом. И вот он подошел к концу.

Первым делом я бы хотела поблагодарить всех вас, кто читал, комментировал, ставил лайки, рекомендовал фик другим, слал мне сообщения в тамблере, рисовал фанарт и другими способами давал мне знать, как вы наслаждаетесь моим трудом. Рассказывать эту историю было сплошным удовольствием.

Во-вторых, я хочу поблагодарить Izilen, которая помогла мне перейти от «у меня есть одна идейка для АУ» к настоящим исследованиям и построению сюжета, которая вычитывала текст и уверяла меня, что получалось складно, и с которой мы разделили много глубоких бесед, давших мне пищу для размышлений, об истории, писательстве, создании текстов и характере произведений, подобных этому. Также она раздобыла для меня некоторые газеты из JSTOR и указала все грамматические ошибки, требующие переделывания, как настоящий друг.

И в-третьих, я особенно торжественно хочу поблагодарить моих родителей, вручивших мне «Как Гитлер украл розового кролика», когда мне было восемь, и «Скотный двор», когда мне было одиннадцать; разработчиков Scrivener, без которого в моих делах царил бы полный хаос; моих первоклассных учителей истории, которые, я думаю, даже не представляют, что я сделала со всеми знаниями, полученными от них, через десять лет. Благодарю доктора Р., который побудил меня прочитать Канта и Рикёра и научил меня думать глубоко, и М., которая по-своему показала мне, как жить с разбитым вдребезги сердцем.

Если вы, как и я, полнейшие нерды, то специально для вас я собрала кое-какие материалы по этому фику, которые могут оказаться интересными: