355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » sixpences » Blackbird (ЛП) » Текст книги (страница 6)
Blackbird (ЛП)
  • Текст добавлен: 29 января 2018, 16:30

Текст книги "Blackbird (ЛП)"


Автор книги: sixpences



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Сделав последнюю затяжку, Юри бросил окурок под ноги и тяжело выдохнул, пытаясь прогнать болезненные переживания из тела.

– Хорошо, – сказал он. – Пойдем куда-нибудь, где сможем поговорить.

В конце концов они припарковались в длинной тени заколоченной церкви, отбрасываемой от ее увитого плющом шпиля. Юри уставился на лобовое стекло, когда Виктор развернулся на сиденье лицом к нему.

– Прежде всего, я сожалею о том, что сказал о тебе. Было жестоко использовать это слово. Я знаю, что ты делаешь то, что делаешь, потому что это правильно, и я бесконечно восхищаюсь этим.

– Благодарю, – сухо ответил он.

– И я извиняюсь… за несправедливые обвинения. Я просто сильно расстроился и не понял, – вздохнул Виктор. – И я все еще не понимаю, но не могу… Я ненавижу это. Но я не хочу воевать с тобой. Я хочу пойти домой, поужинать вместе, поговорить о книгах и забыть обо всем.

Юри тяжело сглотнул. Он тоже этого хотел, хотел насладиться последней ночью, которую они могли бы провести вместе – кто знает, когда еще выпадет такой шанс? – но надо было избавиться от постоянной необходимости ходить по тонкому льду.

– Я думал, что ты сможешь понять. Любая страна может делать как хорошие, так и плохие вещи, и нет в мире только черного и белого, – он теребил край пиджака. – Япония все еще дорога мне, даже если сейчас я работаю на ее врагов. Да, я делаю эту работу, но это не значит, что я не ненавижу то, что англичане творят в Азии, или то, что они все еще цепко держат отнятые по всему миру земли и ведут себя так, как будто они оказывают местным людям огромную услугу, беззастенчиво грабя их. Это политика. Сложная штука.

– Но мы лучше – мы должны быть лучше, чем они, – голос Виктора зазвучал очень напряженно, отчаянно. – Я знаю, что наши союзники совершали ужасные вещи, даже если сейчас они выступают против фашистов. До Революции в России тоже происходили кошмарные вещи. Люди, которые работали на земле, были личной собственностью помещиков. Иногда правительство сваливало вину за какое-то происшествие на евреев и провоцировало бурные беспорядки, чтобы уничтожить их дома, убить людей. И едва ли мы были дружны с японцами. Но это было до того, как мы встали на путь коммунизма. Это лучшая система государственного управления и правильный способ, как жить и трудиться вместе, как стать сильнее. Мы не такие, как капиталисты и империалисты.

– Мне в школе говорили все то же самое… – ответил Юри, наконец-то повернувшись к Виктору. – Только о Японии. Что мы – раса господ, что наши Императоры происходят от богов, что империя является лучшим видом правления и мы просто обязаны завоевать всю Азию и объединить ее под одним престолом. Я был хорошим кандидатом на дипломатическую службу, потому что без труда говорю на трех европейских языках, но я знаю, что если бы поступил в университет в Японии, вместо того чтобы учиться с «развращенными европейцами», я бы не был сейчас каким-то мелким помощником. В некотором смысле хорошо, что мое настоящее занятие заставляет меня нервничать, потому что в глазах полковника Накамуры и других старших сотрудников я выгляжу просто безвольным дурачком – следовательно, не угрозой, – он вздохнул. – Я не… я не имею в виду, что Советский Союз точно такой же, как Япония, тем более как европейские фашисты. Но разве ты не видишь, что многие вещи, которые ты говоришь о своей стране, – это всего лишь то, что тебе навязали, то, что ты обязан думать, а не то, что ты думаешь искренне?

Словно облака при сильном ветре, смущение, борьба и боль пронеслись по лицу Виктора:

– Юри, если я буду думать об этих вещах слишком много, я не смогу делать то, что делаю здесь.

– Я вроде прекрасно справляюсь, – хмыкнул Юри.

– Но тебе было бы куда тяжелее, если бы ты прятал всего себя, а не часть, – он сжал кулаки. – Ты должен лгать своим коллегам, быть осторожными в их кругу, но они зовут тебя по имени и говорят с тобой на твоем родном языке. Ты пишешь домой своей матери. Ты живешь своей жизнью. А я живу жизнью человека, которого презираю всеми фибрами своей души. На улицах я вижу плакаты о том, что мой народ – паразиты, которых надо истребить. Я встречаюсь с членами правительства, которые предлагают мне рабский труд советских пленных на заводах герра Риттбергера, и пока война не кончится, боюсь, мне скоро потребуются оправдания относительно того, почему я хочу нанимать только немцев, которым должен платить зарплату. Мои родители были убиты нацистами, а мой родной город уже почти два года является полем битвы. И только находясь с тобой, я могу говорить на языке моего отца, и я люблю тебя, но ты не можешь отвечать мне на нем.

Юри застыл. Они произносили эти слова, да, но никогда на их общем языке, а теперь истончившаяся завеса отрицания разорвалась до конца. Четыре слога отозвались эхом в его голове: ich liebe dich (6), словно в них билось сердце самого Виктора, околдовывая Юри.

– Я должен знать, что переживаю все это по какой-то глубокой причине, – продолжил Виктор, – я должен знать, что мы правы, что мы лучше, что, когда Красная Армия погонит немцев обратно по Европе, мы будем освободителями, и… – его голос стал тише, – …и что я не провел здесь годы только ради того, чтобы лагеря, опустев от военнопленных Германии, наполнились бы пленниками моей страны.

Что-то защипало в глазах Юри, и он сдвинул очки, чтобы потереть их; пальцы стали влажными.

– Я просто… Я не выношу разговаривать с набором фраз, внушенных твоим правительством, а не с настоящим тобой. Мне так хочется, чтобы ты размышлял об этих вещах самостоятельно.

– Ясно, – кивнул Виктор. – Я понимаю, – и затем мягко, почти про себя: – Мне бы тоже этого хотелось.

Рука Виктора все еще лежала на колене, сжатая в кулак; взяв ее, Юри осторожно расправил напряженные пальцы. Быстро оглядевшись вокруг, он оставил короткий поцелуй на костяшках.

– Думаю, я хотел бы вернуться сейчас к тебе домой. Если ты позволишь.

– Да, – сказал Виктор и потер глаза. – Да, с радостью.

Они смотрели друг на друга в течение долгого времени, практически так же робко, как и в их первый вечер, случившийся почти год назад. Юри стиснул руку Виктора в своих, внезапно яростно не желая отпускать ее.

– Виктор, – сказал он, как будто протягиваясь через огромную пустоту и наконец касаясь чего-то плотного, настоящего. – Я тоже тебя люблю.

***

«Дорогие Юра и Мила».

Виктор остановился, задумчиво прикусив кончик ручки. Он откладывал написание ответа в течение нескольких месяцев, но с января появился постоянный наземный маршрут для доставки почты в город и из него, и вероятность того, что письмо действительно дойдет до них, значительно повысилась.

«Благодарю вас за ваши добрые пожелания и приветствия; пожалуйста, передайте всем и мои. Юра, приятно слышать, что твоя дорогая мама по-прежнему с тобой и работает.

Я хочу выразить огромное восхищение и поздравить вас и ваших товарищей с успешным прорывом немецкой блокады. Будучи сыном Ленинграда, я никогда раньше не испытывал такой гордости, как сейчас, когда думаю о вашей храбрости и силе и о полном разгроме немецких войск. Твердо верю, что это скоро произойдет. Сожалею, что, возможно, пройдет какое-то время, прежде чем я смогу послушать музыку, о которой ты написал, но постараюсь по возможности поискать ее, когда смогу. Уверен, что она вдохновит любого из наших союзников на такое же мужество и пробудит в них гордость».

Ему хотелось бы узнать имя композитора. Юри ничего не слышал о ней при периодическом прослушивании английского радио, но он нечасто включал его. Виктор только и предавался мечтаниям о том, как они бы послушали ее вместе, прижавшись к маленькому приемнику Юри, чтобы разделить что-то от атмосферы города через музыку, даже если Юри никогда не попадет с ним в Ленинград. Это осознание убивало его. Но способ должен быть, даже если на это потребуются годы. Когда законы против гомосексуалистов будут отменены, когда коммунизм придет в Японию или в Великобританию, когда все границы между странами падут, они смогут свободно любить друг друга. И он будет ждать Юри, если потребуется.

«А что касается герра Гитлера, если он достаточно глуп, чтобы появиться у вас на пороге, тогда, пожалуйста, окажите ему самый теплый прием, прежде чем нажать на курок».

Однажды какой-то дурак дал Миле маленькую игрушечную рогатку в качестве подарка на день рождения, и половина окон по соседству оказалась разбита. Он не сомневался, что с винтовкой ее вид был грозным.

Виктор откинулся назад на рабочем стуле и посмотрел на потолок в поисках вдохновения. Если бы он мог написать все, что хотел, то бы упомянул о том, что все разговоры с его контактами и осведомителями стали намного более мрачными после победы Советского Союза под Сталинградом. Он бы написал о растущей обеспокоенности итальянцев в отношении операций Союзников в Средиземном море, об их уязвимости теперь, когда Тунис был для них потерян, о том, как на другой стороне мира американцы и австралийцы обрывали японские линии снабжения, и один за другим острова зачищались от их присутствия.

Он бы написал о любви. Кроме этих сумасбродно храбрых детей, ему больше некого было считать семьей. Он бы написал им о том, что никогда не представлял себе, что даже живя в центре гитлеровского змеиного логова, он найдет мир, взаимопонимание и то, что заставит его измениться, родиться заново. Он бы сказал им, что даже в самой кромешной тьме все равно можно найти товарища, который зажжет спичку.

«Будьте светом друг для друга. Искра зажжена; теперь все мы должны раздуть из нее яркое пламя».

Перед его глазами все еще стоял тот день, когда он встретился с Фельцманом в их обычном парке. Купив около ворот горячую сосиску, намазанную горчицей и завернутую в булочку, он жевал ее, пока они прогуливались.

– Могу я задать тебе личный вопрос, Дед? – спросил он, когда обменял письмо на очередную свернутую газету.

– Этих личных разговоров у нас было столько, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

По крайней мере, он не ответил «нет».

– Я знаю, что религия тебе не важна, ты сам так говорил. Но ты почти никогда не позволял мне угостить тебя едой – и вряд ли позволишь сегодня. Тем не менее, когда это случалось, ты старался придерживаться всех канонов, хотя ты знаешь, что на кухне могут делать все что угодно за спиной клиента. Почему ты это делаешь?

– Не твое это дело, – бросил Фельцман с явным раздражением в голосе, но как только Виктор собрался извиниться, он вздохнул. – Мой отец был раввином, очень набожным человеком, а вещи, которые усваиваешь в детстве, – они проникают в твои инстинкты, в твои кости. Когда он умер и месяц спустя началась Великая война, я понял, что Бога в таком мире не может быть. Это потрясло меня, но я и раньше не особо усердствовал в соблюдении заповедей отца. А потом, в этом городе… – он обвел жестом гуляющих людей. – Я бессилен здесь. Работа, которую мы делаем, жизненно важна, но, черт возьми, как же все медленно! Во всяком случае, я знаю, что один маленький лицемерный человечек в Канцелярии столь же бессилен перед тем, что у меня в костях и в сердце, как и я бессилен пойти и приставить нож к его шее, как он того заслуживает. Но пока я жив и свободен, я показываю ему кукиш всеми доступными способами. Важны не детали. Важен смысл.

Искра, мерцание света, чтобы бросить вызов тьме. Виктор улыбнулся, откусывая сэндвич.

– Спасибо, Дед. Теперь мне стало намного понятнее.

– Вот и прекрасно, – Фельцман скосил на него взгляд. – И больше никогда не расспрашивай меня обо мне, и это приказ.

***

– Тост! – выкрикнул Виктор, подливая Юри, и только боги знали, где ему удалось достать бутылку марсалы (2). Вино было теплым и било в голову, и Юри поднял бокал. – За наших смелых, бесстрашных и, я уверен, ослепительно прекрасных товарищей, которые сегодня вкушают… какие-нибудь итальянские блюда, о которых я даже думать не могу! За канадцев, индийцев и французов, и, кажется, там было и несколько британцев, нет?

– За свободную Сицилию! – согласился Юри, со звоном чокнувшись с Виктором, и выпил залпом сразу половину. Напиток приятно обжигал язык и щекотал глотку.

– За генерала Эйзенхауэра, чье имя звучит по-немецки, но он им не является, так что все в порядке!

– За то, чтобы Муссолини (3) убрался в ту яму, из которой выполз!

– О, отличный тост, iskorka moya!

Юри получил это прозвище несколько месяцев назад и все еще не знал его значения, но ему было по душе, как это звучало резко-бойким голосом Виктора. Виктор хихикнул и встал ближе, обвив его талию рукой.

– За то, чтобы герр Гитлер присоединился к нему в очень скором времени!

– Вышло бы веселенькое шоу, как сказали бы в Оксфорде! – Юри поставил бокал на стол, обнял Виктора за шею обеими руками и втянул его в поцелуй – сладкий и пьянящий. Виктор прильнул к нему, вжимая тело в тело и слегка двигая бедрами, словно в танце. Его рот скользнул к краю челюсти Юри.

– Жаль, что у меня нет радио, – задумчиво произнес он. – Такого, как твое, чтобы мы могли слушать английские станции. Или даже джаз в исполнении американцев, – он сделал шаг назад, затем вперед и снова назад, и Юри повторил движения, немного пошатываясь от алкоголя в крови. – Я хотел бы потанцевать с тобой.

– И я.

Глянув краем глаза, Юри заметил, что бокал Виктора был явно более полным, чем его собственный. Выудив единственный пфенниг из кармана брюк, он бросил его в вино Виктора с быстротой и ловкостью, подобающей тайному агенту.

Виктор заглянул в бокал, затем перевел взгляд на Юри – и снова на вино:

– Зачем ты это сделал?

Разве это не очевидно?

– Теперь ты должен выпить до дна, – терпеливо ответил он.

– Я должен?

– Да, – Юри икнул. – Я обыграл тебя на пенни… то есть, на пфенниг. Такие правила.

– Ах да, правила, – кивнул Виктор, выражая тоном голоса понимание, которое при этом отсутствовало на лице. И все же он выпил содержимое за раз, дав монетке погреметь на дне, и усмехнулся. – Есть ли другие правила?

– Хм-м, – задумался Юри, протягиваясь за его спину, чтобы взять бокал. Было бы несправедливо не допить его. – Да. Много.

– Ты должен рассказать мне, – томительно прошептал Виктор, отклоняясь назад. В голове Юри тут же промелькнула мысль: какие бы вычурные наряды Виктор ни носил, он никогда еще не выглядел красивее, чем сейчас – в рубашке с закатанными рукавами и на босу ногу, с подтяжками, спадающими с плеч, и расстегнутыми у воротника пуговицами. – Мне нравится, когда ты говоришь мне, что делать.

Было очень хорошо – нет, просто прекрасно! – когда они впервые занялись любовью; событие, полное смеха и открытий, ознаменовало конец многих лет вынужденного целибата для обоих. Но теперь они знали друг друга, знали, как касаться и где задерживать прикосновения, как довести друг друга до едва стерпимого накала, а потом сладко высвободить из пут напряжения, и это не было похоже на то, что Юри когда-либо испытывал ранее. С большинством мужчин он проводил всего одну или две ночи, и после они едва ли помнили имена друг друга. С Рюичи-куном все было слишком неустойчивым и секретным, чтобы по-настоящему расцвести. Возможно, он мог бы дойти до этого с Генри, когда учился на первом курсе, но Юри слишком устал постоянно просыпаться в шесть утра, когда тот уносился на тренировки по гребле, чтобы мириться с этим слишком долго. Тристан был ближе других, и Юри действительно любил его, как умел, ценил его романтичность и тонкий юмор, но никогда не чувствовал себя настолько глубоко понятым, не ведал этой загадочной связи, которая легко преодолевала границы слов и со всей силой раскрывалась в моменты, когда их с Виктором тела беззвучно двигались вместе.

Из-за нацистских наставлений о том, что у каждого должно быть много (немецких) детей, но при этом никто не должен получать удовольствие от процесса, презервативы и адекватную смазку достать было затруднительно, но существовало много других способов испытывать наслаждение и без них.

Они свалились в постель, смеясь и неловко вцепляясь в одежду друг друга. Поцелуи Виктора были небрежными, но он точно знал, как надавить губами и зубами, чтобы оставить на изгибе шеи и плеча Юри отметины, которые держались бы несколько дней. Юри запутал пальцы в светлых волосах, прикусив губу, когда Виктор стянул с его плеч рубашку и заводил ртом по груди.

Он хотел каждый засос, каждую царапину, хотел окунуть Виктора в самую суть своего тела и никогда не отпускать. Он хотел, чтобы его пальцы, впившиеся в плечи Виктора, навсегда оставили отпечатки. Они тонули друг в друге, и «мое» и «твое» сливались в одно слово.

Хотя ранее они пили вино и поднимали тосты за Союзников, сквозь восторг и туман опьянения он знал, что над обоими нависло предчувствие: когда победа, к которой они стремились, придет, все кончится. Людям вроде них не было позволено иметь что-то долговременное, но он хотел, о, как он хотел, чтобы Виктор принадлежал ему навечно!..

– Люблю тебя, – едва слышно произнес Виктор ему в живот, снимая мешающие подтяжки и расстегивая ширинку между поцелуями, – люблю тебя, Юри, моя искра, мой свет, – он поднял голову, и их глаза встретились. – Ты выглядишь грустным, – сказал он через мгновение.

Юри покачал головой:

– Я в порядке.

– Нет, ты не в порядке, – заключил Виктор и приподнял брови. – Не знаю насчет тебя, но я не стану прикладываться ртом к достоинству мужчины, если он выглядит таким несчастным при этом.

– Ты звучишь, как старая домохозяйка, – рассмеялся Юри и погладил его волосы. – Что ж, ладно. Когда мы победим, я потеряю тебя. Я хочу, чтобы мы победили. Мы должны победить, но я не хочу тебя отпускать.

Сглотнув ком в горле, Виктор склонился, чтобы оставить поцелуй прямо под чуть выступающей сбоку косточкой.

– Я тоже, – сказал он быстрым шепотом. – Но пока маршал Василевский (4) не пройдет через Бранденбургские ворота (5), я буду принадлежать тебе, – он снова прикоснулся к его телу губами, чуть ниже. – И все время, которое у нас есть, я хочу наслаждаться, – новый поцелуй, еще ниже, – каждым, – и еще один, – мгновением.

– Если – черт – если ты не станешь причиной моей смерти до этого, – кое-как выговорил Юри, и вдруг его печаль и остатки опьянения отступили. Вместо них все заполнило резкое осознание того, где именно был рот Виктора, а где не был. Почувствовав его улыбку и маленькие междометия кожей, Юри вцепился пальцами в простынь. – Ты ужасный человек. Поверить не могу, что люблю тебя.

– Но ведь любишь, – тихим, глубоким голосом ответил он, прежде чем наконец, наконец прекратить дразнить, и тогда Юри закрыл глаза и позволил себе забыть обо всем на свете.

__________

1. Цитата ветерана Второй мировой войны и президента США Д. Эйзенхауэра.

2. Марса́ла – крепкое десертное вино родом из Сицилии, имеющее некоторое сходство с мадерой, но отличается от нее большим содержанием сахара. Содержание спирта 17-18%, сахара 1,5-7%.

3. Бенито Амилькаре Андреа Муссолини (29 июля 1883, Предаппио, Эмилия-Романья – 28 апреля 1945, Джулино-ди-Медзегра, Медзегра, Ломбардия) – итальянский политический и государственный деятель, публицист, лидер Национальной фашистской партии, диктатор, вождь («дуче»), возглавлявший Италию как премьер-министр в 1922–1943 годах. Первый маршал Империи (30 марта 1938). После 1936 года его официальным титулом стал «Его Превосходительство Бенито Муссолини, глава правительства, Дуче фашизма и основатель империи».

4. Александр Михайлович Василевский (18 (30) сентября 1895 – 5 декабря 1977) – советский военачальник, Маршал Советского Союза (1943), начальник Генерального штаба, член Ставки Верховного Главнокомандования, Главнокомандующий Главным командованием советских войск на Дальнем Востоке, Министр Вооружённых Сил СССР и Военный министр СССР. Член ЦК КПСС (1952—1961).

В годы Великой Отечественной войны в должности начальника Генерального штаба (1942—1945) принимал деятельное участие в разработке и осуществлении практически всех крупных операций на советско-германском фронте. С февраля 1945 года командовал 3-м Белорусским фронтом, руководил штурмом Кёнигсберга. Во второй половине 1945 года главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке в войне с Японией. Один из крупнейших полководцев Второй мировой войны.

5. Бранденбургские ворота являются самым знаменитым символом Берлина и Германии. Долгие годы они служили символом разделенных Германии и Берлина, а после 1989 года стали воплощением воссоединения страны.

6. Ich liebe dich (нем.) – «я люблю тебя».

Комментарий к Chapter 3: Berlin, Part Three (1)

Примечание автора:

Искра – слово с особым смыслом для Виктора. Операция по прорыву блокады Ленинграда называлась «Искра»: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F_%C2%AB%D0%98%D1%81%D0%BA%D1%80%D0%B0%C2%BB

========== Chapter 3: Berlin, Part Three (2) ==========

Посол Криспино действительно выглядел отвратительно. Виктор потягивал шампанское, наблюдая за мужчиной через всю комнату. Его волосы были аккуратно зачесаны назад, но казались вялыми и жирными, и темные круги под глазами создавали впечатление, что он вообще не спал после падения Сицилии, все эти шесть недель.

Если бы существовал выбор, то Виктор был бы против того, чтобы именно Хироси Осима организовывал вечеринку для поднятия настроения берлинским дипломатам после того, как первые войска Союзников высадились в континентальной Европе, но тот неплохо справился. Двери в задней части посольского бального зала были открыты, позволяя любоваться красивыми японскими садами, где стая городских ласточек кружилась и порхала в свете уходящего дня. В углу струнный квартет играл какое-то из волнующих произведений Бетховена.

Юри тоже был где-то здесь и в вечернем костюме выглядел просто неотразимо. Ранее они обменялись взглядами, длившимися, вероятно, немного дольше, чем следовало бы. Стефан Риттбергер не имел никаких оснований беспокоиться по поводу бюрократа, когда можно было обмениваться сладкими речами с послами, но Виктору трудно было полностью придерживался нужной линии поведения. Он ужасно хотел пригласить Юри на танец.

Сара Криспино стояла в нескольких шагах от огорченного отца и выглядела более отдохнувшей, но при этом все равно взволнованной; ее взгляд блуждал по комнате, а рука сжимала бокал с шампанским так, словно это было оружие. Виктор поставил свой бокал на поднос проходящего мимо официанта и пробрался сквозь толпу к ней.

– Синьорина Криспино, не хотите ли потанцевать со мной? – спокойно спросил он, касаясь ее локтя.

Если он не мог попросить об этом Юри, то, по крайней мере, у него был здесь кое-кто другой, почти друг.

Улыбка Сары не отразилась в ее глазах.

– Конечно, герр Риттбергер.

Она передала свой бокал Мишелю и позволила Виктору вывести ее вперед.

– Ваш отец выглядит так, словно вот-вот упадет замертво, – сказал Виктор, положив руку ей на талию. – Есть какие-нибудь новости?

– Нет, – ответила она. Танец растворял ее беспокойство. – Я не уверена, чего он больше боится: быть отозванным по политическим причинам или услышать, что мы официально сдались. Он и маршал Бадольо (1) всегда ненавидели друг друга.

Виктор вскинул брови:

– Вы думаете, что скоро наступит перемирие?

– Только идиот будет притворяться, что мы все еще можем сражаться, когда все Средиземное море принадлежит Союзникам. И наш идиот теперь в тюрьме, – в этот раз она по-настоящему улыбнулась. Виктор и Юри неплохо отпраздновали захват Сицилии, но вряд ли во всем Берлине был хоть один человек, получивший больше удовольствия от позорного падения Муссолини, чем Сара Криспино.

– Как Вы думаете, Вы будете в безопасности в Берлине, когда это произойдет?

– Папа всегда был другом герра Гитлера, – Сара произнесла это такими тоном и с таким выражением лица, как будто сказала, что ему нравится есть живых слизней на обед. – Если наше правительство заявит о нейтралитете, я сомневаюсь, что лично у нас возникнут проблемы. Если они решат присоединиться к Союзникам и объявят войну… Ну, тогда папа может решить, что нам лучше остаться в Германии и потребовать политического убежища, или выдумает какой-нибудь подобный бред. Тогда мне будет трудно.

– Если Вам потребуется помощь…

Сара подняла на него глаза:

– Со мной все будет в порядке. Я не позволю Вам разглагольствовать о том, сколько опасности в глупом риске, при этом ввязываться в это самому.

Виктор уже собирался ответить, как вдруг услышал внезапный шум голосов, донесшийся из глубины комнаты; музыка продолжалась, но они и несколько других танцующих пар остановились и подняли головы. Посол Осима стоял рядом с полковником Накамурой, когда один из младших офицеров, прикомандированных к посольству – лейтенант Ивамото, кажется? – что-то быстро и достаточно громко доложил по-японски. Виктор мог видеть Юри на небольшом расстоянии от них, глаза последнего все расширялись, пока Ивамото продолжал. Что бы это ни было, ситуация была чрезвычайной.

– Дорогая синьорина, Вы уверены, что Ваше имя не Кассандра (2)? – тихо произнес Виктор.

Через несколько секунд двери бального зала с треском распахнулись – на пороге стояла группа людей в зловещей серой форме СС. Издав последний скрип, квартет смолк, пока они входили, а японские офицеры рядом с Осимой шустро загородили его собой.

– Господа офицеры, что это значит? – громко спросил Осима гестаповцев.

Они поприветствовали его, а один протянул сложенный лист бумаги.

– Мои глубочайшие извинения, господин посол, но у нас прямые приказы от фюрера.

Осима некоторое время изучал документ, а затем мотнул головой в сторону задней части комнаты и произнес что-то настолько тихо, что Виктор не смог разобрать слова. Солдаты СС пошли через зал строем, и присутствующие нервно расступались перед ними, пока те не достигли угла, где Криспино все еще угрюмо теснился со своим сыном.

– Посол Криспино, – сказал старший офицер тоном, явно предназначенным для того, чтобы быть услышанным во всем помещении, – мы должны взять Вас под охрану.

С лица Криспино схлынула все краска, и Виктор почувствовал, как рука Сары крепко сжала его плечо.

– В чем дело? – воскликнул Криспино так громко, что это был почти вопль. – Пожалуйста, скажите мне, что произошло. Фюрер знает, что я ему верен, и если мое правительство…

– Вы не арестованы, посол, – сказал офицер, и невысказанное «пока» зависло в воздухе болезненно ясно. – Мы здесь, чтобы обеспечить защиту Вам и Вашей семье, пока порядок и преданность, за которые Вы ратуете, не будут восстановлены в Италии.

Шепот волной прокатился по комнате. Виктор старался держать на лице сожаление, тогда как сердце просто выпрыгивало из груди. Италия, должно быть, сдалась. Даже когда во всей стране по-прежнему находилось много немецких войск, введенных туда для ее защиты, Гитлер вряд ли смог бы удержать ее силой. Одна из трех великих держав «оси» пала. Осталось две.

Теперь Криспино уже явно дрожал, склонив лицо от стыда. Позади него замешкался порядочно пьяный Мишель, гадая, что ему делать. Не поднимая головы, Криспино произнес:

– Сара, подойди сюда.

Один за другим люди вокруг Виктора и Сары стали поворачиваться, чтобы посмотреть на них.

– Черт, – совсем не тихо ругнулась она, и Виктору потребовалось огромное самообладание, чтобы сдержать смех. Она отстранилась от него, расправила плечи и прошла через комнату с невозмутимой властностью древних Сфорца (3).

– Кажется, им нужны только Вы, папа, – сказала она, подойдя к нему. – Разве это не так? – обратилась она к гестаповцу.

– Фройляйн Криспино, будьте так любезны… – начал один из них, но она оборвала его.

– Нет, я не буду любезна. Папа, Вы должны поступить так, как Вам говорят, но я не понимаю, почему мы с Микки должны прерывать из-за этого вечеринку.

– Не будь ребенком, Сара. Мы все должны идти. Это во благо страны, а также для нашей же пользы.

– Как видишь, страна уже нашла свое благо в чем-то другом, не так ли?

Ангельски невинная улыбка, которой она одарила и отца, и офицеров СС, была просто гениальной. Виктор однажды подумал, что Сара просто создана для сцены, но сейчас ее спектакль являлся тонко просчитанным политическим ходом.

– Наши приказы предназначены только для посла… – начал было один из гестаповцев, но был прерван командой старшего офицера:

– Тишина!

– Сара, ты пойдешь со мной, – сказал Криспино, – и ты больше не посмеешь публично ослушаться своего отца.

Он схватил ее за руку, а затем сильно скрутил ее, заставив девушку вскрикнуть от боли и качнуться в его сторону. Все тело Виктора напряглось, но вдруг раздался громкий возглас «Нет!», за которым последовал тяжелый удар.

Криспино оказался на полу. Над ним стоял Мишель и озадаченно рассматривал то свой кулак, то распластавшегося отца, как будто все еще пытался осознать связь между двумя явлениями. Во всем зале наступила гробовая тишина.

– Ну что ж, – вздохнула Сара, огладив юбку. Виктор догадывался, какой ужас она испытывала, но со стороны Сара выглядела полностью собранной. – Господа офицеры, похоже, теперь у вас есть тот, кто вам нужен – и в полной готовности к дальнейшей транспортировке. Микки, дорогой, не мог бы ты проводить меня домой?

Она протянула руку Мишелю, и он взял ее, все еще ошеломленный, но явно благодарный за ее лидерство. Они вместе прошли по бальному залу и скрылись за дверью.

***

Поздним ноябрьским утром протяжный, монотонный гул отбоя тревоги все еще раздавался над городом, пока Юри поднимался по ступенькам из подвала вместе со своими соседями. Сигнал был достаточно громким, чтобы заглушить любой другой шум, проникающий с улицы вовнутрь. Эту долгую ночь Юри провел, прислонившись в полудреме к холодной кирпичной стене, но его снова и снова будили или плач ребенка из семьи Йешке, или грохот разрывов бомб.

Юри не нуждался в сообщениях от Минако-сан, чтобы понять, что началась новая кампания. Их бомбили еще в марте, и когда август перетекал в сентябрь – сразу несколько ночей подряд, но ничего такого, что удерживало бы людей вне постели дольше половины ночи; те налеты не повлекли за собой бесконечные часы под огнем, которые пришлось пережить на той неделе и прошлой ночью.

Он последовал за герром Линдеманном по коридору первого этажа к входной двери, отчаянно нуждаясь в клочке солнечного света и в свежем воздухе. Надо будет как можно скорее попытаться выйти на связь с Виктором, чтобы убедиться, что все хорошо. В его доме отсутствовал подвал, но здание, к счастью, располагалось недалеко от общественного приюта.

Виктор непременно должен быть в порядке. Непременно…

Стоило только парадной двери распахнуться, Юри вздрогнул – сначала от яркого утреннего солнца, а затем от пыли, которая зависла в воздухе бледным облаком и тут же попала ему прямо в нос и рот. Каждый глоток воздуха нес с собой удушение и заставлял Юри морщиться от боли, когда мелкие частички пыли царапали горло.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache