Текст книги "Злая сказка (СИ)"

Автор книги: РавиШанкаР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Пролог ==========

Когда-то наш мир был пронизан магией. Когда-то колдовать было так же легко, как дышать. Когда-то в нём царили мир и согласие. До тех пор, пока сюда не пришли люди. Откуда? Я не знаю, это было слишком давно, да и не хочется мне сейчас гадать об этом.

Сначала никто не считал их угрозой, к ним скорее относились, как к плохо воспитанным детям, которым стоит указать их настоящее место. А они… они восхищались нами, трепетали перед нами, втирались в доверие к нам… И плодились, плодились… Среди них появились те, кому под силу стало овладеть магией – сначала – простейшей, потом всё более сложной и сильной.

Нас всех – Изначальные расы – погубила наша гордость. Мы не допускали, что люди когда-нибудь смогут сравняться с нами, как маги, не понимали, насколько они завистливы… Они завидовали нашему богатству, долгой жизни, красоте… и той Изначальной силе, которая была неподвластна им, даже самым сильным магически.

Мы слишком долго не обращали внимания на то, что творилось в землях людей – нам не было до этого дела. Люди и их законы не интересовали Изначальных, а на нашей территории они почти не появлялись. Мы продолжали жить, как жили – в родстве с Природой и Магией и в мире друг с другом.

Но однажды… Однажды началась война, которую мы не ждали. Люди, расплодились во множестве, им стало тесно в собственных землях, и они обратили внимание на наши – плодородные, с прекрасным климатом, процветающие. К тому времени на землях людей было уже несколько королевств, которые вечно грызлись друг с другом за жалкие приграничные территории. Но когда они поняли, что под боком у них добыча пожирнее… Они все объединились. Против нас.

И пришла война. Война, которую мы надеялись легко выиграть, чтобы поставить на место этих обнаглевших тварей, оказалась вовсе не быстрой и лёгкой. Люди не стояли на месте, они развивались с поразительной быстротой. Краткоживущие, они ещё больше спешили жить… Их маги стали сильными, их численность в сотни раз превышала нашу. Да, мы одержали сотни побед. Но проиграли войну, ибо нас становилось всё меньше и меньше. И когда-то могучий и процветающий народ Изначальных оказался на грани вымирания.

И тогда наши Старейшины вместе с Правителем решили открыть для нас путь на Изнанку Мира. Было решено уйти всем, кто ещё уцелел, а проход на Изнанку Правитель запечатал своей кровью, принеся себя в жертву, дабы его народ жил. Мы ушли. Но знали, что когда-нибудь мы вернёмся в свой мир. И мир содрогнётся.

(Летописец Тенефраст «Хроники Изначальных. Исход»)

Липу Чагину жизнь не баловала изначально. Родилась она в небольшой деревушке Ленинградской области с поэтическим названием Малые Сцуки на исходе шестидесятых годов двадцатого века. Родители её трудились в местной школе – отец преподавал историю и был бессменным директором оной, мать была учителем начальных классов. Свою единственную дочь они любили, но держали в строгости, контролируя чуть ли не каждый чих. От Липы требовалось хорошо учиться, помогать по дому и не встревать в неподходящие компании, каковыми, по мнению Липиных родителей, было большинство учеников школы. Дети пьющих горькую родителей, частенько из неполных семей, либо из семей, где отец вроде бы был, но большую часть жизни отсутствовал, пребывая в местах не столь отдалённых, либо на таинственных «заработках» в городе – таков был основной состав учеников Малосцукинской восьмилетней школы. Были, конечно, в Малых Сцуках и нормальные семьи, но по сравнению с основной массой их было очень и очень мало, к тому же в то время в деревенских семьях детей было не по одному-два, а куда больше, и нормальные родители крутились, как ошалевшие белки в колесе, дабы обеспечить своих отпрысков всем необходимым, ибо заработная плата в совхозе с не менее поэтичным названием «Культура Ильича» больше напоминала милостыню – то есть платили регулярно, но мало. Так что даже с низкими советскими ценами на хлебушек хватало, а вот на колбаску с маслицем приходилось уже искать источники дополнительного дохода. Поэтому все богатые по сельским меркам семьи держали целые плантации картошки и овощей, бычков, свиней, кур, а иногда даже гусей и индоуток. Всё это продавалось на рынке или сдавалось «на мясо», так что таким путём в семьях появлялись реальные деньги, позволявшие и отпрысков одеть в городские обновки, а не в ту жуткую жуть, что регулярно привозили в сельпо, и купить по записи ковёр на стенку, полированный сервант, вазы и салатницы из чешского стекла, цветной телевизор «Рубин» или там холодильник «Саратов». Понятное дело, что всё это просто так не доставалось, в те времена для того, чтобы купить подобное, приходилось попотеть, но тем ценнее был раздобытый предмет роскоши, с которого сдували пылинки, холили и лелеяли.

Большинство учеников из таких семей было занято в семейном деле летом, весной и осенью, а часто – и зимой, так что после ухода за скотиной или вкалывания на картофельной плантации учёба в их головах утрамбовывалась худо. Нет, были, конечно, в школе и свои звёздочки – хорошисты и отличники, но основная масса переползала из класса в класс с жидкими, с огромным трудом заработанными троечками. Липа же старательно училась и восьмилетку закончила с отличным аттестатом. За всё детство она так и не сошлась близко с одноклассниками, которые считали её зубрилой, к тому же девочка не была красавицей – коренастая, крупноголовая, высокая и почти толстая. Хороши у Липы были только глаза и волосы – карие большие глаза в длинных ресницах и густые тёмно-русые волосы. Но прочих недостатков это не искупало, и прозвище Заучка-Жиртрест прилипло к девочке прочно. Так что Липа была только рада окончанию ненавистной школы.

Потом был семейный совет, на котором отец и мать решили, что Липа должна поступить в медицинское училище в райцентре. Тому было несколько причин – во-первых, по распределению её оставили бы медсестрой при районной больнице, во-вторых, работа, хоть и не слишком хорошо оплачиваемая, но уважаемая, чистая и в тепле. А там, года через два работы в больнице, можно и направление получить, и в институт поступить – будет в семье собственный доктор. Липа послушалась родителей, в медучилище её с хорошим аттестатом взяли без писка и вступительных экзаменов, крохотную комнату в деревянном доме на окраине райцентра у бабульки-пенсионерки удалось снять за пятнадцать рублей в месяц, так что всё складывалось удачно. И Липа поехала учиться.

Учёба давалась ей легко, практику, будучи от природы аккуратной, девушка проходила без проблем, к тому же за годы учёбы Липа похудела, пообтесалась в городе, оделась помоднее, и стало понятно, что она почти красавица. Прежние однокашники неожиданно разглядели девушку и во время приездов домой стали приглашать её то на танцы, то просто «походить». Однако родители бдили, аки два цербера, так что с танцульками и посиделками Липа пролетала. Но ей и самой были неинтересны деревенские женихи, романтичная девушка начиталась книжек про любовь и ждала прекрасного принца.

И принц появился. На дискотеке в районном Доме Культуры, куда Липа отпросилась, соврав квартирной хозяйке про ночную практику в реанимации, её пригласил на танец самый красивый парень на свете – яркий блондин с невозможно голубыми глазами, с головы до ног «прикинутый» в «фирму». Кроссовки у него были «Адидас», джинсы – «Монтана», а на карманчике синей рубашки был вышит маленький крокодильчик. Роскошь для райцентра середины восьмидесятых невиданная. Парень сказал, что он учится в Ленинграде на журфаке университета, что сейчас проходит практику в местной газете «Трудовая доблесть» и что просто очарован провинциальной красавицей. Неизбалованная вниманием ТАКИХ парней Липа упала в руки искусителю, словно спелый плод.

Наутро она не вернулась на квартиру, и хозяйка подняла тревогу – времена тогда были советские, пропажа молодой девушки отличницы, комсомолки и скромницы из благополучной полной семьи для маленького районного городка была огромным ЧП, и девушку начали искать. Расспросили всех, кого можно. Рыдающая в ужасе подружка рассказала и про дискотеку, и про парня, только вот словесный портрет дать затруднилась, описала только в самых общих чертах, зато вспомнила про журфак и практику в газете. Ошарашенный главный редактор «Трудовой доблести», взятый за жабры местными шерлокхолмсами, заявил, что никаких практикантов из Питера у него в газете не было отродясь и что никакого отношения к исчезновению студентки коллектив «Трудовой доблести» не имеет. Проверили дружный коллектив газеты и убедились, что ни среди работников редакции, ни среди их родственников никаких голубоглазых блондинов смазливой внешности не было. Поиски не затихали полгода, приезжала даже следственная группа из области, но ничего не обнаружили. Ни следа. Липа Чагина словно растворилась в воздухе.

Прошло ещё полгода, и в окно дома родителей Липы постучали. Точнее, поскреблись. Успевшая поседеть от горя мать выглянула на улицу и увидела какую-то кучу тряпья, валявшуюся у крыльца. Куча слабо шевелилась и тихо стонала.

У женщины ёкнуло сердце – она отказывалась верить в смерть дочери и верила, что Липа к ней вернётся. Мать открыла дверь и бросилась к куче тряпья, которая при ближайшем рассмотрении оказалась человеком… женщиной. Но даже родная мать не сразу смогла узнать в этой жуткой седой старухе, страшно худой, но с огромным животом, с провалившимися щеками и шрамом через всё лицо свою единственную дочь.

«Скорая» примчалась через полчаса, девушку отвезли в районную больницу, туда же примчался милицейский следователь… но ничего у девушки добиться не смог. Она только плакала и мычала, словно навсегда утратила способность говорить. К тому же несчастная явно боялась людей и вела себя так, словно забыла элементарные вещи. Когда на следующий день с ней попробовала наладить контакт девушка-следователь и протянула ей карандаш и бумагу, то Липа посмотрела на эти предметы с полным недоумением, словно не понимая, для чего они предназначены.

Липу осмотрели эксперты, и их заключение заставило измениться в лице даже бывалых ментов, которых вообще-то было трудно пронять чем-либо. Заключение утверждало, что девушка неоднократно подвергалась жестокому насилию и изощрённым пыткам, что ей неоднократно ломали кости рук и ног, жестоко избивали, жгли и держали на привязи, словно собаку. К тому же у неё в крови выявили какие-то странные вещества, которые не смогла идентифицировать ни местная, ни московская экспертиза. И да, девушка была беременна, где-то на восьмом месяце. Ментам стало ясно, что в окрестностях их тихого райцентра появился маньяк, что девушка была у него в плену, но умудрилась бежать и как-то добраться до родителей. Почему в окрестностях? Потому что эксперты дружно утверждали, что на своих переломанных и неправильно сросшихся ногах девушка не смогла бы уйти далеко, а то, что она шла пешком, подтверждали стёртые в кровь ступни.

Милиция вновь начала рыть землю, следственная группа в помощь прилетела аж из самой Москвы, перешерстили весь райцентр, проверили все окрестные деревни, дачные посёлки и свалки, побывали во всех подозрительных местах… Ничего. Таинственный красавчик-маньяк провалился словно сквозь землю.

Постепенно всё стало утихать. Липу подлечили, беременность её протекала до странности нормально, родила она легко. Красивого мальчика со светлыми волосиками и яркими голубыми глазами. Мальчик был на удивление здоров, если учитывать, в каких условиях протекала материнская беременность, сама же Липа после родов начала постепенно угасать, словно необходимость родить малыша было единственным и последним делом, которое ещё держало её в этом мире. Но она не умерла, и даже спустя какое-то время стала понемногу поправляться. Однако разум к несчастной так и не вернулся. Но она не была буйной и не доставляла окружающим почти никаких хлопот, поэтому родители забрали домой и её, и внука.

Дома Липа вспомнила какие-то простейшие навыки сельской жизни и охотно возилась в огороде и кормила кур и свиней. Но она по-прежнему молчала, а при виде незнакомого человека убегала и забивалась в маленький тёмный чулан. Там она и спала, наотрез отказываясь ночевать в своей прежней комнате. В конце концов, её отец отвёл эту комнату под детскую для маленького внука, а в чулан с помощью соседа, электрика Вани, провёл свет и втиснул туда узкую тахту. Липа была вполне довольна, теперь она проводила все дни в огороде либо в чулане, а зимой, когда возможности огородничать не было, возилась со своими старыми куклами. Для них она шила новые платья, а потом научилась мастерить из лоскутков коврики и одеяла. К сыну она была не то, чтобы равнодушна, но лишний раз не обращала на него внимания. Когда подносили – кормила, могла и покачать в коляске… но особых проблесков материнского инстинкта у неё заметно не было. Хотя несколько раз она вроде бы узнавала сына, начинала гладить, целовать и горько плакала. Но это состояние быстро проходило, и, в конце концов, стало понятно, что рассудок к Липе не вернётся никогда. Но она была тихой помешанной, к тому же в деревне быстро отметили, что огород Чагиных стал приносить невероятные урожаи, к тому же, когда Липа прополола морковь у старушки-соседки, которой постепенно перестала дичиться, то морковь вымахала невиданно крупная и сладкая. Ушлые бабульки назвали Липу блаженной и частенько зазывали к себе. Сначала она дичилась, но потом перестала и охотно шла с ними. И, вот странность – у тех, кто привечал Липу, овощи росли, как на дрожжах, коровы и козы давали невероятно вкусное молоко, а яблони даже в самый неурожайный год гнулись под тяжестью плодов.

Деревня посудачила – и забыла, в русских деревнях вообще по-доброму относятся к дурачкам и блаженненьким. К тому же жизнь вокруг начала меняться, на смену объявленной перестройке пришёл развал Союза, правителя которого бабульки, крестясь, именовали Меченым, сменил другой – седой и импозантный, но жить лучше не стало, а стало только хуже.

Между тем сын Липы, которого дед с бабушкой записали, как Леонида Олимпиадовича Чагина, подрастал себе потихоньку, не доставляя родне особых хлопот. Он не капризничал, не болел, пошёл в девять месяцев, разговаривать начал в десять, был на редкость спокойным и уравновешенным. Золото, а не ребёнок, и хорошенький на загляденье. Правда, светлые волосы очень быстро потемнели в рыжину и стали странного, но красивого рыже-коричневого цвета, завились крупными кольцами, и ещё ярче засияли синие глаза. Малыш был настолько хорошеньким, что редко кто из односельчан мог пройти мимо подворья Чагиных и не улыбнуться серьёзно сопящему малышу, который возился на стареньком одеяле с кубиками или машинками. Тот на каждую улыбку улыбался в ответ – просто солнышко.

А время шло. Хорошенький малыш подрос, пошёл в первый класс с букетом любовно выращенных Липой огромных гладиолусов. Букет был такой огромный, что малыш не удержал бы его, хорошо, что на первую линейку его сопровождал дедушка – в сером выходном костюме и галстуке с брусничной искрой, оставшемся ещё со времен директорства. Он уже вышел на пенсию, но работать в школе не остался, как его ни уговаривали – решил помогать в присмотре за Липой и воспитывать внука. Внук его только радовал – умненький, серьёзный и самостоятельный, он рано начал читать и теперь с удовольствием одолевал толстые книги сказок из сельской библиотеки. Малыша хотели даже посадить во второй класс, но его подвёл почерк – слишком крупными получались буквы, слишком корявыми, порой переходя в непонятные закорючки почти стенографического вида. Как ни странно, но сам Лёнечка свои «записи» понимал и спокойно «читал» даже спустя длительное время. Дед с бабкой только плечами пожимали. И никакие попытки бабушки привить внуку каллиграфический почерк не помогали. Бабушка сердилась – словно под сомнение ставился её почти тридцатилетний педагогический опыт, но дед только хмыкал:

– Машенька, Лёнька просто слишком быстро думает – у него рука за головой не успевает. Оставь его в покое: образуется стойкий навык письма – и почерк выправится.

Как ни странно, но дед, обожавший внука, оказался абсолютно прав – окончив первый класс, Лёнька приобрёл если не каллиграфический, но вполне сносный почерк. Учёба давалась ему легко – считал он в уме ловко, память у мальчика была идеальной, читал он необыкновенно быстро… В общем, в школе ему нравилось – одноклассников он обаял, первая учительница Ксения Ивановна была в восторге от способностей ученика, а Лёнька… Лёнька больше всего любил, быстренько выполнив задание, вытащить из парты какую-нибудь книгу потолще и погрузиться в чтение.

Вот так и жили своим маленьким мирком дед и бабушка, их безумная дочь и Лёнька. И скажи мальчику кто-нибудь, что это неправильно, он бы очень удивился – ведь бабушка с дедом его очень любят. И мама любит, просто не может этого сказать. И друзей у него много. И река с лесом. И толстолапые котята, которых с непохвальной регулярностью умудрялась рожать трёхцветная кошка Биссектриса. Котят дед с бабушкой не топили принципиально, всякий раз умудряясь пристроить в хорошие руки. Брали их охотно, ибо непутёвая мамаша во всём остальном была идеальна – была красивой и ласковой, прекрасно ловила крыс и мышей, не гадила в доме и была не по-кошачьи умна. Столь же высоким интеллектом отличалось всё её потомство, несмотря на то, кто из соседских котов был папашей. А ещё была старая конюшня с одной-единственной лошадью Ласточкой, пёс по кличке Батон – жуткая помесь кавказца и ньюфаундленда, с кучей разных, более незначительных кровей, была библиотека с её книжными сокровищами… Много чего было. Так что Лёнька искренне почитал себя счастливым. Но и его посетило горе. Главным горем его детства стала внезапная смерть Липы, которую не предвещало ничто. Просто легла вечером спать, а утром не проснулась. А за день до этого Липа потихоньку от бабки и деда сунула сыну странный кулон, похожий на косо срезанный кругляшок какого-то непонятного металла на витом кожаном шнурке и с дырочкой посередине, и жестом велела спрятать.

Лёнька неподдельно горевал по матери, но в себе не замкнулся и постепенно как-то отошёл и понял, что с этой потерей можно было жить. Он ещё был слишком мал, чтобы знать всю историю Липы, но кулон спрятал и постоянно навещал могилу матери, принося на неё живые цветы. А потом, чтобы как-то перебороть горе, снова взялся за учёбу.

Так и пошло – сначала начальная, а затем и основная школа были окончены на круглые пятёрки, отличником, победителем олимпиад по разным предметам и кучи грамот за активное участие в школьной жизни и спортивные соревнования. Встал вопрос: что делать дальше? Дедушка и бабушка прекрасно помнили печальную судьбу Липы и не хотели отпускать внука от себя. Но учиться в деревне ему было нечему, а такие способности не должны были пропадать… И тут подвернулся случай. Деревня Малые Сцуки стала почему-то модной у городских состоятельных дачников, они стали скупать дома у прежних хозяев, обещая старикам и тем, кто помоложе, квартиры в райцентре. И, что характерно, не обманывали.

Поэтому, когда в калитку Чагиных завернула бойкая дама в очках с плоским кожаным портфелем, обзывавшая сама себя словом «риэлтор», и предложила купить их дом вместе с участком, обещая за это двухкомнатную квартиру в райцентре, дед и бабушка посовещались и согласились. Очкастая риэлторша не обманула – и через месяц Чагины вселились в новенькую двушку в райцентре. Так всё и устроилось наилучшим образом.

Потом-то выяснилась причина аттракциона неслыханной щедрости – аккурат через Малые Сцуки должна была пройти трасса федерального назначения, и участки взлетели в цене просто неслыханно. Новые владельцы – подставные, действовавшие от имени той самой очкастой дамы – получили нехилый навар, но бабушка, узнав об этом от деда, только махнула рукой:

– Брось, Миша, всех денег с собой в могилу не утащишь. А нас всё-таки не обидели – и на квартиру денег хватило, и на мебель дешёвенькую, и на компьютер Лёньке. Там люди большие, не нам с ними бодаться…

Дед вздохнул, сознавая справедливость бабушкиных слов и сознавая, что мало что понимает во внезапно наступившей новой жизни, и на этом успокоился.

Лёнечка поступил по конкурсу на бесплатное место в лучшую городскую школу. Школа была частной, и учились в ней, в основном, дети людей состоятельных. Бабушка и дедушка очень боялись, что его будут обижать, однако у мальчика сложились неплохие отношения с одноклассниками. Лёнечка научился регулировать градус своего обаяния и мог добиться хорошего отношения от кого угодно. Так что заносчивые отпрыски местной элиты спокойно и даже по-дружески общались с деревенским парнишкой и даже пытались ему покровительствовать. От покровительства Лёнька умело ускользал – он уже успел понять, что в этой жизни никому не стоит быть обязанным, но хорошие отношения умудрялся сохранять со всеми.

К тому же к семнадцати годам он вытянулся и ещё больше похорошел. Глаза, казалось, стали ярче, двигался он с какой-то кошачьей грацией, нарастил мышцы благодаря регулярным занятиям в спортзале и плаванию, умел поддержать разговор на любую тему и сойти за своего в самой взыскательной компании. Учился Лёнька по-прежнему блестяще, учителя прочили ему высокие баллы по ЕГЭ и беспрепятственное поступление в университет одной из двух столиц. Казалось, Лёню Чагина ждёт прекрасное будущее, а его стариков – спокойная старость.

Но в один, чёрный для стариков, вечер Лёнька не вернулся домой с подготовительных курсов…

========== Глава 1. Злая сказка начинается ==========

Внимание, пока не бечено!

Во всём был виноват преподаватель математики по прозвищу Игрек. Точнее, звали его Игорь Николаевич, в школе он работал третий год, сразу после того, как окончил педагогический университет в Питере и, несмотря на малый педагогический опыт, был подлинным фанатом своего дела и даже не обращал внимания на заинтересованные взгляды старшеклассниц, ибо был очень даже не урод… Именно он вёл занятия на подготовительных курсах, которые посещал Лёнька. Обычно у Лёни Чагина не было проблем с усвоением материала, но в этот день что-то пошло не так, и зловредный препод не отпустил его, пока не добился результата. Лёнька глянул на часы… и схватился за голову. Он давно уже должен быть дома, если он задерживался и не предупреждал об этом, старики начинали волноваться. Лёнька бы позвонил, и предупредил, да вот беда – накануне он поставил мобильник на зарядку, а собираясь на учёбу – благополучно забыл.

Так что он торопливо накинул куртку и помчался домой, надеясь, что успеет на маршрутку. Однако закон подлости проявил себя во всей красе – маршрутка благополучно ушла за минуту до того, как Лёнька добежал до остановки, а следующая ожидалась не ранее, чем через полчаса. Ждать полчаса Лёнька не собирался и побежал домой пешком. Он знал короткую дорогу через парк, хотя после наступления ночи там обычно никто не появлялся. Однако выхода не было, волновать близких Лёнька не хотел и, несмотря на то, что уже почти стемнело, решительно углубился в тёмную парковую аллею. По тому же, безотказно действующему закону подлости, большинство фонарей в парке не горело. Но Лёнька парк знал хорошо и решил, что просто быстро пробежит по центральной аллее, повернув в нужном месте направо. Там была вытоптанная тропинка, ведущая к парковой ограде, в которой неведомые умельцы согнули два прута таким образом, что кто-нибудь не слишком толстый вполне мог протиснуться. А протиснувшись, можно было оказаться на другой тропинке, которая вела прямиком к Лёнькиному дому.

Ленька быстрым шагом шёл по парковой аллее, высматривая заветную тропинку. Парк был совершенно пуст, и постепенно где-то внутри у Лёньки стало возникать странное гнетущее чувство, требующее повернуть назад, на безопасную освещённую улицу и дождаться пропахшей разнообразной смесью ароматов предыдущих пассажиров маршрутки . Однако Лёнька это чувство придушил на корню : не маленький, да и в парке пусто – чего бояться-то? Но всё равно было неуютно, и он ускорил шаг.

Некоторое время спустя он, наконец, разглядел заветную тропинку и вздохнул с облегчением. Но именно в этот момент откуда-то из-за ближайшего дерева выступил на тропинку высокий стройный парень. Парень, как парень, он не выглядел опасным – светловолосый, голубоглазый, в джинсах и рубашке с коротким рукавом. Парень улыбнулся ласково и сказал:

– Ну, здравствуй. Вот я тебя и дождался. Такой случай раз в несколько лет бывает.

Лёнька встал, как вкопанный, его неожиданно прошиб холодный пот. Зима на дворе, даже в куртке холодновато, а этот псих стоит в одной рубашке и улыбается. Откуда он здесь вообще взялся? Да и улыбка парня не внушала доверия. Лёньке она показалась оскалом голодной акулы, нежданно-негаданно разглядевшей вкусного аквалангиста.

С психами не спорят и не вступают в задушевные беседы, если этого можно избежать, посему Лёнька развернулся и помчался обратно – туда, к безопасному свету уличных фонарей и пропахшей дешёвыми сигаретами водителя-дагестанца маршрутке.

Однако далеко он не убежал. Псих неожиданно возник прямо перед опешившим парнем, выставил обе руки вперёд и коротко приказал:

– Стоять!

Стоять Лёнька как раз и не собирался, он хотел обогнуть психа и бежать дальше, а всякими непонятными штучками заморачиваться дома – в тепле и безопасности, но ноги в один миг стали тяжёлыми, как бетонные глыбы. Он рыпнулся раз, другой, даже сумел сделать шаг вперёд, но на большее сил уже не было, и парень неподвижно замер, с удивлением глядя на своего пленителя.

Светловолосый же обошёл неспособного двинуться парнишку по кругу, чуть опустив голову и разглядывая его с нехорошим прищуром – словно мясо на рынке, а затем изрёк:

– Что ж, это лучше, чем я ожидал. К тому же, другого варианта под рукой нет. Я забираю тебя.

– Что? – возмутился Лёнька. – Куда? Ты кто такой, вообще? И вообще – я никуда с тобой не пойду!

– Молчи, Осквернённый! Ты раб, грязь под ногами! Ты принадлежишь мне! И замолчи – я не желаю слушать тех глупостей, которые извергает твой грязный язык! Ты нам нужен – и ты пойдёшь со мной! – голос незнакомца стал чуть более эмоциональным, в нём добавилось угрозы, он словно давил, вынуждая подчиниться. Это вызывало в юноше глухой, отчаянный протест, и он не мог не возмутиться.

– Ну уж… – начал Лёнька, готовясь высказать этому придурку всё, что думает о таких, как он ненормальных психах, но тот щёлкнул пальцами, и горло Лёньки сдавило – словно замкнулся на нём невидимый ошейник.

– Я же сказал – заткнись! – прошипел незнакомец. – Иначе, будет ещё больнее!

Лёнька всё же попробовал возмутиться ещё раз и даже открыл было рот, но тут его скрутило такой болью, что предыдущая показалась парнишке лёгкой щекоткой. Он замолчал, лихорадочно соображая, что делать. В мгновение ока вспомнилась ему и мать, и странные намёки-недомолвки деревенских бабулек… Но картинка не складывалась.

Между тем, светловолосый незнакомец коротко приказал:

– Иди туда! Нам пора, действие амулета ослабевает!

И тело Лёньки, не слушаясь его самого, покорно развернулось и пошло в заданном направлении – прямо в заросли облетевшего шиповника, кое-где покрытого ещё красными мёрзлыми ягодами. Внутри парня что-то вопило о том, что делать этого нельзя, нельзя, ни в коем случае, иначе – беда, но все усилия привели только к тому, что шаги его слегка замедлились. Но и этим злобный незнакомец был недоволен:

– Ты смеешь ещё сопротивляться, Осквернённый! Поторопись, иначе я оторву тебе голову, а потом приставлю назад и ты станешь безмозглой куклой, выполняющей любой приказ!

И что-то в его тоне заставило Лёньку поверить в то, что он говорит чистую правду. Да и сил сопротивляться больше не было. Он медленно побрёл прямо в заросли шиповника, ожидая, что сейчас острые шипы оцарапают кожу. Но неожиданно стена кустарника расступилась перед ним, и оба – и Лёнька, и незнакомец оказались на какой-то странной, идеально круглой полянке. На ней совсем не было снега – только жёлтая прошлогодняя трава, неестественно хрустящая под ногами, как пергаментная бумага. В центре поляны находился кусок странно покорёженного синеватого металла, напоминавший абстрактную скульптуру. Именно к нему подтолкнул Лёньку незнакомец:

– Встань там, Осквернённый!

Лёнька пошатнулся, сделал несколько шагов вперёд и замер. А незнакомец, встав рядом с ним, достал что-то из кармана и приложил к непонятной скульптуре. В ответ она загудела, завибрировала, окуталась голубым туманом, который заполнил всё пространство вокруг. Лёнька инстинктивно задержал дыхание, но холодный голубой туман, казалось проникал под кожу, в нос, в лёгкие… И скоро в мире не осталось ничего кроме холодного голубого сияния.

***

Лёнька проснулся и, не открывая глаз, подумал: «Приснится ж такое… Меньше надо фантастики и фэнтэзи разных глотать – вот и не будет всякая ерунда мерещиться…»

Но он никак не мог себя заставить открыть глаза, мысленно убеждая себя, что он дома, конечно же дома, с ним не могло случиться ничего плохого, он просто перенервничал вчера, когда бежал через безлюдный парк – вот и приснилась ерунда. А сейчас пора уже вставать в школу, их класс сегодня дежурный, и вообще – бабушка уже приготовила завтрак, и дед успел проснуться, и если он, Лёнька, сейчас не встанет – непременно заглянет в комнату и пробасит хорошо поставленным голосом, в котором сквозит нарочитая строгость и глубокая любовь к внуку:

– Леонид! Опаздывать изволите! Ох уж эта молодёжь, у всех ветер в голове!

И всё разрешится, жизнь станет такой же ясной и простой, как прежде.

Но глаза открыть было почему-то страшно. Наверное, потому, что Лёнька осознал, что лежит на чём-то плотном, и одеяла на нём нет, и подушки нет под головой, и не доносится привычных утренних звуков и запахов – бормотания радио «Маяк», скрипа кухонной двери, тяжёлых шагов деда, запахов овсяной каши, омлета и свежезаваренного чая… Ничего не было. Вокруг царила тишина. Практически ничем не нарушаемая. А глаза всё не хотели открываться… Впору было бить себя по щекам и охать: «Соберись, тряпка!»

Но Лёнька, почитавший во всём умеренность, счёл это перебором и усилием воли заставил себя открыть глаза. Серый серебристый потолок, с проступавшими балками, похожими на рёбра огромного кита, был ничуть не похож на оклеенный голубыми обоями с облаками и парящими в них чайками потолок его спальни. Похоже, это всё-таки был не сон.