Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Он поднимает брови, когда видит её – невербальное общение. Это его ты готова?
Она задирает подбородок в качестве ответа. Тянется к его руке, как они и договаривались. Они переплетают пальцы и вместе входят в класс. Ещё одно решение, которое она не сможет забрать назад.
Остальные замечают их, начинают шептаться, и она отстранённо задаётся вопросом о том, сделает ли она однажды хоть что-нибудь, о чём потом не будет жалеть. Каждое утро она жалеет о том, сколько зубной пасты выдавливает на свою щётку, всегда немного больше, чем ей нужно. В течение дня жалеет о том, какую выбрала обувь. Жалеет о том, как она начинает предложения и заканчивает эссе.
Но это что-то большее, чем перфекционизм. Большее, чем простое желание быть безупречной в каждой мелочи.
Дело в том, что она найдёт недостаток, даже когда его нет. Обязательно. Она должна.
Когда между дверью и партой, которую она займёт вместе с Захарией, остаётся десять метров, она осознаёт, что не верит в совершенство.
И она должна быть удовлетворена, потому что взгляд Малфоя даёт ей понять, что она и сейчас далека от совершенства. Он за последней партой, там, где сидит всегда, с Ноттом. Ей, к сожалению, хорошо его видно. Она замечает, как новая эмоция зажигается на его лице. Она ожидает злость, но перед ней на секунду вспыхивает что-то другое. Что-то похожее на боль. Доказательство того, что его эго задето.
Она почти забыла о том, насколько он чувствительный. В последнее время он в основном выбирал что-то между насилием и равнодушием.
Но Малфой не состоит из камня.
Как и она, очевидно, хотя она старается – потому что этот взгляд, пусть и короткий, заставляет её сердце сжаться. Она быстро отводит глаза.
Они садятся.
Гестия выходит к ним из своего кабинета. Она отлично справляется с ролью профессора Защиты От Тёмных Искусств, учитывая всё, что произошло. После войны этот предмет сложно назвать самым простым для преподавания.
Она стучит палочкой по столу, и класс погружается в тишину. Больше никто не шепчется, но Гермиона всё ещё чувствует множество взглядов на своём затылке.
– Хорошо, – сухо, как и всегда, говорит Гестия, – сегодня у нас дуэли, но я бы хотела напомнить вам, что в следующий раз у нас будут Боггарты. Я говорила об этом в начале семестра, однако скажу ещё раз: если кто-то из вас пожелает освободиться от урока, вас отпустят, без вопросов. Он предназначен для того, чтобы побороть свой страх, и я знаю, что многие из вас извлекли из этого пользу в прошлом. Тем не менее, я не хочу травмировать вас, если вы не чувствуете, что готовы. Всё ясно?
У Гермионы сжимается всё внутри, когда в классе поднимается согласное бормотание. Она забыла про этот урок. Забыла сделать выбор.
Она до сих пор не уверена, что сможет справиться. И теперь у неё меньше двух дней для того, чтобы принять решение.
В любой другой год она была бы первой в очереди. Она так расстроилась, когда не смогла встретиться с Боггартом на третьем курсе – ей было так любопытно. Она была так уверена, что она могла бы сделать из этого невероятно полезные выводы. Больше всего на свете хотела узнать свой самый большой страх.
Теперь она уже не так уверена.
Раньше это мог быть провал на экзаменах, теперь это может быть смерть друга.
Она дрожит. Игнорирует вопросительный взгляд Захарии.
– Теперь разбейтесь на пары, – говорит Гестия. – Я хочу, чтобы вы попрактиковали защитные заклинания и взрывающие чары, и через пару минут мы соберёмся все вместе для демонстрации. Хорошо?
Стулья со скрипом отодвигаются назад. Затем растворяются парты. И она неожиданно дуэлирует с Захарией, с которым никогда раньше не практиковала магию.
Это странно – то, как мало места он раньше занимал в её жизни и то, как он сейчас оказывается буквально везде.
Ты могла сказать нет, напоминает она себе.
Да, она могла. Она должна была. Не сказала. Как обычно.
10 ноября, 1998
Дневник,
Кто-то должен сказать Грейнджер, что никто, блядь, не держится за руки. Если бы у неё хоть однажды были настоящие отношения, она бы знала об этом.
Не могу поверить, что вы, идиоты, до сих пор посылаете мне эти вопросы. Ничего из этого мне не помогает. В чём сраный смысл?
Кроме того, я вообще не рад тому, что благодаря вам Нотт следил за мной на прошлой неделе. Хватит рассказывать ему о моих записях. Это не его дело. Мне достаточно того, что вы лезете в это.
Вопрос: Как вы успокаиваетесь в моменты особенно сильного стресса?
Я кусаю свой язык, пока он не начинает кровоточить.
А потом, как только смогу, бросаю себя в ледяную ванну. Вы же так и не прислали мне ёбаные таблетки.
Садисты.
Драко
11 ноября, 1998
Её любопытство побеждает. Оно всегда побеждает.
И теперь она стоит в очереди к тому самому шкафу, стараясь не обращать внимания на звук голоса Ремуса в своей голове. Ей не нужен ещё один повод для грусти.
Гестия ещё не открыла дверь. Она объясняет, как работает Ридикулус, тем, кто ещё не пытался его использовать, и Гермиона ужасно скучает по весёлому звуку граммофона, который звучал здесь при Люпине. Все эти годы этот урок был захватывающим – увлекательным и весёлым. Теперь она чувствует только напряжение.
В классе царит беспокойство. Гестия это чувствует. Она подготовилась, и её стол заставлен лакомствами и успокаивающими зельями – на всякий случай.
– Напоследок я напомню ещё раз – вы можете в любой момент покинуть занятие, если почувствуете себя некомфортно.
Класс отвечает молчанием.
– Очень хорошо, – говорит она, поправляя свою мантию. – Вперёд, Парвати.
Это особенно плохое начало. Дверь шкафа открывается, и безжизненное тело Лаванды Браун вываливается на пол. Парвати кричит. Класс охает.
Гермиона отводит взгляд.
Чуть позже она услышит, что труп Лаванды поднялся на ноги и двинулся на Парвати, которая не смогла наколдовать Ридикулус. Когда её выводили из класса, она сжимала в дрожащих руках два пузырька с успокаивающим зельем.
Падма уходит с ней, и Гестия, заметно обеспокоенная, колеблется, прежде чем пригласить следующего ученика. Гермиона видит сомнение в её глазах, когда та оглядывается на остальных – она явно не уверена в том, что ей стоило проводить этот урок.
Следующим идёт Дин, и его вполне обыкновенный страх приносит всем облегчение. На пол высыпаются тараканы, которые принимаются стремительно размножаться и собираются в огромную волну. Дин отступает назад на пару шагов, но ему удаётся превратить их в бабочек, которые довольно красиво кружатся в воздухе, пока следующий в очереди не занимает его место.
Гермиона на секунду оборачивается. Гарри стоит через несколько человек от неё, разговаривает с Симусом. Она ловит его взгляд. Приподнимает бровь в молчаливом вопросе.
Как и на третьем курсе, она не уверена, что ему стоит встречаться с Боггартом. Но выражение лица Гарри спокойное – даже безмятежное – и он просто дарит ей легкую успокаивающую полуулыбку.
Почему он всегда должен быть настолько храбрее неё?
Она глубоко вздыхает, поворачиваясь обратно – смотрит, как Захария разбирается с достаточно убедительной иллюзией падения с тысячи футов. Вот оно что. Страх высоты. Ей интересно, как Боггарту это удаётся.
Ридикулус превращает Боггарта в достаточно убогий фон для съемочной площадки, и студенты отстранённо смеются, когда Захария отходит в сторону.
И вдруг наступает её очередь.
Ей стоило быть внимательнее. Она не думала, что это будет так скоро.
Она выходит вперёд, пытаясь вытащить из кармана палочку, и комната погружается в тишину. Несомненно, некоторые из студентов всё ещё думают о том, будет ли это работа, которую оценили на Удовлетворительно, а не на Превосходно.
Фон для съемочной площадки жутковато покачивается, словно от лёгкого ветра. Боггарт думает. Изучаёт её. Она практически может представить, как он рассматривает её, пусть даже она никогда не узнает его лица.
А потом фон падает, словно соскользнув с невидимой вешалки, и растекается на полу, чтобы затем собраться в какую-то полупрозрачную фигуру. Её сердце пропускает удар. Она чувствует, как потеет её ладонь, сжимающая палочку.
И вдруг эта фигура становится слишком знакомой. Вся тёмная. Чернеющие кудри.
– Привет, дорогуша, – шипит Беллатриса, и студенты испуганно охают. Она в том же чёрном кружевном платье, что и в тот день, у неё такие же дикие волосы, так же блестят её жёлтые зубы. И она сжимает в руке всё тот же нож.
Гермиона в первую очередь ужасно зла на себя. Как это может быть её самым большим страхом? Женщина, которая давно умерла? Как она может быть такой жалкой?
Но вскоре она осознаёт, что её страх – не Беллатриса Лестрейндж.
Это боль.
Беллатриса выхватывают свою палочку и кричит:
– Круцио!
И Гермиона тратит драгоценные мгновения перед тем, как заклятье попадает в неё, на то, чтобы подумать о том, что она никогда не читала ничего о Боггартах, использующих заклинания.
Это не избавляет ее от мучений.
Она мельком видит испуганное лицо Гестии, прежде чем белая горячая боль ослепляет её. Она не слышит собственный крик. Не чувствует свои пальцы. Не может воспользоваться палочкой.
Она застывает в мучительной агонии, чувствуя, как множество ножей пронзает ее кожу, как её кости сгибаются сразу во всех направлениях.
Ей кажется, что она вернулась на холодный чёрный каменный пол поместья Малфоев. Боль такая же. Её раненая рука пульсирует, её голова совершенно опустевает, и всё, что она видит – это холодные бездонные глаза Беллатрисы.
Кажется, это длится вечно. Но, скорее всего, проходит всего пара секунд.
А потом боль прекращается, и ей требуется пара секунд, чтобы понять, что происходит. Угол обзора поменялся. Она на полу.
Её затуманенный разум подозревает, что Гестия выпрыгнула перед ней, как Люпин делал это с Гарри, чтобы отвлечь внимание Боггарта.
Но это не Гестия.
Это Малфой. Конечно, это Малфой.
Его длинные чёрные брюки частично закрывают обзор, но она всё равно видит его Боггарта.
Это его отец. Или, вернее, это отражение Люциуса в огромном зеркале, которое стоит перед Драко. Она пытается осмыслить это, пока Гестия загоняет Боггарта обратно в шкаф.
– Тишина, вы все, – резко бросает Гестия, и Гермиона только сейчас осознаёт, какой шум стоит в классе.
Малфой отступает к столу, когда Гестия бросается к Гермионе.
– Мисс Грейнджер, вы в порядке? Я прошу прощения – я и не думала, что…
Но её взгляд прикован к нему, она не может больше ни на чём сосредоточиться, и она смотрит, как он берёт со стола два пузырька с успокаивающим зельем. Он осушает один из них и равнодушно бросает ей второй. Он со звоном ударяется о пол и катится к ней, останавливается у её ног.
– До дна, Грейнджер, – говорит он и уходит.
========== Часть 17 ==========
11 ноября, 1998
Дневник,
Я не знаю, почему я это сделал.
Нет, может, я и знаю.
Но это ещё хуже. Это гораздо хуже.
Я не знаю, о чём я думал, я просто —
Ёбаный в рот, она здесь.
11 ноября, 1998
После абсурдного выступления Захарии, в процессе которого он симулирует невероятные привязанность и беспокойство, Гестия говорит ей, что она освободит её от оставшихся занятий. Чтобы она смогла отдохнуть и съесть что-нибудь сладкое.
Но ноги Гермионы даже и не думают двигаться в сторону гостиной Гриффиндор. Вместо этого они поворачивают и несут её на улицу.
Её разум в лучшем случае затуманен. Это последствия боли. Её кожу немного покалывает, точно так же, как это было в тот день, когда они аппарировали в безопасное место после всего, что произошло; тогда это длилось несколько часов. Словно она пытается восстановиться после того, как на ней оставили невидимые раны.
Поэтому она позволяет своим ногам нести себя куда угодно. Доверяет им. У неё есть предчувствие насчет того, куда она направляется.
В последнее время, когда она идёт куда глаза глядят, то обязательно находит Малфоя.
Этот раз не становится исключением. Она спускается по знакомому холму к Чёрному Озеру и уже на полпути замечает его силуэт – чернильное пятно на фоне поверхности воды, переливающейся в лучах солнца, что опускается за холмы.
Он сидит на коленях, сгорбившись, и где-то секунду она думает, что он, кажется, плачет.
Но нет – он яростно что-то записывает. Ей стоило догадаться.
Замёрзшая трава хрустит у неё под ногами. Она видит, как он напрягается. Он захлопывает дневник.
Если бы она не находилась в таком оцепенении, она могла бы отрепетировать какие-то слова в своей голове. Могла бы попробовать побыть хоть сколько-нибудь тактичной. Но вместо этого она, совершенно не соображая, что творит, делится с ним своими мыслями самым холодным и грубым образом.
– Значит, ты боишься стать своим отцом.
Примерно с минуту он ничего не говорит, просто смотрит на воду. Она плещется, борясь с тишиной. Затем он отвечает, тихо, отчётливо.
– Как всегда наблюдательна, Грейнджер. Десять очков Гриффиндор.
Она злится, хотя и знает, что заслужила это. Она заворачивается в мантию, чтобы спастись от холода, и думает о том, стоит ли ей сесть.
Ей не стоит здесь находиться. Она должна соответствовать своей лжи – должна притворяться, что наслаждается вниманием Захарии, и играть безнадёжно влюблённую. Это её часть сделки.
Но её ноги привели её сюда, и все её нервы раскалены, но она не может спорить. Она опускается на колючую мёртвую траву. Говорит то, что думает, потому что каждый раз, когда она пытается как-то отфильтровать свои слова, всё равно проваливается – так зачем вообще пытаться?
– Зачем ты это сделал?
Малфой не отвечает. Смотрит прямо перед собой, рассеянно тянется одной рукой, чтобы потереть глаза.
– Я могла справиться сама.
– Не всегда дело должно быть в тебе, Грейнджер, – резко говорит он, и его тон холоднее, чем ноябрьский воздух. Затем, прежде чем она успевает ответить, он издаёт низкий сердитый рык, вытаскивает из кармана палочку и тихо бормочет заклинание.
Гермиона смотрит, как матово-белое одеяло укрывает его тело, чтобы уже через секунду раствориться. Плечи Малфоя расслабляются.
Она знает, что он не ответит, если она спросит. Поэтому вместо этого бормочет “Специалис ревелио”. Малфой не реагирует, когда его заклинание открывается ей. Наверное, ожидал, что она это сделает.
Это охлаждающие чары – и достаточно сильные. Он немного изменил заклинание, чтобы оно работало ещё лучше.
Неудивительно, что он всегда такой холодный.
– Зачем ты вообще это делаешь? – она снова сначала спрашивает, а потом думает.
Его ответ равнодушный. Невозмутимый. Он всё ещё не смотрит на неё. На самом деле, она удивлена, что он вообще решил ответить.
– Притупляет боль.
– Какую бо…
Она чувствует на себе его тяжёлый взгляд, смотрит, как он закатывает свой левый рукав.
Ей не удаётся удержаться от вздоха. Она не видела её. Нет, она видела, как он тёр её. Как чесал её сквозь ткань своего рукава. Но с момента возвращения в Хогвартс она не видела его Тёмную Метку. Не видела, в каком состоянии та находится.
Она гноится.
Кожа вокруг пятнистой серо-зелёной змеи шелушится – она приняла нездоровый красноватый оттенок, покрылась пузырями с одной стороны, корками – с другой. Сама метка, кажется, поблекла. Ну нет, не поблекла. Скорее, как-то смазалась. И в то же время по её виду понятно, что она здесь навсегда.
Гермиона не замечает, что тянется к ней, пока он не отдёргивает руку. Она тоже убирает свою, пряча её за спину на случай, если ей в голову придёт ещё какая-нибудь идиотская идея.
Часть её думает о том, как это глупо.
Что-то около двух недель назад он оставил на её шее новые следы – сказал что-то в духе мне не жаль и заставил её чувствовать странные вещи – а теперь она боится прикоснуться к нему?
Это просто идиотизм.
Тем не менее, она больше не тянется к нему.
– Только холод помогает, – говорит он.
Гермиона рассеянно играет с шерстью собственного рукава. Закатывает его, чтобы посмотреть на буквы, на которые она смотрела уже тысячу раз.
– Раньше я просто накладывала Жалящие Заклинания на свои ноги. Или на другую руку, – зачем-то говорит она. А потом вдруг начинает смеяться. Громко. В голос.
Боковым зрением она замечает, как Малфой как-то странно смотрит на неё. Она не может понять, с отвращением или смущением.
Но сквозь смех ей удаётся сказать:
– Знаешь, что? Это, чёрт, просто абсурд – просто смешно, но знаешь? Когда я только вернулась сюда, – она пинает траву ногой, – когда я снова увидела твоё чертово помпезное лицо, знаешь, о чём я в первую очередь подумала? – она решается бросить на него короткий взгляд, он смотрит на неё – внимательно. Лучше отвести глаза. – Я подумала о том, как мы похожи – наши шрамы.
И неожиданно для себя она показывает ему свою руку – угасающий дневной свет освещает её шрам. Глаза Малфоя фокусируются на нём, а потом он осторожно переводит взгляд обратно на её лицо.
– Я подумала, – продолжает она, невольно усмехаясь, – чёрт, я подумала, что, может, мы однажды сравним их.
Она смотрит на его серьёзное лицо, и её невесёлая улыбка растворяется. А потом он вдруг касается её руки, ледяной ладонью подхватывает под локоть. Она невольно охает, беспомощно наблюдая за тем, как он подтягивает её руку ближе к себе. Он до конца закатывает её рукав, и она морщится – готовится к боли.
Вот только никакой боли нет.
Он держит её руку до невозможности аккуратно, приподнимает немного, чтобы поднести её ближе к глазам. Она чувствует кожей его холодное дыхание. Видит, как её рука покрывается гусиной кожей. Она краснеет, понимая, что он тоже это видит.
А потом он проскальзывает пальцем вдоль вырезанной на её коже буквы “Г”, едва касаясь.
Гермиона снова охает. Ничего не может с собой поделать. Ей больно, даже когда она сама касается шрама – так почему сейчас не больно?
– Что ты… – начинает она, но он перебивает её.
– Почему Захария? – спрашивает он, всё ещё глядя на её шрам. – Из всех, блядь, возможных людей?
Его мягкий тон не соответствует его словам.
Она удивлена, что он спрашивает. Немного удивлена, что его вообще это интересует.
Она тихо фыркает.
– Ты знаешь, что это не по-настоящему, верно?
– Ты думаешь, я идиот? – опять же, его тон как-то не стыкуется с его словами; касаясь буквы “К”, он небрежно замечает, – Захария Смит не смог бы найти твою пизду, даже если бы ты села ему на лицо.
С раздражённым писком она отдёргивает свою руку.
– Ты отвратителен, – огрызается она.
Он встречается с ней взглядами, смотрит равнодушно. Пожимает плечами.
– Это так.
Она мимоходом замечает, что он знает, что Захария гей, но прямо сейчас она слишком обижена, чтобы задумываться над этим.
– Ты не ответила на мой вопрос, – добавляет он, оглядываясь на воду. Солнце садится.
– Твой – я… – бормочет она.
– Почему он?
Она изо всех сил пытается сказать хоть что-то. Снова выбирает правду, старается быть лаконичной.
– Он был самым безопасным вариантом. Я должна была что-то им сказать… после того, что ты сделал на Хэллоуин.
Малфой фыркает. Молчит какое-то время. Затем он говорит:
– Мой больше.
Гермиона давится воздухом.
– Я извиняюсь —
Он задирает рукав и снова показывает ей заражённую метку.
– Мой шрам. Он больше… – он пристально смотрит на неё, ловит лёгкий румянец, выступивший на её щеках, – чем твой.
Она сглатывает. Обхватывает себя руками, почувствовав, что начинает холодать, и отводит взгляд.
– Да, я думаю, да.
Она чувствует зуд и дискомфорт. Поднимается на ноги.
Малфой не сводит с неё взгляда.
– Я… – она колеблется, смотрит на свои ноги. Она не уверена насчёт того, что она хочет сказать, но в то же время чувствует, что что-то сказать нужно обязательно.
– Спасибо, – это всё, что ей удаётся выдавить из себя после продолжительной паузы, и это звучит как-то неловко. Кажется, что этого слишком много. Она даже не уверена в том, что она благодарна. – За то, что ты сделал.
– Так тяжело было сказать это? – усмехается он. Наверное, её выдало выражение её лица.
– На самом деле, да.
– Не заставляй себя, Грейнджер, – он тоже поднимается, отряхивает свои брюки.
– Ты всё ещё не сказал, зачем ты это сделал.
Малфой снова не отвечает. Прячет руки в карманы и смотрит на неё искоса.
– Захария Смит, – снова говорит он. – безопасный вариант?
Она поднимает подбородок.
– Да.
– Потому что он не я.
Её сердце пропускает удар.
– …Да.
Он делает шаг к ней навстречу, и угасающие солнечные лучи путаются в его светлых волосах – освещают его голову, словно нимб. Она думает о том, стоит ли ей отступить назад. В любом случае, у неё это почему-то не получается, даже после того, как он подходит так близко, что ей приходится смотреть прямо вверх, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Кто угодно, но не я… – бормочет он, глядя ей в глаза. – правильно, Грейнджер?
Она чувствует знакомый запах мяты – слишком сильный.
– Правильно, – выдыхает она.
Его рука проскальзывает вдоль её линии челюсти, холодная, словно лёд. Её суставы не работают, мышцы отказываются слушаться. И тем не менее, она не думает, что отступила бы, если бы могла.
Его рука двигается выше, его пальцы касаются её губ.
– Тогда иди нахуй, – шепчет он – и наклоняется, их губы оказываются в дюймах друг от друга. У них одно дыхание на двоих, их носы едва касаются.
– Ты тоже, – говорит она. Говорит едва слышно, и её голос дрожит. Их губы оказываются ещё ближе, и до ужаса знакомое чувство оживает внизу её живота.
Его рука обвивается вокруг её затылка, он сжимает в кулак её кудри.
– Я, блядь, терпеть тебя не могу, – шипит он.
Она закрывает глаза.
– Я знаю.
Она не хочет это признавать, но больше всего ей сейчас хочется его поцеловать. Она облизывает губы. Запрокидывает голову. Его хватка становится крепче.
– Эй, Драко – оу.
Они отшатываются друг от друга. Ее пульс подскакивает, и на мгновение она думает, что всё кончено.
Но это Нотт – на холме. Он стоит на месте. Бросает на неё злобный взгляд, когда она бросается поправлять свою одежду, а потом смотрит на Малфоя.
– В чём дело? – удивительно спокойно спрашивает Малфой.
Нотт достаёт ту зелёную тетрадь из своей сумки и взмахивает ею.
– Меньше получаса. Просто проверяю, – он снова переводит взгляд на Гермиону. Прищуривается.
– Встретимся в совятне.
Нотт фыркает.
– Хорошо, – он убирает тетрадь обратно в сумку, – тогда увидимся.
А потом он разворачивается на каблуках и направляется обратно вверх по холму.
Гермиона прочищает горло. Поправляет на плече свою сумку и поворачивается, чтобы направиться к замку вслед за Ноттом.
– Мне нужно —
Рука Малфоя находит её руку. Удерживает её на месте. Их глаза встречаются, и что-то непостижимое проходит между ними.
А потом он, кажется, передумывает – и отпускает её.
Она делает глубокий вдох, колеблется всего мгновение, прежде чем продолжить свой путь.
– Грейнджер, – зовёт он её. Она оборачивается. Он играет со своим кольцом, похожим на семейную реликвию – не смотрит на неё. – Я не мог просто стоять там… как в тот раз. Не снова.
Она открывает рот. Издает слабый звук, отражающий её замешательство, хмурится.
Он поднимает взгляд.
– Ты спросила, зачем я это сделал.
Она собирает это воедино. Какое-то тёплое незнакомое чувство разливается в её груди.
– Потому что я не мог стоять там и смотреть, как ты кричишь. Не снова.
Она выдыхает.
Этой ночью он ей снится. И ей не стыдно.
========== Часть 18 ==========
13 ноября, 1998
Дневник,
Я не могу поверить, что кто-то ведётся на это. Это выглядит так фальшиво. И я не могу это терпеть.
Каждый раз, когда он целует её в щёку, и каждый раз, когда она, блядь, берёт его за его ёбаную руку, я хочу по-маггловски выколоть свои ёбаные глаза. И я, блядь, не понимаю этого.
Но он не в её ёбаном вкусе.
Я почти ожидаю, что вы реально ответите на это, просто чтобы посмеяться надо мной. Что бы вы написали? О, наверное, что-то в духе: “И что, Малфой? Ты думаешь, ты в её вкусе?”
Нет, я не в её ёбаном вкусе.
Она – она, наверное, точно знает, каким он должен быть. Держу пари, что это должен быть парень, который постоянно носит жилеты и вязаные джемпера и пьёт чай с тремя ёбаными кусочками сахара. Парень, который будет целовать свою жену, когда приходит домой. Вероятно, он прочёл все книги этих её любимых сраных маггловских авторов – ёбаного Шекнайфа* и остальных. А ещё он, наверное, знает ёбаную Историю Хогвартса наизусть. Мерлин знает почему, но она постоянно пиздит об этой книге.
Да, это обязательно.
Ставлю на то, что он любит бальные танцы и шахматы, и он наверняка любит котов. Он любит искусство, и он будет, типа, готовить для неё и учить её любимые стихи, и я абсолютно, блядь, уверен, что он из тех, кто занимается любовью.
Я не этот ёбаный парень.
Я ношу дорогие костюмы, сшитые эльфами, и это явно расходится с её моральным кодексом. Я пью чёрный крепкий чай, и если бы у меня была жена, мы бы уже были в разводе. Я ничего, блядь, не знаю, о её любимых маггловских книгах, и я делал из страниц своей Истории Хогвартса зачарованных бумажных драконов. Мать позаботилась о том, чтобы я умел танцевать, но она никогда не говорила, что это должно мне нравиться – и мне не нравится. Я жульничаю, когда играю в шахматы, и я, блядь, ненавижу котов, и я в жизни ничего, блядь, не готовил. Я считаю поэзию жалкой.
И я бы не стал заниматься любовью с Грейнджер.
Что за концепт.
Нет – с ней я хочу делать вещи, о которых в приличном обществе не говорят и не пишут. Я мечтаю сделать их. Когда я вижу её, у меня чешутся руки. Я так, блядь, сильно хочу сделать их.
И часть меня хочет сделать ей больно в процессе.
Нет.
Нет, я совсем не в её вкусе.
Драко
23 ноября, 1998
Захария доволен.
После почти двух недель демонстрации своих фальшивых отношений всей школе он говорит ей, что слизеринские парни успокоились. Они больше не дразнят его. По крайней мере, не по поводу того, кем он мог быть.
И хотя она рада за него, она больше всего хочет закончить это.
Она чувствует, что это всё неправильно. Чувствует что-то… липкое, если в этом есть какой-то смысл. На самом деле, каждый раз, когда они целуются перед Гарри и Роном или перед кем-то из студентов, она ощущает потребность в том, чтобы принять душ. Это всё неправильно.
И это полностью её вина.
Поэтому она провела последние несколько дней, пытаясь изобрести какой-нибудь креативный и правдоподобный способ закончить всё это. Она обсудит это с Захарией. Может быть, они устроят яростную и тщательно продуманную ссору на глазах у всех. Так его репутация не будет испорчена, и она спокойно сможет —
Она резко тормозит свои мысли.
Спокойно сможет сделать что?
Она отказывается позволять своим мыслям двигаться в этом направлении. Она закончит всё ради себя. Чтобы ей больше не пришлось врать. Только для этого.
Она снова фокусируется на своём котле. Сегодня на Зельварении они готовят Амортенцию – первый раз в этом году – и она специально постаралась сесть как можно дальше от Захарии, чтобы никто не заметил, насколько отличается то, что они чувствуют. Она расположилась рядом с Луной, и это кажется достаточно безопасным местом.
Единственное, Малфой за перпендикулярным к ним столом, рядом с Забини, и в этом вообще нет ничего безопасного.
Со своего места она видит, как пар поднимается из его котла – наблюдает за тем, как он окутывает его лицо, заставляет капли пота выступить на его бледном лбу.
– И помните, друзья, – говорит Слагхорн, и она невероятно благодарна ему за то, что он заставляет её отвлечься от этого. – Сконцентрируйтесь, – настаивает он, словно читая её мысли. – Я не могу в должной степени описать силу и деликатность этого зелья.
Её зелье почти готово.
Но в этом и проблема. До конца осталась всего пара шагов, и она уже должна чувствовать свои любимые запахи. Книги, скошенная трава и всё такое. А пока она чувствует только мяту. Сильный запах мяты.
Она практически задерживает дыхание, когда бросает в зелье последний ингредиент, жутко боясь последовать примеру Симуса и взорвать это всё.
Он уже успел сделать это. И ей придётся сесть вместе с ним за знаменитый стол Слагхорна для отличившихся, и её волосы тоже будут дымиться.
Последний ингредиент недолго шипит и, к счастью, ничего не взрывается. Но запах мяты остаётся сильным, и когда она принюхивается, нахмурившись, то один за другим появляются и новые запахи. Один из них похож на дым. Как у горящего дерева, дым от костра. Потом что-то ещё, насчёт чего она не вполне уверена – кажется, чистые простыни. А затем…
Её пульс учащается. Она чувствует, как румянец распространяется от её шеи к щекам. Что бы это ни был за запах, он оказывает эффект на устойчивость её ног. Она цепляется за стол, ища поддержку, в тот самый момент, когда Луна говорит этим своим музыкальным голосом:
– Очень интересно, Гермиона.
Её разум разделяется на две борющиеся части, одна из которых настаивает на том, чтобы отступить назад, а другая предлагает нырнуть в этот котёл – потому что то, что пахнет так хорошо, не может быть опасным.
Это… это что-то мускусное. Пахнет дубом. А ещё она чувствует цитрус. И что-то водное. Свежее. Как дождь.
– Эй, приятель, – вдруг говорит Забини, и это заставляет её отвлечься от своего зелья. Он машет ладонью перед своим носом и смотрит на Малфоя. – как насчёт брызгаться поменьше, м? У меня уже голова болит.
Её душа уходит в пятки.
Малфой выглядит озадаченным. Она видит, как морщится его нос, и когда он вдыхает, то смотрит прямо на неё.
Так вот что это. Это его одеколон.
Гермиона срывает крышку с баночки с обрезанными мушиными крыльями и бросает их в котёл, отступая как раз вовремя, чтобы её не задело взрывом.
Ученики охают и смеются, Луна с любопытством поглядывает на неё. Сквозь дым ей не видно Малфоя.
– Ну, что ж, мисс Грейнджер, – объявляет Слагхорн, – я разочарован. Идите за стол.
Запах исчез. Вот, что важно.
Она обходит другие столы, чтобы составить компанию Симусу, не может посмотреть на него, но чувствует на себе его взгляд.
24 ноября, 1998
Она узнаёт, что была совершенно неправа насчёт него.
Захария Смит не хороший парень.
И требуется всего одно предложение, чтобы её мнение о нём совершенно изменилось.
– Если ты закончишь это, я расскажу всем.
Она уже на пути к выходу – замирает в двух шагах от двери в ванную старост, где они обсуждали это всё.
Захария почти сразу же сдаёт позиции – бормочет что-то вроде:
– Я имею в виду – я, эм… просто, пожалуйста, – но она уже успела поймать мстительное выражение его лица. Потрясающе… настоящий волк в овечьей шкуре.
Она разочарована в себе за то, что не заметила это раньше.
– Ты мне угрожаешь? – бормочет она.
– Я… нет, Гермиона. По крайней мере, я не пытаюсь, – бормочет он, убирая с лица грязного светлого цвета волосы. Она понимает, что это вообще не похоже на платину. Даже рядом не стоит с платиной. – я просто…
– Ты просто сдашь меня, если я разорву нашу сделку.
Он ничего не говорит. Даже не мигает.
– Я бы сказала, что тоже могу тебя сдать, – говорит она, удивляясь спокойствию своего пульса – силе своего голоса. – но я бы предпочла остаться выше этого.
